Посвящение

- Товарищ Хлопцевич, у меня был другой приказ! – молодой красноармеец, командующий артиллерийской батареей, вошедшей в деревню полчаса назад, посмотрел на Хлопцевича с недоумением. - У вас приказ занять деревню и ожидать, - сказал чекист твердо. – Технически, приказ вы не нарушаете. - А с эвакуацией что? Было сказано… - Под мою ответственность отложите эвакуацию на двенадцать часов. Если я не вернусь, то уводите жителей и занимайте оборону. Макар вам скажет, что делать. - Не понимаю, зачем вы собой рискуете, - красноармеец закурил папиросу. Протянул Хлопцевичу, тот отказался. - Если в Смоленске ошиблись, - сказал чекист тихо, - то мы, во-первых, только зря сдернем людей с места, а, во-вторых, можем подвергнуть опасности другие деревни. Нет, Семен, нельзя нам так рисковать. Не пойду – шкуру свою спасу, а людей погубим. - Так, может тогда, того, отрядом, да с пулеметами? – предложил Семен. - Нет, тоже нельзя, - Хлопцевич положил ладонь на плечо красноармейцу. – Пулеметная пуля их не всегда берет. Вести отряд – это подвергать бойцов ненужному риску. - Понял. Может, оно и правильно. Но зачем вы с собой эту тащите? – спросил молодой командир, указывая на стоящую неподалеку и прощающуюся с Зоей Петровной Марию. – Она ж контрина дочка, как пить дать. - Эх ты, Семен. Кто ж судит человека по семье? Не по-нашему это, товарищ, не по-коммунистически. - А я бы послушал Семена, да и по указу бы действовал,- сказал Макар, подойдя к ним. – Любшь ты рисковать зазря, Антон Палыч! Получится как прошлый раз… - В этот раз так не получится, Макар, - отрезал Хлопцевич. – А вот для того, чтобы не получилось – дай-ка бахалку. - Ой, не к добру это, - покачал головой Макар. Из-за пазухи он достал начищенный до блеска наган и протянул Антону. Чекист осмотрел оружие, убедился, что револьвер заряжен и сунул его в карман кожаной шинели. - Все, товарищи, сверим часы, - произнес он. – Сейчас четверть одиннадцатого. Если ровно через двенадцать часов я не вернусь, или разлом начнет шириться – собирайте жителей и направляйте к Витебску, а с ними одного бойца толкового, который все объяснить сможет. Сами в этом случае занимайте оборону. - Так точно, товарищ Хлопцевич, - бодро откликнулся Семен. - Берги сбя, Антон Палыч, - Макар похлопал Хлопцевича по плечу. – И за девицей следи. - До встречи, товарищи! Хлопцевич развернулся и пошел к Марии. Бросив ей короткое «ведите», пропустил вперед себя. Они двинулись по широкой, в проталинах, дороге. Сзади слышались причитания Зои Петровны. Полчаса шли молча. Мария шагала бодро, благо снег успел подтаять и в самых глубоких местах едва доставал до щиколоток. По обе стороны дороги возвышались голые деревья и высокий кустарник. С веток на них то и дело смотрели вороны и будто переговаривались хрипловато-низким карканьем. На одном из поворотов Мария неудачно шагнула в проталину и, охнув, упала в снег, едва успев выставить руки. Хлопцевич быстрым шагом подошел к ней и помог подняться. - Не ушиблись? - Нет, только юбку да варежки испачкала. Теперь на поклон к Богу в чистом придти не удастся, - сказала девушка, снимая варежки и отряхивая с себя снег. - Вы верующая? – спросил Хлопцевич. - А если да – расстреляете? – насмешливо поинтересовалась Мария. Хлопцевич поморщился и, не ответив, пошел дальше. - Обиделись, комиссар? - Коли вам к богу с грязным подолом идти соромно, - остановившись, произнес чекист, – так отправляйтесь домой, пускай бабка вам все выстирает. – Полно, не обижайтесь. В конечном итоге, это не я вас тяну на смерть, а вы меня. Так что это мне должно быть обидно, - она обогнула его и снова зашагала впереди. - Должно быть? Но не обидно? – спросил он. - Нет, - простодушно ответила она. – Вы зря подумали, что я у Зои пряталась. Я к ней пришла помогать. - Помогать? Дворянская дочка и помогать крестьянке? - А что вы удивляетесь? Дзержинский ваш тоже дворянин. Тем паче, что я в сестрах милосердия с пятнадцатого года была. Навидалась такого, что коровник по сравнению с этим – райские кущи. - Так вы не верующая? – снова повторил вопрос Хлопцевич. - Заладили вы со своей верой, - она буквально обожгла его взглядом. – Нет, не верующая. Осталась бы при матушке – была бы сейчас с ней и братьями на Дону, и верила бы. Ох, как бы я верила! «Боже мой, сниспошли России-матушке скорую победу, а мне жениха красивого!». «Иисус, отец наш небесный, отчего же земле нашей столько страданий выпало?». «Богородица, дева святая, пускай папа да братья целыми с фронта вернутся» - вот так бы верила! А вот побыла полгодика под Сморгонью – и вера куда-то улетучилась. Комиссар, а вы видели, как выглядит человек, попавший под газовую атаку? - Нет, не видел. Я не был на фронте. - Ах, да, я забыла, - ее наигранно веселый тон начинал злить Хлопцевича. – «Поражение собственной стране», «война империалистическая перейдет в войну гражданскую», «мир хижинам – война дворцам». Писать прокламации и собирать съезды безопаснее, чем воевать с германцем. - Я был на каторге и в ссылке, - тихо, обвиняюще сказал чекист. – Почти одиннадцать лет. Достаточно вынослив, чтобы не сгнить заживо. Недостаточно благонадежен, чтобы умирать под немецкими пулями. А вы видели, Мария, как человек замерзает насмерть? - Видела, - серьезным тоном ответила девушка. Помолчала мгновение, а потом произнесла, – простите. Я просто до смерти боюсь, поэтому и злю вас. И себя злю. Когда злая меньше страшно. - Злость – плохой помощник, Мария, - Хлопцевич остановился и посмотрел на нее. – А злость, рожденная страхом, – вдвойне. Тот, кто боится, непременно склонится ко злу. - Говорите, как священник, - фыркнула девушка. - Священник сказал бы вам о вере. Но мы исключаем веру из нашей практики. - И что же вы посоветуете взамен страху, злости или вере? - Сострадание, - ответил Хлопцевич, - и любовь.