Волчье Время

Витебск встретил Хлопцевича моросью и ветром. Дыхание такой долгожданной весны в городе не чувствовалось совсем. Еще недавно, стоя на полустанке, пока его поезд пропускал товарный состав, он с удовольствием вдыхал запах весны пополам с папиросным дымом. Теперь же, смешавшийся с сыростью и запахом города, воздух стал более похож на промозглый ноябрьский дух. Антон недовольно нахмурился, поправил пояс, для разнообразия на этот раз надетый поверх кожанки, и потянулся во внутренний карман за куревом. На Орловской площади было ужасно людно и грязно. Если бы не комиссарский образ, Хлопцевичу наверняка было бы трудно протиснуться к противоположному концу улицы. Но люди, едва завидев человека в кожанке и с маузером в кобуре, уступали ему дорогу. Три красноармейца, курившие, опираясь на винтовки, завидев его, отдали честь по-военному. Антон ответил, скользнув по ним взглядом. Старорежимные потертые летние гимнастерки и шаровары контрастировали с новыми, начищенными до блеска высокими сапогами. У одного из бойцов, мужика лет тридцати пяти, на фуражке даже была звездочка нового образца. Двое других, помоложе, обошлись красными повязками на рукавах. – Подсказать чего, товарищ комиссар? – спросил старший. – Нет, спасибо, товарищ, – ответил Хлопцевич, уже приметив того, кого искал. На углу площади, у самой вокзальной улицы, рядом с черной громоздкой машиной с открытым верхом стоял Макар Гаврилов, его помощник. За время отсутствия Антона Макар успел разжиться новой формой – такой же, как и у самого Хлопцевича, черной кожаной шинелью и широким армейским ремнем с портупеей. Антон двинулся к Макару и едва не наступил на торговку семечками. Та обругала его по матери, отодвинула мешочек и пересела ближе к краю площади. Хлопцевич недовольно покачал головой, но отвечать бабке посчитал ниже своего достоинства. – Где мотор достал? – Антон снял перчатку и протянул руку Макару. – И ты будь здрав, Антон Палыч, – осклабился Гаврилов. – Губернаторская. Теперь в распоряжении ГубЧК. Вот взял тебя встретить. Товарищ Любохонский[5] сказал вернуть машину до половины одиннадцатого. Так что можем еще и по городу проехать. – Нечего топливо казенное тратить, – погрозил Макару Хлопцевич. Потом, посмотрев на расстроенного помощника, хмыкнул и улыбнулся. – Ну, будет, поездим еще. Как там Мария? Вместо ответа Макар нахмурился и покачал вытянутой ладонью. – Где она? – В ЧК, в подвале, – ответил Макар, пальцами изобразив выстрел. Хлопцевич быстро сделал последнюю затяжку, бросил папиросу на землю и растер носком сапога. – Поехали! Мотор послушно заурчал, и машина резко рванула с места. Антон бросил косой взгляд на своего помощника, но Макар был занят управлением. На лице его играла почти блаженная улыбка, и Хлопцевич, усмехнувшись про себя, решил не делать Гаврилову замечание. – Никогда б не подумал в детстве, что такой махиной править буду, – вторя мыслям чекиста, произнес Макар. – Я гляди ж! Вот она, сила революции! – Сила революции не в этом, Макар, – заметил Антон. – Вернее, не только в этом. – Да зна я, Антон Палыч. – Макар свернул с площади на Вокзальную улицу и направил автомобиль к мосту. – А крышу поднять тут можно? – поинтересовался Антон, поежившись. – Можно. Но как – я еще не понял. Хлопцевич неодобрительно посмотрел на Гаврилова, но тот сделал вид, что всецело занят наблюдением за дорогой. Чекист покачал головой и посмотрел в сторону. Они миновали мост через Двину, свернули с Пушкинской на Замковую и вскоре подъехали к бывшему зданию суда, которое теперь служило помещением для Витебской губернской ЧК. Уже почти у самого здания Хлопцевич пригляделся к входящим внутрь и положил руку на плечо Гаврилову. – Притормози. Макар остановился у бордюра. Антон вышел из машины, кивнул помощнику, и тот поехал дальше. Сам чекист одернул кожанку, поправил ремень и двинулся вперед. У входа показал свой мандат ЗапОблЧК красноармейцу, и тот, козырнув, пропустил его внутрь. Почти не оглядываясь по сторонам, Хлопцевич прошел ко входу в подвал, спустился и пошел на звук выстрелов. Пока он шел, выстрелы прервались, но вскоре возобновились. – Раз, – начал считать Антон, – два… Он приближался. – Четыре, пять… Подойдя к двери с надписью «ТИРЪ», криво нанесенной красной краской на деревянную табличку, он досчитал до семи, толкнул дверь плечом и вошел. Мария Александровна Лиснецкая стояла у сбитого из досок барьера и перезаряжала револьвер. Одета она была в приталенную по фигуре гимнастерку, перехваченную узким ремнем, широкие болотно-зеленые штаны и черные сапоги. На левой руке Антон заметил красную повязку. Чуть поодаль, на стуле висела кожаная чекистская куртка, тоже, вероятно, перешитая под размер. «А она постриглась», – отметил Хлопцевич, глядя, как русые волосы девушки, казавшиеся в тусклом освещении почти черными, едва закрывают ее шею. – Мария, – позвал он. – Не бережете вы свой слух. Она резко повернула голову, и на мгновение ему показалось, что сейчас она вскинет оружие. Но вместо этого девушка положила «разломанный» для зарядки наган на барьер и почти бросилась к нему навстречу. Впрочем, на полпути она сделала над собой усилие и лишь протянула ему для приветствия руку. – Товарищ Хлопцевич. – Мы же договаривались, что просто Антон, – напомнил он, отвечая на рукопожатие. – Да, договорились, – уголки ее губ чуть приподнялись. – Но для меня это было почти вечность назад. – Всего две недели. – Он улыбнулся. – Это у вас всего две недели. А для меня это разница между двумя жизнями – провинциальной дворянки с покалеченной душой и туманными перспективами и уполномоченной чрезвычайной комиссии, вообще без души и с большой вероятностью быть застреленной или сожранной. – Что произошло, Мария? – спросил он мягко. – Я не хочу рассказывать. – Она отвернулась от него и направилась к барьеру. Взяла в руки наган, покрутила его и закрыла, не заряжая. – Вы станете меня бранить, а мне и так тошно. Лучше скажите, почему каждый раз, когда селяне нас видят, они думают, что мы пришли кого-нибудь расстрелять? Хлопцевич на секунду опешил, а потом вдруг громко рассмеялся. Его хохот звучал в помещении, как выстрелы. – А сами-то, Мария Александровна, как вы меня воспринимали, когда я к вам пришел? – отсмеявшись, спросил он. – Помните? – Ну вас, в самом деле. – Она обиженно махнула рукой. – Знаете, как это мешает работать? И ведь с самыми лучшими намерениями приходишь, а они… – Сложное время, Мария, – серьезно сказал Антон. – Люди растеряны, напуганы, не знают, кто друг, а кто враг. Десятилетия рабства, четыре года войны, а теперь еще и напасть эта на небе. Да и вражеская пропаганда работает – языками у них здорово чесать получается. У нас молодцов–агитаторов тоже много, но и враг не дремлет. А люди у нас зачастую темные, чему верить, не знают, что лучше для них, не поймут. А мы – с полномочиями, с силой. Забираем хлеб, расстреливаем кулаков и шпионов – а у тех семьи, родичи, сябры. Вот и идут слухи. Так что случилось-то? Оказалось, что за день до этого Мария Лиснецкая, как уполномоченная ЧК, с отрядом красноармейцев отправилась в одну из ближайших деревень, к которой подобралась граница разлома. Где искать Носителя, ЧК не знала, и Мария должна была эвакуировать крестьян во временный лагерь. Брать с собой разрешалось скотину и часть имущества, которое удалось бы погрузить в телеги. – И ведь все хорошо шло. – Лиснецкая сокрушенно покачала головой. – Всех собрали, почти без сопротивления – и тут на тебе. Виновником злоключений Марии стал местный кулак Данила Козельский. Зажиточный крестьянин, глава большого семейства, речами своими начал смущать уже было готовое сняться с места население. В итоге Марии пришлось буквально силой загонять собравшихся крестьян на телеги. Сам же Козельский и вся его семья так и не двинулись с места. Вместе с ними осталась еще одна семья – видно, подкулачники, да парень интеллигентского вида, которого Козельский выдавал за «жихаря–съемщика». – Так поставили бы этого Данилу к стенке, да и дело с концом, – сурово сказал Хлопцевич. – Вот я и говорю – бранить меня станете. А что бы это решило, ваше «к стенке»? У сынков его и зятя обрезы охотничьи. Стрельба бы началась, людей бы напугали. Так все и решилось, кроме… – Кроме того, что теперь там две семьи, которые под Разлом попасть могут, – покачал головой Антон. – Поймите, Мария, мы здесь воюем не с обычным неприятелем. А с таким, который не спрашивает, хочет за него пойти местный или не хочет. К германцу редкий мужик шел, да и помогали ему с неохотой. А Носитель не спросит – хорошо, если просто в мертвеца ходячего превратит. А если этот Козельский, да с семейством, в Носители пойдет? Да с теми самыми ружьями? – Я и сама это себе… – Мария сокрушенно махнула рукой. – Но не могу я вот так – к стенке. Если бы они сопротивлялись. А там еще у дочки его дите маленькое. Я как представила, что сейчас на глазах матери отца ребенка стрелять придется… – Пожалели, в общем, контру, – вздохнул Антон. – Придется, видать, мне вас учить, как делать надо. Сейчас соберемся да поедем туда. Мария быстро кивнула и взяла со стула свою шинель. В этот момент дверь тира открылась, и в проем заглянул Макар. – Антон Палыч, Марь Санна, – позвал он. – Вас срочно вызывают – совещание будет на втором этаже, в бывшем зале заседаний. – Можешь передать товарищу Любохонскому, что у нас тут срочное дело? – спросил Хлопцевич. – И что я потом ему доложу? – Антон Палыч, извини, но там не товарищ Любохонский на совещание зовет. Там товарищ из Москвы, из Коллегии приехал. Коли хочешь – ты ему сам все скажи, я, чес сказать, побаиваюсь. Антон вздохнул и посмотрел на Марию. – После совещания, – сказал он. – После, – отозвалась она. [5] В. Э. Любохонский – в 1918 году глава Витебской ГубЧК