Ты и я

Позже Джисон оглянется назад и узнает все признаки, которые он пропустил или принял за что-то другое. Одышка, которую он считает естественной реакцией на красоту Феликса, и кашель, как он полагает, является ещё одним симптомом простуды, охватившей студентов за последние несколько недель. Однажды он заправляет постель и находит на своем матрасе несколько крошечных валиков ярко-розового цвета. Когда он в замешательстве берёт один из них, тот кажется кожистым на ощупь. Он катает его подушечками большого и указательного пальцев, пока тот не рвётся. Джисон понимает, что это лепесток цветка. Как и остальные валики. Он понятия не имеет, что они делают в его постели, но с сомнением переводит взгляд на окно. На улице деревья пылают пламенем осени, листья темнеют, а потом сморщиваются в непонятные загогулины, прежде чем упасть на землю. Может, лепестки попали из окна? Недавно было довольно ветрено. Пожав плечами, он собирает их и, особо не задумываясь, бросает в корзину для бумаг. У него есть более важные дела. Например, встретиться с Хёнджином в кафе Haven, чтобы учиться в обстановке, не заставляющей его чувствовать себя так, будто он вот-вот сойдёт с ума. К тому времени, когда Джисон садится на одно из сидений в кабинке, кофе с его именем уже ждёт его, лепестки давно вылетели из головы. Мысли о них не возвращаются до конца недели. Джисон полагает, что это в какой-то мере иронично. Сегодня был хороший день. На самом деле очень хороший день. В то утро он получил восторженные отзывы на семинаре по сочинению как от других студентов, так и от своего наставника, и хорошо справился с тестом на другой паре. Они с Сынмином встретились днём, чтобы помочь ему порепетировать дуэтом для одного из занятий Сынмина, и в итоге так хорошо дополняли друг друга, что решили, что им и правда стоит записать песню вместе. Пока это может быть просто кавер, но кто знает, что будет потом? Потом, на обратном пути из кампуса, добрая старушка разрешила Джисону погладить свою собаку, когда та подбежала к нему, обнюхивая его лодыжки. На этом хороший день не закончился. После пары часов безделья в постели Джисон позволил Хёнджину затащить его в гостиную, чтобы пообщаться с группой студентов с разных этажей общаги. Несколько человек достали по колоде карт, и все двенадцать из них сыграли по несколько раундов в блэкджек, затем в говно, а потом и в мафию. Было довольно весело. Они все так увлеклись играми, что охране общаги пришлось прийти и предупредить их быть тише. После этого Хёнджин пошёл в квартиру к Минхо, чтобы позадалбывать его весь остаток вечера, в то время как Джисон поднялся наверх пообщаться с Феликсом и вместе испечь брауни. Это было даже веселее, чем игры в карты. Джисон до сих пор не особо ориентируется на кухне, но он не против быть здесь, если Феликс поможет ему. В основном он проводил время за тем, что слизывал тесто с ложки для смешивания, сколько бы Феликс не смеялся и не говорил ему прекратить это. Когда Джисон отказался, он сунул палец в миску, собрал остатки теста и брызнул ею в лицо Джисона. С этого момента началась полномасштабная война. Масса оказалась размазана по их лицам, пока они смеялись так сильно, что их животы начали болеть. Так что да, сегодня был хороший день. Джисон решает лечь пораньше после войны брауни, немного измученный непрерывным общением, несмотря на свое приподнятое настроение. Именно тогда, когда он готовится ко сну, всё рушится. В одну секунду он горбится над раковиной в ванной, набирая в рот полный жидкости для полоскания рта колпачок. В следующий момент грудь сжимает новый приступ кашля, и он рефлекторно втягивает воздух. Неверное решение. Полоскалка попадает в заднюю часть горла, резко ударяя мятой, а затем сталкивается с потоком воздуха, который уже вырывается из его лёгких. Задыхаясь, Джисон сгибается над раковиной, когда всё смешивается в его горле и пытается вырваться наружу. Его пальцы сжимают керамику для равновесия, пока он давится всем этим, полоскалка вперемешку со слюной вытекает обратно из открытого рта и носа между судорожными глотками воздуха. Когда это проходит, он опирается на раковину, пытаясь снова отдышаться. Ноздри горят. Лёгкие горят. Задняя стенка горла горит. Поморщившись, он вытирает месиво жидкости на подбородке основанием ладони. Затем тянет руку, чтобы открыть кран и убрать следы своей оплошности, но ярко-розовое пятно привлекает его внимание. Джисон смотрит внимательнее. И вот тогда всё с раздирающим скрежетом останавливается. Каким бы изуродованным и мокрым он ни был, этот лепесток ни с чем не спутаешь. Лепесток. Сглотнув, Джисон наклоняется, доставая его из раковины двумя пальцами и держа на уровне глаз. Замирает, просто разглядывая. Как будто он пытается осознать это с расстояния. В его пальцах лепесток цветка. Минуту назад его не было, но сейчас он есть, потому что он вышел из него. Изнутри Джисона. Он закашлялся, и теперь в его руке лепесток цветка. Оу. Джисон смотрел такие сериалы и фильмы. Чёрт, он даже запоем смотрел "Не забывай меня" с Хёнджином незадолго до лета. Он читал газетные статьи, ему нравилось цифровое искусство в социальных сетях, он узнал об этом на уроках естествознания в школе. Он знает, что это такое. Это относительно редкое заболевание, но трагедия вокруг него веками привлекала и вдохновляла людей со всего мира, поражая общественное сознание, словно раковая опухоль. Этого боялись, почитали, идеализировали и романтизировали. Мало что заставляет людей говорить так, как это делает Ханахаки. Оу. Лепесток дрожит. Джисон понимает, что это потому, что дрожит его рука. Потому что он весь дрожит. Слёзы наворачиваются на его глаза, делая взор расплывчатым, теряется фокус. Он моргает, и слёзы падают, стекая по яблочкам его щёк, и разбиваются о плитку пола. Прикусив нижнюю губу, Джисон сжимает руку в кулак, сжимая лепесток между пальцами, а затем бросает его в мусорное ведро. Затем он поворачивается на пятках и выходит из ванной, намереваясь заползти в постель и притвориться, будто ничего и не было. В последующие дни появляется больше лепестков. Не какое-то ужасающее количество, но Джисон просыпается с розовыми клочками под одеялом или бесконтрольно кашляет в маску, пока не почувствует что-то бархатистое на губах. В эти дни он задыхается даже быстрее, чем обычно, выматываясь только от прогулки по кампусу и обратно в свою комнату, пока болезнь всё глубже проникает в его лёгкие, и порой грудь и вовсе разрывает от резких уколов боли, которые ему приходится сдерживать, закусывая губу. Всё это испытание заставляет его нервничать, постоянно скрываемая ото всех паника пронизывает его тело, как провода в мэйнфрейме. Но хуже всего постоянная грусть. Прошли те дни, когда он мог смотреть на Феликса и мечтать о глупых сценариях, где они вместе, или восхищаться тем током, который Ли пускал по венам Джисона, просто улыбнувшись ему. Теперь каждый раз, когда Джисон смотрит на него, всё, что он чувствует — это всепоглощающее уничтожение. Кажется, его надежда была немного глубже, чем он думал. Суть в том, что одно дело, если бы он набрался смелости, чтобы признаться в своих чувствах Феликсу и позволил ему аккуратно отшить себя. Это было бы неприятно, но терпимо. Но это? Джисон даже не настраивался на разочарования. Вместо этого болезнь взяла на себя обязательство пустить корни в толщу его лёгких и сделать всю работу за него. Отобрать у Джисона контроль над ситуацией прямо из его рук и в итоге разбить ему сердце. Теперь всё, что у него есть, это пара лёгких, полных цветов, и понимание того, что Феликс не любит его в ответ. Он понятия не имеет, что делать. Каждый раз, когда он пытается найти варианты лечения, ему приходится закрывать вкладки до того, как он дочитает страницу, потому что он просто начинает ужасно себя чувствовать. Даже по прошествии стольких лет единственным методом, который гарантированно вылечит Ханахаки, является его хирургическое удаление из лёгких. Единственное предостережение заключается в том, что все чувства и воспоминания тоже будут удалены в процессе. Последнее, чего хочет Джисон — это забыть Феликса. Возможно, он не любит Джисона в ответ, но Феликс всё ещё его друг, и он не хочет отказываться от этого. Помимо хирургического вмешательства, ещё один вариант — свести к минимуму контакты с объектом любви в надежде, что расстояние приведёт к естественному ослаблению чувств. Некоторые страны наряду с этим предлагают терапию, чтобы инфицированные могли смириться со своими безответными чувствами и двигаться дальше, но Южная Корея пока не предоставляет такой программы. Здесь есть только три варианта избавиться от Ханахаки: хирургическое вмешательство, избегание или каким-то образом оказаться достаточно удачливым, чтобы на твои чувства ответили до того, как болезнь убьёт тебя. Все три варианта кажутся Джисону так себе. И операция, и избегание означают, что он потеряет Феликса из своей жизни, тогда как третий вариант — просто несбыточная мечта. Учитывая болезнь, растущую в его груди, Джисон не склонен надеяться на такое дикое чудо. В конце концов, он должен признать, что второй вариант — самый безопасный. Он пока не может заставить себя полностью вычеркнуть Феликса из своей жизни — мало того, что об этом просто-напросто больно даже думать, это бы ещё и вызвало у друзей объяснений, почему у Джисона вдруг внезапно возникли какие-то проблемы с Феликсом, — но он правда начинает отстраняться сильнее. Перестаёт жаждать его объятий, перестаёт проводить время с ним наедине, перестаёт мечтать о том, как между ними всё могло бы быть по-другому. Просто... перестаёт. Теоретически, наверное, так лучше. По крайней мере, таким образом ему не нужно постоянно напоминать об односторонности его чувств, и он может переключить своё внимание на другие важные вещи. Но по правде говоря, это оборачивается постоянным плачем. Джисон не знает, является ли это его поведение церебральным проявлением болезни или это кульминация всего, что с ним не так в целом, но в эти дни он чувствует себя так, будто он целиком и полностью состоит из слёз. Как будто он постоянно находится на краю пропасти, как будто он может упасть за край и разбиться на куски при малейшем толчке. Не желая, чтобы его друзья видели его в таком состоянии, он ловит себя на том, что отдаляется от них всех вообще. Отмахивается какими-то смазанными оправданиями от предложений Минхо перекусить вместе, отвечает на сообщения Сынмина ещё позже, чем обычно, лежит в постели с наушниками и ссылается на головную боль как на причину своего затворничества, когда Хёнджин спрашивает, всё ли с ним в порядке. Когда звонят родители, он перенаправляет их вызов на автоответчик, а через несколько часов отвечает им, говоря, что погряз в учёбе, и что ему жаль, что он пропустил звонок, и спрашивая, не могли бы они перезвонить через пару дней, когда всё немного уляжется. Так и проходят дни. С каждым проходящим болезнь в лёгких Джисона продолжает расти. Он понимает это по тому, как он чувствует каждый свой вдох, чувствует лепестки, царапающие горло. Он знает, что ему нужно срочно обратиться к врачу по этому поводу, но мысль о том, чтобы рассказать о своём состоянии вслух кому-то другому, сделать это всё реальным, а не чем-то, что ограничивается только его головой, ужасает. Так что он продолжает просто… плыть по течению. Придерживается компании своего одиночества, проходит рутину и пытается держать голову над водой. Есть пять стадий принятия неизбежного, и, судя по всему, он докатился до четвёртой, когда его собственное горе заставляет его задирать голову со скорбными криками. Слишком подавленный, чтобы бороться с этим, Джисон просто позволяет этому тянуть себя под воду и утопить. В дни после его открытия Джисон слишком погружён в свои мысли, чтобы понять, что его друзья, вероятно, заметили изменения в его поведении. То есть до тех пор, пока однажды он не просыпается и не обнаружит Феликса, сидящего в другом конце комнаты на кровати Хёнджина. Его телефон лежит боком в руках, большие пальцы мечутся по экрану, а тёмные брови немного сведены у переносицы. Он слишком увлечён игрой, чтобы сразу заметить, как Джисон косится на него. Только когда он, должно быть, проигрывает раунд и оглядывается на Джисона, прежде чем он снова собирается нажать "play". В панике Хан закрывает глаза так быстро, как только может. Ему удавалось держаться подальше от Феликса последнюю неделю или около того, и хотя это было тяжело, будет невообразимо труднее оставаться с ним наедине и делать вид, что всё в порядке. К сожалению, Феликс, кажется, поймал его. — Джисон? Цепляясь за свой спектакль, Джисон держит глаза закрытыми и не двигается, делая вид, что всё ещё крепко спит. Он пытается выровнять дыхание, сделать каждый акт дыхания спокойным, глубоким и медленным. Его плечи напряжены под одеялом. Звук шороха раздаётся с другой стороны комнаты. Кровать Хёнджина скрипит, а затем следуют тихие звуки ног Феликса по ковру. Мгновением позже Джисон чувствует, как Феликс нависается прямо над ним, разглядывая. Полный решимости довести дело до конца, Джисон остаётся неподвижным, насколько это возможно, даже когда дыхание Феликса обжигает его лицо. — Я знаю, когда ты притворяешься, знаешь ли, — говорит он наконец, обвинение затихает от удовольствия. — Так что можешь перестать делать вид, что всё ещё спишь. Джисон не двигается. Возможно, если он будет делать это достаточно долго, Феликс сдастся. Его пальцы дергаются на матрасе, пока идут секунды, в комнате ничего не шевелится. Феликс по-прежнему не отходит. — Знаешь, откуда я знаю, что ты притворяешься? — непринуждённо спрашивает он через несколько мгновений. Он так близко, что Джисон чувствует, как слова касаются его кожи. Мгновение спустя кончик пальца Феликса проходит по центру лба Джисона, настолько неожиданно, что он не может не вздрогнуть. — Ты хмуришься. Ты делаешь это только тогда, когда притворяешься, что спишь, потому что не знаешь, как достаточно расслабиться, чтобы это выглядело убедительно. Ну, что ж, просто замечательно, не так ли? Зная, что нет смысла пытаться и дальше, Джисон приоткрывает глаза. Как только Феликс осознает, что тот сдался, он убирает палец с его лба и улыбается, когда его нос сморщивается, а усы врезаются в щеки. Сердце Джисона замирает на полсекунды. Дыхание теряется в лёгких. — Привет, — говорит Феликс. Джисон пробегает языком по сухой нижней губе и сглатывает. — Привет, — тихо говорит он. Феликс протягивает руку и проводит рукой по волосам Джисона, короткие ногти нежно слегка царапают кожу головы. — У тебя всё хорошо? Последние дни выдались трудными? Он пожимает плечами. — Я так и думал, что скорее всего. Ты был довольно тихим всю последнюю неделю. Особо ни с кем не общался. Хочешь поговорить о том, что происходит? Джисон качает головой. Последнее, что он хочет — это рассказать Феликсу правду о том, что заставило его пойти на дно. Вероятно, ему стоит отмахнуться от догадки, что у него вообще были трудные дни, и сказать, что он просто был в самоволке, потому что в последнее время был занят учёбой. Но рука Феликса так приятно лежит в его волосах, а пристальный и заботливый взгляд, которым он смотрит на Джисона, похож на горячую домашнюю еду после дней мучительного голода от любого контакта с ним. Как он ни пытался, Джисон не может собраться с силами, чтобы вырваться из этого, разорвать этот момент. — Всё в порядке, — говорит Феликс. — Хочешь немного TLC? Опять же, Джисон знает, что должен сказать "нет". Должен сказать, что с ним всё отлично и что он ценит предложение, но Феликс должен уйти. Вероятно, у него есть дела поважнее, чем бегать за Джисоном. Вместо этого он ничего не говорит. Просто смотрит на Феликса и удивляется, почему всё должно быть так сложно. Почему он не мог наслаждаться такими моментами, не задумываясь о них? Даже если Феликс никогда не полюбит его в ответ, даже если ему придётся страдать от неразделённой любви долгие годы. По крайней мере, таким образом он всё ещё знал какой-то покой. Прежде чем он это осознает, его глаза наполняются слезами, и Феликс уже принял решение за него, обняв Джисона одной рукой и прижав его к себе. Неудобно. Джисон всё ещё лежит, свернувшись калачиком на боку, пока Феликс стоит над ним, полупригнувшись. Одной рукой он обнимает спину Джисона, а другой держит его голову, прижимая к изгибу своей шеи. Когда Джисон вдыхает, он чувствует фруктовый аромат духов и едва уловимую нотку пота, осевшей на коже за целый день. Джисон закрывает глаза и сосредотачивается на том, чтобы вдыхать всё это, параллельно пытаясь сдержать слёзы. Они всё равно просачиваются сквозь щели закрытых век. — Всё хорошо, — бормочет Феликс. — Ты в порядке. Скоро всё наладится, обещаю. Но как всё может наладиться? Даже сейчас к задней стенке горла Джисона прилип ещё один розовый лепесток, трепещет, пока он дышит, отчаянно пытается вывернуться наружу и ещё раз напомнить ему о ситуации, в которой он находится. Что бы Джисон ни делал, он никогда не сможет избежать этого. Он влюблён в Феликса. Так, так сильно влюблён в Феликса. И за это его тело хочет убить его. Хочет уничтожить его изнутри по кусочкам, пока он не станет не более чем кучей сломанных конечностей, скелетом, гниющим в земле, с цветами, сплетающими кости воедино, словно они — его новые мышцы и сухожилия. Потому что, какой бы ужасной ни была ситуация, Джисон не хочет отказываться от этого, не хочет забывать Феликса и его нежную улыбку, и то, как он принимает Джисона таким, какой он есть, каким бы ущербленным и сломленным он ни был. И тем не менее, это единственный способ гарантированно избавиться от болезни, если он решится на это. Мысль об этом пугает и душит, даже сильнее, чем сама Ханахаки. Поэтому Джисон просто цепляется за те крупицы Феликса, которые он может получить, и плачет ему в плечо, как ребёнок, потому что прямо сейчас это единственное, что он может заставить себя сделать. Пятый этап — принятие. Через два дня после того, как Джисон плачет в объятиях Феликса, он просыпается и обнаруживает, что гордиев узел эмоций, приютившийся в его груди, распутался, сменившись стойким спокойствием. Он отрывает лепесток, прилипший к нёбу, и садится, зная, что сегодня тот день, когда он наконец признается, что болен. Он осушает стакан воды на прикроватной тумбочке, даёт ей смочить пересохшее горло, а затем встаёт с постели, чтобы начать день. Жуткая собранность остаётся с ним всё утро, пока Джисон занимается рутинными делами. Собирает розовые лепестки в своей постели, чистит зубы, принимает лекарства, одевается, завтракает на кухне: много всего. Уходя, он отправляет Хёнджину короткое сообщение, чтобы он не беспокоился. Затем Джисон уходит, последний сингл SpearB играет в его наушниках, когда он направляется в приёмное отделение местной клиники. Только во время ожидания его спокойствие и собранность начинают ослабевать, медленно сменяясь урчанием в животе, когда нервы начинают сдавать. Мысль о том, чтобы сесть и рассказать кому-то, что у него Ханахаки, кажется малопривлекательной во многих отношениях. Мало того, что ему кажется, будто он делится каким-то интимным аспектом своей жизни, так ещё и явное унижение того, что это раскрывает... ну, это унизительно, само собой разумеется. Несмотря на это, он знает, что должен это сделать. Доктор, возможно, не сможет ему особо помочь, но Джисон не в том положении, чтобы скупиться на поддержку, в которой он нуждается, поэтому ему нужно просто преодолеть всё это и довести дело до конца. К тому времени, когда его вызывают в кабинет, он находится в странном состоянии спокойствия, смешанного с паникой. Часть его не хочет ничего, кроме как убежать и найти ближайший туалет, чтобы вывернуть червей напряжения, извивающихся в желудке; другая половина полна решимости покончить с этим. Словно сорвать пластырь с раны. Он делает серьёзное лицо и следует за доктором в кабинет. — Здравствуйте, Джисон-щи, — вежливо говорит доктор, когда они оба садятся. — Приятно познакомиться, я доктор Квон. На что жалуетесь? Джисон ёрзает на сиденье, кожаный материал скрипит под его спортивными штанами. Вот оно. После этого пути назад не будет. Он не может вести себя так, словно это всего лишь лихорадка или кошмар, который остаётся с ним так долго даже после того, как он проснулся. Если он скажет сейчас, всё станет реальным. — Итак? — подводит его Доктор Квон, когда Джисон так ничего и не сказал. Он чувствует, как кровь пульсирует в ушах. Чувствует сжатость в груди, когда пытается собраться с духом, чтобы заговорить. А затем, тихо, как мышка, Джисон признаётся: — Я... недавно я понял, что... кашлял цветами. Эти... конкретно этими. Вот. Это сказано. Уже никак нельзя взять слова назад или отменить это признание. Что сделано, то сделано. Он лезет в карман куртки и достаёт смятую горстку лепестков, оставшуюся с утра. Те лежат в его ладони, ярче, чем что-либо в этой маленькой комнате. Джисон смотрит на доктора Квона, чтобы увидеть его реакцию. К его чести, тот не колеблется, просто берёт один из лепестков с руки Джисона и задумчиво трёт его между кончиками пальцев. Джисон позволяет своим пальцам сомкнуться над остальными. — Целые цветы или лепестки? — спрашивает доктор Квон, поворачиваясь к своему компьютеру. Его руки нависают над клавиатурой, готовые делать новые записи. Лепесток, который он взял ранее, лежит рядом на столе. — Эм. Лепестки. — Лепестки. Ага, — клавиатура щёлкает от нажатий пальцами. Тем же деловым тоном он спрашивает: — Сколько, по-вашему, вы кашляете в среднем в день? Один, десять, двадцать раз? Больше? — Сейчас я бы сказал меньше десяти. Может быть, около пяти или шести? Может, семь? Но это не считая кашля ночью, потому что утром в моей постели всегда есть несколько лепестков. — Значит, около шести или семи лепестков, пока вы в сознании? — Ага, — говорит Джисон. Он начинает свободной рукой собирать ворсинки со своих штанов, опустив глаза на свои колени. Сердце вибрирует, как электрический трансформатор в груди. — Примерно так. — Есть ли какие-либо другие симптомы, которые вы замечали? Это могут быть и те, которые начались до того, как вы начали кашлять лепестками. Джисон вспоминает последние пару недель, задумчиво кусая нижнюю губу. — Э-э... ​​точно была одышка. Я не самый здоровый человек, во-первых, но я чувствую, что в последнее время становится хуже. И иногда у меня бывают боли в груди, где-то тут, — он нажимает на место тремя пальцами. — Замечали усталость или пониженную энергию? Может, потеря аппетита? Замечали кровь при отхаркивании? — Нет, крови при кашле нет, — он неловко ёрзает, стул снова скрипит. — Что насчёт остального, то у меня.... как бы уже заведомо не высокий уровень энергии. У меня диагностировали депрессию, и я принимаю антидепрессанты, так что.... — он замолкает. Доктор Квон кивает, делая пометку. По-прежнему глядя в монитор, он заученно спрашивает: — А реципиент симпатии? Перед глазами всплывает лицо Феликса. Веснушки, рассыпанные по яблочкам его щёк, крепкие руки, которыми он баюкал Джисона и бормотал ему на ухо слова утешения, снова и снова, пока Джисон, наконец, не перестал плакать. Новый укол боли пронзает грудь. — Друг. Доктор Квон смотрит на него краем глаза. — И шансов на взаимность нет? — Я думаю, болезнь говорит сама за себя, — говорит Джисон, не в силах сдержать резкость в своём тоне. Кивнув, врач возвращается к компьютеру. Джисон поднимает глаза, глядя, как тот перечитывает записи. В кабинете не слышно ничего, кроме звуков компьютера, тихих щелчков мыши и быстрых нажатий по клавиатуре. Чем дольше он не обращается к Джисону, тем больше тот беспокоится. Он ничего не скажет? — Мы можем что-нибудь сделать? — выпаливает он, когда больше не может выносить тишину. — Вылечить это, я имею в виду. Заставить это исчезнуть. Доктор Квон на этот раз отворачивается от экрана только для того, чтобы сочувственно поморщиться. — К сожалению. Лучший способ вылечить болезнь Ханахаки — это полное хирургическое удаление инфекции из лёгких. Однако, поскольку это очень агрессивная процедура, в больницах не любят её проводить, только если болезнь не перешла на более поздние стадии. Поскольку вы подхватили это в первые дни, лучше всего свести к минимуму контакты с вашим другом и попытаться избавиться от этих чувств. Несмотря на то, что результаты его осмотра вполне очевидны, Джисон не может не чувствовать разочарование от ответа. Он такой.... тусклый. Подумать только, что ему пришлось раскрыть кому-то свой самый большой секрет только для того, чтобы ему сказали двигаться дальше. — Двигаться дальше, — ровным голосом говорит Джисон. — Ой. — Попробуйте сдерживать эти чувства, — продолжает он. — Хотя трудно отпустить друга, особенно того, в которого вы влюблены, но в конечном счёте это во благо вашего здоровья. А пока всё, что я могу сделать, это предложить вам лечение симптомов, особенно одышки. Я могу прописать вам стероидный ингалятор, если вы хотите? Это уменьшит воспаление дыхательных путей, вызванное болезнью, и вам станет легче дышать. Однако это не излечит саму болезнь, а лишь её симптомы. Что скажете? Это лучше, чем ничего, полагает он. Джисон кивает, и доктор Квон возвращается к своему верному компьютеру, чтобы прописать ему новое лекарство. После этого вопросы возвращаются. — Вы принимаете какие-либо другие лекарства? — Только антидепрессанты, — говорит Джисон. — У меня ещё бывают хронические мигрени, поэтому иногда я принимаю парацетамол или ко-кодамол. — Есть ли какие-то более ранние аспекты, о которых мне нужно знать? — Насколько я могу судить, нет. — У вас когда-нибудь была болезнь Ханахаки раньше? — Нет. — Вы делали или планируете делать прививку от гриппа в течение недели? — Нет. Снова печатание на компьютере. Снова щелчки мыши, её основание елозится по деревянному столу. Джисон возвращается к ворсинкам на своих штанах, пытаясь преодолеть обычную неловкость, присущую визитам ко всем врачам. Часы на стене громко тикают каждую секунду. Затем доктор Квон снова спрашивает: — Вы уверены, что никогда раньше не болели Ханахаки? У Джисона никогда не было романтических чувств к кому-либо до Феликса, не говоря уже о чём-то столь же сильном, чтобы вызвать Ханахаки. Излишне говорить, что в прошлом не было особых возможностей для её развития. Кроме того, не похоже, что это может стать наиболее вероятным исходом. — Да, уверен. — Хм, — странно мычит себе под нос доктор. Нахмурившись, Джисон смотрит на него снизу вверх из-под бровей, немного забавно сдвинутых вместе. — Что? Что не так? Доктор Квон щурится на экран своего компьютера, потирая большим пальцем подбородок. Он поворачивается лицом к Джисону. — Были ли у вас серьёзные операции в прошлом? Возможно, когда вы были подростком? — Ухм. Я попал в аварию, когда мне было шестнадцать, если это считается, — говорит он. Джисон не уверен, было ли это хирургическим вмешательством, поскольку больница всеми силами старалась сохранить ему жизнь. — Водитель сбил меня и скрылся с места аварии, и меня госпитализировали на несколько недель. Хотя я не знаю, проводилась ли операция. — Авария, — эхом повторяет врач тем же странным тоном. — Когда вам было шестнадцать. Нетерпеливость разрастается в Джисоне. Он просто хочет, чтобы ему прописали ингалятор и назначили дату нового обследования, чтобы он мог уже уйти отсюда. Авария почти пятилетней давности не должна на что-то повлиять. — Да, — говорит он, пытаясь скрыть раздражение в своём тоне. Доктор Квон, в конце концов, не виноват, он просто делает его работу подобающим образом. — А что такое? — В вашей истории болезней нет записи об аварии. Он безучастно пожимает плечами. — Ну, это потому, что это должно быть в больничных записях, верно? Я тогда жил в Йонъине, так что это должно быть в Йонъин Северанс. Доктор Квон внимательно смотрит на него, впервые на его лице появляется тень сочувствия. — В вашей истории нет записи об аварии, но есть запись об операции по удалению инфекции болезни Ханахаки. По началу слова не доходят до Джисона. Он щурится на доктора, задаваясь вопросом, почему тот констатирует очевидное, когда Ханахаки — причина, по которой Джисон здесь, и они оба уже это знают — и тогда всё встаёт на свои места. Ужас обхватывает внутренности холодом, и те скукоживаются до размеров персиковой косточки. Он замирает. — Это невозможно. Выражение сочувствия становится более заметным. — Когда человек подвергается хирургическому удалению болезни Ханахаки, он теряет все воспоминания о реципиенте симпатии, когда те снова появляются. Если по какой-либо причине человек не проинформирован о том, какую операцию перенёс, вполне вероятно, что он может не знать о том, что ему когда-либо её вообще делали. Это также объясняет возникновение вторичной инфекции; люди, которые уже однажды болели болезнью Ханахаки, на шестнадцать процентов более восприимчивы к заражению ею во второй раз. — Это.... это не... Этого не может быть. Если бы у Джисона хоть раз была Ханахаки, он бы знал. Не может быть, чтобы он не знал. Кто-нибудь сказал бы ему. Здесь, должно быть, какая-то ошибка, какая-то путаница. Доктор Квон, вероятно, просто открыл не тот файл на компьютере. В конце концов, Джисон — очень распространённое имя, так что тут легко ошибиться. Даже когда Джисон так думает, он знает, что его убеждения ничем не подкреплены. Все кусочки головоломки, которые были перемешаны в глубине его сознания, начинают вставать на свои места, внезапно приобретая гораздо больше смысла, когда они предстают в новом свете. Голова кружится, когда всё это складывается вместе, грудь сжимается. — Это не может быть правдой, — выдыхает он. — Этого не может быть. Паника ползёт вверх по позвоночнику, собираясь пеной во рту, пока он не начнёт задыхаться от её горечи. Доктор Квон бормочет что-то неразборчивое себе под нос, а затем подходит ближе, наклоняя корпус Джисона и заставляя его прижаться лбом к коленям, инструктируя его, как дышать. Вот только Джисон не может дышать, не может ничего делать, кроме как цепляться за то, что он узнал, за то, что он знал последние пять лет своей жизни. Это не может быть правдой, это не может быть правдой, это не может быть. — Простите, — говорит доктор Квон, растирая круги на его спине. — Мне очень жаль, Джисон-щи. Но, судя по записям, так оно и есть. Джисон покидает приёмник, чувствуя слабость в коленях. В левой руке он держит клочок бумаги, вырванный из автомата в регистратуре, с указанием рецепта на новый ингалятор и когда ему нужно будет его забрать. В его правой руке буклетик, врученный ему доктором Квоном, о новом приложении, которое разработала национальная система здравоохранения, чтобы пациентам было легче получить доступ к своим медицинским картам. Это довольно новое введение в клинике, поэтому Джисон не был проинформирован об этом раньше, но он уверен, что в нём довольно легко ориентироваться. Он проходит десять шагов, чтобы дойти до скамейки рядом с клиникой, и садится, настраивая свой аккаунт. Трясущимися руками он скачивает приложение и выполняет необходимые для регистрации действия. Нога не перестаёт подпрыгивать, пока он ждёт одобрения регистрации и загрузки. Как только это происходит, он спешно заходит в свою медицинскую карту. И вот оно. 28 февраля 2017 г.: Доктор Ли Джукён. Больница Йонъин Северанс. Пациент был выписан из больницы после того, как его состояние было сочтено стабильным, было прописано соблюдать постельный режим в течение 1 недели, не поднимать тяжести и не заниматься какой-либо физической деятельностью в течение 2 недель. Прописан ибупрофен от мигреней из-за черепно-мозговой травмы — высока вероятность, что пациент будет страдать мигренями всю оставшуюся жизнь.... Было сочтено слишком рискованным рассказывать пациенту о перенесённой болезни Ханахаки и её удалении (родители несовершеннолетнего пациента твёрдо убеждены, что тот снова будет искать РС, что может спровоцировать повторное развитие болезни...) Это правда. Джисон надеялся, что это не так, но это так. Пять лет назад у Джисона была болезнь Ханахаки. Он любил кого-то так глубоко и безжалостно, что его тело наказало его за это, вырастив цветы в его лёгких, потому что этот человек не любил его в ответ — и тогда из него вырезали эту любовь. Вырвали, будто её никогда и не существовало. Где-то там есть кто-то, кто когда-то значил для Джисона целый мир. А сейчас ничего нет. Почувствовав холод, он пролистывает страницу дальше вниз до следующей записи и читает. 14 февраля 2017 г.: доктор Ли Джукён. Больница Йонъин Северанс. Больному была сделана операция утром. В процессе операции возникли осложнения при удалении опухоли из левого лёгкого, но в конечном итоге всё прошло успешно. Лёгкие начали отказывать после операции, произошла остановка дыхания. В настоящее время пациент находится на ИВЛ и под пристальным наблюдением. И дальше... 30 января 2017 г.: д-р Ким Джунхва. Всемирная Клиника Гихын-гу. Родители несовершеннолетнего пациента дали согласие на хирургическое вмешательство и записались на операцию. ХДС против, не хочет терять воспоминания или чувства к РС — отклонено (несовершеннолетний, не может дать согласия). БХ опасна для жизни, не показывает никаких признаков замедления развития или регресса, с такой скоростью пациент может не дожить до марта... Перенаправлен в Йонъин Северанс на операцию через 2 недели. БХ захватывает ~60% обоих лёгких, ОФВ1/ФЖЕЛ 48%. Ссадины в полости рта и на задней стенке глотки от цветов, регулярный кашель с кровью. Резкая потеря аппетита и веса. Ухудшения сна.... Снотворные препараты неэффективны, прописано увеличить дозировку. Ингалятор перестал иметь эффект.... РС не знает, что он РС, хотя знает о БХ и поощряют операцию ХДС. Судя по всему, сообщать РС правду не планируется И дальше. Записи продолжаются. Джисон читает каждую, сердце застревает поперёк горла. Картина, которую рисуют эти записи, так далека от того, что он мог себе представить. Ему даже кажется, что он читает не о своей собственной жизни. Ничто из этого не вяжется с тем, что он знает о своём случае. Как будто он даже сам себя не знает. Кто он? Что в его жизни правда, а что ложь? Насколько он может доверять собственному сознанию? Нижняя губа дрожит, пока его глаза продолжают бегать по экрану, постоянно расплываясь от слёз. Ему кажется, что каждое слово — это колючая проволока, которая обвивается вокруг его запястий и лодыжек, её шипы впиваются в его плоть, и она багровеет от крови. Такое ощущение, что с каждым предложением проволока только крепче обвивается вокруг него. Словно тянут к краю обрыва, к забвению. Он не может перестать судорожно дрожать. Наконец он долистывает до самой ранней записи о Ханахаки. Тут стандартные записи, не особо отличающиеся от тех, которые доктор Квон, должно быть, написал сегодня утром. Но если раньше Джисон думал, что его жизнь постепенно рушится, то эта запись уничтожает всё и полностью. 03 июня 2016 г.: д-р Ким Джунхва. Всемирная Клиника Гихын-гу. Пациент на ранних стадиях болезни Ханахаки. Начал кашлять лепестками цветов около трёх недель назад, есть небольшая одышка, пока не серьёзная, других симптомов не наблюдается. Было рекомендовано минимизировать контакты с РС, пациент отказался, так как они лучшие друзья с 8 лет. Взаимность кажется маловероятной, т.к. у РС есть молодой человек… Реципиент симпатии (РС): Лучший друг Ли Ёнбок. На данный момент не знает о чувствах и состоянии ХДС. На данный момент никакие лекарства не назначены, плановый осмотр через месяц для наблюдения прогресса заболевания. Его лучший друг с восьми лет. Его лучший друг по имени Ли Ёнбок, которого Джисон знал с восьми грёбаных лет. Это всё, должно быть, какая-то тупая шутка.