Ты и я

Первый семестр подходит к его выматывающему концу. Поскольку Джисон с Хёнджином подали заявку на проживание в общаге на оба семестра, они остаются в своей комнате и поэтому решают оставить большую часть своих вещей на летние каникулы. Джисон упаковывает чемодан со своей любимой одеждой и всем необходимым, проверяя список в заметках телефона, а потом вдруг он не успевает осознать, что уже четырнадцатое июня, и ему нужно успеть на поезд. Они решают всей компанией вместе позавтракать в последний раз, прежде чем им всем придется отправиться в путь — хотя в случае с Минхо он на самом деле не "отправляется в путь" как таковой, потому что он планирует остаться в своей квартире и работать на летних каникулах. Идея заключается в том, чтобы накрыть красивый стол, достойный того, чтобы быть выложенным в их инсту — в соответствии с требованиями Хёнджина — но на самом деле этот план не работает. По какой-то непонятной причине Джисону с Сынмином поручили готовить блины, хотя ни один из них понятия не имеет, как обращаться с кухней, а пальцы Хёнджина решают, что сегодня отличный день, чтобы превратиться в масло, потому что он продолжает ронять всё ни попадя. Только Минхо с Феликсом умудряются нормально справляться со своими задачами. — Э-э, — говорит Джисон, глядя на комок теста, который должен быть блинчиком. — Думаю, мы неверно соблюли пропорции. Сынмин хмурится. — Я уверен, что правильно. — Вы, должно быть, что-то не так прочитали. Выглядит, будто у нас слишком много масла. Это просто немного… мвэ. — Разумеется, у нас не так много масла, — усмехается он. Он достаёт телефон из кармана, размазывая муку по задней части джинсов. — Смотрите, здесь прямо сказано. Восемь стол… — он резко замолакет. — Вот дерьмо. Джисон с тревогой смотрит на него. — Что? Что случилось? — Кхм. НУ, возможно, я мог случайно сказать "восемь столовых ложек сливочного масла", когда на самом деле тут немного другое. — И сколько должно было быть? — спрашивает Джисон, и страх ползёт по стенкам его желудка. — Кхм. Три. Его челюсть отвисает от ужаса. — Сынмин! — Окей, хорошо, я откровенно косякнул! — говорит он, защищаясь. — В любом случае, это практически одно и то же, это не должно было иметь такого уж большого значения. Джисон оглядывается на клейкое нечто на их сковороде, практически сочащуюся маслом, и впадает в истерику. О, это определенно имело значение. Они проебались. Никто не сможет даже попытаться запихнуть это чудовище себе в глотку, если только он не хочет закупорить свои артерии холестерином, которого хватило бы на всю жизнь, за один прием пищи. — Может быть, вместо этого легче поесть хлопьев? — совершенно серьезно предлагает Сынмин. Это ещё больше заводит Джисона. Общими усилиями Минхо и Феликса им удается создать некое подобие завтрака, из которого Хёнджину даже удается сделать эстетическую фотографию для своей любимой инсты. (Лично Джисон считает, что ролик, который он загружает на @lovehhj об их катастрофических усилиях, намного лучше, но эй, это только его мнение). После этого ничего не остаётся, кроме как сесть и насладиться последним завтраком, который они съедят вместе за ближайшие несколько месяцев. — Когда ты уезжаешь? — спрашивает Минхо, небрежно перекладывая одну из своих сосисок на тарелку Джисона. — Сегодня днём, верно? — Два пятнадцать, — отвечает Джисон. Он проверяет свой телефон. — У меня ещё будет свободное время, прежде чем надо будет уезжать. — Будет странно, если тебя не будет рядом, — говорит он. — Ты был пиявкой в ​​моём боку целых шестнадцать недель, а теперь будешь более чем в двадцати милях от меня. Никогда не думал, что смогу избавиться от тебя. — Я тоже буду скучать по тебе, хён. — По крайней мере, у тебя все еще есть я и Сынмин! — говорит Хёнджин. Он и Сынмин оба из Сеула, хотя и являются уроженцами другого района, дальше от K-Arts. — Мы будем приходить и навещать тебя всё время, хён. Минхо морщится. — В таком случае я лучше вернусь в Гимпо. — Нет, не вернёшься, — напевает Хёнджин. — Ты любишь нас. Мы твои лучшие друзья навсегда. — Не обольщайтесь, — усмехается он, но тень улыбки играет на его губах, когда он возвращается к еде. Всё ещё преданный своей наигранности, он раздражённо добавляет: — Единственный, кого я могу здесь терпеть — это Феликс. Феликс ухмыляется, довольный. — О, хён, — говорит он, обхватывая рукой плечо Минхо и нежно сжимая его. — Я тоже тебя терплю. — Жаль, что тебе нужно вернуться в Йонъин, Феликс-щи. Теперь я застрял с этими двумя придурками на следующие два с половиной месяца. — Как будто мы тоже хотим оставаться с то- — Подожди, — говорит Джисон, перебивая Сынмина. Он с интересом смотрит на Феликса. — Ты из Йонъина? Тот рассеянно кивает, сосредоточившись на яйце-пашот, которое он пытается (и безуспешно) разрезать одной рукой (поскольку другая всё ещё обнимает руку Минхо). Заметив это, Минхо вонзает вилку в яйцо с достаточной силой, чтобы отломать кусочек. Феликс довольно накалывает его. — Да, — говорит он. — Разве ты не знал? Я думал, что уже упоминал об этом. Хёнджин смеётся. — Ты говоришь с Джисоном. Он почти не помнит дни недели, не говоря уже о чём-то подобном. — Я запомнил как минимум пять из них, если хочешь знать, — говорит Джисон. — И я реально близок к тому, чтобы запомнить шестой, — плохая шутка вызывает больше смеха, чем заслуживает, но Джисон не жалуется. Всегда приятно, когда его эго немного потешают. После того, как они успокоились, он снова поворачивается к Феликсу и продолжает: — Я тоже жил в Йонъине, когда был младше! Пока я не переехал в Инчхон, когда учился в старшей школе. Помню, в Гихын-гу есть один магазин десертов, которым я когда-то был одержим. Это где-то рядом с... ну, я думаю, рядом с 7/11, может быть? Или GS25. Или то, или то, не помню. Я забыл и как магазин называется. Но на стенах висели картины с котиками, лижущими мороженое, это было так круто. — "Кот с мороженым"? — спрашивает Феликс. Джисон щёлкает пальцами. — Да, это он! Значит, ты знаешь? — Я был там пару раз раньше, да. — он пожимает плечами. — Мило. Их липкий пудинг из ирисок довольно хорош. — Раньше у них было очень хорошее фисташковое мороженое. Они всё ещё продают его? Он снова пожимает плечами. — Не уверен. Возможно. — О, надеюсь, что да, оно было действительно хорошим. Честно говоря, лучшее воспоминание из моего детства. Феликс недоверчиво смотрит на него, но Джисон говорит серьёзно. Одно из его самых ярких детских воспоминаний связано с фисташковым мороженым. Он имел обыкновение покупать его всё время по пути домой из школы. Он тратил свои карманные деньги на кусочек чизкейка, перепробовав все вкусы, что только были в этом магазине десертов, а потом съедал шарик фисташкового мороженого. Это воспоминание, которое он связывает со счастливым периодом своей жизни. По сей день всякий раз, когда он ест десерты со вкусом фисташек, он думает о них как о вкусе своей юности. Однако для Феликса это всего лишь ещё один вкус мороженого. Просто ещё один магазин десертов, мимо которого он, наверное, проходил десятки раз. Или, может быть, всего несколько раз — Йонъин, в конце концов, город большой. Джисон не знает. Что он точно знает, так это то, что Феликс смотрит на него, а затем смотрит дольше, чем необходимо, выражение его лица переходит от недоверия к чему-то непроницаемому. Всё, что может сделать Джисон, это посмотреть в ответ. К тому времени, как их взгляды оторвались, разговор уже двинулся дальше, обойдя все мысли о мороженом и родных городах и перейдя к планам каждого из них на лето. — Тебе стоит прийти и убедиться самому, — говорит позже Феликс. Они оба на станции Синимун, где скоро должен подъехать их поезд. Сейчас их только двое, потому что вечером Сынмина с Хёнджином заберет отец Сынмина, а Минхо уже вернулся в свою квартиру. Поезд должен прибыть через две минуты, после чего Джисон сможет быть в компании Феликса всего две ничтожные остановки, пока не сойдёт на станции Хоэги, чтобы пересесть на другую линию. Они ждали в дружеском молчании, прислонившись к стене и плечу друг друга с сумками в ногах, когда Феликс прерывает их этим непонятным заявлением. Джисон вопросительно поворачивается к нему, нахмурив брови. — Пойти и убедиться в чём? — Мороженое, — отвечает он. Он не смотрит в сторону Джисона, всё ещё глядя вперед, сосредоточив своё внимание на кирпичной стене на дальней стороне платформы. — Сходи и посмотри, продают ли ещё фисташковое в том магазине. Он легко смеётся. — Ты хочешь, чтобы я ехал два часа, чтобы посмотреть, есть ли ещё фисташковое мороженое в магазине десертов, когда это можешь проверить ты? — Это твоё любимое воспоминание детства, верно? Вернись и проверь, оправдывает ли оно это звание. Ему кажется, что Феликсу на самом деле всё равно, любимое это воспоминание его детства или нет. Джисон смотрит в сторону в его лицо, пытаясь понять, правильно ли он понимает или просто слишком много думает. Феликс не предлагает ему никакой помощи разобраться в этом, его взгляд всё ещё устремлен вперёд. — Хорошо, — наконец говорит Джисон. Феликс украдкой поглядывает на него краем глаза. — Хорошо? — Хорошо. Туннель начинает грохотать, когда к ним несется поезд, ​​грохот колес по рельсам постепенно нарастает до крещендо. Пока они ждут его прибытия, рука Феликса скользит в руку Джисона. Вернуться в Инчхон странно. Это ни в коем случае не маленький и не тихий город, но старое удушающее чувство, которое Джисон начал ассоциировать с ним, возвращается к нему по мере того, как тянутся дни. Все начинается совсем не так. Когда Джисон только вернулся, это начало происходить из-за тёплых объятий родителей, его любимой еды, разложенной на столе, и всей той любви, которой они не смогли подарить ему за прошедший семестр. Поцелуи, объятия, поглаживания по голове и семейный вечер кино. Дела. Некоторым это может показаться слишком властным, но Джисон не возражает. Несмотря на то, что он не согласен с ними во взглядах, он любит своих родителей и знает, что они любят его в ответ. Это ничего не меняет. С их любовью или без, Инчхон всё ещё... в каком-то смысле неполноценный. Одинокий. По данным Naver, здесь проживает более трех миллионов человек. Это третий по численности населения город во всей Южной Корее, сразу после Сеула и Пусана, но всё равно это самое одинокое место на планете. Потому что у Джисона нет друзей в Инчхоне. Он не просыпается от ворчаний Хёнджина, сонно выключающего будильник, не становится свидетелем последнего раунда нескончаемой битвы Минхо и Сынмина, не имеет постоянно присутствия Феликса и мягкой улыбки, скрашивающей его дни. Ни одна из связей, которые он установил на лекциях и семинарах, не распространяется на Инчхон. Нет никаких запланированных пьянок в квартирах кого-то из студентов, никаких занятий, требующих его присутствия, никаких спектаклей, танцев или общественных мероприятий в кампусе, на которые можно прийти и зависнуть. Он брошен на произвол судьбы, и на его экране нет ничего, кроме пикселей, которые удерживают его привязанным к миру. Его родители рады его компании, когда они дома, и он хочет идти им навстречу, но даже это через некоторое время теряет свою привлекательность. Всё так и есть. Всё что требует от него выхода из комнаты, быстро надоедает. Как будто весь мир стоит на месте. Время теряет всякий смысл. Джисон просыпается, ложится в постель, спит, ест, когда не забывает, снова спит. Он слишком часто проверяет свой телефон, но не уверен, для чего. Возможно, отвечать на сообщения в групповом чате. Смотреть какие-то рандомные видосы в ютубе. Слушать много музыки, особенно когда его мучают мигрени, и ему нужно сосредоточиться на чём-то приятном и медленном, чтобы успокоиться. При этом он не пишет никакой собственной музыки. Он думает, что, возможно, забыл, как это делать. Ещё он не всегда вспоминает о ду́ше, но не забывает чистить зубы, когда просыпается и видит совершенно другое небо за окном, а во рту очень липко и сухо. Так что не всё так плохо, полагает он. К этому моменту его режим сна уже сильно испорчен. Иногда он просыпается далеко за полночь, достаточно поздно, чтобы писать Хёнджину, пока рассвет не проникает в его комнату. Иногда он ложится спать, когда на улице ещё светло, а просыпается уже на следующий день. Иногда он спит три часа, бодрствует два, потом спит ещё три. По крайней мере, он не единственный в группе с циркадным ритмом, сдвинутым на несколько часовых поясов. К этому моменту Хёнджин и Феликс ведут ночной образ жизни, в то время как Минхо каждый день просыпается в четыре утра, чтобы пойти в спортзал. На самом деле только Сынмину удалось цепляться за рутину, похожую на остальную часть населения. Несмотря на их совершенно разные графики и туман, который душит разум Джисона, ему удается поддерживать постоянный контакт со всеми ними. Он просто хочет снова увидеть всех лично, но по мере того, как идут недели, даже это желание приглушается и уходит на второй план. Единственное, за что его затуманенный разум умудряется ухватиться с какой-либо ясностью, — это его разговоры с Феликсом. В них нет ничего особенного, просто сообщения в рандомные моменты днём и ночью. Джисон всё равно дорожит ими. Феликс, как известно, плохо переписывается с людьми, уступая только разве что самому Джисону, но ему удается поддерживать с ним постоянную беседу. Отправляет Джисону забавные видео, рассказывает ему о снах, которые он видел, спрашивает о том, чем занимается Джисон, и были ли у него какие-нибудь интересные сны. (Джисон не видит сны в эти дни. В черной дыре не существует снов, она слишком голодна, чтобы сопротивляться поглощению их всех. Поэтому он говорит Феликсу, что нет, ему ничего не снится, и, чтобы как-то компенсировать это, спрашивает то же у Феликса) Ему нравится переписываться с Феликсом. Нравится Феликс и точка. Всякий раз, когда он представляет себе лучшую жизнь, он снова представляет себя в K-Arts с Феликсом, обнимающим его, только на этот раз это означает что-то другое. Означает что-то большее. Однажды ночью в конце июля — телефон сообщает, что это двадцать седьмое число — Феликс пишет ему посреди ночи, когда Джисон лениво пролистывает тред в твиттере о всяких теориях заговора. В сообщении ничего особенного, просто вопрос, не спит ли он. Уже почти три часа ночи, но Джисон проспал шесть часов с восьми вечера, так что да, он не спит. Совершенно точно не спит. Он так и говорит Феликсу. Ликс: можно я тебе позвоню? Джисон моргает, глядя на свой экран. Если Феликс плохой текстовый собеседник, то ещё более худший собеседник он только по телефону. Не то чтобы Джисон винит его, он тоже ненавидит разговаривать по телефону. Когда он говорит по телефону, возникает какое-то давление, которое очень раздражает его. Вот почему эта просьба, честно говоря, была последней вещью, которую Джисон ожидал от него услышать. Что-то в этом сценарии заставляет вопрос казаться более тяжёлым, чем следовало бы. Может быть, дело в том, что сейчас середина ночи и поздний час в сочетании с влажным воздухом делают комнату душной и слегка сюрреалистичной, как будто Джисон находится в каком-то мире грёз. Может быть, это потому, что не только его друг Феликс просит поговорить по телефону, но и Феликс , парень, который нравится Джисону больше, чем следовало бы. А может, он просто слишком много думает.

джисон:

да конечно

всё в порядке?

Вместо ответа Феликс звонит ему. — Привет? — неуверенно говорит Джисон когда берёт трубку. Шорох на другом конце. Затем раздается голос Феликса, тихий, но хриплый от недавнего сна. Как струйка дыма, вьющаяся от кончика сигареты. — Привет. Прошли недели с тех пор, как Джисон в последний раз слышал голос Феликса. Конечно, он слышал его на старых видео, которые пересматривал, пролистывая свой телефон или инсту Хёнджина, но это не считается. Это Феликс из прошлого, его фотография и больше ничего. Но прямо сейчас это Ли Феликс во всей его реальности: ровное дыхание в трубку телефона, голос насыщенный, глубокий и тёплый, как патока. Это что-то материальное, что-то настоящее. Его приветствие звучит в телефоне, и Джисон понимает, как тоскует. — Как дела? — он спросил. — Как Йонъин? — Так же, как всегда. Несколько часов назад у меня под окном дрались кошки, очень громко. — Уф, ненавижу звуки кошачьих драк, — говорит он, скорчив гримасу в дымчатой темноте своей комнаты. — Я тоже иногда слышу их здесь, и это всегда пугает меня. Просто звучит как-то неправильно. Феликс усмехается. — Да, это не очень приятный звук. Что делаешь? — Ничего особенного. В твиттере сидел. Ты? — Тоже ничего особенного, — говорит он. Он замолкает, а затем признается: — Мне кошмар приснился. Ах. Вот почему он позвонил Джисону. Ему нужно подтверждение того, что в конце концов всё это действительно было просто сном. Нужно услышать, что всё в порядке и ничто никто не причинит ему вреда. — О, да, — говорит Джисон. — Ты хочешь рассказать мне об этом или нам лучше поговорить о чём-то другом? Я читаю теории заговора в тви, могу рассказать, если хочешь послушать. Есть очень крутая теория о руках тиранозавра. — Да, я просто хотел— стой, что? О руках тиранозавра? Какая тут может быть теория заговора? — В принципе, да... Джисон рассказывает теорию, которую открыл сегодня, пытаясь вспомнить все факты как можно детальнее. На другой стороне телефона Феликс внимателен и, насколько может судить Джисон, так же шокирован предположением, что то, что люди считают руками тираннозавра, на самом деле могло быть их крыльями. После того, как он закончил делиться этой теорией, Феликс просит его поделиться ещё одной, а потом ещё одной, пока они оба не придумывают свои собственные, каждая из которых более дикая и бессмысленная, чем предыдущая. — Я говорю тебе, — настаивает Феликс. — Ян Хёнсок — Сливин. Он должен быть. — Думаю, что если кто-то в индустрии развлечений и мог бы быть Сливном, то это точно был бы он, — признаётся Джисон. — Да, он жадная до денег сука! Он полностью соответствует всем требованиям! Джисон смеётся, громче, чем хотел. Он закрывает рот ладонью, напрягая уши, чтобы услышать признаки пробуждения родителей от его смеха. Когда всё кажется спокойным, он фыркает в ладонь, а затем медленно убирает её. — Хорошо, но если YG — это Сливин, то кто такие JYP, Ли Суман и Hitman Bang? У них у каждого должно быть что-то гаденькое. Никто не может добраться до вершины и не быть хоть чуть-чуть подозрительным. — Хм, — размышляет Феликс. — Я думаю, что JYP, вероятно, может быть замаскированным лордом ситхов. От него просто атмосфера такая, разве нет? Вся его зацикленность на принципах и прочем должна быть прикрытием для его истинного "я". А Ли Суман просто чертовски странный. Он так одержим технологиями искусственного интеллекта, что может значить, что ему самому приходится быть лабораторным экспериментом. Другого объяснения этому буквально нет. — А Хитмэн Бан? — О, он? Да, он определенно капиталист. Джисон снова смеётся. Они разговаривают часами, не теряя запала и не заканчивая тем для обсуждения. Впервые с тех пор, как Джисон прибыл в Инчхон, он чувствует себя легче перышка, летящему по лёгкому ветру, как будто ему плевать на всё на свете. Разговор с Феликсом — это как глоток свежего воздуха. Джисон глотает этот воздух, лёгкие горят от усилия удержать Феликса с собой как можно дольше, и он наслаждается облегчением, которое приносит его присутствие. Он мог бы остаться так навсегда. Только когда солнце уже начало всходить, их разговор подошёл к концу, и только потому, что Феликс начал уставать, а его слова всё чаще прерывались зевками. — Тебе пора спать, — говорит Джисон. — Отдохни. — Я не хочу, — отвечает он, но зевок, который следует за его отказом — его самый большой зевок. Он слабо хихикает. — Господи Иисусе, это было больно. Джисон смеётся себе под нос. — Иди спать, Ликс. Мы можем продолжить разговор позже. — Хорошо, — далее следует пауза. Затем осторожно, как черепаха, выползающая из панциря, он спрашивает: — Ты можешь остаться со мной на линии, пока я не засну? Просто чтобы я знал, что ты тут. Просьба кажется необъяснимо интимной. Джисон сглатывает, внезапно почувствовав сухость в горле. — Да. Да, я могу. — Хорошо. Спасибо, Сони. В трубке раздаётся шорох, когда Феликс укладывается в постели. Джисон тоже следует его примеру, поворачиваясь на бок. Он засовывает руку, которой не держал телефон, под подушку и закрывает глаза, прислушиваясь к звуку движений Феликса. Мягкое дуновение его дыхания, стук телефона о простыню. Ритм этого убаюкивает и Джисона. — Спокойной ночи, Ликс, — шепчет он. — Сладких снов. — Спокойной, Джикс, — бормочет в ответ Феликс. — Тебе тоже. Ты останешься со мной на линии, да? Ты не повесишь трубку? Джисон кивает в подушку. — Конечно. — Хорошо. Давай ещё долго будем так, ладно? Ты и я. — Ты и я, — эхом повторяет Джисон. Он засыпает под звуки дыхания Феликса, его рука крепко держит телефон, как будто он уже полон решимости остаться верным своему обещанию. Последняя мысль, которая приходит ему в голову — не делает ли Феликс то же самое в своей комнате милях в тридцати от него. — Ты встал рано, Джисон-а, — говорит отец. — Я слышал, как ты смеялся у себя в комнате, пока собирался на работу. Джисон поднимает взгляд от чачжанмёна, которым он сверлил свою тарелку, пока родители рассказывали, как прошёл их рабочий день. На самом деле он не в настроении развлекаться едой или беседой, особенно когда резь под глазами предупреждает о приближении очередной мигрени. Папа всё равно вытащил его из спальни, гордо размахивая полными пакетами чачжанмёна, которые он заказал где-то недалеко от своего офиса. Он бредил рестораном последние несколько дней (или недель — Джисон не уверен, когда это началось). Так что Джисон сидит за обеденным столом. Он моргает. — Что? Я не услышал, что ты сказал, извини. Губы отца сжимаются в короткую узкую полосочку. Он ненавидит, когда люди (читайте: Джисон) не обращают внимания на разговоры за обеденным столом. Джисон замирает. Не то чтобы он сделал или сказал что-то неправильное в разговоре с Феликсом, но мысль о том, что его отец мог это услышать, по-прежнему кажется нарушением его личной жизни. — Ой. Да. Извините, я не знал, что мы такие громкие. — Мы? — мама хмурится, замирая с палочками лапши. — С тобой в комнате был кто-то ещё? — Нет, нет, конечно, нет, — спешит он их успокоить. — Я просто говорил с другом по телефону, вот и всё. Её ответ не менее озабоченный. Хмурый взгляд становится глубже. — В шесть утра? — Ну, да. Мы оба не спали в это время, так что... как-то так. Родители обмениваются взглядами через стол. Джисон ненавидит, когда они так делают. Он понятия не имеет, как им удается вести беседу, не используя слов или жестов, но он точно знает, что то, что следует за этим, обычно не несёт ничего хорошего. После их постоянных споров в преддверии поступления Джисона в K-Arts он выучил эти знаки: они собираются сказать что-то, что ему не понравится. Это ясно по изгибу бровей отца, по тому, как мама расправляет плечи, как будто собирается идти в драку. — Есть что-то, о чём мы должны знать? — спрашивает она. Её тон сам по себе не конфронтационный, но и не особо располагающий. — У тебя ведь нет парня, да? Джисон хмыкает. — Чего? Нет! Я же сказал, что разговаривал по телефону с другом. — В шесть утра? — Да! — Никто так не смеётся с кем-то, кто ему не интересен, — говорит отец. — Особенно не ты. Нам едва удаётся заставить тебя поговорить с нами, а теперь ты смеёшься на рассвете с кем-то по телефону. Хочешь сказать, что это не подозрительно? Волна эмоций пронзает Джисона, острее, чем всё, что он чувствовал за последние недели. Он не может сформулировать это точно, не знает, то ли это гнев в ответ на их настойчивость, то ли смущение, что его допрашивают насчёт того, есть ли у него парень, то ли чистая паника, что они могут понять его чувства к Феликсу. Он никому не говорил о своих чувствах к Феликсу — даже Хёнджину, его ближайшему другу. Он довольствовался тем, что позволил чувствам расти внутри себя, где он мог лелеять их в уединении, где они не выплескивались наружу и не могли ничего испортить. Последние люди, которым он хочет в этих чувствах признаваться — это его родители. — Я не понимаю, что такого странного в том, что я разговариваю со своим другом, — говорит он, защищаясь. — Мне теперь нельзя говорить с ними? Почему вы ведёте себя так странно? — Мы не ведём себя странно, — возражает отец, но Джисон лишь усмехается. — Да, ведёте. Даже если бы я разговаривал со своим парнем, какое вам было бы до этого дело? — Значит, ты признаёшь, что у тебя есть парень? — резко накидывается мама в ответку, как кошка на канарейку, и в её глазах блестит победа. — Ты скрывал от нас отношения? Поэтому ты на всё лето заперся в своей комнате? — Нет! Я же сказал, что это был просто друг. — А, да? — она бросает вызов. — Ну и кто это был? Джисон сжимает в кулаке палочки для еды, пытаясь совладать со своей обидой. Имя Феликса вертится на кончике его языка, готовое сорваться, но что-то удерживает его. Он на самом деле не называл никого из своих друзей по имени, когда говорил о них со своими родителями — по крайней мере, он не упоминал никого, кроме Хёнджина, но это не считается, поскольку они делят комнату, и его родители спрашивали непосредственно о нём. По отношению к другим ребятами он всегда использует обобщённое "мой друг" и продолжает рассказ, не вникая, о ком конкретно речь. Это начиналось как защита от неодобрения родителей его переезда в Сеул, способ тонко дать им знать, что у него есть друзья в K-Arts и что он счастлив там. В конце концов, это просто вошло в привычку. Он ничего не имеет против того, чтобы называть их имена и сказал бы это сейчас, если бы не... если бы не реакции родителей, заставляющие насторожиться. То, как они немного склонились к нему над столом, неодобрение в морщинах вокруг их ртов и решимость поймать его с поличным так чётко читаются в их лицах. Всё это — один огромный рэд флаг. Из-за этого Джисон опасается выдать даже самый крохотный намёк на то, что он чувствует к Феликсу, даже если этот намёк — не что иное, как то, как он произнесёт его имя. — Хёнджин, — врёт Джисон. — Это был Хёнджин. Знаете, мой сосед по комнате Хёнджин? Мой самый близкий друг? Это он. Если он ожидает, что они отступят после этого, они этого не делают. Мама поджимает губы. — Твой самый близкий друг, — повторяет она. — Хёнджин. — Да, мой самый близкий друг Хёнджин. Ни больше ни меньше. Теперь мы можем уже оставить эту тему? Родители обмениваются ещё одним взглядом. Джисон хотел бы, чтобы он мог понять то, что это значит, мог бы заставить их перестать быть такими приёбливыми по поводу чего-то такого безобидного. Ради бога, это был просто телефонный звонок. По тому, как они себя ведут, люди могут подумать, что Джисон затесался в какой-то публичный дом и теперь домогается какой-то проститутки, живя в их квартире. Ей богу. — Убедись, что он останется просто другом, — наконец говорит отец. — То, что ты учишься в художественном университете, не означает, что ты можешь расслабляться и страдать ерундой, когда дело касается твоих оценок. Не опускай голову и не ввязывайся ни в какие глупости. Джисону приходится прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы воздержаться от ответа. Это всё так чертовски смешно. Ему почти двадцать один год. Если он хочет встречаться с кем-то, он может это делать. Он не настолько некомпетентен, чтобы не уметь совмещать учебу с отношениями, если бы захотел продолжить их. — Ладно, — говорит он в итоге, уже просто чтобы закончить этот тупой разговор. — Можно я пойду в свою комнату? — Нет. Сначала закончи есть. — Отлично. Он быстро запихивает чачжанмён в рот, и под скрежетом зубов он кажется старым картоном. Через пару минут он съедает свою порцию и осушает стакан воды, пара капель стекает по его подбородку. Не скрывая своего раздражения, он моет посуду в раковине, а затем уносится обратно в свою комнату, захлопывая дверь. За глазами печёт. Мигрень, которая приходит в ту ночь, самая сильная за последние месяцы. Джисон не любит принимать обезболивающие, если думает, что сможет справиться с мигренью самостоятельно, но предшествующие мигрени симптомы длятся около часа. Голова кружится, язык тяжёлый и едва шевелится во рту, а его ладони и лицо словно покалывает булавками. Он никак не может проглотить обезболивающие в надежде, что это облегчит боль, когда мигрень, наконец, придёт. Поскольку симптомы постепенно ухудшаются, он понимает, что ночь будет ужасной. Боль остаётся даже после того, как он засыпает и просыпается, преследует его в любом призрачном царстве, куда уплывает его разум всякий раз, когда он спит. Это настолько сильно, что Джисон начинает плакать перед тем, как отключиться. Он просыпается, хныча, половина лица и подушка липкие от обжигающих слёз. Он не знает, который час, когда звонит его телефон. Он даже не удосуживается посмотреть на экран, просто отвечает на звонок. — Алло? — хрипит он. — Джисон, — начинает Феликс, а затем с визгом останавливается. — О, прости, я тебя разбудил? — Нет, — говорит он. Когда он двигает челюстью, чтобы говорить, голова начинает болеть ещё сильнее, но он терпит это. — У меня просто... сейчас не самое лучшее время. — О, — голос падает до бормотания. — Мигрень? — Мгм. Он повторяет: — О. Ты... ты хочешь, чтобы я повесил трубку? Если честно, когда его мучает мигрень, Джисон предпочитает быть в полной тишине и покое, его чувства слишком обострены, чтобы справиться с любыми нарушениями тишины. Но голос Феликса приятный, успокаивающий и медленный, он поднимается вверх по его горлу и пересекает линию, разделяющую их, плавной мелодией. Это как АСМР, словно чешет какой-то зуд в его мозгу, о котором Джисон даже не подозревал, но который нуждался в успокоении. — Т-ты можешь просто... ты можешь просто поговорить? — спрашивает он. — А я... я просто послушаю. — Да, я могу, — отвечает Феликс и говорит. Джисон не обращает внимания на слова. Просто позволяет своему мозгу освободиться от любых мыслей. Игнорирует пульсацию в черепе и сосредотачивается на ритме бормотания Феликса. Повышение и понижение его голоса, лёгкое мычание между предложениями, когда он ищет подходящее слово, осторожная интонация. Голос Феликса такой милый, такой тёплый. Глаза Джисона закрываются, дыхание выравнивается, и это позволяет ему погрузиться в забытье. Прошло почти два месяца с тех пор, как Джисон в последний раз видел своих друзей лично, и с Хёнджина было достаточно. Это длилось достаточно долго. Нет, не важно, что они вернутся в общагу менее чем через месяц. Им нужно увидеться сейчас. Он настаивает. — Ты всегда можешь приехать в Инчхон, — говорит Джисон. — Останься на день. — Я хочу, чтобы мы все вместе потусовались, — скулит Хёнджин по телефону. На заднем фоне звучит последний сингл Шин Сеюна из радио какого-то кафе, где обосновался Хёнджин, это какая-то тропическая ода лету. — Нам нужно восстановить группу. — Самый простой вариант для нас с Феликсом — вернуться в Сеул, — задумчиво говорит Джисон, касаясь босыми пальцами ног ковра в своей спальне. После душа они сморщились, как чернослив, и теперь покраснели. — Но я не знаю, отнесутся ли мои родители к этому спокойно. Им больше нравится, когда я дома. — Тебе почти двадцать один. Они не могут запретить тебе. — Как ты думаешь, в какой стране мы живем, в Америке? — спрашивает Джисон, фыркая. — Думаешь, моих родителей волнует, скоро ли мне исполнится двадцать один год, если я всё ещё живу под их крышей? — Ну... бля, да, в этом есть смысл, — его вздох проносится, как порыв ветра. — Без обид, братан, но твои родители иногда перебарщивают. Ты был дома всё лето. У них не должно быть проблем с тем, что тебя не будет хотя бы один день. Несмотря на то, что он знает, что Хёнджин прав, Джисон не может не встать на их защиту, даже если она и слабая. — Я их единственный сын. — Я тоже, — говорит Хёнджин. — Не думаю. — Бля, ты понимаешь, о чём я! Я тоже единственный ребёнок, но мои родители не такие опекающие, как твои. То же самое с Феликсом. То же самое с Минхо-хёном. — Я действительно не думаю, что Минхо-хён — тот человек, которого стоит тут упоминать, — замечает Джисон. — Он едва общается со своей семьей. — Это тоже правда, — соглашается Хёнджин. — Я всё равно думаю, что твои родители недостаточно тебе доверяют. И я понимаю, это потому, что они беспокоятся о тебе и твоём здоровье. Но у многих людей есть хронические мигрени, и их не держат под замком. Ты провёл целый семестр в K-Arts и выжил, нет что ли? Они должны больше верить в тебя. Слишком уставший, чтобы вступать с ним в дебаты по этому поводу, Джисон лишь неопределенно хмыкает. По правде говоря, то, что говорит Хёнджин, — это то, что Джисон не говорил раньше, особенно в спорах с родителями, когда он сообщил им о своем решении бросить Инчхонский универ. У него просто нет сил, чтобы перефразировать всё это прямо сейчас. Они бросают эту тему, но она возвращается позже той же ночью, когда Хёнджин заходит в групповой чат катока, чтобы еще раз посетовать на то, что он не видел Феликса или Джисона с июня. Приходит Минхо, чтобы сказать, что он хотел бы, чтобы это было так и с ним и Сынмином, на что Сынмин отвечает тем, что выгоняет его из чата. Он добавляет его обратно через пять минут после того, как Минхо спамит его всё более угрожающими мемами. И потом где-то между Минхо, отрицающим, что он делал такое, и Хёнджином, отправляющим голосовые соо, в которых он кричит (из-за чего его тоже выгнали из чата на пять минут), они каким-то образом заканчивают тем, что составляют план поездки в конце следующей недели. Джисон не уверен, как его уговорили на это. Может быть, это просто из-за суматохи в групповом чате, когда они предварительно предлагают, а затем укрепляют свой план, чтобы максимально использовать последние летние каникулы Минхо, прежде чем он закончит учёбу. Почему бы не отправиться в недельное путешествие по стране? Что их останавливает? Чем больше сообщений приходит по этому поводу, тем больше ему нравится эта идея. Джисон хочет сделать это. Он сделает это. — Ни за что, — говорит отец. Лицо Джисона поникает. — Что? Почему нет? — Потому что я так сказал. Вот почему. На этот раз, когда Джисона переполняют эмоции, он знает, что это гнев. У его родителей нет веских причин отказывать ему в этом. Неважно, заботятся ли они о нём, он имеет право видеться со своими друзьями. — Ты не можешь так просто говорить это! — говорит он, повышая голос. — Мне буквально двадцать лет. В следующем месяце мне исполнится двадцать один! Я могу тусить с друзьями, если захочу. — Ты сможешь делать это, когда вернёшься в кампус, — говорит отец. — Ты всё равно вернёшься через несколько недель. Какой смысл ехать сейчас? Всё, что вы будете делать, это тратить деньги на ерунду и подвергать себя риску без причин.... — Это даже не опасно! Люди постоянно ездят в Пусан. — Да, это так. Ты знаешь, в каких местах вам придется останавливаться по пути туда? Что там происходит с людьми? И не говоря уже о том, кто за рулем... — У Минхо-хёна есть права, — быстро говорит Джисон. — У него уже много лет есть права и на них не висит никаких штрафов. Всё будет хорошо. Мама вмешивается в разговор, несогласно качая головой. — Ты не можешь точно знать это. — Ну, а ты не можешь знать, что не будет! — Не повышай голос на мать, — огрызается отец. — Относись с уважением. Но Джисон сейчас более чем зол. Ярость течёт в нём, как электрический ток по телефонному проводу. Он заливает его рот и зажигает язык, позволяя словам, которые так долго подавлялись, быть высказанными. Он выплевывает их, словно искры. — Это несправедливо! Вы не можете продолжать поступать так со мной. Вы оба знаете, что я ненавижу торчать здесь, но вы всё равно продолжаете душить и душить меня, даже не задумываясь о том, каково это с моей стороны, и это неправильно. Я терпел это годами и... — Смирись с этим? — выкрикивает отец. Он выпрямляется в кресле, вцепившись руками, а кажется, словно когтями орла, в подлокотники. Тревожный взгляд, который кидает в него мама, игнорируется, когда он смотрит на Джисона через всю комнату, блестя чёрными глазами. — Ты наглый, неблагодарный ребёнок. Как ты смеешь стоять тут и вести себя так, как будто всё, что мы сделали, было не для твоего блага? После всего, через что мы прошли! Ты прекрасно знаешь, почему мы не хотим, чтобы ты ехал, и ты смеешь... — То, что я попал в блядскую аварию, когда мне было шестнадцать, не означает, что ты должен держать меня взаперти в этой дурацкой квартире до конца моей жизни! — кричит Джисон. — Следи за своим чёртовым ртом. — Нет! Не буду. Это я тот, кто прошёл через это, я тот, кто имел дело с последствиями всё это время. Это я живу с разбитой головой и мигренями. Если я думаю, что смогу с этим справиться, значит, я смогу! — Однажды мы чуть не потеряли тебя, — рычит отец. — Я больше не потеряю тебя снова. Слёзы обиды наворачиваются на глаза Джисона. Он смотрит на отца, его кулаки сжаты так сильно, что ногти впиваются в ладони. Когда это не даёт результатов, он смотрит на свою маму. — Мам? — тихо спрашивает он, молясь, чтобы она помогла ему. Хотя он часто ссорится с ней, также имеет место тот факт, что он гораздо ближе к матери, чем к отцу. Она неуверенно отвечает на его просьбу, её нижняя губа прижата к зубам, когда она встречается с ним взглядом. В конце концов, она вздыхает: — Это всего лишь путешествие, дорогой. Это не будет концом света, если ты его пропустишь. Джисон не знает, почему надеялся на что-то другое. Разочарование поселяется глубоко в груди. Оттуда оно поднимается выше и выше, пока не начнёт пульсировать за глазами, выталкивая скопившиеся в них слёзы на щёки. Джисон шмыгает, вытирая лицо. — Знаете, для тех, кто всеми силами не хочет меня потерять, — тихо говорит он, — вы делаете всё для того, чтобы я никогда не захотел оставаться. Он бросает на них последний взгляд, полный предательства, а затем запирается в своей комнате, где наконец может выплакаться в ладони. Ссора с родителями ломает в нём что-то, чего Джисон не осознавал раньше. Он чувствует, как слабеет с каждым часом, безнадёжность просачивается в его кости. Какой бы ажиотаж ни принесла ему перспектива отправиться в путешествие, он омрачается осознанием того, что он никогда бы не избежал этого. Его родители всегда будут такими. Его душит не только Инчхон, но и они. Чёрная дыра, пожирающая Джисона, охватывает всё в этой идиотской квартире. Откровение находится где-то между легкими. Каждый вдох, который он делает, распространяет свою мрачность на всё остальное тело. Ему холодно. Холодно и одиноко, и мысль о том, что придётся терпеть это ещё четыре недели, душераздирающа. Он не знает, сможет ли он вытерпеть это. Он не знает, как долго он сидит вот так на полу своей комнаты. Он давно перестал чувствовать ноги, слишком долго прижимаясь спиной к двери, что теперь он чувствует себя её частью. Снаружи темно, чернота ночи прерывается жёлтым светом уличных фонарей по обеим сторонам дороги. Он не пытается закрыть окно, задёрнуть шторы или вообще хоть что-нибудь сделать. Он просто сидит и плачет, потому что пустота в груди кажется дырой, которая с каждой секундой становится всё шире и шире, ломая тело и разрывая его на части. Это больно, но это другая боль, не та, которая обычно живёт в его голове. Её нельзя привязать к конкретному месту. Она просто есть. Когда приходит сообщение, Джисон уже не плачет, а просто сидит, тупо глядя на ворсинки своего ковра. Он машинально открывает сообщение, глядя на фотографию, не полностью её понимая. А потом медленно, медленно, медленно... это обретает смысл. И Джисон понимает, насколько ему плевать. Его не волнует, что причина, по которой его родители так беспокоятся о нём, заключается в том, что они отвели от него взгляд однажды, когда ему было шестнадцать, и безрассудный водитель так сильно поломал его, что он пролежал полумёртвым в больнице несколько недель после этого, в голове всё перемешалось, как грустный кувырок при удачном падении. Ему плевать, живёт ли он в их квартире под юрисдикцией отца. Ему плевать, должен ли он быть хорошим, уважающим сыном, который слушает своих родителей, когда они говорят "нет", и делает то, что ему говорят. Он смотрит на сообщение Феликса, и всё, что он может думать, это: Нахуй это. Нахуй всё это. Ликс: [прикреплено 1 фото] ты так и не пришёл и ещё ничего не проверил На фото "Кот с мороженым", закрытый на ночь, окна закрыты, а флюоресцентная вывеска не горит. Рука Феликса с правой стороны экрана, два маленьких пальца торчат вверх в виде буквы V. Джисон смотрит на это и вспоминает, когда эти пальцы в последний раз держали его на платформе на станции Синимун.

джисон:

как насчёт завтра?