***
Утро для Зонтика и Пасгарда началось с неожиданности. Они не собирались никуда направляться в этот день, но всё же выглянули из замка на случай, если охрана у замка захочет рассказать им важные новости. Вот только увидели они не только самих охранников. С ними переговаривался Министр Защиты! Как только он заметил Зонтика, он замолк и вышел вперёд. В руках он держал некую смятую бумажку. Было ли то послание? Записка, отправленная Щитом? Или вовсе важный документ, который Зонтик, как правитель, должен был изучить? Штехцойг выглядел ужасно встревоженным, даже в сравнении с самим Зонтиком, что казалось в каком-то смысле неестественным для него. Пасгард особенно интересовался таким внезапным изменением, пусть и не высказывал этого открыто. «Что случилось? Что у вас в руках? Это ведь нечто важное, не так ли? Если это так, мы можем обсудить всё это в замке», — негромко проговорил Зонтик и глянул на Пасгарда, в ответ на что тот одобрительно кивнул. Очевидно, если сам Штехцойг так тревожился, дело было серьёзным. Он посмотрел на бумагу в руках ещё раз, словно решил торопливо перепроверить, что же там написано или изображено. Затем он глубоко вздохнул, заранее зная, что дальнейшие новости не обрадуют ни Великого Зонтика, ни Пасгарда, ни, пожалуй, хоть кого-либо другого. Записка — именно записка — была найдена патрульными на улице совсем недавно, однако содержала в себе слишком много значимых вещей, чтобы незамедлительно следовать ей без переговоров с правителем перед началом дела. «Не так давно один из патрулей наткнулся на бумажный самолётик на улице. Они предположили, что это может быть послание от Искателей Правды — всё-таки это известный обычай с их стороны: оставлять подобные записки. Что ж, это оказалось послание, но не от Искателей. И оно... содержит в себе много важной информации. Какую-то мы можем использовать прямо сейчас, без промедления, но здесь, как я посчитал, необходимо ваше решение, как правителя. Можем мы пройти в замок? Там я выдам вам записку для прочтения, и мы обсудим дальнейшие действия. Однако будьте готовы к тому, что содержимое вам не понравится», — строго проговорил Штехцойг, и Зонтик с Пасгардом переглянулись снова: что бы он ни имел в виду, готовиться стоило к самому худшему. «Эм... Конечно, проходите в замок», — возражать Зонтик не стал. Как и Пасгард. Оставаясь настороже, он следовал рядом, порой посматривая на Штехцойга. Тот не торопился демонстрировать записку с посланием, пока они не доберутся до подходящей для переговоров комнаты. Вскоре так и случилось. Зонтик и Штехцойг уселись друг напротив друга, а Пасгард устроился совсем рядом с первым, готовый поддержать его в случае потрясения или дать совет, как поступить дальше. В такие моменты ему всегда была необходима не только эмоциональная поддержка, но и наставление. Пасгард понимал, каково это — беспокоиться, однако ситуации, связанные с жестокостью, он воспринимал легче, чем Зонтик, даже если сам легко терялся в более позитивных ситуациях. Они приготовились. Штехцойг протянул Зонтику листок, и тот, глубоко вздохнув, принялся читать. «Если вы это читаете, предположительно, я либо серьёзно пострадал, либо случилось худшее. Всё-таки выстоять против сектанта с топором может быть не в моих силах. Верно, это я, Пикадиль. И мы с Щитом... встретились. Я многое узнал за время знакомства с ним. Например, то, что именно он убил художницу Мантию. Если хоть один патруль ещё пытается искать её — можете сдаваться. У вас не выйдет. Сфокусируйтесь на Щите. В чём я уверен, так это в том, что совсем скоро он планирует штурмовать замок. Со дня на день. И, что бы я ни думал о правящей верхушке, я понимаю, что Щита нужно остановить прежде, чем он попытается всё уничтожить. Вот вам и дельный совет, как замедлять его. Напоминайте ему о его преступлениях. О том, что он сотворил с Мантией. И, если уж так выйдет, что меня тоже больше нет, позвольте и мне быть упомянутым хоть раз. Просто помните об этом во время штурма. Не то чтобы я был полностью уверен, что Щит может справиться, но всё же, я достаточно справедлив, чтобы сообщать вам важную информацию. О, и ещё кое-что. Будьте... повнимательнее с Полдроном. Должен ли я объяснять, кто это? Он и так уже успел дать о себе знать, не так ли? Просто... смотрите в оба». Дрожащей рукой Зонтик протянул листок обратно Штехцойгу и закрыл лицо руками. Сколько бы он ни надеялся, сколько бы ни мечтал, всё-таки... Мантия умерла. Щит убил её. Ну конечно. Ему не стоило рассчитывать на счастливый конец для Мантии. Если только Пикадиль не задумал обмануть полицию и его самого, но зачем бы он стал врать о таком? Разговоры с Щитом со стороны такого, как Пикадиль, казались Зонтику удивительным делом, но удивление это заглушало отчаяние. Он тихо всхлипывал, и даже похлопывания по плечу со стороны Пасгарда, который читал послание одновременно с ним, не помогали. Всех, он терял всех, и навсегда, без возможности вернуть. А эти слова Пикадиля о том, что он тоже может умереть!.. И упоминание Полдрона!.. — Это всё, больше посланий нет? — пока руки Пасгарда лежали на плечах Зонтика, он обратился к Штехцойгу. — Только это. Патрулём был проверен дом Пикадиля. Они нашли его тело на полу. Очевидно, его убили алебардой. Учитывая то, что Щит сейчас обладает ей, Пикадиль не соврал, это был он, — тот вздохнул. — Но пока никто не отправился к дому Полдрона. Формулировка Пикадиля насчёт него на удивление размытая, однако, учитывая описание высокой большой фигуры... Если это тот самый Полдрон, который являлся Искателем Правды и который временно сотрудничал с Пикадилем в политической программе... Возможно, именно он сейчас прячет у себя сбежавших преступников Телеграфиста и Жака. Мы не стали направляться в его дом сразу же, тем более у нас нет стопроцентной гарантии, но в таком случае всё сходится. Великий Зонтик, вы... В состоянии сейчас принять верное решение насчёт этих преступников? Понимаю, как вам тяжело, и не требую решать немедленно, но всё же... — П-постойте. Просто подождите. Дайте мне прийти в себя, п-прошу, — Зонтик плакал прямо перед министром, но в то же время не рыдал, а ощущал лишь нарастающее отчаяние. — Мантия, Пикадиль... Прошу, оставьте Полдрона пока в покое, не вмешивайтесь. Не сейчас. Он это или нет, а я просто не могу... Знаю, что это безответственно с моей стороны как правителя, н-но... — Будьте внимательны по отношению к Полдрону. Можете усилить патрули в районе, где он живёт, но не ведите себя излишне подозрительно, не пытайтесь постоянно ходить у его дома. Зная его физическую силу, если он почует неладное, он перебьёт патрульных. А нам уже хватило... — высказался Пасгард. — Прислушивайтесь. Не могу сказать насчёт Телеграфиста, но сам Полдрон и Жак умением быть тихими не отличаются. Может быть, если они проскочат вне дома, удастся узнать полезную информацию. В лучшем случае... В лучшем случае не помешало бы провести полноценное разбирательство касательно их ситуации. Разобраться, действительно ли Жак так причастен к преступным деяниям, или выбора у него не было. Понять, что именно представляет из себя союз Полдрона и Телеграфиста. И это при условии, если Пикадиль подразумевал именно его попытки скрыть у себя преступников, а не что-то другое. Впрочем, полноценное разбирательство удастся устроить только после того, как мы покончим с Щитом, чтобы ничто не отвлекало нас от главной цели. — Значит, на данный момент их стоит оставить? Пусть преступления со стороны Телеграфиста и уменьшились за последнее время, он и его «команда» всё ещё представляет угрозу. Вспомните недавнее столкновение патрульных с ним, — припомнил Штехцойг. — Я не говорю оставить его. Внимательность прежде всего. Однако Щит сейчас более важен как цель, особенно если его штурм грядёт. Конечно, посадить всю троицу без разбору было бы можно, и частенько вневедомственная полиция именно так и поступала в прошлом, но теперь я понимаю, что перво-наперво нужно разбираться. Это не касается Телеграфиста, с ним всё более чем очевидно. И, возможно, я мог бы также обвинить Жака и Полдрона как людей, что уже бывали в тюрьме, но тем не менее. Хватать одного из них и оставлять остальных бессмысленно. Ну и, конечно, мы вообще должны убедиться, что Пикадиль подразумевал это. Не стоит забывать, что Жак также был и его другом. Если с Полдроном они стали открыто враждовать, то с Жаком таких проблем, насколько мне известно, не возникало, поэтому я не уверен, что Пикадиль бы так легко сдал его, — продолжил объяснять Пасгард. — Надеюсь, этого достаточно, чтобы ты и твои люди уловили мысль. Думаю, теперь ты можешь идти. Зонтик... Как ты? Мне проводить его, а затем вернуться к тебе? Или сделаем дело вместе? — Ты... Можешь проводить его. Я пока побуду немного один, хорошо? — почти пусто произнёс Зонтик. Пасгард кивнул и удалился вместе с Штехцойгом. Зонтик остался один, как и пожелал. Он положил голову на стол. И как он мог это допустить... Он не должен был обвинять себя во всём, Пасгард бы точно заверил его, что это не его вина, но если бы только он оказался достаточно внимателен!.. Зонтик бросался из крайности в крайность. Сначала обвинял во всём себя, тогда, после ситуации в храме, затем Алебарда, когда обиделся на него за идею с тюрьмой и чёрными папахами, и вот теперь снова сваливал вину на себя и только себя. Он пытался бороться. Но мысль о том, что Мантия, дружелюбная художница, чья вдохновляющая картина прямо сейчас висела у него над кроватью, погибла и больше никогда не вернётся... Так же ужасно Зонтик чувствовал себя, узнав новость о смерти Армета и Мориона. Но если тогда он разозлился на Алебарда, то теперь не было ничего... Пикадиль тоже умер... Верно, они поссорились. И с Полдроном он ладить перестал. Но он не заслуживал смерти! А Щит так несправедливо обошёлся с ним... Какой бы ни была причина их встречи, он окончательно обезумел, если позволил себе так поступить. Пусть Пикадиль и не разделял мнения Искателей Правды, Щит не смел безжалостно убивать его. Да ещё и использовать для этого превращённого в оружие Алебарда... Это было так низко с его стороны! Так подло! Зонтику не стоило оставлять своё первое создание. Тогда, возможно, Щиту посчастливилось бы заиметь другую судьбу. И всё же... Даже если Зонтик сглупил, ошибся из-за собственных страхов, Щиту тоже не стоило забывать о том, что такое человечность. Зонтик поднял голову со стола и легонько ударил по нему рукой. Однажды Щит объявится. Совсем скоро. И он не будет прятаться, скрываться, выискивать для себя безопасное место, где его никто не тронет. Если охрана не остановит Щита, он сделает это сам. Вместе с Пасгардом. Возможно, именно об этом и говорил Хундсгугель. Щит — и только Щит! — совершил немало ужасных вещей. Зонтик не отрицал своей причастности к этому. Он всё понимал. Однако он был готов постоять за себя. За своих близких. Чтобы их не настигла та же ужасная судьба, что настигла Мантию, Пикадиля и Алебарда. И, если понадобится, прямо перед Щитом, который всё равно не поверит, он признается в том, кто же он такой на самом деле. А до этого — попытается послушать совета Пикадиля и надавить на совесть Щита. Он не любил манипуляции и считал их жестоким делом. Но выбора не было... — Зонтик?.. — со стороны заслышался голос Пасгарда. Проводив Штехцойга, он вернулся обратно. — Чувствуешь себя лучше? Или всё ещё?.. — Я... С-справлюсь. Это ужасно тяжело. Но я должен, — Зонтик глубоко вздохнул. — Мне очень, очень жаль Мантию. И Пикадиля. Всех, кто пострадал. Я буду скучать по ним. Но с этим ведь уже ничего не сделаешь... Всё, что мы можем сделать — это победить Щита, верно?.. — он поднялся из-за стола и пошатнулся, поэтому ухватился за Пасгарда. — Извини. Неважно себя чувствую. — Всё в порядке. Пойдём, — тот довёл Зонтика до комнаты, где усадил на кровать и сел рядом. — Понимаю, что это может быть тяжело. С Мантией... Даже с Пикадилем. — Я... П-преодолею это. Обещаю, — заверил тот Пасгарда. — Так или иначе, ничего уже не сделаешь, и если я буду страдать всегда, я снова кого-нибудь подведу. Это тяжело, но мне не хотелось бы снова на ком-то сорваться. Как тогда... С Арметом и Морионом... Когда я накричал на Алебарда. Я ведь тоже страдал. Но заставил страдать и Алебарда. И, может быть, если бы я тогда не поссорился с ним, Щит бы в итоге не навредил тебе и не произошло бы много чего ужасного. Поэтому... Я сдержусь. Но всё же... М-можно просто обняться? — попросил он. Пасгард добродушно усмехнулся и приобнял его. Он не делал большего, не ожидал, пока Зонтик захочет поцеловать его или выскажет множество комплиментов. Они спокойно сидели вместе, почти не двигаясь, и Зонтик осторожно прижимался к Пасгарду, тихо плача. Именно это и было ему нужно. Выплакаться. Принять произошедшее и отпустить это. Пасгард поглаживал его по голове и размышлял. Совсем скоро Щит примется за дело. С алебардой в руках, с генератором. Возможно, охрана не справится. А то и никто не справится. Даже самому Пасгарду и Зонтику в итоге придётся умереть от его рук или от вспышки генератора. Они не могли этого допустить... Но вместе с тем Пасгард очень переживал, что в худшем случае для них всё закончится плачевно. Особенно при условии, что бывший сектант Полдрон теперь, вероятно, скрывал в своём доме ещё пару преступников, которые могли прийти Щиту на помощь в самый неожиданный момент. Он, Пасгард, сделал всё, что мог, чтобы ограничить Полдрона и этих преступников в совершении дальнейших проступков. Да вот только он и не знал, в самом ли деле ситуация обстояла именно так, и Пикадиль решил выдать бывшего товарища, прознав про его деяния. Это не давало ему никакого преимущества, ведь он умер. Так, может быть, что бы Пасгард ни думал о нём... Он и правда желал Зонтопии процветания? В своей своеобразной, чужеродной для других манере, но он и впрямь стремился к справедливости и лучшему правлению? Пикадиль осуждал религию, как Искатели Правды, но также заявлял, что Зонтика не существует вовсе. Он ошибся. И... не ошибся. Ведь в итоге и религия, и Искатели показывали лишь образы: додуманные и изменённые в угоду себе. А настоящий Зонтик сейчас сидел рядом с Пасгардом, уткнувшись в него. Пасгард был готов подумать обо всём этом, но позже, когда Зонтик придёт в себя. Сейчас же он сосредоточился на дорогом для себя человеке, не размышляя ни о Пикадиле, ни о вероятной опасности со стороны таких преступников, как Полдрон, Телеграфист и Жак...***
«М-да, что-то сегодня снаружи неспокойно, — проговаривал Полдрон, поедая картошку и прислушиваясь к звукам снаружи. В какой-то момент утром полиция на улицах стала более активной. И вот наступил день, а ничего не изменилось. Полдрон, Телеграфист и Жак приняли решение вести себя потише. — Надеюсь, с моими вчерашними покупками это никак не связано, а то мало ли. Хотя, самое худшее — это если нас кто-то сдал. С другой стороны, так бы они уже ввалились сюда — и...» — договаривать он не стал: Телеграфист и Жак всё понимали без слов. Они тоже тревожились. Особенно первый, пусть и не стремился показывать этого открыто. В случае поимки из всей троицы ему бы назначили худшее наказание, и он это знал. Полдрону хотелось бы утешить его — всё-таки почти за неделю их отношения стали куда лучше — но он не знал, как... Телеграфист ел медленно, что было крайне непривычно для него. Но больше удивляло другое: ещё со вчерашнего дня он так и не завязал волосы в любимый хвостик, несмотря на новоприобретённую резинку, которую купил ему Полдрон. Он так ждал этого, так расстраивался из-за необходимости ходить с распущенными волосами, потому что считал себя более слабым, нося подобную причёску, и вот, когда вынужденность пропала... ничего не изменилось. Немного неаккуратно расчёсанные, волосы остались распущенными. Телеграфист же выглядел довольно неуверенным: то ли из-за них, то ли из-за блуждающей снаружи полиции, то ли из-за чего-то ещё. Порой он посматривал на Полдрона, а как только осознавал, что на него смотрят в ответ, возвращался к еде, будто бы ничего не произошло. Жак тоже замечал его странное поведение, но старался молчать. С другой стороны, возможно, именно отсутствие интересных диалогов заставляло Телеграфиста вести себя так странно. Он любил веселье! Но не получал его. И это в тревожное время, когда ему стоило бы отвлечься от мыслей о патрульных... Жак призадумался. Он не знал, что сказать, кроме как снова похвалить Телеграфиста за то, что он старается дружить с Полдроном. Про повреждения он уже знал: ещё утром Телеграфист отметил, насколько же хорошо чувствует себя в сравнении с первыми днями. Да и синяков на его теле стало гораздо меньше. Рассуждать об этом дальше было бессмысленно. Но что ещё? Записи из дневника он бы ни за что не показал, да и объясняться насчёт причёски отказался бы. Или же?.. Жак решил рискнуть. — Э-эй, Телега, ну ты как? Ты в последнее время ну совсем уж сам не свой. Хотя тебе вроде лучше становится, — он старался не говорить слишком громко, но и не шептался вместо того, чтобы общаться нормально. — Да я... в норме, — немного отстранённо ответил Телеграфист и вновь бросил взгляд на Полдрона. Из головы никак не уходили мысли о его искренности и хорошем отношении, сколько бы записей об этом ни появилось в новом дневнике. — И хватит называть меня Телегой! Говорю же, прозвища круче Графа вы двое уже не придумаете! Всё выходит либо какое-то тупое, либо слащавое, хе-хе, — он закончил с едой и отодвинул пустую тарелку в сторону. Полдрон негромко усмехался. Иногда ему хотелось признаться, что он знает настоящее имя Телеграфиста. То, которое его так раздражало и которое действительно звучало ужасно странно... Тотенкопф: Полдрон не был уверен, сможет ли вообще правильно проговорить его без подготовки, если попробует прямо сейчас. Но, пока Телеграфист недовольно ворчал о кличках, он собрал со стола тарелки и вилки, чтобы переложить всё в раковину. В это же время он попытался задуматься, какое ещё прозвище-сокращение могло бы подойти Телеграфисту. Не слишком нелепо милое, но и не слишком смешное, с которым он бы не воспринимался серьёзно. Что-то... простое, дружелюбное, может, совсем немного забавное, но безобидное. Что-то, что не раздражало бы. И тут — Полдрону будто бы показалось, что его посетила идея! Он уже было хотел предложить, но, пока перекладывал тарелки и столовые приборы в раковину, одна из вилок неожиданно выскользнула из руки и упала прямо в небольшое пространство между маленькой кухонной тумбой и раковиной, под которой находились дверцы шкафчика, из-за чего она тоже становилась достаточно широкой. Полдрон недовольно вздохнул, когда услышал, как вилка ударилась о пол, нагнулся и попробовал достать её, но именно здесь большие руки подвели его. Вилка оказалась слишком далеко, почти у самой стены, и рука попросту не пролезала. Полдрону оставалось либо сдвигать тумбу, либо просить помощи у Телеграфиста или Жака. Второй, вероятно, слишком уж маленький даже для того, чтобы достать предмет, мог и не справиться, а вот Телеграфист... Правильно ли было так «использовать» его? Полдрон решил рискнуть и, если что-то пойдёт не так, оставить эту мысль. — Эй, Тележ, поможешь? — дружелюбно усмехнулся он, называя новое прозвище как нечто совершенно естественное. — Э?.. — оно заставило Телеграфиста выйти из некоего транса, в котором он был до этого. — Ктож?.. — «Тыж», видимо, — на этот раз Полдрон уже рассмеялся, но так же быстро успокоился. — Всё ещё плохо? Мне показалось, пойдёт. Вроде не очень слащавое, но и не тупое. — О, оно довольно забавное! — подал голос Жак. — Но не звучит как дразнилка. Хотя Телеграфист наверняка посчитает и его каким-нибудь смазливым... А оно миленькое. В хорошем, не смазливом смысле! — Оно, э... Нормальное, — Телеграфист ненадолго отвёл взгляд. Полдрон назвал его так всерьёз — не верилось даже. — Немного туповатое, но, э, не такое раздражающее, как Телега. И не такое слащавое, как Теля. Конечно, Граф всё ещё гораздо круче, но если уж говорить о том, насколько дружелюбно всё это звучит, то, наверное... Пойдёт? Но не называйте меня так слишком часто, а то я вас знаю, используете одну кличку столько раз, что через пять минут надоест! — предупредил он: то ли из-за реальной возможности быстро разочароваться в кличке, то ли из-за странного лёгкого смущения. — А, да, чего ты там хотел? — У Дрона вилка упала, он же с ней и возился! — ответил за него Жак. — Да, мне неудобно доставать, руки не пролезают. Вот мышцы и подвели. Ты сможешь достать? Если что, не заставляю. Несмотря на улучшения, про состояние твоё помню. Но, если вдруг можешь... — Могу, могу, не настолько я хлипкий, особенно сейчас! — Телеграфист встал из-за стола, сел на колени и как следует нагнулся, после чего протянул худую руку вперёд и принялся ощупывать пол, пока не наткнулся на вилку. Пальцами он придвинул её ближе к себе, а затем и схватил, а уж затем встал вместе с ней. — Легкотня! — с уверенным видом он протянул вилку Полдрону, но в следующий же миг отчего-то беспричинно растерялся. — Короче, бери. — А ты снова странный! — отметил Жак и подошёл к ним поближе, в то время как Полдрон взял вилку и убрал в раковину. — Знаешь, мне казалось, что ты просто немножко нервничаешь из-за дружбы с Полдроном. А теперь мне уже кажется, будто ты его смущаешься, ха-ха. Ты что, всё от той «мести» не отошёл? Или... стараешься понравиться, несмотря на свою-то любовь к шуточкам? Даже хвостик не делаешь после того, как Полдрон тебе сказал, что ты и без него неплохо выглядишь. Чего это ты? — Эй, эй, Жак, спокойно, — остановил его Полдрон. — Тележ... Или — ладно, попробую не использовать кличку слишком часто — Телеграфист... У тебя всё нормально? Если нервничаешь, скажи, не разозлюсь, — он положил руку Телеграфисту на плечо. — Эхех, ну естественно! — отмахнулся тот. — Ну в смысле, я переживаю из-за того, что там полицаи бродят, но если говорить про всякие там дружбы и прочее, то... Пф-ф-ф! Такое меня вообще не пугает и не волнует. Я не нервничаю. И вообще не переживаю. Не думаешь же ты, что я чувствую себя каким-то идиотом, который ко всем привязывается и даже понять не может, хорошо это или плохо? О, я бы точно себя так не вёл! — он заметил растерянные взгляды Полдрона и Жака. Точно наговорил слишком много... — И вообще! Может быть, мне просто взяли и понравились распущенные волосы. А может, потом я завяжу их в хвостик вам назло. Ну, вы же знаете, я это люблю. Короче! Пойду напишу что-нибудь, а вы тут... Что-нибудь! Жак и Полдрон переглянулись, но на Телеграфиста давить с расспросами о его состоянии не стали. Что бы там ни было, а он совсем не хотел об этом рассказывать. И всё же Жака такое поведение с его стороны очень огорчало. Он понадеялся, что Полдрон сможет вывести его на эмоции, на искренние слова, и у него будто бы почти получилось: Телеграфист точно засмущался, Жак это видел! — но в итоге всё свелось к стандартным отговоркам и побегу Телеграфиста в другую комнату, подальше от них. Когда неестественные для него эмоции брали над ним верх, он уходил и расписывал их на бумаге. С появлением нового дневника это для него стало ещё более простым делом. Но ведь и дневник был не вечен! Иногда людям стоило выговариваться напрямую. Телеграфист этого не делал... «Я придурок, придурок, придурок. Я со вчерашнего дня весь какой-то... не я. Нет, даже не со вчерашнего! Всё началось ещё раньше, когда я от вида Полдрона занервничал. А на следующий день он подарил мне этот дневник. А сейчас он назвал меня этим странным именем Тележ. Оно же такое глупое! Но не раздражает так, как Телега или Теля. Оно немного смешное — в каком-то таком смысле, который я не знаю, и вроде бы смешно, а смеяться не хочется, только улыбаться. Может, это как-то по-другому называется? А-а-а, я не знаю! Но мне в последнее время всё труднее сдерживаться, особенно когда Полдрон рядом, а Жак ещё и поддразнивает. Так же не выдержу и реально расплачусь. Я плакал когда-то — так, немножко — когда мы с Жаком точно назвали себя братьями. Но я чувствовал себя по-другому, а не как сейчас. Да и вдруг кто увидит? Хотя, если ночью... Когда все уснут. Ну или хотя бы Жак. А Полдрон, не знаю, в душ отойдёт. Поплачу чуть-чуть, и будет всё отлично. Может, я просто на нервах, а так всё пройдёт, хе-хе». Такой была его новая запись, и, закончив с ней, он принялся ждать. Жак и Полдрон, к счастью, не расспрашивали его ни о чём. Порой заглядывали в спальню и проверяли, чем он вообще занимается и не уснул ли он от скуки, а потом Телеграфист убеждал их, что всё отлично. Он не шумел и не привлекал тем самым внимание полицейских на улице. Только Жак и Полдрон разговаривали друг с другом в гостиной, а Телеграфист и не знал, о чём: они ведь тоже старались звучать потише. Порой он перечитывал записи. А порой рисовал каракули на полях тетради. Так и продолжалось до самого позднего вечера. Удобная кровать на этот раз досталась Жаку, и, приняв душ, тот отправился в спальню, где на удивление быстро заснул, вопреки своей привычной гиперактивности. Телеграфист тоже умылся. После этого он выпил лекарство и использовал мазь, а уж затем уселся на диван, где также находился Полдрон. — Ну чего, как ты? — поинтересовался он, придвигаясь поближе к Телеграфисту и приобнимая его. — Почти на весь день запрятался. Это из-за полиции или ещё из-за чего? — Э... Да, из-за полиции, — зажался тот. Спустя всё время он так и не привык к объятиям и не мог воспринимать их как что-то обыденное. Особенно когда это делал Полдрон. Телеграфист мысленно одёрнул себя. В самом деле, будто бы не он в шутку флиртовал с Полдроном ещё пару дней назад, чтобы теперь так реагировать на подобные вещи. — Ты... Можешь идти в душ или типа того, а я буду спать. Ну или пытаться спать. Может, надо быть настороже, чтобы никто не ворвался, хе-хе... — вместо привычного самодовольного смеха он издал короткий нервный смешок. — Эй... У тебя всё в порядке? — немного настойчивее, но всё ещё мягко спросил Полдрон. — А чего ты спрашиваешь? — отстранённо ответил вопросом на вопрос Телеграфист. — Не говори, что переживаешь. И что в случае чего ты был бы готов со мной как-то глубоко поболтать или вроде того. После моих-то шуточек... Да и не только этого... Короче, слушай, иди уже, а то всё сидишь со мной, беспокоишься будто бы... — Ну... А плохо беспокоиться о тебе? Серьёзно, если мы будем топтаться на месте и вечно друг друга осуждать, мы ни к чему не придём. Да, знаю, с моей стороны звучит странно, но эй, я тоже могу чему-то научиться. Так что, если хочешь высказаться — дерзай. Психологом твоим, конечно, не стану, но и не забью, — предложил Полдрон, в ответ на что Телеграфист задумчиво нахмурился. — Ладно... Не тороплю. Подумай пока, если что. С этими словами Полдрон удалился в ванную. Телеграфист глубоко вздохнул. Теперь его точно никто не мог услышать. Жак уже спал, а для Полдрона вода заглушала все прочие шумы. Идеальная возможность поплакать... Насколько бы ни было стыдно Телеграфисту так себя вести, как только он попытался, он сразу почувствовал, как глаза заслезились. Удивительно просто... Это даже немного пугало. Эмоции вырывались наружу, и это происходило совсем иначе, нежели в моменты, когда он писал в дневнике, попутно ругая самого себя. Плечи слегка задрожали. Послышался едва уловимый всхлип. Телеграфист и не подозревал, что сделает это так легко. Он всё ещё стыдился, но ничего не мог с собой поделать. Плач продолжился бы, но вдруг!.. «Эй, эй, не надо так близко, сказали же, — чей-то голос! Точно полиция. Телеграфист резко лёг на диван, прячась за его спинкой и затыкая себе рот, чтобы не издать лишних звуков. — Помнишь распоряжение? Патрулировать район, а не вваливаться к Полдрону. Тем более мы ещё не знаем наверняка, что там у него. Не привлекаем внимание. Чш. Всё. Проходим мимо. Разбирательство будет позже», — голос затих так же быстро, как и зазвучал. Но ещё некоторое время Телеграфист лежал смирно, бледный, как привидение, пока наконец-то не рискнул подняться обратно. Он отдышался. Ещё бы чуть-чуть — и!.. Полиция точно что-то заподозрила. Или кто-то выдал всю троицу. Щит? Телеграфист и Жак видели его, и если он решил, что Полдрон подвёл его, возможно, он мог дать полиции подсказку о происходящем. Поэтому она сомневалась: Щит, как такой же преступник, не высказался бы прямо. Телеграфист приобнял себя. Если полиция не удостоверилась до конца в том, что происходит, у него ещё был шанс спасти Полдрона от очередного попадания в тюрьму — просто уйти вместе с Жаком, оставить его. И когда полиция придёт и никого не обнаружит, эта кучка идиотов решит, что заблуждалась. Телеграфист вздохнул. «Спасти Полдрона» — звучало по-героически, а оттого казалось нелепым и глупым. Телеграфист не был героем. Он был злодеем. Заговорщиком, предателем, наглецом, обманщиком, жестоким человеком и попросту опаснейшим преступником во всей Зонтопии. Стыдно для него было размышлять о попытках кого-то спасти. И всё же... На помощь Жаку ведь он отправился. В тот самый день, когда познакомился с Полдроном. Значило ли это, что круг замкнулся? Спустя всё это время оказалось, что Телеграфист готов пойти на серьёзный шаг не только ради одного исключительного человека, но и кого-то другого... Он закрыл лицо руками и снова принялся плакать. Немного громче, однако достаточно тихо для того, чтобы не привлечь к себе внимание. Он совсем запутался в том, кто он есть и что должен делать дальше. Дневник не помогал с этим справиться, подшучивание над другими не помогало с этим справиться, самоубеждение не помогало с этим справиться. Телеграфист потерял себя и теперь ни за что бы не вернулся к себе прежнему. И когда он думал про времяпровождение с Жаком и Полдроном, вспоминал их совместные шутки и объятия, он чувствовал тепло. А когда осознавал, что ему, возможно, в скором времени придётся покинуть этот дом и найти новое убежище, он грустил. И всё это пугало! Раньше он бы не стал задумываться о таком, а теперь... — Телеграфист?.. — неожиданно голос отвлёк его и заставил резко вздрогнуть. Телеграфист убрал руки от лица и увидел перед собой Полдрона. Ну конечно... Из-за прошедшей мимо полиции он не успел выплеснуть эмоции вовремя, задержался, и вот Полдрон вернулся, когда он ещё плакал. — Ты... чего? — Полдрон подошёл ближе и сел рядом. — А-а-а-э-э, ничего, — Телеграфист торопливо вытер слёзы. — Ха, с чего т-ты взял, что что-то не так? — голос предательски задрожал, ведь не успел так скоро выровняться после плача. — Ты плачешь, — Полдрон положил руку ему на плечо. — Давай, выкладывай, чего у тебя всё-таки случилось. А то твоё странное поведение в последнее время только слепой бы не заметил. Не бойся ты, не побью тебя. — Да брось, я... В норме. Устал просто, — Телеграфист зажимался. Ему пришлось прикладывать немало усилий, чтобы не заплакать снова: из-за того, насколько же доброе отношение показывал Полдрон. — Слушай, я не знаю, почему ты решил, что выговариваться — это плохо, но это не так. Иногда просто... будь прямолинейнее, не скрывай ничего. Мне кажется, Жак бы распереживался, увидев тебя таким. Да и я переживаю, чего уж, так что... — Почему? — не позволив Полдрону договорить, Телеграфист прервал его, а затем втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Почему... тебе есть до меня дело? Почему?! — резко он оттолкнул Полдрона и поднялся с дивана. — Это всё просто ради Жака? Или ради шутки? Я не понимаю, но ты же не можешь это всерьёз, это нелепо! Ты помогаешь мне, присматриваешь за мной, покупаешь мне вещи, делаешь комплименты, обнимаешь, придумываешь милое прозвище — и да, хорошо, я считаю его немного милым, даже если меня бесит само понятие чего-то милого! — а ещё говоришь, что я неплохо выгляжу, и вообще по-всякому заботишься! Кто так вообще делает?! По отношению к таким, как я?! Ты издеваешься? Подлизываешься? Я тебя не понимаю! Я... ничего не понимаю! — он упал на колени и опустил голову. — Так... — несколько мгновений Полдрон смотрел на него в ступоре. Пожалуй, такого «взрыва» со стороны Телеграфиста он не ожидал. Он слез с дивана и уселся рядом прямо на полу. — Слышишь меня? Ты... — Хватит! Даже не думай! — Телеграфист попытался оттолкнуть Полдрона от себя. — Я не буду тебя слушать! — Эй! — тот не сдвигался с места, а заметив, что спокойных слов Телеграфист не послушает, ухватил его за запястья, чтобы не размахивал руками. — Давай прекращай это! — торопливо Полдрон переместил руки на его плечи и слегка потряс, чтобы привести в чувство. — Я помочь тебе пытаюсь, не выпендривайся хотя бы сейчас! — Буду! — отрезал Телеграфист. — И твои тупые попытки проявлять заботу мне совсем не нужны, ясно? Ведь я... В-ведь если ты... Так... Продолжишь... Я же ещё сильнее привяжусь, а куда уж сильнее!.. — выпалил он и всхлипнул снова. — Хах... — Полдрон спокойно усмехнулся. — Из-за этого переживаешь? Вообще не привык к искреннему отношению и теперь считаешь глупым привязываться из-за «мелочей», да? И типа... Вроде бы нравится проводить время с другими, а вроде и как-то стрёмно, потому что раньше это было для тебя чем-то вообще незнакомым? — Да! — резко воскликнул Телеграфист, и Полдрон невольно глянул в сторону окна, чтобы убедиться, что его голос не донёсся до посторонних. — Мне нравится! И меня это бесит! Что я должен с этим делать? Я могу принять все эти объятия и шутки с Жаком, он забавный, он мне как брат, но ты... Ты... Я воспринимаю тебя по-другому, и в итоге... И когда ты делаешь все эти штуки... Знаешь, что? Иногда ты даже заставляешь меня смущаться. И не в шуточном смысле! Меня это выводит! Как я — я! — могу смущаться? Ещё и из-за всякого бреда? Это же я тебя смущал, специально, чтобы выбесить, чтобы ты не воспринимал меня как хорошего человека и мы не сближались! Но... Но даже когда ты в тот день вышел в одном полотенце... Мне стало неловко, и я этого испугался. И всё больше понимал, что со мной что-то не так, и вообще что я будто бы как-то заглядывался! И потом когда ты купил мне дневник и резинку для волос... И когда ты сказал про причёску! И мне всё это нравилось, но я чувствую себя полным идиотом, что позволил себе вот так размякнуть! — высказался он и, почти рыдая, что было особенно непривычно для него, уткнулся в Полдрона. Со стороны коридорчика заслышались быстрые шаги, и в следующий миг на пороге гостиной показался испуганный Жак. Разумеется, громкий крик Полдрона и Телеграфиста и плач последнего не могли не разбудить его. Он вскочил с кровати сразу же, как только осознал, что что-то происходит, и ринулся сюда, чтобы в итоге обнаружить Телеграфиста и Полдрона на полу, увидеть, как первый буквально рыдает, уткнувшись во второго. Телеграфист рыдает! На какой-то крошечный миг Жаку даже показалось, что он видит странный сон, и только затем он понял, что всё взаправду, что Телеграфист действительно сорвался, что бы ни случилось до этого. И он также знал, что должен утешить человека, которым, несмотря на все подшучивания, глубоко дорожил. Он прошёл вперёд. — Телеграфист, ты чего? — негромко спросил он. — Я!.. — запнулся тот, слегка отстраняясь от Полдрона. — Хе-хе-хе, н-ничего, ничего. Это... Просто... — голос не переставал дрожать, и Телеграфист не мог связать и двух слов в попытках оправдать себя и свою постыдную истерику. — Ой-ёй! — Жак подбежал прямо к нему и обнял со спины. — Не плачь! Ребята, что такое случилось? — Долгая история, — коротко ответил Полдрон. — Слушай, Тележ... Телеграфист... Как хочешь... Молодец, что выговорился. Но эй, ты не размяк. А если уж ты так это воспринимаешь... Ну, я стал менее вспыльчивым и уже не нападаю на всех подряд, если они высказывают что-то, что мне не нравится. Может, я просто поменялся. Но необязательно считать, что я размяк. И с тобой то же самое. Серьёзно, нет ничего такого в том, что тебе нравится проводить с кем-то время! — Так ты из-за этого переживаешь? Да ты что! — успокоил Телеграфиста Жак. — Иметь друзей — это же классно! Я горжусь тобой, что ты смог так сдружиться с Полдроном! Я иногда даже начинал бояться, что ничего не получится, а в итоге вот как вышло! — Но вы разве не считаете, что я выгляжу, как идиот? Что я просто... смешной и нелепый? Полдрон, я туплю, когда разговариваю с тобой, потому что боюсь ещё сильнее привязаться, а в итоге всё равно привязываюсь! Потому что ты обнимаешь, шутишь со мной, готовишь вкусную еду, а ещё... Эхех... В тот твой момент «мести» я правда немножко запал на внешность... Но это и глупо! Серьёзно! Я не кажусь вам слабым? Смазливым? Смешным? Из-за того, что так легко позволяю себе привязываться, да ещё и западаю на всякие штуки, как какой-то... Я не знаю! — Телеграфист продолжал высказываться. С одной стороны, ему и впрямь становилось легче, а тёплые объятия Жака и Полдрона расслабляли с обеих сторон. Но с другой... Его тревога всё равно нарастала, когда он думал о своём поведении. — Ты совсем не слабый! И не смазливый, и не смешной! Ты молодец! Как и сказал Полдрон. Молодец, что выговорился. Иногда лучше сказать как есть, а не прятаться! Любишь ты всё скрыть, а иногда всё так просто! Я правда рад за тебя, ведь ты учишься... Э... Нормально относиться к людям, ха-ха. Ну, не в том смысле что ты плохой... Но ты понял! Просто попробуй говорить всё, что у тебя на уме, и тогда, возможно, не будешь так смущаться. В смысле, если ты просто скажешь, что ты смущён, думаю, мы уж поймём и смеяться не будем! — улыбался Телеграфисту Жак. — Даже если это смущение из-за чужого вида или дурацкого прозвища? — уточнил тот. — Даже это. Эй, я тебе тогда в таком виде и показался, чтобы смутить, как и ты пытался провернуть со мной, так что ничего удивительного или позорного в этом не было. Тут уж точно не стыдись! — подбодрил его Полдрон. — И я не кажусь глупым, если мне нравится это прозвище «Тележ» или как ты там сказал? — не унимался Телеграфист. — И это тоже. Если что вдруг, ты всегда можешь попросить меня перестать называть тебя так, не обижусь. А так... Мне даже приятно, что ты наконец-то оценил идею и при этом не зазнался. Серьёзно, у тебя прогресс, а не наоборот, если ты этого боишься, — объяснял Полдрон. — Хех, это просто... Так странно. Всё, что происходило в последнее время. Но здорово. В-вау, мне правда стало как-то полегче. Даже если я признался, что смущался. И что мне понравилось странное прозвище. Я... Ну, оно всё ещё лучше моего настоящего имени, — Телеграфист опустил взгляд. — А, насчёт этого. Без обид, но я знаю. Министр сказал. Как же там было... Тотенкопф? Странное, конечно... Но на то и есть Телеграфист и прочее, что тебе нравится, да? — Полдрон подмигнул ему. — Агх, этот... Лучше бы он молчал. Но ты прав или типа того. Я... Это всё просто странно для меня. И я не знаю, как к этому привыкнуть, — Телеграфист снова уткнулся в него и даже приобнял в ответ: так ему становилось теплее. — Но ты не обязан привыкать так сразу! У тебя уже большие успехи! И ты выговорился лично, а это важно! Мы тебя принимаем. Со странностями, с любовью к подшучиванию, со смущением от всякого, с непонятным именем. И мы тебя не оставим, и не скажем, что ты слишком слабый, чтобы мы были рядом, — продолжал поддерживать его Жак. Телеграфист замолчал. Он всё ещё чувствовал тепло. Оно не заглушало страх полностью, но позволило ему подумать о чём-то, кроме своих тревог. Сколько бы он ни боялся... В итоге его не осудили. Над ним не посмеялись. Его похвалили за искренность и признание в том, что он на самом деле чувствует. И, несмотря на то, что такое отношение со стороны Жака и Полдрона было более чем очевидно, почему-то Телеграфист этого всё равно не ожидал. Но наконец плач начал утихать. Место волнения всё больше занимало спокойствие. Телеграфист ощущал некий уют, когда утыкался в другого человека, который, в свою очередь, обнимал его: мягко, аккуратно. И Жак тоже не отстранялся, согревая его со спины. Телеграфист невольно заулыбался: немного устало, но добродушно. — Вот так. Не плачь, — Жак легонько похлопал его по спине. — Ты классный друг и классный брат. Даже не сомневайся! — Всё-таки тебя даже сейчас никто не осуждает, — Полдрон обратил внимание на то, как Телеграфист прижимается к нему. — Хех, что, правда «мягкая подушечка»? — Хех... Если честно — не такая уж. Но всё равно классно, — за время пребывания здесь Телеграфист попривык и к более мягким вещам, однако не мог не оценить уют от такой близости с кем-то другим. Полдрон тихо усмехнулся и погладил Телеграфиста по распущенным волосам. Наконец-то всё полностью встало на свои места. Он не умел выражать эмоции прямо и постоянно скрывался из страхов, что его посчитают смешным — а оттого использовал защитную реакцию и вёл себя глупо намеренно, ради того, чтобы подействовать другим людям на нервы. Однако настоящие эмоции всё копились и копились внутри, нарастали с каждым разом, когда к Телеграфисту относились по-доброму, и так дошло до того, что даже ведение дневника перестало помогать. Дурачество, забавные прозвища, совместное времяпровождение, моменты смущения — всё оно повлияло на Телеграфиста, но только сейчас он осмелился высказаться. Это требовало немало усилий... Полдрон хотел было добавить что-то ещё, однако... Заметил вдруг, что Телеграфист сильно ослаб. Уснул!.. — Надо же, — Полдрон поднял его, а потом аккуратно положил на диван. — Не ожидал я такого. Знал, что он специально действует на нервы и что-то прячет, но чтобы так... — Жалко его. Я так испугался, когда услышал плач и крики... Надеюсь, всё будет хорошо. Может, мне не спать ночью и посторожить его? — предложил Жак. — Спи. Я присмотрю, — Полдрон предпочёл взять дело на себя вместо того, чтобы заставлять Жака переутомляться. — Уверен? Я правда могу, — уверенно заявил тот. — Спи иди, а то завтра завалишься где-нибудь от недостатка сна, — Полдрон тихонько подтолкнул его в сторону выхода. — Давай. Не переживай. Жак поколебался, но послушался Полдрона, после чего вернулся в кровать. Тот же снова укрыл Телеграфиста своей курткой. Ему следовало отдохнуть после такого эмоционального взрыва, а потом, утром, возможно, обсудить случившееся более спокойно. Он испугался. Запаниковал. И всё потому, что попал в слишком нестандартную для себя ситуацию. Устраиваясь в кресле, Полдрон подумал о том, что такое случалось и с ним, когда он был полноценным членом Искателей Правды. И, конечно же, Щит тоже через это проходил. Полдрон снова глянул на Телеграфиста: тот слабо улыбался. Наверное, благодаря душевному разговору ему снился хороший сон... Это было бы неплохо. После всего эмоционального перенапряжения он заслуживал увидеть что-то приятное. Об этом подумал Полдрон, также закрывая глаза. Щиту, возможно, хотелось бы разделить его эмоции, но он не мог. Прошлой ночью он потерял сознание после того, как собственные воспоминания в виде Мантии и Пикадиля измучили его. А потом очнулся и осознал, что они исчезли. Ему ничего не осталось, кроме как смириться и продолжить работу. Так он и поступал, создавая новые мишени и изредка отвлекаясь на лёгкие перекусы. Если бы только он мог следовать этому простому, но проверенному плану до конца дня... Чем больше Щит старался, тем некомфортнее ему становилось. Каждый раз, когда клинок алебарды касался мишени, каждый раз, когда обломки разлетались по убежищу, каждый раз, когда Щит осознавал своё одиночество, он снова начинал ощущать чужое присутствие. Знай он, что Алебард ещё обладает сознанием, ему было бы легче. Однако и сам Алебард не мог не тревожиться. За этот день он потерял сознание слишком много раз. Сначала — после падения Щита. А потом он очнулся уже в руках «владельца». Во время первой тренировки он также начинал угасать. И вернулся уже на следующей — была то вторая или третья? А может, четвёртая? Алебард и не знал. Порой же он пропадал, когда Щит начинал отвлекаться на галлюцинации. Увы, время от времени он продолжил разговаривать с самим собой, уверенный, что видит своих жертв. Алебард так и не услышал чужих голосов, а вот Щит свободно общался с ними, как с живыми людьми. Несмотря на то, что они представляли собой воспоминания об убитых... — Ещё не надумал сдаться? Сколько времени ты потратил впустую? Эта твоя поразительная вещь — ты не боишься растратить её ни на что? С другой стороны, было бы очень кстати, — заносчивый Пикадиль снова стоял сбоку от Щита, советуя ему бросить всё, к чему он шёл так долго. — Щит, помни: ты не умеешь вовремя остановиться. Если ты продолжишь, ты всё уничтожишь, — грозно предупреждала его Мантия. — П-перестаньте, — приказывал Щит. — Я уже почти у цели. — О да. К сожалению для всех, — усмехнулся Пикадиль. — Лучше остановись сейчас и не мучай никого своими решениями. А Зонтопия, если уж постарается, найдёт лучшего правителя и без меня. — И знай: если ты убьёшь кого-то ещё, я навсегда запомню это, Щит. Никакой невинный человек не заслуживает гибели от твоих рук, — заявляла Мантия. — Надеюсь, ты помнишь, что и сам не хотел вредить невинным. Если же ты забыл... — Кто-то забоялся отвечать... — отметил Пикадиль, обнаружив, что Щит молчит. — Какой позор. Кое-кто неспособен брать на себя ответственность за свои поступки. Так убого... Или даже ущербно. — Хватит! — Щит замахнулся алебардой, разворачиваясь к Пикадилю и Мантии, но вовремя остановился. Он не хотел подтверждать их слова. — Я... Справлюсь со всем. И я уже хорошо управляюсь с алебардой. Поэтому... Завтра — что ж, или скорее уже сегодня — вечером... Я отправляюсь. Достаточно ждать. Слышите? Особенно ты, Пикадиль, ты!.. — Щит грозно посмотрел на него с его мерзкой ухмылкой. — Ты увидишь, что я не такой жалкий, как в твоих представлениях. И ты, Мантия. Ты увидишь, что у меня всё получится! Щит улыбнулся ей, но она не среагировала. Затем она исчезла, прямо как мираж, а за ней и Пикадиль. Щит вновь остался один. Но он твёрдо решил. Штурм замка начнётся завтрашним вечером, а до тех пор он убедится, что всё наготове. Только Алебард и знал о его дальнейших планах. Пока его сознание не исчезло вновь, он успел уловить каждое слово из диалога Щита с галлюцинациями и услышать о его решении. Времени почти не осталось. Алебард глубоко надеялся, что Зонтик, Пасгард и стража успели подготовиться к самому серьёзному испытанию, несравнимому, возможно, с его собственным исчезновением. Если бы только Алебард мог вырваться из этого плена в последний момент и вернуться к Зонтику, он бы это сделал. Но пока он подумал: «Великий Зонтик, Пасгард, берегите себя»... Но они не знали. Догадывались о том, что угроза грядёт, но не подозревали, как скоро. Зонтик и Пасгард сидели на кровати в пижамах, целуясь. Прямо как в тот страшный день, когда Зонтик узнал о гибели Армета и Мориона, сегодня Пасгард тоже смог поднять ему настроение и не позволить опуститься на самое дно после того, как он убедился в том, что погибла Мантия. Негативные мысли не ушли полностью, однако... Нахождение так близко к Пасгарду, ощущение тепла его тела заставляло Зонтика забыть о страшном и сосредоточить внимание на приятном, нежном, сокровенном. Когда-то он бы ни за что не поверил, что будет часто целоваться с другим человеком, но вот его жизнь дошла до этой точки. Зонтик провёл по щеке Пасгарда, и тот тихо отстранился. «С каждым разом это будто бы всё приятнее, ха-ха... Спасибо, Зонтик. Зонтик... — Пасгард произнёс его имя медленно. — Знаешь, мне правда нравится, как звучит твоё имя. В смысле... Я не знаю, как это объяснить, но между тем самым Великим Зонтиком и тобой, настоящим Зонтиком, существует некая разница. И... Этот самый Зонтик, которого я вижу перед собой... Я очень люблю его», — мечтательно произнёс Пасгард, чем заставил Зонтика раскраснеться ещё сильнее, чем до этого. Они снова прижались друг к другу, и Зонтик опять попробовал взять инициативу на себя. Он всегда оставался настороже или же вспоминал слова Хундсгугеля о том, что совсем скоро им придётся столкнуться с чем-то куда более ужасающим, но в такие моменты он полностью поддавался эмоциям. И вот он снова целовал Пасгарда, обнимая. Всё, через что они прошли, всё, о чём они говорили, всё, что они делали... Всё оно не могло не оставить следа на Зонтике. Он стал смелее и ответственнее, твёрже и рассудительнее. Всего этого он бы не добился без Пасгарда, и то было одной из главных причин, почему Зонтик так дорожил им. А его губы по-прежнему оставались тёплыми и мягкими. Тепло — или же жар? — чужого тела заставляло Зонтика тяжело дышать. Он легонько потёрся о Пасгарда и глубоко подсознательно отметил, что никогда раньше не позволял себе такого. Пасгард же совсем не сопротивлялся. Наоборот, отвечал одобрительным мычанием и обнимал Зонтика только крепче. Тот положил руки ему на плечи, очевидно разгорячённый, и вдруг... повалил на кровать. Поцелуй не прерывался, пусть даже Пасгард успел вздрогнуть на мгновение. Но сама мысль о том, что это происходило с ним... Он столько боялся, через столькое прошёл, преодолел смущение, а позже и желание цепляться за старый образ Койфа, и вот теперь любимый человек — Зонтик! — горячо целовал его в губы, прижимая к кровати. Пасгард словно бы попал в сон, чудесный романтический сон, который не хотелось бы покидать. Но всё то было реальностью. Влажный поцелуй, жар во всём теле, крепкая и одновременно с тем мягкая хватка Зонтика... Мечта, что стала явью! И всё же, тот тихо оторвался от губ Пасгарда. Его глаза вдруг округлились, а дыхание перехватило, когда он понял, что именно сделал и в какой позе они сейчас находились. Не переставая держать Пасгарда, Зонтик принялся извиняться. — П-прости! Ох, что же я... Никогда так неприлично себя не вёл, такой стыд... Позор мне... Я просто... Ах... — жутко смущённый, он пытался подобрать слова. — Всё в порядке, — успокоил его Пасгард. — Мне понравилось, — освободив одну руку от хватки Зонтика, теперь уже он сам взялся за чужую и положил её себе на грудь. — Ах... Мне жарко... — Я могу расстегнуть!.. То есть... — осёкся Зонтик. — Пожалуйста. Мне бы хотелось... — попросил его Пасгард неожиданно заигрывающим тоном. — У-уверен? Это же как-то неприлично немного... Пасгард кивнул, и Зонтик, нервно сглотнув, принялся расстёгивать его рубашку. Так как она была ему велика, она совсем не облегала тело, но Зонтик всё равно чувствовал его жар: здесь Пасгард не соврал. И вот с каждой пуговицей было покончено. Зонтик торопливо осмотрел спортивное тело Пасгарда и с согласия того начал покрывать его поцелуями, задерживаясь на некоторых участках и чувствуя, как тот вздрагивает, но совсем не от боли, а от того, что наслаждается происходящим. Зонтик слабо понимал, что происходит. И тем не менее, ему это очень нравилось. Ему нравилось быть раскованнее, чем обычно, и целовать любимого везде, где ему только захочется. В процессе и сам Пасгард стянул с Зонтика майку, а тот, прижимаясь своим обнажённым торсом к другому, стал целовать шею Пасгарда. — Так приятно... Зонтик... — с наслаждением проговаривал он. — Ах, я... Рад, что тебе нравится. Я что-то... Знаешь, если честно, я очень боюсь. Что вот-вот наступит конец. Что Щит ворвётся в замок, и всё будет кончено. Что любой день, любая ночь может быть последней. Даже эта... — прошептал Зонтик. — Тебе нечего бояться. Мы справимся вместе. Мы прорвёмся через всё. Щит проиграет, это я тебе могу обещать, — Пасгард прижал Зонтика к себе и ещё раз поцеловал его в губы. Ненадолго их языки сплелись, касаясь друг друга почти самыми кончиками, а потом Пасгард с Зонтиком разорвали поцелуй. — Такой жар... — Ох... Когда смотрю на тебя такого... В смысле, покрасневшего, с расстёгнутой рубашкой, с растрёпанными волосами, внутри всё как... переворачивается. Или щекочет. Или тянет. Не знаю, как описать, но... Э-это приятно, — признавался Зонтик. — Зонтик... — ненадолго Пасгард отвёл взгляд, а потом посмотрел на него очень пристально. — Если уж любая ночь может стать последней, может быть, в эту мы... — он замялся. — Ты бы хотел этого со мной? — Хм? Хотел... — сначала Зонтик не вполне понял намёк, однако в следующий миг его осенило, и он чуть было не подскочил на месте. — Ты же не имеешь в виду!.. То есть... Это было так внезапно, ха-ха... В смысле, не подумай, что я не хочу! Просто... Если ты хочешь, чтобы я тебя... Вдруг что-то пойдёт не так? Вдруг я тебя как-то своим... А вдруг он застрянет?! — А... А-ха-ха-ха, — рассмеялся Пасгард и погладил Зонтика по голове. — Всё будет хорошо. Я не заставляю. Но я был бы рад, если бы мы попробовали. Зонтик призадумался. Предложил ли Пасгард самое интимное слишком рано? Возможно. Но в их положении, когда на кону стояли все жизни, медлить было слишком рискованно, несмотря на уверенность в победе. Да и к тому же... Зонтик не возражал попробовать. Он боялся, волновался, но мысль о том, что их с Пасгардом отношения зайдут ещё дальше, заставляла его пылать изнутри: в самом лучшем смысле этого слова. Да. Он был готов попробовать. Вместе с Пасгардом. Вместе с тем, кого он любил и кого бы ни за что не бросил. Тот продолжал заигрывающе смотреть на Зонтика, лёжа прямо под ним, и сам он наконец уверенно кивнул, чем заставил Пасгарда заулыбаться ещё сильнее, чем прежде. — Зонтик... Проговаривал он чудесное имя в качестве одобрения перед тем, как их губы снова сомкнулись. — З-Зонтик! Выпаливал, когда Зонтик, несмотря на стеснительность, нежно ласкал его тело, задевая чувствительные точки: на бёдрах, на груди, на шее. — Зо-о-онтик! С удовольствием кричал, когда чувствовал его, Зонтика, внутри себя, и тяжело дышал, наслаждаясь каждым сладким мгновением. — З-Зонтик... Из последних сил шептал после кульминации, и его глаза слезились от счастья перед тем, как закрыться и позволить Пасгарду погрузиться в глубокий чувственный сон...