Ты и я

Когда наступает суббота, Джисон и правда оказывается на вечеринке в доме Ли Донхёна, студента биохимика из корейского универа. Как и Феликс, хотя Минхо пропускает это, несмотря на предложение, ссылаясь на то, что он старик со скрипучими суставами, которые ему нужно намазать маслом в приятной горячей ванне. Он машет Джисону у двери с весёлым свистом, выглядя более чем довольным в своих дедовских тапочках и рождественском джемпере, явно не подходящем для тёплой весны. Вечеринка настолько хороша, насколько и обещал Хёнджин. Похоже, что этот Ли Донхён пригласил половину Сеула отдохнуть в его доме, потому, когда они приезжают, то видят, что дом просто переполнен людьми, хотя поместье и довольно огромное — а это значит, что Джисон видит больше, чем несколько дружелюбных лиц, разбросанных по этому огромному пространству. Это помогает ему чувствовать, что он не настолько не в своей тарелке, как он подозревал, что будет, поскольку у него всегда есть кто-то, на кого можно опереться, с друзьями или без. Что ещё лучше, так это то, что некоторые из них тоже не пьют, так что у него есть компания, которая на ночь с ним буквально в одной лодке. Как и объявил Хёнджин, он совершенно полностью в сопли, выпивая рюмку за рюмкой и становясь из-за этого ещё веселее. Сынмин позволяет себе просто повторять каждое действие Хёнджина и в итоге тоже сильно напивается. В конце концов он даже спотыкается о микшерный пульт ди-джея, чтобы донести до публики крайне херовое исполнение Shinee — View, сопровождаемое не менее бурными аплодисментами. На другом конце комнаты Джисон так сильно смеётся, пытаясь записать это, что Феликсу приходится поддерживать его, чтобы тот мог нормально стоять в вертикальном положении. Неважно что видео получается дерьмовым, но он точно знает, что оно попадет в личный аккаунт Хёнджина в инсте. Ещё один сувенир, напоминающий прошлогодний инцидент с подставкой для бочки. После вечеринки Хёнджин и Сынмин возвращаются в их комнату, а Феликс уходит с Джисоном, собираясь переночевать у него. Джисон никогда не мог отказать Феликсу в обычные хорошие дни, и он определённо недостаточно силён, чтобы отказать, когда Феликс выглядит так, поэтому он не беспокоится. Они идут домой и целуются в постели Джисона, как пара подростков, страдающих от всплесков гормонов, пока их губы не начинают болеть, а глаза не начинают слипаться от сонливости. Как только они отлипают друг от друга, Феликс становится очень милым и требовательным. Он сжимает Джисона в своих объятиях, с радостью беря на себя роль большой ложки, а затем требует, чтобы они включили песню, которую Джисон написал для него, чтобы он мог уснуть, хотя Джисон чертовски хорошо знает, что сегодня она ему не нужна. — Это очень красивая песня, — настаивает Феликс. Он крепко обнимает Джисона, словно пытается стать его второй кожей на эту ночь. — И это было сделано для меня, так что мы должны включить её. — Она стрёмная, — говорит Джисон, съеживаясь при мысли, что слушает собственное пение. Он затыкается и всё равно включает. К тому времени, когда из его телефона доносятся заключительные ноты, Феликс уже спит как убитый, тихо посапывая Джисону в ухо. Негодующе качая головой, Джисон выключает музыку и присоединяется к нему. Как бы Джисон ни скучал по выпивке, плюсом того, что он не напивается, является то, что ему не нужно бороться с похмельем на следующий день. У него и так хватает головных болей. На следующее утро он просыпается, чувствуя себя довольно отдохнувшим — определенно больше, чем кто-либо из его компании, когда они, наконец, снова возвращаются в мир живых. Феликс всё ещё крепко спит рядом, поэтому Джисон молчит, когда выполняет свою обычную утреннюю рутину, собирая лепестки, которые выкашлял ночью, и выбрасывая их туда, где Минхо не сможет увидеть. Сегодня их не так много, как он отмечает с робкой надеждой. Может быть, Хёнджин прав, и его тело просто немного тормозит, пытаясь понять всё. Минхо просыпается к тому времени, когда Джисон выходит из душа, как и Феликс, хотя, кажется, он едва близок к этому. Он падает за барную стойку, его глаза опухли от сна и заклеены, когда он подпирает голову локтем. Когда Джисон хлопает его по спине, чтобы поздороваться, проходя мимо, он мычит. — Хорошо повеселились прошлой ночью, не так ли? — со знанием дела спрашивает Минхо, потягивая кофе с другой стороны барной стойки. Сегодня он отказался от контактных линз, вместо этого на его носу были знакомые очки в тонкой оправе. Теперь он на самом деле полностью впал в дедовскую эстетику. — Разве вы, гадкие дети, не знаете, что будете жалеть об этом утром? — Я даже не пил столько, — говорит Феликс. — Я просто устал. — Почему бы тебе тогда не вернуться в постель? — спрашивает Джисон. Он начинает насыпать хлопья в миску, не в настроении ни на что более тяжелое. — И продолжить спать. Он качает головой. — Я голоден. Я не могу сейчас уснуть. Несмотря на это, он, кажется, не торопится готовить завтрак. Всё, что он делает, это сидит там, так неподвижно, как будто он позирует художнику, рисующему его портрет. Подбородок лежит на основании ладони, пальцы растопырены на яблочке щеки, веки всё ещё закрыты. Джисон изучает его, пока он наливает молоко в свои хлопья, не в силах удержаться. Любуется тёмным веером его ресниц, скрывающих его припухлое нижнее веко, чувственную россыпь веснушек на его лице и открытом от волос ухе, естественные пухлые губы и ярко, по-кукольному выраженный Лук Купидона. Абсолютная безмятежность в его чертах. Джисон часто об этом думает, и сегодня думает об этом снова: Феликс прекрасен. Нет другого слова, которое подходило бы ему лучше. — Эй! — внезапный крик Минхо вырывает его из задумчивости. — Будь осторожнее! Он выхватывает молоко из рук Джисона. Быстро моргая, Джисон в замешательстве смотрит на него, а затем на свою тарелку с хлопьями... которая теперь переполнена, вокруг неё на столе разлита лужица молока. Его хлопья полностью размокли. — Бляха. — Ага, — говорит Минхо с лёгким упреком в тоне. Он закручивает крышку картонной коробки, пока она не защёлкнется, и на его лице слабыми мазками нарисована хмурая гримаса. — Я знаю, ты думаешь о том, какой твой парень красивый, но, может быть, тебе стоит пялиться на него не так долго, когда ты льёшь молоко в хлопья. Лицо Джисона становится горячим, как уголь. — Заткнись. — Не говори мне заткнуться, когда это ты облажался. На этих словах глаза Феликса наконец открываются, и теперь прищуриваются в удовольствии. Они останавливаются на Джисоне, тёмные и довольные. Уголки его губ тоже приподнимаются, но в этом нет никаких дразнящих издевательств. Он просто сидит и наблюдает за ним. Всё ещё смущённый тем, что его так подняли на обсуждение, Джисон тоже ничего не говорит. Он опускает взгляд в стол, вытирая беспорядок салфеткой, а затем смотрит на свои хлопья, начиная в них копаться. — Дашь мне чуть-чуть? — спрашивает Феликс. Он выжидающе открывает рот и ждёт. В кукурузных хлопьях ничего особенного, тем более когда они такие размокшие, но Джисон послушно берёт ложку из тарелки и подаётся навстречу, засовывая ложку ему между зубами. Пара капель молока капает на стол по пути. Сморщившись, Минхо вытирает их ещё одной салфеткой. — Ты и правда безнадёжен. Я не знаю, как ты собираешься прожить без меня большую часть этой недели. Джисон хмурится, бросая на него растерянный вид, когда отстраняется. — Зачем мне выживать без тебя неделю? — В понедельник я еду в Пусан по работе, — объясняет он. — Я не вернусь до четверга. Не волнуйся, я позабочусь о том, чтобы холодильник был полон, и перед отъездом напишу все напоминалки, о которых тебе нужно знать. Но у нас всё будет хорошо, пока здесь не проходит никаких вечеринок. Джисон моргает. Он впервые об этом слышит. — Ты бросаешь меня? — спрашивает он, ошеломлённый. — По сути, да. — Вау. То есть всё что было между нами — фальшь? — Я просто думаю, что нам нужен перерыв, — торжественно говорит Минхо, подыгрывая ему. Он качает головой, глядя на мокрую скомканную салфетку. — Этот инцидент с молоком только что доказал мне, что между нами не всё в порядке. Может быть, когда я вернусь, ты будешь другим человеком. — Если ты не можешь принять худшую версию меня, значит, ты не заслуживаешь моей лучшей версии! — выкрикивает Джисон. — Может быть, я не хочу твоей лучшей версии! — кричит в ответ Минхо. — Может быть, я хочу чего-то лучшего! Ты когда-нибудь думал об этом, Хан Джисон? Феликс вздрагивает. — Внутренние голоса, пожалуйста. Я ещё не пришёл в себя после прошедшей ночи. Затем он постукивает по столу, снова открывая рот. Джисон ещё кормит его кукурузными хлопьями. — Ты вроде говорил, что даже не пил столько, — дерзко говорит Минхо, но он все еще достаточно внимателен, чтобы возразить шепотом. — Я и не пил, я просто легковес. Что ж, тут он не ошибся. Несколько кружек пива, и Феликс обычно уже навеселе. Прошлая ночь ничем не отличалась. Они заканчивают завтрак гораздо тише, Минхо допивает свой кофе до тех пор, пока на дне кружки не остаются маленькие крошки осадка, а Джисон попеременно ест сам и кормит Феликса. Он делает вид, что не замечает, как Минхо фотографирует это или как телефон Джисона пиликает от уведомления несколькими секундами позже. Как только посуда остаётся гнить в раковине до полудня, они мигрируют в гостиную, чтобы посмотреть какой-нибудь дневной сериал. Феликс прижимается к боку Джисона, его голова падает на его плечо. — Я всё ещё уставший, — бормочет он. Джисон круговыми движениями поглаживает его бедро, несильно сжимая. — Тогда иди спать, дитё. Тебя никто не останавливает. — Мн. Феликс слепо поднимает голову. Его рука обхватывает челюсть Джисона, удерживая его на месте, пока он целует его. Это не самый их лучший поцелуй. Во рту Феликса чувствуется вкус кукурузных хлопьев, молока и ночного сна — но опять же, он почти всегда слизывает цветочный привкус, осевший на внутренней стороне щёк Джисона, так что Джисон не в том положении, чтобы жаловаться. Вообще не в том. — Вау, тебе реально нужно почистить зубы, — говорит он, отстраняясь от Феликса с лёгким смешком. Феликс снова ложится в его объятия, сонно хмурясь. — Тебе нужно пить больше ананасового сока, — возражает он, снова заставляя Джисона смеяться. Вскоре после этого он засыпает. Они уменьшают звук телевизора, чтобы не разбудить его и не усугубить его похмелье. Джисон смотрит на это без особого внимания. На экране очередное шоу с кучей каких-то актёров или айдолов, которых он толком не знает. Всё шоу состоит из обычных чрезмерных манер и ведущих, которые заметно преувеличивают свою реакцию на всё, что говорят, чтобы зрителям было интереснее, но это делает шоу более сносным, поэтому он всё равно продолжает смотреть. Минхо, кажется, находится в похожем состоянии, попеременно слушая то, что происходит на экране, и пролистывая свой телефон. — Во сколько ты возвращаешься в четверг? — спрашивает Джисон через некоторое время, глядя на него. — Пока не знаю, — говорит Минхо, задумчиво наклонив голову назад. — Я определенно вернусь спать в свою кровать. Я дам тебе знать, когда соберусь ехать. — Справедливо. Это будет странная неделя, думает Джисон. Он привык жить в их квартире, слышать, как Минхо уходит на работу по утрам, а затем видеть, как он возвращается в конце дня; он находил какое-то особое утешение в том, что слышал и видел его каждый день. Он по-прежнему скучает по комнате номер 27, но ему больше нравится постоянство жизни с Минхо. Будет странно жить одному несколько дней. — Ты ведь будешь в порядке, да? — спрашивает Минхо, явно продолжая о чём-то думать. — Если хочешь пригласить остальных остаться на несколько дней, то всё нормально. Только не забудь сменить простыни до вечера четверга. — Со мной всё будет в порядке, — быстро уверяет его Джисон. — Не волнуйся, хён, я большой мальчик. — Кто сказал, что я волнуюсь? — усмехается он, возвращаясь к своему телефону. Его уши начинают краснеть, когда он добавляет, — Позаботься о своём здоровье, пока меня не будет. Твой кашель стал лучше? Я знаю, что врач сказал, что беспокоиться не о чем, но это продолжается довольно долго. Джисон неловко ёрзает. Феликс рядом сопит немного громче в знак недовольства, крепче прижимаясь к его боку. Сокрытие болезни от Минхо до сих пор работало хорошо, но ночи, когда он кашлял, угрожали всё испортить. Ему приходилось врать, чтобы замести следы, он не мог избежать беспокойства Минхо, но прибегать к таким мерам нехорошо. Одно дело просто скрывать от него лепестки, другое — откровенно врать. Конечно, он мог просто сказать ему правду. Но предпочёл бы не говорить. Так что это всё ещё остаётся ложью. — Всё в порядке, — говорит Джисон. — И я думаю, что всё становится лучше. Прошлая ночь прошла легче. Минхо не выглядит особо убеждённым, но он принимает слова Джисона за чистую монету. — Хорошо. Но дай мне знать, если что-то случится. И убедись, что ты не перенапрягаешься, а если да, то обязательно попроси помощи у остальных. Мигрень, кашель, что бы это ни было. Хорошо? — Хорошо, пап, — говорит Джисон, закатывая глаза. — Знаешь, для человека, который якобы не беспокоится, всё выглядит так, что да. — Заткнись. Минхо хватает одну из подушек, бросая её Джисону в голову. Он выпускает её на полсекунды раньше, и вместо этого она падает на него сверху. Он шокировано открывает рот в форме маленькой "о". И этого его напуганно-удивлённого взгляда достаточно, чтобы Джисон засмеялся так сильно, что случайно разбудил Феликса. В первый же день, когда Минхо уехал, Джисон приглашает друзей к себе. Или, скорее, они приглашают себя на ночёвку, как только узнают о поездке Минхо в Пусан, заявляя, что это прекрасная возможность. Поэтому, как только у всех заканчивается учёба, они идут в общагу, чтобы собрать все свои нужные вещи, а потом в квартиру Джисона, готовые максимально использовать предоставленные возможности. — Мы можем делать всё, что угодно, — говорит Хёнджин, дрожа от волнения. — Я могу пукнуть в постель хёна, а он даже не здесь, чтобы убить меня за это! — Не смей, блять, — говорит Сынмин, человек, который будет делить с ним упомянутую постель (несмотря на то, что Минхо неоднократно заявлял, что Ким Сынмину ни при каких обстоятельствах не разрешается входить в его комнату). — Я лично убью тебя, если ты попробуешь это сделать. Хёнджин дуется. — Ты скучный. Возможно, ему не удастся напердеть в постели Минхо, но вместо этого у них есть много других дел. Феликс приносит с собой свои видеоигры, чтобы они посоревновались друг с другом, а Хёнджин составляет список фильмов, которые они могут посмотреть. Тем временем Джисон немного перестарался и заказал пиццу и жареную курицу в количестве, достаточном, чтобы накормить небольшую армию. Они едят всю ночь и даже оставляют на завтрак. Холодная пицца в любом случае вкуснее. На следующий день остаются только он и Феликс. Опять же, Джисон не просил оставаться с ним, пока Минхо нет в городе, но Феликс упаковал достаточно вещей на три дня, когда они вернулись в общежитие в понедельник, и Джисон не собирается жаловаться на то, что проводит время со своим парнем. Поэтому, когда Феликс забирает его с семинара по композиции и они вместе идут в квартиру, обсуждая, что бы он хотел заказать на ужин этим вечером, Джисон просто слушает, как он взвешивает все за и против каждого из вариантов. В итоге остановились на корейской кухне. Джисон заказывает суп из ростков фасоли и кимчи с рисом, а Феликс берёт джапчё, а на десерт они вместе пекут брауни. Джисон в основном лишь помогает, а не делает основную работу, демонстрируя своё мастерство в замешивании теста, его рукава закатаны, обнажая худые не особо очерченные предплечья, когда он делает вид, что изо всех сил напрягается, а Феликс наиграно ластится перед ним. Его усилия окупаются, потому что пирожные получаются великолепными, когда они достают их из духовки: горячие и тягучие, с центром, который буквально сочится шоколадом на язык, когда их раскусываешь. Хотя, может быть, это потому, что Феликс был именно тем, кто на самом деле собрал всё вместе. По большей части дни проходят легко, и Джисон едва замечает отсутствие Минхо. Между хаосом друзей в понедельник и приятностью вечера с Феликсом во вторник он действительно не чувствовал себя одиноким. Только когда Феликс возвращается в квартиру в среду днём, до него наконец доходит, что вокруг никого не было. Дело в том, что у Джисона не было возможности увидеть Феликса весь день. У него есть одно мутное воспоминание о том, как он поцеловал его на прощание утром, когда Феликс разбудил его, чтобы сообщить, что уходит на занятия, но больше ничего. Их расписания не совпадают по средам, поэтому они не могут видеться между парами. Джисон остался бы в кампусе на пару часов и подождал бы, пока Феликс тоже не закончит, но у него было две лекции подряд по контрапунктам 18-го века во второй половине дня. Из-за этих двух часов ада и сотни ступенек он ужасно вымотался. Поэтому ему надо было вернуться домой раньше, чтобы нигде не вырубиться на ходу и спокойно лечь дома. Ему просто надо было. К счастью, Феликс не заморачивается. Джисон написал ему соо с извинениями, говоря, что уйдёт раньше, и всё, что Феликс сделал, это отправил милый стикер и сказал ему, чтобы он отдыхал. Он всё ещё не заморачивается из-за этого, когда Джисон открывает дверь, чтобы впустить его, а Джисон? Джисон заморачивается. Потому что, если бы он остался и подождал, то увидел бы Феликса на целых десять или пятнадцать минут раньше. Уточнение: он бы раньше увидел Феликса в этих чёртовых гольфах выше колена. Остальная часть одежды на парне вполне обычна для него в настолько тёплую погоду: свободная чёрная футболка Nike и чёрные шорты с белой окантовкой. Джисон уверен, что видел его в этом уже дюжину раз. Проблема в гольфах. Гольфах и тех нескольких сантиметрах его голых бёдер выше. — Привет! — радостно восклицает Феликс, не обращая внимания на синий экран смерти, полностью отключивший разум Джисона. Он сбрасывает кроссовки и бросает рядом рюкзак, а затем, не оглядываясь, направляется на кухню. — Чёрт, на улице так пиздецки жарко, что я сейчас умру от обезвоживания. Кажется, что я прошёл через пустыню или типа того, пока дошёл сюда. Наверное, это всё из-за того, что я вырядился во всё чёрное. Мозг Джисона всё ещё буферизует тот стоп-кадр, на котором он остановился, когда только открыл дверь. Он плетётся на кухню, едва замечая, что происходит. Становится ещё хуже, когда он видит, как Феликс осушает стакан воды, которую он налил пару секунд назад, а затем облизывает губы, ловя последнюю каплю. — Хотя на парах всё было довольно хорошо, — продолжает он. — Сегодня моя инструктор по джазу сделала мне комплимент! Это было действительно круто, тем более, что в последнее время у меня были трудности с её предметом. Помнишь, я говорил об одном движении, которое мне было трудно сделать правильно? Вот за что она меня похвалила! Так круто, правда? Джисон силой заставляет себя снова начать нормально функционировать. — Очень круто. Рад за тебя, Ликс. — Спасибо, Сони, — он лучезарно смотрит на него, наливая из кувшина ещё один стакан воды. Обойдя барную стойку и усаживаясь на ближайший к нему стул, он добавляет, — Как твой день прошёл? Контрапункты 18-го века убили тебя? — Эмм... Все попытки Джисона вести себя по-человечески снова быстро летят в окно, когда Феликс садится. В этом положении его шорты задираются на пару дюймов, а бёдра как бы придавливаются к пластику стула, растекаясь, и вдруг становятся ещё больше. Глаза Джисона приклеиваются к веснушчатой ​​поверхности, как будто он никогда раньше этого не видел. Румянец поднимается где-то от затылка. Боже, он чувствует себя викторианцем, впервые увидевшим голые женские лодыжки. — Всё прошло бедр- хорошо, я имею в виду. Всё хорошо. Просто нормально, да. Феликс хихикает. — Это всё? "Всё хорошо". Больше ты мне ничего не скажешь? — Эмм, — Джисон клянётся, что у него есть нормально работающий мозг. Он просто не может найти его. — Было хорошо. У меня была... у меня была пара и… и... пара была... хорошей. Феликс снова смеётся. — Сони, что за нахрен? Ты уверен, что ты в порядке? Где твоя голова? А затем, поскольку Джисон, кажется, полностью потерял всю связь рта и мозга, он в конечном итоге беспомощно смотрит на Феликса и выпаливает: — Бёдра. — Бёдра? Лоб Феликса морщится в лёгком замешательстве. Затем он, кажется, наконец замечает, куда устремлён взгляд Джисона, потому что его голова наклоняется вниз, он фокусируется на своих коленях, и он приподнимает бровь. Он оглядывается и встречает выражение лица Джисона, застенчивое и застигнутое врасплох, с кровью, застывшей на его щеках, в явном признании вины. Замешательство растворяется. — Бёдра, — повторяет он, только на этот раз гораздо более понимающе. Джисон чувствует, как кровь приливает к его лицу ещё больше. — Ты сегодня очень хорошо выглядишь, — выдавливает он в свою защиту. Феликс склоняет голову набок, с любопытством глядя на Джисона. Он откидывается назад, упираясь локтями в край стола из искусственного мрамора. Из-за этого движения его ноги раздвигаются ещё больше, снова привлекая всё внимание к бёдрам. Беспомощный Джисон воспринимает всё слишком остро: шелковистая кожа, мышцы, время от времени двигающиеся под поверхностью, светлые волоски и веснушки, усеянные поверх неё. Что-то крутится в его животе, глубокое и тоскливое. — По тебе видно, что ты так думаешь, — говорит Феликс. Его голос такой же мягкий и размеренный, как всегда, и от низкого тембра у Джисона пробегают мурашки по спине. — Хочешь потрогать? Джисон медленно кивает, пока его сердце бешено колотится в груди. Феликс просто пожимает плечами. — Так подойди и потрогай. Ему не нужно ещё одно приглашение. За считанные секунды Джисон преодолевает расстояние между ними, и его руки приземляются на голые бёдра Феликса. Он обхватывает ладонями столько, сколько может, крепко сжимая. В то же время Феликс обвивает руками его шею и целует. Поцелуй короткий, какой-то небрежный и грубый, но когда он сочетается с теплом обнаженных бёдер Феликса под его руками, этого достаточно, чтобы у Джисона уже начала кружиться голова. Он со вздохом отстраняется от Феликса, а потом опускается перед ним на колени. Следующий поцелуй приходится к скоплению веснушек на левом бедре. Он оставляет ещё десятки поцелуев на обеих ногах, мокро, с открытым ртом, его язык скользит по коже Феликса, а зубы с любовью аккуратно покусывают. Руки Феликса в ответ зарываются в его волосы, и Джисон одобрительно вздыхает на это. Феликс скулит, пока тот исследует мягкость внутренней стороны его бёдер, задирая шорты вверх и в сторону, пока их становится больше некуда отодвигать. Джисон чувствует, как сильно Феликс уже прижимается к его щеке; небольшой поворот головы и ещё один поцелуй, на этот раз прямо в выпуклость, и Феликс отталкивает его назад. — Детка, если ты не снимешь с меня эти шорты прямо сейчас, клянусь грёбаным богом, я... — Что, если я сделаю больше, чем это? — спрашивает Джисон. Феликс быстро моргает в замешательстве. — Ч-что? Выпрямившись, Джисон смотрит на него. Нервно дёрнув кадыком, он делает решительный шаг и говорит: — Минхо-хён в Пусане. Здесь никого нет. Никто не войдет и не помешает нам, так что... кто сказал, что на этом нужно останавливаться? С того самого первого раза в комнате Феликса они часто занимались этим, когда того требовало настроение. Будь то дрочка или хороший отсос, они не стеснялись развлекаться друг с другом. Хотя они ещё не спали вместе. Они говорили об этом, конечно. Говорили о том, кто и что хотел бы сделать в первый раз, что, по их мнению, им могло бы понравиться, а что, как им кажется, им точно не понравится, и всё в таком духе. Тем не менее, они ничего не привели в действие. Просто всегда казалось, что время неподходящее. Но прямо сейчас Феликс распластался на стуле перед Джисоном в этих ёбаных гольфах и шортах, которые никак не скрывают, насколько он возбуждён. Он уже выглядит таким уничтоженным, сильно закусив губу, пока Джисон целовал его бёдра — и Джисон сам сгорает от возбуждения. Его практически лихорадит из-за всего этого. Феликс выглядит удивлённым предложением, но не совсем против. Он медленно облизывает нижнюю губу, а затем втягивает её под верхние зубы. — Ты уверен? — спросил он. Джисон кивает. — Да. Уверен. И я чистый, — добавляет он в качестве утешения. — Сегодня утром в душе я, э-э... да. Всё хорошо. — Хорошо, — говорит Феликс. — Тогда я тоже. С этими словами он наклоняется, затягивая Джисона в новый поцелуй. Этот намного более глубокий, и у Джисона едва не подгибаются колени. Он хватается за плечи Феликса, пытаясь удержаться на ногах, а затем позволяет своему парню поглотить его целиком. Секс с Феликсом лучше, чем Джисон ожидал. Это не значит, что он ожидал, что будет плохо. Просто это их первый раз друг с другом — и первый раз Джисона вообще — так что он как бы пытался оставаться реалистом. Он ожидал немного больше возни в попытках понять что и как работает, совершая несколько естественных оплошностей. И хотя есть некоторая возня, это не чувствуется неловко. Такое ощущение, что он просто делает что-то новое с кем-то, кого любит, и получает от этого удовольствие. Феликс раньше упоминал, что, хотя у него есть свои предпочтения, он не против многих других вещей, если это заставит его партнёра чувствовать себя хорошо. Поскольку мысль о том, чтобы трахнуть кого-то в первый раз, пугала Джисона больше, чем перспектива быть трахнутым, на этот раз он отдаёт бразды правления, а потом с радостью следует инициативе Феликса. Поначалу это немного странно. То есть иметь чужие пальцы внутри себя. Джисон делал это с собой раньше, но то, что сейчас это делает кто-то другой, заставляет его тело напрячься; только когда несколько поцелуев падает на те участки его тела, доступ к которым есть только у Феликса, ему удаётся расслабиться. Феликс открывает его скользкими и нежными пальцами — одним, а затем двумя, — пока Джисон не начинает извиваться под ним, требуя большего, заявляя, что этих движений ножницами уже недостаточно. Затем Феликс входит должным образом, дюйм за дюймом, пока не оказывается по самое основание. Это не особо приятно, потому что Джисону кажется, что он трещит по швам, особенно когда Феликс начинает двигаться, но это и не ощущается так уж плохо. А потом — а потом — а потом размеренный ритм бёдер Феликса и его скольжение внутрь и обратно начинают перетекать во что-то менее странное и немного более потрясающее. И, чёрт возьми, сейчас это ощущается хорошо, реально очень хорошо. Джисон начинает постанывать, слепо хватаясь за Феликса, чтобы удержать его близко, но и давая ему двигаться, потому что они не могут остановиться сейчас, не тогда, когда Джисон чувствует себя так хорошо, и не когда Феликс так тяжело дышит и тихо вторит ободряющим стонам Джисона, потому что тот тоже заставляет его чувствовать себя очень хорошо. Феликс обхватывает руками тыльную сторону бёдер Джисона и поднимает его ноги, чтобы они были ещё выше по обе стороны от его тела. Затем он ускоряется, вонзаясь в Джисона под новым, более лучшим углом. О боже, о боже. Это хорошо, это так пиздецки хорошо. У Джисона кружится голова. Все мышцы в его теле словно горят, ноги начинают дрожать, но он держится. Он больше не осознаёт себя или своё окружение, не понимает, где находятся его руки и что они делают, где он начинается и где заканчивается. Всё, что он осознаёт — это лицо Феликса над ним, порозовевшее от напряжения, его глаза не отрываются от глаз Джисона. Всё, что он осознаёт, это то, что ему так хорошо, и он чувствует себя таким влюблённым, и что, когда Феликс смотрит на него сверху вниз, он может видеть своё отражение в темноте его радужек. Дыхание прерывается стонами, а лепестки щекочут основание его горла, и десятки других разрастаются в груди, но Джисона сейчас это не волнует, потому что прямо сейчас это всё становится устаревшим, таким незначительным. Он нащупывает шею Феликса сзади, тянет его вниз для поцелуя, даже если это означает, что его ноги раздвигаются ещё сильнее, чем они привыкли, а мышцы практически кричат ​​от боли. Поцелуй очень неряшливый: слишком много зубов, слишком много языка, сплошная одышка и никакого изящества. Ему всё равно. — Я люблю тебя, — выдыхает Феликс, вжимаясь в него. — Ты не представляешь, как сильно я тебя люблю, Сони. Джисон открывает рот, чтобы ответить, но в этот момент рука Феликса оказывается на нём, размазывая предэякулят по всей длине его члена и надрачивая ему, пока он продолжает входить в него. Что бы он ни собирался сказать, это вылетает из его головы, и вместо этого он может только простонать в кожу Феликса. Он чувствует, как с каждой секундой в нём нарастает давление, всё сильнее и сильнее, пока не пронзает всё его тело, сжимая спазмом, и он снова выкрикивает, кончая. Феликс продолжает вдалбливаться в него на протяжении всего этого, удары его бёдер доводят Джисона до крайности. Спустя несколько толчков Феликс тоже доходит до пика, замирая, когда с тихим стоном изливается внутрь Джисона. Они вдвоем лежат в тишине, потные, грязные и слипшиеся вместе, постепенно успокаиваясь. Феликс дёргается, как будто собирается выйти из него и отстраниться, поэтому Джисон обхватывает его ногами, удерживая на месте. — Останься, — бормочет он. — Я пока не хочу, чтобы ты выходил. Феликс легонько усмехается, звук выходит хриплым из-за одышки. — Я никуда не ухожу, — обещает он. Он целует Джисона в губы. — Ты так хорошо справился, детка. Ты так хорошо чувствовался. Как ты себя чувствуешь? — Х-хорошо. Очень хорошо. Ещё один поцелуй, на этот раз более удовлетворённый. — Я рад. Сходим вместе в душ чуть позже, хорошо? Джисону удаётся кивнуть. — Да, — вздыхает он. — Это тоже звучит очень хорошо. Феликс снова смеётся. Он проводит рукой по боку Джисона, слегка надавливая большим пальцем. — Просто дай мне знать, когда будешь готов. Прямо сейчас Джисон не думает, что когда-либо захочет встать или дать Феликсу выйти из него. Он уже знает, что будет чувствовать себя опустошенным, когда это случится. В конце концов им всё же приходится разойтись. Феликс выходит из него, вздрагивая при этом, а потом Джисон чувствует, как его сперма вытекает из него. Они решили отказаться от презерватива, так как они оба чисты от каких-то заболеваний, и Джисон как бы предчувствовал, что ему это понравится. Он не то чтобы сожалеет об этом, но ничего себе, он не учёл, куда всё это должно было пойти потом. Оказывается, что задница волшебным образом подобные вещи не впитывает. Это выходит гораздо неприятнее, чем входит, это точно. Он садится, и от нового давления на задницу его прознает укол боли. — Уф, — он хмурится. — Задница болит. — Ну, ты только что в первый раз принял в себя член, — сухо говорит Феликс. Хотя он не может удержаться от смеха, Джисон всё равно несильно бьёт его в отместку. — Ой, не будь таким грубым. Помоги мне встать. — У тебя был просто секс, ты не потерял ноги, — говорит Феликс, но всё равно обхватывает рукой талию Джисона и всё равно помогает ему подняться, перенося его вес на свои плечи. Его рука продолжает держать его всю дорогу до душа. Понижение температуры из насадки душа — долгожданная смена лихорадочного жара, охватившего все его конечности; приятно охлаждает кожу Джисона, когда они вместе топчутся под струями. Несмотря на то, что им нужно помыться, Феликс более нежен, чем когда-либо, постоянно обнимая Джисона руками под видом того, что трёт его тело или просто утыкается в него носом. Он похож на щенка-переростка. Посмеиваясь, Джисон проводит руками по своим волосам, потемневшим от воды, и целует его в висок. — Что случилось с приёмом душа? — спрашивает он с лёким задором в голосе. — Мы это и делаем, — капризно говорит Феликс. Это не так, но Джисон не спешит отталкивать его. В конце концов они отстраняются, чтобы нормально помыться. Феликс особенно осторожен, когда проводит мочалкой по бледным шрамам от операции, которую Джисону пришлось перенести после первой инфекции, так же осторожно, как он проводил по ним губами в постели. Его руки тоже очень нежные, когда он наносит шампунь Джисону на волосы. Давление приятно, заставляет Джисона льнуть к прикосновениям в поисках большего. Он чувствует себя таким совершенно и бесспорно довольным, купаясь в лучах их первого совместного времяпрепровождения. Как будто в мире не существует ничего, кроме них двоих в этой маленькой душевой кабине, потерянных для всего и всех остальных. Внутри всё дрожит от счастья, и сердце бьётся в гармонии с этой дрожью. А затем из ниоткуда лепестки, которые выросли внутри Джисона, пока он терял себя в Феликсе, дают о себе знать. Грудная клетка содрогается в конвульсиях, как будто потеряла контроль над собой, и поднимается вверх, к горлу. Джисон начинает кашлять, резкий спазм заставляет его вырваться из рук Феликса и тяжело упасть на колени на пол в душе. Он пытается ухватиться руками за плитки, пока Ханахаки выбрасывает ему в рот напоминание своего существования. Из глаз начинают течь слёзы, вода заливает голову и плечи, а Джисон всё кашляет и кашляет, пока, наконец, три розовых лепестка не вылетают из его рта. Они падают на его бёдра. Вода сразу смачивает их. Феликс уже стоит на коленях позади него, водя рукой по его плечам. — Сони? — с тревогой спрашивает он. — Боже, ты в порядке? Это звучало так, как будто это было больно. Потому что это было больно. — Всё в порядке, — хрипит он. — Просто не ожидал. Лепестки, гонимые струей из душа, сползают с его кожи навстречу канализации. Джисон спокойно наблюдает, как они уплывают. Он надеется, что больше никогда их не увидит. Стряхнув руку Феликса, он снова поднимается на ноги. Пол в душе скользкий под его ногами, но он справляется с этим без каких-либо происшествий, хотя его колени теперь немного ноют, когда они больше не вжимаются в пол. Он вздрагивает, потирая их, а Феликс следует за ним, тоже поднимаясь на ноги. — Прости за это, — говорит Джисон, его щеки краснеют от смущения. Эти ёбаные лепестки серьёзно решили, что из всего времени, которое только можно было выбрать, сейчас самое лучшее время, чтобы появиться. Это было бы забавно, если бы не было так пиздецки раздражающе. — Не беспокойся об этом, — говорит Феликс. Его голос стал намного тише, чем был весь день. — Это не твоя вина. Может и нет, но всё равно. Джисон оборачивается, чтобы что-то сказать, что-то, что вернёт их в тот же настрой, который был с минуту назад; только он видит Феликса, отвернувшегося от него. Его голова склонена, плечи сведены вместе, как завязки корсета. Он дрожит, как будто мёрзнет, находясь вне зоны доступа воды из душа. Джисон хмурится, протягивает руку, кладёт её на его спину. Феликс дрожит и трясётся, но не оборачивается. И тут Джисон понимает, что происходит. Феликс плачет. — Ликс? — встревоженно зовёт он. Он притягивает его к себе, обхватив обеими руками его тело. — Чёрт, что случилось? Ты чего? Феликс бросает все попытки скрыть слёзы. Он поворачивается, вжимаясь в Джисона со всхлипом, и зарывается в его грудь, как будто он намного меньше, чем он есть на самом деле. Его пальцы дрожат, когда он отчаянно пытается уцепиться за Джисона. — Я не понимаю, — выдыхает он. — Почему это... почему это всё ещё происходит? Почему ничего не работает? "Почему ничего не работает из чего?" — почти спрашивает Джисон, пока у него не щёлкает в голове. Ханахаки. Это всё ещё гноится в его лёгких, даже после нескольких месяцев свиданий. Игнорировать это по-прежнему невозможно, как бы они ни старались. — Не знаю, — честно говорит он. — Может быть, регрессия просто немного замедленная. — Этого вообще не должно быть! — отчаянно выкрикивает Феликс. — Почему это просто не оставит нас в покое? И этого Джисон тоже не знает. Поэтому он просто держится за Феликса как можно крепче и немного покачивается на ногах, надеясь, что этого пока хватит. Феликс продолжает хваться за него и плакать, слёзы катятся по его щекам и сотрясают всё его тело. — Дело даже не во мне, — говорит он, и его голос хрипом срывается на каждом слове. — Ты, вероятно, задаёшься вопросом, почему я вообще так сильно ною, если это не я болею, и я бы не стал винить тебя за это, но это просто... я боюсь, Сони. Я так боюсь, что снова потеряю тебя, и я не могу пройти через это. Не второй раз. Я не могу... я не могу потерять тебя. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Ты так много значишь для меня, и я так люблю тебя, и я знаю, что ты не веришь мне, потому что эта тупая болезнь говорит об обратном, но я клянусь, что я люблю тебя. Я правда люблю тебя. Глаза Джисона тоже застилаются слезами. Он закрывает их, прежде чем те упадут, утыкаясь лицом в волосы Феликса. Он думает о выражении лица своего парня, когда тот навис над Джисоном немного ранее, затуманенный похотью и желанием, но такой нежный, несмотря на всё это, глядя на Джисона так, словно он был самой дорогой вещью в мире. Думает о сонных улыбках Феликса каждый раз, когда они просыпаются после совместного сна, о том, как он слушает каждое слово, которое говорит Джисон, как будто все они достойны его полного, безраздельного внимания. Думает о той заботе, которую Феликс вкладывает в приготовление еды для Джисона, когда тот очухивается от мигреней. Думает о немного искажённом голосе Феликса во время их телефонных разговоров, пока он рассказывал обо всём, что творилось в его голове прошлым летом, и думает о бесконечном количестве поцелуев, которыми Феликс украшает тело Джисона при первой же возможности. Думает о тяжести его рук на пляже Хондэ, когда он делал вид, что кусает Джисона за голову перед камерой, и о паре купленных им цепочек, которые надеты на них прямо сейчас, и думает о сотнях воспоминаний, которые они создали за прошедший год. Когда-то это были Джикс и Хэнбокки. Тогда Ёнбок не был в него влюблён, не заботился о нём больше, чем о друге, но на этот раз... На этот раз Джисону надо быть слепым, чтобы не замечать то, что находится прямо перед ним. — Я знаю, — нежно говорит он Феликсу прямо в ухо. — Я верю тебе. Феликс шмыгает, долго и малопривлекательно. — В-веришь? Джисон кивает. Он по-прежнему держит глаза закрытыми и так крепко обнимает Феликса, что кажется, будто собирается сжать их в одно существо, но добавляет: — Да. И я обещаю, что всё наладится. Это может занять некоторое время, но эта болезнь не останется навсегда. Я тоже тебя люблю. На этих словах Феликс начинает плакать сильнее. Он вцепляется в Джисона ещё отчаяннее, шепча я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя в его шею, каждый раз более пылко, чем в предыдущий. На этот раз Джисон верит ему.