Длиннее жизни

Лучше всего я почему-то помню дверь — тяжёлую, деревянную. На ней была ручка в виде кабаньей головы, очень неудобная, мне долго приходилось вставать на носки, чтобы до неё достать — да ещё и тянуть надо было изо всех сил, а она вечно выскальзывала. И вот я стою под этой дверью, ухом к ней почти прижалась — а расслышать толком ничего не удаётся, и я понимаю, что Дикон или мама в любой момент могут её распахнуть, и меня по затылку огреет так, что звёзды из глаз посыплются. За мамой вообще подслушивать бесполезно, она голос почти никогда не повышает, он у неё сильный, но ровный… одинаковый. Как, знаете, шарики железные по полу катятся. Ничего не разобрать. Зато Дикон несколько раз срывался, но я тогда всё равно не поняла, из-за чего он на маму кричит. Он точно говорил про отца, про церковь что-то говорил… вернее, про какого-то монаха… ещё я, кажется, слышала «Агарис», «Ворон», «под пулю подставился». А, и про сакотту. Насчёт сакотты я уже знала, нам в школе рассказывали. Вряд ли её хоть кто-то из наших пробовал, она же жутко дорогая, так что мэтр Шабли мог бы и не трястись так. Лучше бы что-то сделали с этими дурацкими таблетками, которыми старшеклассники на заброшке за школой барыжили. Я, кстати, тоже попробовать хотела, только у меня денег не было, а кольцо с вепрем я им отдавать не собиралась, мне его Дикон надел, когда учиться уезжал. Так вот, про сакотту Дикон несколько раз сказал — и ругнулся вдобавок, не «Разрубленным Змеем», которого у нас все поминают, а по-настоящему. Я думала, мама его прибьёт — но он сам кого угодно прибить готов был. Дверь распахнулась, об стену грохнула — я еле отскочить успела, стою чуть живая; Дикон вылетает весь красный, потный, глаза сверкают. Меня увидел — и хвать на руки, я и пикнуть не успела, потащил меня куда-то вниз. По ступенькам несётся, а мне страшно, я его за шею обхватила и хнычу, чтоб он осторожнее, а то упадём. И он посреди пролёта останавливается, смотрит на меня виновато, тоскливо так. Я от этого ещё сильнее разревелась, обнимаю его изо всех сил, какую-то чепуху твержу, что я его никогда не брошу, никому не отдам, ни маме, ни эрАвгусту, ни злому Ворону… Восемь лет мне было, Арно, не смейтесь. Вижу, что не смеётесь. Спасибо. Если честно, я и сейчас, вот как вспоминаю — сразу что-то внутри царапается. Как кошка Закатная, да… или котёнок маленький. В общем, Дикон донёс меня до первого этажа уже нормально, медленно. Извини, говорит, Эдит, я сейчас под ногами пола не чувствую, как будто болото какое-то. Напугал я тебя? И я сказала, что надо выйти во двор, и мы прошлись по нему босиком — камешки кололись, но мне нравилось. А потом мы сидели на скамейке, и Дикон переплетал мне косичку, и объяснял, что ему опять надо будет уехать надолго, и чтоб я его не забывала, и что он нас с Дейдри обязательно возьмёт к себе — только сначала ему надо добраться до тех, из-за кого отец умер. Я заикнулась про Ворона — мама всё время его проклинала — а Дикон рассмеялся невесело и сказал, что потом расскажет, когда сам всё точно знать будет. Вот отец говорил всегда — расскажу, когда подрастёшь. И Айри тоже. Мама вообще ничего толком не объясняла: «Это вас не касается». А Дикон не считал маленькой ни меня, ни Дейдри. И я знаю, что он бы всё рассказал мне ещё тогда — если бы мог. Ворона, кстати, я видела один раз — уже потом, осенью. Я из школы возвращаюсь, запыхалась — надо было в гору подниматься, неудобно очень — и рядом со мной машина тормозит, чёрная, длинная. И мужчина из окна высовывается — волосы тоже чёрные, длинные, как у рокера. Тебя, говорит, подбросить? Ой, я от страха к месту приросла, меня рюкзак чуть на спину не опрокинул, он тяжёлый был, книжками набитый. А мужчина засмеялся, рукой махнул. Правильно, мол, не садись к незнакомым, Эдит Окделл. А я за братом твоим приехал. И Дикон калитку толкает — растрёпанный, хмурый, штаны на нём домашние, в клетку. За забор меня завёл — и мне бы в дом бежать, а я стою, глазею, как он к машине наклоняется, Ворону что-то говорит и на меня косится, сердитый. А Ворон смеётся. Так он Дикона и увёз, в майке и штанах пижамных. Я тогда не знала, зачем. Если честно, я и сейчас не знаю. Хочется верить, что Дикону всё-таки было не очень плохо там, с ним. Что Ворон над ним не издевался. Дикон очень сильный был, очень смелый, он бы никому не позволил… но у него ведь были мы, вдруг он за нас боялся? И поэтому терпел?