Ты и я

Избегание Феликса работает до тех пор, пока... ну, пока не перестаёт работать. Джисон проделал хорошую работу, следуя указаниям своего врача и держась подальше от Феликса с момента назначения — хотя, если Джисон будет честен, это не столько из-за Ханахаки, сколько из-за того, что мысли о Феликсе заставляют его чувствовать себя будто бы одной большой открытой раной, которая едва способна заживать. Прямо сейчас Феликс напоминает Джисону о потерянной юности и мальчике, которым он, должно быть, когда-то был, но больше им не является, о горечи предательства. Поэтому он изо всех сил старается избегать его, и ему это даже удаётся. Хёнджин помогает в этом, каждый раз сообщая Джисону, будет ли Феликс на их встречах всей компанией, и когда ему нужно уйти, если тот планирует прийти. Тем временем Джисон сокращает время засиживаний в своей комнате, и вместо этого проводит долгие часы в студиях на территории кампуса или в свободное время сидит в различных парках и кафе, местах, где Феликс не сможет так легко его найти. Это более одиноко, чем Джисон ожидает. Он скучает по тусовкам с друзьями. И он скучает по общению с Феликсом. Это смешно, когда Джисон думает об этом. Он хочет снова увидеть Феликса — хочет сосчитать веснушки, покрывающие его щёки, упасть в его объятия и уткнуться лицом в изгиб его шеи, и притвориться, что остального мира больше не существует — и он одновременно хочет избегать любого места, где Феликс может быть. Метания его желаний из крайности в крайность будто натягивает кожу Джисона, заставляя её покалывать и чесаться, чем дольше это всё продолжается. Однажды утром в четверг он уходит из аудитории с занятий по студийной технике, и вся его собранность валится из рук. Потому что там стоит Феликс, с его мокрых от дождя волос капает вода, на синих спортивных штанах и толстовке хореографического факультета тёмные мокрые пятна, мокрая спортивная сумка на плече. Через несколько секунд он замечает Джисона и выпрямляется, прислонившись к дальней стене. — Сони, — на выдохе говорит он, бросаясь вперёд, подходя ближе. — Мы можем поговорить? Остальные студенты группы Джисона вытекают из компьютерного класса потоком мимо них, их глаза горят любопытством, пока они мельком рассматривают их фигуры. K-Arts — небольшой университет; постоянно ходят какие-то сплетни, пересказанные миллионы раз от одного человека другому, постоянно какие-то скандалы, которые достигают каждого угла до конца недели. И Джисона не то чтобы часто встречал с занятий симпатичный парень, который так явно хочет его видеть, вдобавок ещё и с другого факультета. Помня о любопытстве окружающих, Джисон старается не выглядеть таким загнанным в угол. — Конечно, — бормочет он. Он поворачивается на пятках и идёт к одной из лестниц, где меньше всего людей, подальше от потенциальных подслушивателей. Линолеум скрипит от шагов, говоря ему, что Феликс идёт следом. Джисон входит в двойные двери, ведущие к лестнице в конце коридора, а затем оборачивается, как только они оба оказываются на лестничной площадке, выжидающе глядя на Феликса. — И? Феликс отвечает на его взгляд, не моргая, с такой же сосредоточенностью, как всегда, но то, как он сминает пальцы выдаёт его нервозность. — Я знаю, что ты злишься на меня, — говорит он, — и у тебя есть на это полное право. И я знаю, что именно поэтому ты избегаешь меня. — Я не злюсь на тебя, — говорит Джисон. Он колеблется в начале предложения, которое собирался продолжить, хмурясь. — Ты.. нет? — Нет, — это правда. Джисон не злится. Ни на Феликса, ни на родителей. У него больше нет сил злиться. Просто прямо сейчас он не хочет взаимодействовать ни с кем из них. — Я больше обижен, чем зол. Это не одно и то же. Феликс сглатывает. — Ага. Полагаю, это так. — Если ты знаешь, что я избегаю тебя, зачем пришёл сюда? В этом нет никакого смысла. Он до сих пор не может понять, рад ли он тому, что Феликс искал его. С одной стороны, огромная часть его хочет просто стоять и запоминать каждую крохотную деталь лица Феликса, пока Джисон ещё может. Он хочет заметить каждую линию и складочку его тела, будто Джисон — скульптор, и его последнее творение будет смоделировано по образцу человека перед ним. Эта часть его жаждет притвориться, будто всё в порядке, чтобы он мог вернуться к их с Феликсом обычным отношениям без каких-либо проблем. С другой стороны, возможность увидеть его снова содрала все швы на едва зажившей ране Джисона, напоминая обо всех ужасах, о которых он всеми силами пытался не думать. О лепестках в глотке и ингаляторе на дне сумки. О его отобранном прямо из головы прошлом. Как можно хотеть броситься на кого-то с объятиями и одновременно оттолкнуть этого же человека? Как можно хотеть, чтобы он был рядом, но одновременно хотеть отвернуться от него? — Я хотел поговорить с тобой, — говорит Феликс. — Нормально объяснить всё. Когда мы говорили в прошлый раз, это было не совсем... всё прошло не очень хорошо, — это преуменьшение. — Мы оба были.... я имею в виду, я был слишком на эмоциях и не в том состоянии, чтобы говорить о чём-либо. Так что я хотел сесть и поговорить спокойно с тобой как следует обо всём, что произошло. Ответить на любые вопросы, которые у тебя могут возникнуть, типа того. И если ты по-прежнему не хочешь иметь со мной ничего общего после этого, ничего страшного. Я пойму. Я просто... хочу попытаться всё исправить, и я чувствую, что это хороший момент, чтобы начать. — Ответить на вопросы о чём? — О всём, что ты захочешь, — говорит он. Джисон делает паузу. Всё, чего он хочет... Возможности предстают перед ним, как переплетение дорог, каждая из которых петлится вдаль. Всё, что у него отняли, воспоминания и переживания, которые он пережил, но никогда не вернёт... Феликс наверняка так много знает об этом. И может рассказать обо всём с его точки зрения. Если захочет, Джисон может услышать всё это. Он не должен этого делать. Он реально не должен. Но потом Джисон смотрит на Феликса, всё ещё смотрящего на него с той же пылающей напряженностью, как и всегда, только теперь свет надежды прокрался в тёмные круги под его глазами, и решение уже принято за него. Он должен. — Хорошо, — говорит он. — Давай поговорим. И они говорят. Они поднимаются на несколько этажей в кафе, которое находится в углу верхнего этажа этого здания. Это не самое популярное студенческое убежище, поэтому довольно легко занять место в углу комнаты, прижимаясь бёдрами и держа подушки как щиты на груди. Никто из них не хочет первым нарушать тишину, но в конце концов Феликс решается. — Итак, — говорит он. Его голос медленный и взвешенный, но в нём слышится немного больше неуверенности. Хмурый взгляд сводит его брови. — Полагаю, мне стоит начать с самого начала? Я не уверен, как много ты знаешь или узнал, так что, вероятно, это хорошее место для начала. Джисон дёргает ниточку на своей подушке, не в силах смотреть ему в глаза. Этот разговор уже такой пиздецки странный. Он признаётся: — На самом деле я мало что знаю. Знаю, что мы были лучшими друзьями с детства. Знаю, что я... в какой-то момент я влюбился в тебя, но у тебя уже был парень, поэтому я не говорил тебе об этом. Знаю, что ты узнал о Ханахаки к концу, но не то, что я... что ты был тем, кого я... да, — он сглатывает. — Когда я серьёзно заболел, родители заставили меня сделать операцию, а потом мы переехали в Инчхон и... ну, остальное ты знаешь. Всю историю аварии, которой они кормили меня, и то, как они начали чрезмерно защищать меня, и всё такое прочее. Это всё. Так что он и правда знает совсем не много. Во всяком случае, ничего, кроме голых костей ситуации. — Верно. Феликс редко не смотрит ему в глаза во время разговора, но сейчас он не отрывает взгляда от точки на ковре. Джисон не может винить его. Он чувствует то же самое. Он подсказывает: — Значит, тогда мы были лучшими друзьями? — Ага, — задумчивая улыбка легонько искривляет губы Феликса, когда он окунается в их совместное прошлое. — Ты был первым другом, который появился у меня после того, как я переехал в Корею из Сиднея. Нас сблизило то, что мы были одного возраста и наши дни рождения так близко друг к другу. Казалось, что это, должно быть, судьба, что я переехал в квартиру этажом выше тебя. Мы почти всегда были везде вместе, и все это знали. Все взрослые вокруг нас говорили типа "О, это снова Джикс и Хэнбокки, они точно будут лучшими друзьями на всю оставшуюся жизнь". Что-то типа такого. Джикс и Хенбокки. Эти прозвища незнакомы Джисону, но он уже знает, какой образ они должны вызывать у Феликса. Он представляет себе их маленькие копии, которые бегают по улицам Йонъина, взявшись за руки, и громко смеются. Два маленьких мальчика, которые думали, что нашли друг в друге друзей на всю жизнь. Они и не подозревали, что их ждёт через несколько лет. Постепенно Феликс раскрывает все больше подробностей их истории. Иногда опираясь на вопросы Джисона, иногда отвлекаясь на мелкие детали, которые мало что объясняют, но дают Джисону больше понимания того, как всё было в прошлом. Как будто каждый новый кусочек информации — это ещё один крошечный фрагмент головоломки, который встаёт на своё место, проясняя образ, который так долго находился в таком кромешном бардаке в голове Джисона. Вот как обстоят дела во всей этой истории. Джисон и Ёнбок встретились зимой, когда им обоим исполнилось восемь лет, незадолго до того, как они должны были начать новый учебный год в начальной школе. В тот момент Ёнбок не очень хорошо знал корейский и довольно тяжело переживал переезд в новую страну, но это не помешало им двоим стать верными друзьями. Пока они носились по улице с утра до заката, они преодолевали языковой барьер, меняя английский на корейский и корейский на английский, пока кожа на их коленях и локтях покрывалась всё новыми синяками от постоянных игр вместе. Шли недели. Потом месяцы, потом годы. Всё это время их дружба крепла. Они были лучшими друзьями во всех смыслах этого слова. Между ними не было ни вражды, ни секретов, по крайней мере, тех, о которых знал бы Феликс. Если они ссорились, это никогда не длилось дольше пары часов, прежде чем один из них смущённо стучал в дверь квартиры другого и просил встречи. Практически всё время они проводили вместе. Рано утром шли в школу, на обратном пути заходили в "Кот с мороженым", потому что Джисон всегда настаивал на том, чтобы потратить свои карманные деньги на фисташковое мороженое, которое там продавали, а потом часами зависали в комнатах друг у друга. Людям было бы трудно найти их порознь, если они не спали. Потом они поступили в среднюю школу. Однажды Ёнбок встретил старшеклассника в музыкальной комнате и... ну, одно привело к другому, а потом у него появился парень, первый в его жизни. Они с Джисоном по-прежнему проводили вместе много времени, просто не так много, как раньше. Насколько Феликсу известно, Джисон с его парнем тоже неплохо ладили. Они были в довольно дружеских отношениях для двух людей, объединённые только тем, что они были важны для Ёнбока. Дела шли хорошо. Несколько месяцев спустя Ёнбок был в комнате Джисона после того, как вернулся со свидания с упомянутым парнем, что было обычным для них в те дни. Всё было как обычно. Джисон как обычно отпускал всякие шутки; Ёнбок объяснял сюжет фильма, который смотрел в тот вечер; они вместе играли в Subway Surfer на телефонах, чтобы проверить, кто наберёт больше очков. Ночь была обычной во всех смыслах этого слова. Пока внезапно Джисон не начал кашлять розовыми лепестками, как будто завтра не наступит. — Я спрашивал, кто это, но ты мне так и не сказал тогда, — говорит Феликс. Он резко и коротко усмехается, его глаза затуманиваются, когда он возвращает свои мысли к тем временам. — Я помню, как часто говорил тебе, что ты намного лучше, чем тот парень. Что ты заслуживаешь кого-то, кто любил бы тебя так, как ты заслуживаешь, чтобы тебя любили. Ты просто сидел и ничего не говорил всё то время, пока я был с тобой... блять, это кажется какой-то шуткой, когда я думаю об этом. Всё то время я говорил о том, чтобы преподать урок тому, кого ты любил, за то, что он делал с тобой, а всё это время этим кем-то был я. Вздрагивая от чувства вины, Джисон бормочет: — Это не твоя вина. Ты же не делал это нарочно. Феликс бросает на него несчастный взгляд. — Это не меняет того, что произошло. А произошло следующее: болезнь обострилась. Джисон всё ещё отказывался говорить Ёнбоку, кто его РС, продолжая молчать и упрямясь, независимо от того, сколько раз ему противостояли. Родители Джисона были такими же наступающими, хотя Ёнбок объяснил их резкость и холодность стрессом по поводу состояния Джисона и того, как быстро оно ухудшалось. Теперь каждый раз, когда Джисон кашлял, из его рта вырывались целые окровавленные бутоны, а стебли волочились за ними. Он перестал спать, несмотря на прописанные ему таблетки. Ему дали освобождение от физкультуры, так как он больше не мог заниматься. Он похудел так сильно, что Ёнбок боялся, что он сломается пополам, если надавить немного сильнее. Тем не менее, он отказался от операции, настаивая на том, что не хочет забывать о том, кого любил. Ёнбок молил его передумать, плакал в его ногах, кричал на Джисона за то, что он убивает себя ради кого-то, кому это всё нахер не сдалось, снова плакал. Это не сработало. — Когда я узнал, что тебе предстоит операция, я испытал такое облегчение, — признаётся он. — Никто в мире не стоил твоей жизни. Я знал, что ты не чувствуешь того же, но... по крайней мере, тогда ты всё ещё был бы жив, верно? Вот что важнее всего. Я знал, что ты боишься, поэтому я провёл с тобой все выходные до операции. Ты был каким-то более тихим и прилипчивым, чем обычно, и плакал всю ночь, но я все равно не придал этому значения. Оглядываясь назад, наверное, было очевидно, что происходит. Джисон тянет за нить в подушке, которую обнимает, чувство вины ползает по пояснице, как какой-то жук. Из записей своего врача он уже понял, что не сказал Феликсу, что он его РС, но тот факт, что он ничего не говорил до самого конца, вызывает дискомфорт. Если они были лучшими друзьями, почему он хотя бы не попрощался? Феликс ведь заслуживал этого? — Я хотел навестить тебя потом, — продолжает Феликс, — но мои родители сказали мне, что тебя можно видеть только твоей семье. Поэтому вместо этого я просто безостановочно писал тебе сообщения, хотя ты так и не ответил. Я полагал, что ты был слишком занят восстановлением, чтобы найти время. Большинство воспоминаний Джисона об операции размыты. Всё, что он действительно помнит, это то, как он засыпает и просыпается на узкой больничной койке, как его тело либо кричит от боли, либо слабеет от обезволивающих, которыми его накачивали. Однако он помнит, что после операции ему подарили новый телефон. Родители сказали ему, что его старый сломался в результате аварии, поэтому они купили ему новейшую модель на замену. Даже узнав, что они врали об аварии, Джисон не задумывался об этом воспоминании до сих пор. Теперь он понимает, что родители, должно быть, просто избавились от его старого телефона, чтобы не дать ему снова связаться с Феликсом. Вау. Они реально старались изо всех сил. — Потом я узнал, что ваша семья переехала, — говорит Феликс. — Я помню, как взбесился, потому что... ну, ты был моим лучшим другом и только что перенёс серьёзную операцию на лёгких. Конечно, я был напуган. Я пытался дозвониться до тебя, чтобы узнать, что происходит, но не получилось. Мои сообщения тоже так и не были доставлены. Затем я отправил вам сообщение через KakaoTalk и увидел, что твоя учётная запись была удалена, как и все остальные соцсети, в которых ты был. Ничего не работало, поэтому я просто продолжал паниковать и паниковать, пытаясь понять, что происходит. Я как раз собирался отправить тебе долбанное электронное письмо во всех подробностях о том, в каком отчаянии я был, когда моя мама подошла и сказала, почему мне не нужно этого делать. Она позвонила твоим родителям, чтобы узнать, что происходит, и... и тогда мы узнали, что РС был я. Джисон пытается представить, каково это было для него. Пока Джисон медленно выздоравливал в Инчхоне, Феликс был поражён открытием, что Джисон был влюблен в него, а теперь больше не помнил, кто он вообще такой. Одна секунда, и они были лучшими друзьями. А следующую секунду Джисон навсегда исчез из его жизни. Как кто-то может справиться с этим? Джисон знает, что не смог бы, будь он в таком же положении. Он сглатывает, ещё крепче прижимая подушку к груди. По словам Феликса, он тоже плохо справлялся с этим. После того, как Джисон ушёл, он пошёл по наклонной. Отдалился от всех вокруг, позволил его отношениям с парнем рассыпаться прахом, его оценки резко упали в самый низ школьного рейтинга. Как будто его сердце было разбито. Он уверен, что так оно и было. Чтобы уйти от того, что произошло, потребовалось время и упорная работа, но, в конце концов, Ёнбоку удалось вырваться из своих страданий вовремя, перед тем, как отправиться в университет. Он поступил в K-Arts и с головой ушёл в здешнюю жизнь. Завёл новых друзей в лице Сынмина, Хёнджина и Минхо, научился отпускать и снова получать удовольствие от жизни. Отказался от имени Ёнбок, потому что оно было связано с частью его жизни, которая до сих пор приносила ему боль, и вместо этого снова стал Феликсом, как когда-то в детстве, когда он был маленьким мальчиком из Сиднея. И через два года Джисон снова ворвался в его жизнь, только на этот раз он сидел на табуретке общажной кухни в помятой одежде и со спутанными волосами, его пухлые щёки были набиты едой, как и раньше, до того, как все полетело к чертям собачьим. Здоровый, живой и достаточно близко, чтобы к нему можно было прикоснуться. — Увидеть тебя снова не было для меня шуткой, — заявляет Феликс. Впервые с тех пор, как он заговорил, он поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с Джисоном, на его лице нет и следа юмора. Оно совершенно серьёзно, в нём не читается ничего, кроме стойкой потребности убедить Джисона в своих словах. — Это было самое далёкое от шутки. Мне нужно, чтобы ты это знал. Джисон ёрзает, не в силах удержать взгляд. Он снова смотрит на свою подушку, на потрепанные края, которые щекотали его под подбородком каждый раз, когда он ложится на них. — Я знаю, — признается он. — Я сказал это только потому, что очень злился. — Ты никогда не был для меня шуткой, — снова продолжает Феликс, на этот раз гораздо мягче. — Ты не представляешь, как я запаниковал, снова увидев тебя, потому что не хотел всё испортить. Я не мог понять, что мне делать. Насколько я знаю, выжившие после Ханахаки должны держаться подальше от их РС некоторое время после операции на случай, если что-то пойдёт не так, поэтому я не знал, нужно ли мне держаться дальше от тебя, хотя уже прошли годы. Но чем больше времени проходило, тем больше я думал, что всё, вроде бы хорошо и что ты... — он замолкает. Джисон смотрит вверх, хмурясь. — Что я что? Его щёки розовеют. — Ну, ты это ты, разве нет? Ты Джисон. Мой Джисон. Мой Джикс. Я бы только врал самому себе, если бы даже просто думал, что смогу держаться от тебя подальше после того, как ты снова вернулся в мою жизнь. Я должен был выжать из этого максимум. Так он и сделал. И вот они здесь: снова в том же положении, в котором были, когда им было по шестнадцать лет. Друзья, которые дорожат друг другом своим сердцем, только Джисон оступился и начал держать Феликса немного ближе, чем следовало бы. И взамен получил болезнь, которая уже когда-то разрушила его жизнь, вернулась по второму кругу, готовая снова посеять хаос. Феликс бросает взгляд на Джисона, уголки его глаз дрожат. — Так что да. Так всё было, по крайней мере, с моей стороны. Я знаю, что это ничего не оправдывает, и я знаю, что это всё равно моя вина, в первую очередь, но я просто хотел, чтобы ты знал, что для меня это никогда не было шуткой. Ты правда очень много значишь для меня, Сони. Больше, чем ты думаешь. Джисон даже не знает, что сказать. Он чувствует, как его сердце снова разбивается, не только из-за него самого, но и из-за Феликса. Как сильно это, должно быть, тяготило его все эти годы. Он думает и о своих родителях, о том, как ему больно из-за того, что они с ним сделали, но также и о том, в каком отчаянии они, должно быть, были, раз зашли так далеко. Ситуация разрушительна по всем фронтам. Однако одно он знает точно: это не вина Феликса. Нет, очевидно, что если кто-то и виноват, то это сам Джисон. — Это не твоя вина, — говорит он. — Ты ничего не сделал. Я был тем, кто влюбился в тебя и заболел. Я был тем, кто отказался что-либо с этим делать. — Это не твоя вина, что ты получил Ханахаки- — И не твоя. Феликс сглатывает. — Если бы я только... не был так поглощён собой, я мог бы что-нибудь сделать. — Что сделать? — Джисон усмехается, хотя этот жест не должен быть таким надменным, как кажется. Он толкает Феликса в плечо. — Послушай, здесь правда нет твоей вины. И её всё ещё здесь нет. Это просто хуёвая удача. В конце концов, ты не можешь заставить себя влюбиться в кого-то. — Но теперь я люблю тебя, — говорит он. — И если бы я просто достал голову из жопы тогда, я бы понял это и до того, как потерял тебя. Джисон замирает. Вот он снова делает эти громкие заявления, которые даже не имеют смысла. Это не вписывается в реальность происходящего. Он не знает, чего Феликс надеется добиться этим, когда они оба всё знают. — Прекрати так говорить, — говорит Джисон. В его словах лёгкая мольба. Он смотрит вперёд и обводит взглядом тихое кафе, как будто это остановит кончики его ушей от стыдливого румянца. — Мы оба знаем, что не любишь. — Я люблю. — Ты нет. Я понимаю, что ты сочувствуешь мне, но единственная причина, по которой мы вообще сейчас говорим обо всём этом, это то, что это не так. Так что просто... сделай мне одолжение и перестань притворяться. Если бы Феликс действительно любил его, то в кармане куртки Джисона не было бы лепестка, который он выкашлял немного ранее на паре. Даже сейчас он бы не почувствовал, как ещё один лепесток липнет к миндалинам, слишком глубоко, чтобы их можно было достать, его края царапают горло. И всё равно Феликс настаивает: — Я не притворяюсь. Джисон бросает на него резкий взгляд. — Ликс, ты можешь просто прекратить это? Я не знаю, делаешь ты это, потому что чувствуешь вину за то, что произошло в прошлый раз, или ты просто... я не знаю, просто хочешь дать мне немного надежды или что-то типа того. Но факты налицо: если я люблю тебя и у меня всё ещё Ханахаки, то это значит, что ты не можешь тоже любить меня. Может быть, я очень дорог тебе как друг, но ты не любишь меня. Так что прекрати говорить, что ты да. Это правда очень жестоко. — Послушай, я тоже этого не понимаю- — Феликс, господи блять. — -и я не знаю, почему это происходит с нами сейчас. — Я сказал, прекрати говорить это. — Почему я должен прекращать? — уверено спрашивает он в ответ. Его челюсти крепко сжаты, а глаза сверкают. Оттенок отчаяния проглядывается в промежутках между его веснушками, делая его красивое лицо более резким. — Я знаю, что это не имеет смысла. Я знаю, это звучит так, будто я просто болтаю чушь собачью. Но если это правда, то почему я не могу сказать об этом? — Всё, я больше этим не занимаюсь, — говорит Джисон, отбрасывая подушку в сторону и вставая. Он благодарен, что Феликс нашёл время, чтобы нормально всё объяснить, что произошло, когда им было по шестнадцать, и он понимает, что тот искренне сожалеет о том, как всё обернулось. Но Джисону не нужно задерживаться для этого. Как он сказал, это просто-напросто жестоко. Перекинув сумку через плечо, он собирается выходить из маленького уголка, где стоит их двухместный диванчик. — Сходи со мной на свидание. Джисон замирает. Он медленно поворачивается на пятках и недоверчиво смотрит на Феликса. Феликс тоже стоит, а решимость практически светится в нём. У него действительно самый пристальный взгляд, который Джисон когда-либо видел. Такое чувство, будто этот взгляд пригвождает его к тому месту, где он стоит, не давая уйти. — Что? Феликс облизывает губы, намёк на нерешительность проглядываетяся за этим движением. Затем он делает маленький шаг вперёд и повторяет: — Сходи со мной на свидание. Опять: что? Этого не может сейчас происходить. Джисон не понимает, что, чёрт возьми, происходит сейчас, но всё это не имеет смысла. Ему кажется, что его мозг вот-вот взорвётся в любую секунду. — Ты с ума сошёл? — удается ему выдавить из себя. — Я не- что ты вообще... это не- Ещё один шаг вперёд. Феликс стоит лицом к лицу Джисона, так близко, что они дышат одним воздухом. Это почти точное отображение их разговора перед комнатой Феликса, только на этот раз по их лицам не размазаны слёзы. Руки Феликса пробегают по всей длине рук Джисона, прямо до его плеч, где они останавливаются и сжимают их. — Я тоже не понимаю, что происходит, — говорит он. — Честно говоря, меня это пугает до усрачки. Может быть, болезнь просто... я не знаю, может, она думает, что мои чувства недостаточно глубоки или что-то в этом роде. Так что позволь мне доказать тебе это. Тебе и тому, что растёт в твоих лёгких. Позволь мне показать тебе, что то, что я говорю, правда. Джисону кажется, что земля под ногами вращается слишком быстро, сбивая весь его мир с привычной оси. — Т-ты хочешь пригласить меня на свидание? Феликс качает головой. Его пальцы крепче сжимаются на плечах Джисона, проводя вниз, а затем вверх, вниз, а затем снова вверх. Потом они скользят выше, обхватывая затылок Джисона, путаясь в его волосах, когда он наклоняется ближе, прижимаясь лбом к его лбу. Так же нежно, как и в прошлый раз. — Я хочу встречаться с тобой, — поправляет он. — Не просто пригласить тебя на свидание. Я хочу быть твоим парнем. Джисон с трудом верит в то, что слышит. Одно дело, когда Феликс заявляет, что любит Джисона, и совсем другое, когда он приглашает его на свидание. Это безумие. Он никак не может быть правдой. Если у Джисона есть хоть капля здравого смысла, он скажет "нет". Он вспоминает веб-сайты, которые просматривал с тех пор, как выкашлял тот самый первый лепесток в ванной своей комнаты. Операция, избегание, взаимность. Это единственные средства от Ханахаки. Джисон уже вычеркнул из списка операцию, а потом смирился с тем, что будет избегать Феликса, пока что-то не изменится, но он никогда даже не рассматривал третий вариант. Он всё ещё недостаточно наивен, чтобы думать, что Феликс влюблён в него, что бы он ни говорил, но... разве это не лучший способ вернуть его любовь — дать шанс их отношениям? Разве отказ от этого не будет актом самовредительства? — Хорошо, — слышит Джисон собственный голос. Феликс отстраняется, его брови удивлённо поднимаются вверх. — Хорошо? — Хорошо. Я... я попробую. Его брови всё ещё высоко подняты пока Феликс смотрит на него. Затем он расплывается в такой широкой улыбке, что Джисон почти верит, что он правда любит его. Улыбка тянется от уха к уху, приподнимая щёки Феликса, пока его глаза не превратятся в щелочки, и пока не станет видно все 32 белоснежных зуба. Он коротко хихикает, полный радости, а потом обнимает Джисона. Мгновение спустя он целует Джисона в волосы. Ёнбок-TLC: Boyfriend Style. Всё ещё не в силах поверить в то, что только что произошло, Джисон медленно обвивает руками талию Феликса, а потом обнимает в ответ. Им требуется какое-то время, чтобы свыкнуться с идеей быть вместе. Ну, Джисону требуется какое-то время, чтобы свыкнуться с идеей быть вместе. Феликс с радостью принимает это. Как только Джисон соглашается попробовать что-то между ними, тот практически накидывается на него. Он никогда не скрывал своей склонности к скиншипу, но теперь Феликс буквально везде. Он постоянно обнимает Джисона, или перебирает его пальцы, или кладет голову на плечо, или гладит его волосы, выражение его лица полно ласки и нежности. Если они находятся в одной комнате друг с другом, то Феликс приклеивается к нему, будто он чётко намерен наверстать упущенное. Однако, с другой стороны, Джисон далеко не такой тактильный. Дело не в том, что он не хочет. Просто он не может заставить себя ответить взаимностью. Как бы легко ни было сказать, что он хочет увидеть, как всё сложится, гораздо сложнее воплотить эту решимость в жизнь. Трудно поверить, что Феликс искренен в своих чувствах, когда бывают моменты, что Джисон судорожно пытается вдохнуть, потому что ему кажется, что в воздухе не хватает кислорода. Каждый раз, когда он откашливает лепесток, отношения с Феликсом кажутся одним большим фарсом. Плохой шуткой, которая не была смешной с самого начала. Не помогает и то, что Хёнджин, похоже, разделяет его опасения. Хотя Сынмин и Минхо смеются и говорят, что так долго ждали настолько важных новостей, Хёнджин гораздо более сдержан в своих поздравлениях. Он задерживает объятия, поворачивая голову и прижимаясь губами к уху Джисона. — Будь осторожен, ладно? — бормочет он. — Не пойми меня неправильно, я рад за вас и доверяю твоему решению. Просто... береги себя. Ирония в том, что даже Джисон не доверяет своему собственному решению. Он никогда не сможет заставить себя стать инициатором чего-то между ним и Феликсом. Никогда не тянется первый для объятий и не делает ничего, кроме того, чтобы сесть рядом. Каждый раз, когда Феликс обнимает его за талию, напряжение никогда полностью не покидает тело Джисона. Как будто в глубине его сознания всегда звучит тихий голос, шипяще напоминаниющий о его состоянии. Хочется биться головой о стену. То, что должно было быть его мечтой, быстро испортилось, став ещё одной вещью, заставляющей Джисона напрягаться, и портящей всё настроение. Это, вероятно, самый печальный конфетно-букетный период, который вообще когда-либо существовал. Тем не менее, всё, что он может сделать, это подавлять дискомфорт, набраться сил и надеяться, что в конце концов из этого что-то получится. Когда он не размышляет о своей личной жизни, Джисон занят попытками наладить свои отношения с родителями. Это сложно. С одной стороны, он может понять мотивацию родителей в том, что они сделали. Вкупе с информацией, которую Феликс рассказал об упрямстве прошлого-Джисона в отношении его болезни, он знает, что они были движимы отчаянием, предприняв любые действия, которые, по их мнению, были необходимы, чтобы сохранить жизнь их сыну. Но осознание этого не отменяет того, каким преданным он себя чувствует по поводу всего остального. Дело не только в том, что ему наврали про аварию и пробелы в памяти. Дело в том, что они держали его в взаперти столько лет, игнорируя то, насколько одиноким он себя чувствовал, продолжая внушать ему, что семья — это единственное, что имеет значение и единственное, что ему нужно. Что это ненормально, если он считает иначе, и ему нужно исправить это, потому что его родители правы, а он нет. Они годами мучили его чувством вины. Даже если они останутся верны тому, что сделали, чтобы спасти его, им не нужно было этого делать. Тот факт, что они этого не видят, что они отказываются признать, что за это нужно извиниться — вот что мешает Джисону простить их. — Всё, чего мы хотели, это чтобы ты был в безопасности, — говорит мама однажды по телефону. — Это какое-то преступление? — Перестань делать вид, что всё настолько просто. Вы могли защищать меня и не врать мне об аварии и не душить меня- — Душить тебя? — эхом повторяет она, раздражение слышится в её тоне. — С каких это пор желание, чтобы мой сын остался дома, "душит" тебя? Ты чуть не умер , Джисон. По крайней мере то, что ты был дома, означало, что я могла присматривать за тобой и знать, что ты в порядке. Каждый раз, когда он пытался поговорить о ситуации с родителями, всё шло наперекосяк и это самый яркий пример того, почему. Они всегда цепляются за одно конкретное слово, которое он сказал, чтобы обойти настоящую суть проблемы: то, как они справились с последствиями его операции, было неправильным. Вместо этого ситуация переворачивается к тому, что Джисон неоправданно демонизирует их. Он уже давно потерял терпение к такой ​​тактике. — Ах да, я забыл, — возражает он. — Вся ситуация завязана на тебе и папе, разве нет? О том, что вы двое хотите и чувствуете, а то, что я хочу и чувствую, не имеет никакого значения. Если это та игра, в которую она хочет играть, то хорошо. Джисон будет играть в их игру. И он обязательно отдастся по максимуму. Мама в ответ свистяще выдыхает. — Всё, что мы когда-либо делали, было для тебя. Возможно, тебе это не понравится, ты можешь быть полон решимости сделать меня и папу какими-то монстрами в этой ситуации, но я уже говорила тебе об этом раньше и повторю ещё раз: мы всегда ставили тебя на первое место. Это никогда не менялось. — Это ещё не значит, что то, что вы сделали, было правильно. — Не говори глупостей, конечно, это было правильно. Мы не сделали ничего, что бы навредило тебе, всё это было для твоего же блага. Джисон сухо смеётся. — Хорошо, я больше не буду поднимать эту тему. Ясно, что это не двинется с места, потому что ты даже не видишь, что то, что вы сделали, было неправильным. — Это потому, что мы не сделали ничего плохого, — говорит мама. — Мы сделали то же самое, что сделал бы любой другой родитель. Тот факт, что она так считает, заставил Джисона сбросить трубку. Разговоры с отцом идут не намного лучше. По правде говоря, они идут намного хуже. Хотя его споры с мамой ни в коем случае не являются чем-то приятным, во время них он хотя бы слово вставить может. Может поговорить с ней один на один, даже если она не согласна с тем, что он говорит. А отец? Он посреди сцены театра, полного зрителей, вещает обо всём, что касается Джисона. Все, что слышит Джисон, это то, какой он неблагодарный за то, что взвалил вину на своих родителей. Как они отдали всю свою жизнь ради него, переехав в Инчхон, и сделали всё возможное, чтобы обеспечить его выздоровление. Как они дали ему всё, что только может пожелать ребенок в этом мире. Кормили его, одевали, покупали всё, что он просил. Они даже отпустили его в K-Arts вопреки их желанию, а затем убедились, что у него достаточно денег, чтобы жить в Сеуле, пока он здесь. Что даже когда он ведёт себя подобным образом, они всё ещё делают это, потому что он их сын, и он всегда был их главным приоритетом. А всё, что он когда-либо делал, это тыкал этим им в лицо. Им приходилось спорить с ним на каждом шагу, чтобы сохранить ему жизнь, когда ему было шестнадцать. Единственная причина, по которой он вообще сегодня здесь, чтобы злиться на них из-за этого — это всё благодаря им. Но теперь он имеет наглость развернуться и поносить их за это? — Может быть, если бы ты слушался нас в Йонъин, нам бы не пришлось ничего с этим делать, — говорит отец с жестокость, сравнимой с выстрелами. — Ты нас вынудил, Джисон. Если ты действительно хочешь винить кого-то в случившемся, то вини себя. Джисон и с ним вешает трубку вскоре после этого. Его отношения с родителями — это то, что редко бывает возможно определить. Несмотря на всё, что произошло, он очень любит их и знает, что они тоже любят его. Их любовь к нему написана во всём, что они делают. Однако любовь не прощает всего. Родители могут с этим не соглашаться, но это правда. Это не так. И он не уверен, что любовь может простить это. Однако одно можно сказать наверняка: он не хочет возвращаться в Инчхон этой зимой. — Тогда мы можем вместе начать искать квартиру, — говорит Минхо, когда Джисон неуверенно поднимает эту тему в столовой Танцевального факультета. Он щёлкает палочками, поднося ко рту кусок мяса. — Моя аренда заканчивается в декабре, так что до этого времени нам нужно найти новое место. Я поищу места, которые, по моему мнению, стоит посмотреть, и мы можем сходить на просмотры. Я свяжусь с тобой в ближайшие пару дней. — Так быстро? — удивленно говорит Джисон. — Лучше начать искать сейчас, если мы хотим найти что-то хорошее. Большинство людей начинают искать до лета, так что, если подумать, у нас нет форы. — Оу. Что ж, ты лучше меня разбираешься в таких вещах, так что я доверю тебе это. — Не волнуйся, — уверяет его Минхо. Он улыбается, злобно, как акула. — Я ещё знаю, как заключить выгодную для нас сделку. Мы найдем что-нибудь в кратчайшие сроки. В этом Джисон не сомневается. Как бы Минхо ни любил делать вид, будто его мало интересует общение с другими людьми, он знает, как использовать своё обаяние, когда захочет. Он гораздо более харизматичен, чем люди думают. Вот почему он получает так много скидок в магазинах и ресторанах; ему всегда удается уговорить работников. — Спасибо, хён, — с искренней благодарностью говорит Джисон. Он протягивает руку, чтобы стащить кусок говядины из тарелки Минхо, ухмыляясь, когда Минхо шлёпает его загробастые руки. Бросив кусок в рот, он добавляет: — Нет, серьёзно. Ты не представляешь, как много это значит для меня. Я буду твоим вечным рабом после этого; всё, что ты захочешь, я сделаю для тебя. — Тогда принеси мне воды, крестьянин, — когда Джисон собирается встать, Минхо закатывает глаза. — Сядь, дурак, я просто пошутил. Здесь ничего особенного, правда. Будет неплохо, если кто-нибудь составит мне компанию — хотя, вероятно, мне стоит предупредить тебя, что у меня плохие отношения с пылесосом. Ничто так не бесит меня, как эта тупая штука. — Лучше, чем спорить с моими родителями, — говорит Джисон. Он скорчивает лицо и стреляет в Минхо из пистолета пальцами, как будто это уберёт неловкий свет от ситуации с его семьей. — Плавали, знаем, не стал задерживаться, — отвечает Минхо, а затем добавляет более серьёзно: — Но, по правде говоря, если ты когда-нибудь захочешь поговорить о чём-то, ты знаешь, что всегда можешь прийти ко мне, да? Я не знаю, насколько похожи наши ситуации, но вы все знаете, что я не играю в "счастливую семью" со своими родителями, так что я могу понять. Или хотя бы попытаться. Джисон какое-то время не отвечает, делая вид, что жует крошечные кусочки говядины, оставшиеся у него во рту, чтобы отсрочить необходимость. По правде говоря, он знает, что Минхо может предложить ему точку зрения, которую Хёнджин не может, поскольку у Минхо, вероятно, есть личное представление о том, что чувствует Джисон прямо сейчас. Но невозможно рассказать об истинном состоянии его отношений с родителями, не раскрывая всей ситуации с Ханахаки — прошлой и настоящей — и в настоящее время об этом знают только Джисон, Феликс и Хёнджин. Он не уверен, что спешит рассказать об этом кому-то ещё. Он тщательно выбирает следующие слова. — Просто... самому сложно понять, есть ли в этом смысл? Я как бы реально зол на них. Но опять же, я могу понять, почему они сделали то, что сделали. Но я всё равно злюсь на них, потому что понимание их причин не оправдывает их действий. Но я всё ещё люблю их, потому что они мои родители. Так что я даже не знаю, что сказать. Минхо спокойно принимает это, склонив голову набок. Прикусив губу, Джисон наблюдает за ним. Он не знает, прозвучало ли это вообще так, чтобы кто-нибудь что-нибудь понял, или это выглядело как просто непонятная блевота. — Я понимаю тебя, — говорит Минхо через мгновение. — Я не думаю, что что-то из этого является взаимоисключающим. Ты можешь любить кого-то и всё же признавать, что этот кто-то сделал тебе больно, даже если это было непреднамеренно, и что из-за этого лучше держать его на расстоянии, даже если это только на время. Удалить себя из уравнения ситуации не равно полностью удалить их из своей жизни. И если ты не удаляешь кого-то из своей жизни, это не значит, что ты позволяешь этому кому-то ходить по тебе. На самом деле это означает обратное. Теперь ты лучше контролируешь ситуацию. Оу. До этого момента Джисон не понимал, как сильно ему нужно было услышать что-то в этом роде. Даже если Минхо не знает мельчайших подробностей ситуации, он прав. Он понимает. — Это как...я понимаю, что они хотели лучшего для меня, но всё равно зашли слишком далеко. И то, что они не видят, почему мне больно, делает ещё больнее. В этом есть смысл? — Да, — говорит Минхо. Будто это и правда так просто. — Конечно, есть. — Значит... это нормально, что я так себя чувствую? — спрашивает Джисон, неуверенно глядя через стол. Он ковыряет заусенец нервными пальцами. — И что я не хочу возвращаться? Я имею в виду, единственная причина, по которой у меня вообще есть возможность съехать, это то, что они дали мне достаточно сбережений, чтобы сделать это... — Чувства всегда обоснованы. Это то, что ты делаешь из-за этих чувств. Но я не думаю, что переезд — это что-то неправильное. На самом деле я думаю, что и тебе, и твоим родителям будет полезно не видеть друг друга на постоянной основе. Да, Джисон тоже так думает. Он не может представить себе возвращение в Инчхон и жизнь с родителями после всего, что он узнал. Что бы они вообще делали? Спорили об одном и том же и ругали бы стремления Джисона к независимости? Чёрт, они даже не могут по телефону поговорить, чтобы это не привело к разногласиям, не говоря уже о ситуации, когда они не смогут так легко разойтись. Нет, это не сработает. Кроме того, он ещё не сказал родителям о своём рецидиве. Часть его раздражается от мыслей о том, что когда-то это придётся. Он знает, что это отчасти вызвано возмущением; если они скрыли от него первый раз, то почему он не может скрыть от них второй? Другую его половину снова покалывает от стыда при мысли о признании родителям, что у него снова Ханахаки — и что это из-за того же мальчика, в которого он влюбился в первый раз. Это было бы похоже на доказательство того, что они были правы, делая всё, что делали после операции, поскольку их худшие опасения сбылись. А потом добавить сюда ещё и признание, что он вдобавок ко всему якобы встречается с Феликсом, было бы худшей вишенкой для украшения на торте признаний. Если бы он снова приехал к родителям, не было бы абсолютно никаких шансов, что это всё не выплывет на поверхность, поскольку он сомневается, что смог бы долго скрывать от них своё состояние. Так что да, о возвращении точно не может быть и речи. Честно говоря, очень грустно, что до этого дошло. Как бы Джисон ни боялся возвращаться в Инчхон, он также и не ожидал, что его отъезд будет вызван таким отвратительным образом. — Всё наладится, — говорит Минхо, вырывая его из мыслей. Он протягивает руку, накрывая руку Джисона и поглаживая тыльную сторону его ладони. — Даже если это случится так, как ты того не ожидаешь. Джисон очень надеется, что он прав насчёт этого.