Волчье Время

Перед дверью, ведущей в зал, Хлопцевич замер. Мария, идущая рядом, вопросительно посмотрела на него. – Воспоминания, – ответил на невысказанный вопрос Антон. – Зал суда – не самое приятное место для бывшего политзаключенного. – Вас судили здесь? – Нет, но это не делает ощущения приятнее, – усмехнулся Хлопцевич. – Ладно, пустое. Зал был не очень большим. В нем поместились шесть рядов по две лавки, у переднего – массивный стол, к которому прилегала кафедра для выступающего. Казенный «иерусалимский» цвет стен и массивные синие занавески на окнах – нечто среднее между гимназическим классом и любительским театром, но никак не строгим судебным помещением. – Машенька! – воскликнул пожилой седовласый мужчина, как только они вошли. Он двинулся к ним из первого ряда, с неожиданной прытью преодолевая разделявшее их расстояние. – Лев Семенович! – удивилась Мария. – Вот уж нежданная встреча! Антон, это Лев Семенович Белоградский, мы с ним под Сморгонью служили в полевом госпитале. – Я знаю Льва Семеновича, – усмехнулся Хлопцевич и пожал тому руку. – Товарищ Белоградский – член партии с большим стажем. Но что вы пойдете в ЧК, Лев Семенович, не ожидал. – Тяжелые времена, Антон, – развел руками Белоградский. – Мы там, где более всего нужны. Машенька, а вы тут какими судьбами? – Антона Павловича благодарить нужно, – грустно улыбнулась Мария. – Антон Павлович у нас вообще благодетель, – услышал Хлопцевич знакомый женский голос и быстро повернулся к задним рядам. На них смотрели высокая нескладная женщина, каштановые кудри которой едва закрывали уши, и молодой черноволосый юноша с худым скуластым лицом. Юноша близоруко сощурился, а потом скривил рот в скептической усмешке. Женщина буквально обжигала Антона льдом синих глаз. – Любит подбирать кадры. Как умеет. – А вы, Екатерина Ивановна, все практикуете остроты. – Хлопцевич неприятно улыбнулся, рука сама легла на пояс. – Хотя уж сколько было говорено, что они у вас не выходят. – Значит, мы оба делаем то, чего нам делать не следовало бы, – заключила женщина, опередив готового уже вступиться за нее юношу. – Зря вы остановили Котошевского, – заметил Хлопцевич. – Возможно, он уже поднаторел в теории и ему действительно есть что сказать. Юноша густо покраснел: Хлопцевич, видно, задел его за живое и переборщил. Это поняли и сам Антон, и Белоградский с Марией, и даже Екатерина, которая положила ладонь на плечо Котошевскому. Но тот уже двинулся вперед, готовясь к бою. Хлопцевич занял позицию. – Товарищи, прошу прощения за задержку. – В комнату вошел высокий лысый мужчина в кожаном френче. С прищуром взглянул на Хлопцевича и Котошевского, потом оглядел всех остальных. – Вижу, застал вас за острой дискуссией. Могу узнать, в чем ее суть? – Ничего серьезного, Иван Ксенофонтович, – ответил ему Белоградский, бросая быстрый строгий взгляд на Хлопцевича. – Старые споры среди товарищей. – Славно, если ничего серьезного, – кивнул мужчина. – Прошу садиться, товарищи. Нам нужно многое обсудить. Котошевский аккуратно отступил, небрежно откинув руку Екатерины Ивановны, и уселся на свое место на заднем ряду. Сама женщина опустилась на лавку рядом с ним и осторожно взяла его за руку. Белоградский вернулся на свое место в первом ряду, а Мария и Хлопцевич сели прямо у входа. – Старые конфликты? – шепотом спросила Мария. – Межпартийная дискуссия, – так же тихо отозвался Хлопцевич. – Петрова и Котошевский – из эсеров. У нас с ними были недопонимания. Иван Ксенофонтович тем временем занял место у кафедры, оглядел присутствующих. И обратился к Белоградскому: – Лев Семенович, в моем списке шесть человек, а присутствует всего пятеро. – Яков Маркович выехал по срочному делу в район фронта, – доложил Белоградский. – К вечеру обещался быть. – Понятно, – кивнул Иван Ксенофонтович. – Тогда, пожалуй, начнем собрание. Фамилия моя Ксенофонтов, зовут меня Иван. Я член Коллегии ВЧК. По поручению Коллегии я собрал вас здесь сегодня, чтобы сообщить некоторые новости, касающиеся как ситуации в губернии, так и вас лично. Ксенофонтов приосанился, обвел присутствующих взглядом, и в голосе его зазвучала тревожная торжественность: – Товарищи! Вы знаете, насколько тяжелая ситуация сейчас в нашей революционной Республике. Мир, который мы были вынуждены заключить с Германией, давление Антанты и внутренние враги – и это все на фоне разрушенного хозяйства, недостатка еды в городах и затаившегося в деревне кулака–мироеда, который только и ждет, чтобы ударить нас в спину. И вот вместе с этим то самое бедствие, приключившееся в районе Полоцка, с которым вы все уже имели дело. Современная наука не может объяснить случившееся. Пока не может, но наши силы – насколько возможно – направлены на это. Пока мы знаем только, что бедствие это, или, как его назвал товарищ Дзержинский, Великий Разлом… так вот, этот Разлом случился в результате каких-то экспериментов германской армии. И теперь именно германцы хотят получить от этого наибольший доход. В первую голову, как некоторые из вас знают, именно германцы превращают пленных офицеров в так называемых Носителей – кровососов и вампиров, похуже тех, о которых писал товарищ Маркс в своем труде «Капитал» – и отправляют к нам в тылы, чтобы они убивали крестьян, превращая их в нечто противное человеческому разуму. Но и этого им мало. Случившееся взяла на вооружение империалистическая пропаганда, не только германская, но и всех хищников–капиталистов. Они нападают на материалистическую теорию, выдавая Разлом за конец света. Церковники всего мира, эти продавцы духовного опиума, почувствовавшие после торжества Социалистической Революции в России приближение своего краха, воспряли духом и завели старую песню о дьявольской сущности марксизма и нашей вине в случившемся. И в этой ситуации нашей надеждой и опорой, нашим оружием в борьбе с наступающей тьмой мракобесия и мракобесов, кроме теории Маркса и железной воли Партии, станете… Ксенофонтов сделал паузу, выдохнул и обвел взглядом присутствующих. Хлопцевич украдкой глянул на Марию. Та сидела, завороженно глядя на Ксенофонтова, будто на старого удава из книги английского империалиста Киплинга. Примерно так же выглядел и Котошевский. Петрова же ерзала на своем месте с явным нетерпением – видно, не по нутру была ей вплетенная в выступления члена Коллегии пропаганда. – Станете вы, – продолжил Ксенофонтов, будто разорвал утреннюю тишину артиллерийским залпом. – Каждый из вас уже сталкивался с этими Носителями. Каждый из вас одерживал над ними победу – силой простого оружия. А это удается немногим. Носителя иногда и пулемет не возьмет. Но вы справлялись с ними. Не сельские священники, становившиеся для них кормом, не германские солдаты, умиравшие с именем Девы Марии на устах. А вы – люди, вставшие в авангарде самого прогрессивного учения. Значит, именно вы защитите нашу молодую Республику от наступающей тьмы мракобесия! Решением коллегии ВЧК вы все переводитесь в отдел по борьбе с результатами разлома – ЧК РазРез. Начальником отдела назначается Яков Маркович Фридман, помощником – Лев Семенович Белоградский. Подчиняться и докладывать будете непосредственно Коллегии. Курировать вас буду я. Хлопцевич первым начал аплодировать. За ним, как ни странно, Котошевский. Потом все остальные. Теперь с их «кустарничеством» было покончено. – Товарищ Ксенофонтов, – подняла руку Петрова. – Многие из нас не местные. Будут ли решены вопросы с пайком и местом жительства? – Сразу видно, хозяйственный человек, – с улыбкой произнес Ксенофонтов. – Коллегия подумала об этом. В распоряжение ЧК РазРез передается Успенский собор с прилегающими к нему монастырскими строениями. После собрания вы можете, предварительно дав сутки местному контингенту, занять его и располагаться там. – Всегда думала, что если в монастырь – то только в заключение, – прыснула Петрова. – А тут, на тебе, работать в монастыре. – Святоши лопнут от злости, – подхватил Котошевский. – Спокойно, товарищи, – поднял ладонь Ксенофонтов. – В первую голову попросил бы обойтись без лишнего шума. Не нужно нам сейчас волнения в городе поднимать. Лев Семенович, я надеюсь, проследит, чтобы все прошло гладко. – Так точно, Иван Ксенофонтович, – кивнул Белоградский. – Во вторую голову — у нас с вами еще не закончилось собрание. И есть текущие дела, – сказал Ксенофонтов и вынул из кармана стеклянную пробирку со светящемся розовым веществом. – Вы наверняка знаете, что это. – Пыльца, – откликнулась Петрова и пояснила: – Так мы ее называли. То, что растет под этим проклятым черным плющом. – Именно, – подтвердил Ксенофонтов. – И именно эта, как вы выразились, пыльца превращает человека в Носителя. Если хоть капля пыльцы попадет в кровь, человек неизбежно станет кровососом. Этим и пользуются германские империалисты – насколько мы можем судить. Этим пользуются и сами кровососы, обращая поддавшихся на их уговоры людей себе на службу. Те же, кто не соглашается, будучи высосаны досуха, обращаются в живые трупы. – Это нам известно, товарищ Ксенофонтов, – прервал докладчика Котошевский. – Расскажите лучше, откуда у вас эта пробирочка. – Пробирочка эта у меня, молодой человек, – Ксенофонтов смерил Котошевского взглядом, – от уполномоченных ЗапГубЧК, которые третьего дня в перестрелке убили некоего господина, оказавшегося Вацлавом Срезневским, бывшим членом партии СР, и изъяли у него, кроме прочего, билет в Витебск и вот эту, как вы выразились, пробирочку. – Добегался Вацик, – покачала головой Петрова и скривила губы. – А ведь говорили ему… – Что именно говорили? – заинтересовано спросил Ксенофонтов. – Что дружба с местными самостийниками до добра не доведет, – ответила Петрова. – Но он выбыл из партии. Даже среди правой части не числился уже. После разгона Учредиловки сразу на нелегалку ушел. – Понятно, – кивнул Ксенофонтов. – Так вот, Срезневского живым взять не удалось. Но взять его компаньона наши товарищи сумели, и тот выдал нам кое-какую информацию. Пробирочку эту Срезневский получил, судя по всему, от немцев и переправлял на нашу территорию. Зачем – компаньон не знал. Но зато знал, что у Срезневского где-то под Витебском расположилась боевая группа из четырех, как вы выразились, самостийников. Фотографии их у меня с собой. Надо будет организовать наблюдение и прочесать ближайшие деревни. Ксенофонтов вынул из внутреннего кармана четыре картонных дагерротипа и протянул Белоградскому. Тот, глянув, поднялся и передал их Хлопцевичу. Со снимков смотрели молодые нескладные парни, по возрасту и виду, похоже, из гимназистов. Срезневского Хлопцевич знал и потому не удивлялся, что этому пройдохе и плуту удалось запудрить мозги молодым людям. В сердце встрепенулась жалость к неопытным, но явно горячим юношам, стремящимся к благим делам, но выбравшим неправильный путь. «Повстречай мы их раньше, – подумал Хлопцевич, – по крайней мере, раньше Срезневского, все для них могло сложиться по-другому». Он протянул дагерротипы Марии. – Повторяю, мы не знаем, что намеревался делать с пыльцой Срезневский, – сказал Ксенофонтов. – И неизвестно, как вооружены оставшиеся члены группы и что у них на уме. В этот момент Мария толкнула локтем Хлопцевича. Он повернулся и отметил, что девушка очень побледнела. – Что случилось? Вместо ответа Мария ткнула в одно изображение пальцем, а потом подняла руку. – Слушаю вас, – обратился к ней Ксенофонтов. – Этого юношу я видела недавно. – Она чеканила слова. Потом повернулась к Хлопцевичу и добавила, будто извиняясь: – Это тот самый «жихарь–съемщик», который у кулака Казельского был.