Посвящение

Остатки усадьбы, усыпанные снегом, контрастировали с чернеющей вокруг землей. Плющ уже начал оплетать ее, но пока поднялся не выше полуметра от фундамента. В расположившихся хозяйственных постройках они наткнулись на еще одного мертвеца. Пустив тому пулю в голову, Хлопцевич оперся на растущее рядом дерево. Черный плющ посыпался с него мелкими веточками, и оно, вздрогнув, выпрямилось. - Почему у вас это получается? – спросила Мария, находившаяся с револьвером наготове поодаль. - Что именно? - Выжигать эту чернь на дороге? И на дереве? - Выжигать чернь, - задумчиво произнес Хлопцевич. – Нет, это мы – чернь. А выжигаем мы мракобесие. И темноту незнания. - Не играйте словами, господин комиссар, - поморщилась Мария. – Вы же меня прекрасно поняли. - Понял. Но ответить точно не могу. По-научному говоря, существует гипотеза, что эта, как вы выразились, чернь не переносит прикосновения настоящего коммуниста из-за своей связи с суевериями и предрассудками. Но пока это ничем не подтверждено. С другой стороны, мы точно уверены, что в этом не замешан библейский дьявол. - Почему? - Иначе эти кадавры и Носители пугались бы церковников. Им, вроде, так положено делать. А они, наоборот, лезут в церкви и к попам, будто там медом намазано. Мне товарищ рассказывал, что одного такого попа, решившего изгнать дьявола самолично и в одиночку, мертвецы схарчили прямо на глазах у изумленного прихода. - Как… схарчили? - В смысле, съели. Они живую плоть, кстати, любят. Старайтесь конечности им не подставлять. Зубы у них после кончины острые до жути становятся, да еще и заразой всякой напитаны. Мария отвернулась от него, сделала два шага по расчищенной дороге и вывалила содержимое желудка прямо на черный плющ. Тот заискрился и будто бы привял. - Тоже интересный способ с ним бороться, - прокомментировал Хлопцевич. Потом отошел от дерева и осмотрелся. - Воды нет. С собой только водка, а ее в таком состоянии не рекомендую-с. - Зачем вы надо мной издеваетесь, господин комиссар? – тяжело дыша, зло произнесла девушка. - Я не издеваюсь, я думаю. Не видно Носителя в этой усадьбе. И… признаков никаких. А он тут должен быть, понимаете? Должен. - Чуть поодаль за дом была часовенка наша, и семейный склеп, - отдышавшись, сказала Мария. – Вы, вроде, говорили, что их туда тянет… Хлопцевич посмотрел на нее недовольно. Девушка пожала плечами: - Вы только что это сказали. Чекист не ответил, просто махнул рукой, призывая идти за собой. - А мертвых из склепа он поднять не может, этот Носитель? – поинтересовалась Мария. - Мы с таким не сталкивались, - ответил Хлопцевич. – Будьте осторожны, Мария Александровна. Я надеялся, что мы встретим Носителя не в «святом» месте, где у него сил больше. - Я постараюсь, - честно заверила она. – Я уже поняла, что может быть. - Ох, сомневаюсь. Часовня выглядела так, будто пострадала от артиллерийской бомбардировки. Купола не было, верхушка была сбита, в стенах зияли проемы. А сами стены были наглухо оплетены черным плющом. Дверь церкви при их приближении отворилась сама. Чекист встал, будто уткнулся в невидимую стену. Мария посмотрела на него. Хлопцевич смотрел на эту открытую дверь и тяжело дышал, будто сражаясь с чем-то внутри себя. Потом повернулся к ней. Взгляд у него был обеспокоенный и подозрительный. - Ничего не чувствуете? - Нет, - Мария пожала плечами. – Боюсь немного, и хо… - Возвращайтесь в деревню, - вдруг сказал он. – Немедленно! - Почему? – спросила Мария и удивилась своему вопросу. - Считайте, что это приказ. - Господин комиссар… - Это приказ! – громко произнес Хлопцевич. Он поднял маузер и выстрелил в воздух. А потом направил на нее. – Считаю до трех и стреляю. Мария в ужасе отступила назад. Попятилась. Потом развернулась и побежала. Хлопцевич секунду посмотрел ей вслед и пошел внутрь. Никакого убранства внутри не осталось. Голые стены с кусками сохранившихся фресок. И алтарь. Каким образом он уцелел, для Хлопцевича было загадкой. Но алтарь стоял целый – массивный, с позолотой и накрытый парчой. У самого его основания медленно, будто от легкого ветерка, колыхались ростки плюща. Кончики их были того самого бледно-фиолетового цвета, как и небеса вокруг. На алтаре лежало обнаженное женское тело, буквально алебастрового цвета. Струйка крови стекала по алтарю вниз, капая на плющ, и с каждый каплей живая пульсация стен храма становилась ярче. За алтарем стоял мужчина в форме императорской армии. Русые волосы, с едва начавшей пробиваться сединой, пышные усы, но без бороды. Высокий и крепкий, грудь колесом. «Хоть сейчас на памятник царскому офицерству выставляй», - словил себя на мысли Хлопцевич. - Добро пожаловать в мой храм, - улыбнулся мужчина. Его глаза сверкнули ярко-фиолетовым огнем. - Именем Совета народных комиссаров…, - начал было чекист, но в следующее мгновение молниеносно прыгнул за колонну – Носитель вскинул руку и выстрелил. Пуля звякнула о камень. - Не обессудьте, гражданин комиссар, за такое приветствие, - низкий голос мужчины отразился от стен, заполнив все пространство церкви, - но вы здесь гость незваный. - …вы признаетесь виновным в контрреволюционных преступлениях, - продолжил чекист, укрываясь за колонной и вслушиваясь в шаги противника, - и как враг трудового народа приговариваетесь к расстрелу! Еще один выстрел. Пуля ударилась о кирпичи недалеко от головы Хлопцевича. - Господь ты мой вседержитель! - голос Носителя стал еще громче, едва не заставив Хлопцевича зажать уши. – Ну и горазды же вы пафосные речи произносить, дорогой комиссар. Зачем все это? - Потому что революционная законность одинакова для всех! – выкрикнул Хлопцевич. Он досчитал до трех и выскочил из-за колонны и на ходу успел выстрелить дважды, но не попал. Носитель ответил тремя выстрелами. Тоже промах. Хлопцевич успел спрятаться за другой колонной. - Ох, так уж и для всех? – усмехнулся Носитель. – Пока, значит, я у немца в плену сидел, вы здесь мое имение сожгли и семью прогнали. А теперь меня изжить пытаетесь. По какому ж это закону, дорогой мой? Хлопцевич снова попробовал высунуться, и в этот момент Носитель выстрелил почти в упор. Пуля, пробив шинель, вошла в предплечье. Чекист едва смог перехватить пистолет другой рукой и бросился к алтарю. Носитель нажал на курок, но патроны в его револьвере закончились. - Вот ты ж пакость, - досадливо произнес он. – А дочку мою зря прогнали, комиссар. Знаете, сколько я ее не видел? С самого начала войны. Я и гадость-то эту, что меня таким сделала, от германцев согласился принять только потому, что они отпустить потом обещали. Они ведь, германцы, смеху то сказать, на них работать предлагали. А зачем на них когда силища такая сейчас во мне? Хлопцевич, превозмогая боль, перезарядил пистолет. Рывком он рванулся к колонне по левую от алтаря сторону, подальше от своего противника, но Лиснецкий был быстрее. Играючи он выбил маузер из левой руки чекиста, прижал того к колонне и надавил на раненое плечо. Хлопцевич закричал. - Спасти хотел, дочурку-то мою. Все на тебе читается, - зашептал на ухо Хлопцевичу Лиснецкий. – Не убережешь. Я за ней и дальше пойду, даже если вас всех со свету сжить понадобится. Всю кровь в мире выпью, а ее найду и заберу себе. Носитель широко улыбнулся, обнажая острые, как бритва, вытянутые клыки. - Папа! - Машенька! – Лиснецкий повернулся. Мария стояла в воротах и немигающим взглядом смотрела на отца. Руки у нее были спрятаны в рукава. - Папа, я вернулась. - Иди сюда, дочурка моя, иди ко мне, - Лиснецкий отбросил Хлопцевича в сторону. - Бедное мое дитя. Мария медленно, будто нехотя, двинулась вперед. Она смотрела на отца не отрываясь, шаг за шагом приближаясь к нему. Лиснецкий улыбнулся. - Милая моя, хорошая. Ничего, все ничего, кровинка моя. Сейчас я покажу тебе, что такое настоящая жизнь. Вот, и комиссарова кровь на что-то сгодится. «Дурень ты, Хлопцевич, - подумал устало Антон. – Решил в героя поиграть. А по итогу и сам погиб, и девушку не уберег. Да еще и Носителей вдвое прибавится…». Он попытался было дотянуться до маузера, но Лиснецкий заметил движение и ударил чекиста ногой. - Теперь мы всегда буде вместе, милая, - произнес он поворачиваясь к дочери. – Как же я соскучился, дорогая! - И я папа, - тихо сказала Мария.