сони ♡ ♡ ♡ :
о, хорошо
надеюсь, тебе скоро станет лучше <33
Ликс ♡ : спасибо ^^ Отказ разочаровывает. Опять же, неуверенность Джисона делает ехидное замечание, тыкая в то, что его собственный парень не хочет его видеть, хотя они оба, наконец, свободны ото всех обязанностей. Он не хотел видеть его прошлой ночью и не хочет видеть его сейчас. Кашель подступает в горле. Джисон прокашливается, и от этого поднимается ещё один лепесток. Когда он вылетает в рот, Джисон пальцами отлепляет его от языка, а затем сжимает в кулаке. Он надеется, что этот жест прогонит озноб, который ползёт по его шее, явный признак того, что депрессия с новой силой впивается в него своими когтями, но этого не происходит. Сегодня будет плохой день. Он уже чувствует это. Обычно Джисон проводит Плохие Дни в своей комнате, пережидая шторм. Лежит в постели, чувствуя, как дыра разрывает грудь, как будто если он задерёт футболку, то увидит всё, что обычно скрывает его кожа. Это холодное чувство, и он не любит его. Плохие Дни лишают его энергии и вытесняют все слёзы, превращая его в не более чем серую тень самого себя. Сегодня он не хочет сидеть сложа руки и позволять своему Плохому Дню душить себя. Он наконец-то закончил сессию и намерен извлечь из этого свободного времени максимум пользы, даже без Феликса, с которым он мог бы наслаждаться всем этим вместе. Зная, что лучше не торчать и ждать, пока весь его настрой пойдёт на спад, Джисон вытягивает ноги из-под себя, покалывание пробегает вдоль них, и идёт в свою комнату, чтобы переодеться. Пять минут спустя он, уже одетый в футболку и джинсы, упаковывает в сумку лекарство и ингалятор, немного воды, кошелёк, power-банк с зарядкой и выходит. У него нет чёткого плана, куда он собирается идти, но он точно не будет торчать в квартире. На улице прекрасная погода. Несмотря на то, что сезон дождей уже начался, Сеул сегодня, кажется, избежал проливных дождей, потому что небо чистое, хотя и немного бледное. Джисон пытается воспринять это как хороший знак. Однако в его груди всё ещё сидит то чувство беспокойства, как будто что-то сместилось между рёбрами и теперь упирается в них со всех сторон. Он делает музыку громче на пару децибел, пытаясь заглушить это чувство. Целую вечность он просто бродит куда глаза глядят. Раз уж он не идёт никуда конкретно, его темп спокойный и размеренный, что-то, что не заставляет его тело выходить за пределы его возможностей и не мешает ему спокойно дышать. Так он ходит по городу, бесцельно заворачивая на рандомные улицы. В какой-то момент он замечает, что вышел к реке Хан и просто идёт вдоль. Со своего места он видит десятки пар или групп друзей, которые вместе наслаждаются видом и хорошей погодой. Сердце сжимается от тоски. Когда его ноги, наконец, просят дать им передохнуть, Джисон находит тихое кафе для привала. Он заказывает лёгкий обед — что-то вроде грибного супа с хлебом, чтобы как-то перекрыть это обычными для него американо со льдом и чизкейк на десерт — и занимает столик в углу. Там он ещё немного смотрит YouTube, а затем работает над текстом песни, которую, по его мнению, мог бы включить в свой будущий микстейп. Это довольно продуктивный день. Несмотря на то, что его песня по мере написания становится всё более меланхоличной, он считает, что сделал правильный выбор, покинув квартиру сегодня. Именно тогда, когда он делает перерыв от написания песен, всё принимает неверный оборот, и Джисон начинает верить, что, возможно, он не надумывает себе, когда подозревает, что Феликс избегает его. Всё, что он делает, это заходит в инсту на этот раз, желая просто отвлечься от всего происходящего в голове. Вместо этого он нажимает на историю Хёнджина и видит там Феликса. В любой другой день это не было бы странным. Феликс и Хёнджин — друзья, поэтому для Хёнджина нет ничего необычного в том, чтобы заснять Феликса в своей истории. Что застаёт Джисона врасплох, так это то, как Феликс тасует колоду карт, сидя в кругу как минимум из двенадцати человек. Слишком много, чтобы быть не в настроении видеться с кем-то, хах. Это так глупо. Джисон знает, что это глупо. Феликс может иметь других друзей, может тусоваться с другими людьми, даже если Джисон в это время не рядом. У него никогда не было проблем с этим раньше, и он не собирается иметь их с этим сейчас. Джисон не владеет им. Но безнадёжность, которую он сдерживал всё это время, от вида Феликса в толпе других людей, хотя он сказал Джисону, что слишком выгорел для социального взаимодействия, становится тяжелой, как свинец, падая ему на плечи. Он сгибается под её тяжестью с прерывистым всхлипом. Джисон правда не знает, что происходит после этого. В один момент он сидит в кафе с недоеденным чизкейком перед собой и смотрит в телефон; в следующий он идёт к своей квартире будто в тумане, пока его охватывает знакомый холод. Он входит тихо. Бросает сумку рядом с тем местом, где снял туфли, и идёт на кухню, чтобы налить стакан воды из фильтра. Вода холодит его губы, смачивая его израненное горло. Привкус лепестков, которые он сегодня выкашлял, осадком лежит на его языке, а на зубах становится слегка металлическим. Он уже привык к этому, но сегодня этот привкус поражает его больше, чем обычно. Поморщившись, Джисон ставит стакан на стол, но немного промазывает и ставит его на самый край. И стакан падает на пол. Треск разносится по квартире. Стекло не разбивается, но на нём видно уродливую трещину, портящую весь вид. Вода, которая была внутри, выплеснулась Джисону на джинсы и собралась лужицей у его ног, пропитывая носки. И он взрывается слезами. Падает на пол, прижимаясь спиной к ящикам, обхватив колени руками, спрятав голову, и плачет. Плачет, потому что разбил стакан и пролил воду; плачет, потому что Феликс не хочет быть рядом с ним прямо сейчас, и он не знает почему; плачет, потому что он не хочет быть человеком, которому нужно, чтобы его парень всегда был рядом; плачет, потому что половину прошлой ночи он либо выкашливал лепестки цветов, либо пялился в потолок, не мог заснуть из-за антидепрессантов и ханахаки; плачет, потому что родители до сих пор с ним не разговаривают; плачет, потому что у него всё ещё эта депрессия даже спустя столько времени; плачет, потому что он плачет. Он плачет и плачет, и плачет, и он ненавидит это потому, что осознает, насколько всё это чертовски тупо, но от осознания этого он не прекращает чувствовать боль внутри. Он чувствует себя полусумасшедшим, сидя здесь рядом с треснутым стаканом и пролитой водой, рыдая, как будто завтра не наступит. Может быть, так и есть. Это не может быть чем-то, что делают нормальные, хорошо приспособленные люди. Почему он не может быть просто нормальным? Почему с ним обязательно должно быть что-то не так? Депрессия и ханахаки, испорченные отношения с родителями и парнем, который, может, не любит Джисона так сильно, как Джисон любит его, и хронические мигрени, и целый ряд других проблем, которых Джисон ещё не назвал. Он сам по себе такой большой ёбаный беспорядок, и всё, что он делает, это плачет из-за этого, потому что всё, что он может делать, это плакать. В конце концов он успокаивается. Вытирает щёки от слёз и, наконец, разворачивает своё тело, чтобы убрать беспорядок, который он устроил. После этого он снова проверяет историю Хёнджина и обнаруживает, что часть студентов, которые играли в карточные игры, теперь вышли за пиццей. Феликс с ними. Джисон смотрит на улыбку, которой Феликс улыбается Сынмину, как он отворачивается от камеры, пока они разговаривают, а затем выходит из приложения. Мгновение спустя он полностью выключает телефон и оставляет его на столе кухни. Он пока не хочет идти в свою спальню, поэтому вместо этого идёт в душ. Скидывает с себя всю одежду и заходит в кабинку, матовая дверь захлопывается за ним. Пара движений руки, и вода льётся ему на голову, пытаясь заглушить мысли. Это не особо удачно. Что раздражает в Плохих Днях Джисона, так это то, что они могут принимать две формы: иногда он просто чувствует пустоту внутри, оболочка его тела дрожит в холодных муках, а иногда он застревает в бесконечной петле гнусного шёпота. Сегодня это второй случай. Его мозг не затыкается из-за Феликса. Феликс, который прошлой ночью не захотел спать в комнате Джисона, хотя всегда хотел обнимать Джисона; Феликс, который не захотел видеть его сегодня, потому что у него было мало социальной энергии, но вместо этого ел пиццу с кучей других людей; Феликс, который соврал. Феликс, которого Джисон любит так сильно, что растит ради него цветы в своих лёгких. Боль вспыхивает в груди, обжигающе горячая и прожигающая будто бы кислотой до самых миндалин. Он стискивает зубы, надавливая ладонью на самое больное место, но это бесполезно. Внутри всё гноится и невыносимо болит, а потом начинается кашель, и его плечи судорогой вздрагивают с каждым вдохом. Этот приступ ещё более болезненный, чем вчерашний, поэтому Джисон наклоняется, сгибаясь в корпусе. Он бьёт себя в грудь расслабленным кулаком, надеясь, что это поможет. Не помогает. В конце концов, язык тонет в новой волне розовых лепестков, заполняющих его рот и вываливающихся наружу. Он выплевывает последнюю порцию, когда кашель наконец стихает, а затем медленно опускает своё тело, пока не садится на полу в душе, плитка холодит его обнаженную кожу. На несколько секунд он закрывает глаза, взяв короткую передышку. Здесь на полу шум воды намного громче, она стучит по полу, словно буря. Он находит в этом утешение. Он снова открывает глаза только для того, чтобы убрать лепестки в сторону слива. Именно это он и собирается сделать.... но лишь замирает на месте. Лепестки, которые он выкашливает, всегда такие: лепестки. Ярко-розовые, скользкие от слюны и, самое главное, рыхлые и разделённые. Большинство из них такие же и в этот раз. Однако на вершине кучки лежит, несомненно, половина цветка. Это невозможно перепутать с чем-то другим. Джисон видит золотой пестик и горсть рваных лепестков, всё ещё прикреплённых к нему, за милю. Красивый цветок. Или был бы таким, если бы не вырос из Джисона. Он снова начинает плакать, и его тело содрогается. Слёзы обжигают щёки, пекут к уголках глаз, вытекая. Как и на кухне, Джисон обнимает свои колени и плачет в них, прячась от всего мира, пока разваливается на куски. Потому что всего слишком много, но и как-то недостаточно. Потому что он не умеет делать ничего другого. В конце концов, он перестает плакать. После этого наступает стадия полного кризиса. Как только Джисон вытер второй поток слёз, он заметил, что слишком измотан, чтобы волноваться о вещах, из-за которых он расстраивался раньше. Полуживой цветок, который он выкашлял, тот факт, что Феликс не захотел его видеть этим утром, куча его проблем со здоровьем. У него просто нет на это сил. Вода продолжает лить ему на голову. Джисону нравится ощущать её на своей коже и то, как она пропитывает пряди его волос, приклеивая их к шее; как она стекает с его плеч, вниз по спине и по конечностям; звук, который она издает, когда падает на плитки. Это похоже на щит или, может быть, на объятия, скрывающие его от остального мира. Он не делает ни малейшего движения, чтобы выбраться из-под воды, довольствуясь тем, что она душит его, пока он теребит кулон цыплёнка на своей цепочке. Он лениво собирает лепестки, которые выкашлял, и перекатывает их между пальцами, отметив про себя их бархатистую текстуру. Затем он прилепливает их к своим ногам, всё ещё прижатым к груди, используя воду как клей. Отрывает по лепестку с половины цветка, чтобы они были такими же, как другие, приклеивает их к своей коже, пока они не стекают по обеим голеням, как какой-то причудливый узор. Зрелище неожиданно забавное. Джисон протягивает руку и разглаживает край одного лепестка, который то и дело подворачивается. Внезапно в ванной раздается будто выстрел из дробовика, когда дверь с грохотом открывается. Через несколько секунд дверь душа тоже отодвигается. Джисон поднимает голову и видит Феликса, тяжело дышащего, как будто он только что оббежал весь Сеул. Он в панике осматривает Джисона. — Ох, слава Богу, ты в порядке, — говорит он, задыхаясь. Он падает на колени, обнимая Джисона, не обращая внимания на брызги душа и то, как они впитываются в одежду. Сбитый с толку, Джисон не реагирует. — Я так волновался. Когда он отстраняется, чтобы снова взглянуть на лицо Джисона, то обнаруживает, что его лоб нахмурен. Тот тихо повторяет: — Волновался? — Твой телефон не принимал мои звонки, — объясняет Феликс. — И ты не открыл входную дверь. Я думал... я подумал, что, может быть, что-то случилось. Я сбегал на работу к Минхо-хёну, чтобы взять у него ключи на всякий случай. Оу. — Ничего не случилось, — говорит Джисон. — Я просто в душе. — Да, теперь я это знаю. Ты был здесь всё это время? Ты не ответил, когда я впервые подошёл к двери, и это было.... сорок минут назад или около того. Джисон пожимает плечами. Феликс моргает, не отвечая. Он говорит более спокойным тоном. — Я имею в виду, я полагаю, что да, раз ты ни на что не отвечал и твой телефон был отключён. Это не похоже на тебя, оставлять его мёртвым, когда вместо этого ты можешь смотреть National Geographic. Это потому, что он не умер. Уклончиво буркнув, Джисон поворачивается обратно к своим ногам и начинает отклеивать от них лепестки. Он чувствует, как Феликс в замешательстве смотрит на него. Тоже рассматривая лепестки. — Ты злишься на меня? — неуверенно спрашивает он. — Нет. — О, — говорит Феликс. Через мгновение он пытается снова, — Просто... ты кажешься мне немного не в себе. Что-то случилось? — Нет. Я просто принимаю душ. — О, — снова говорит он. — Я... тогда я оставлю тебя. Я буду в гостиной, если понадоблюсь. Опять же, Джисон не удосужился ответить словами. Он просто кивает, продолжая изучать свои ноги и отрывать с кожи розовые лоскуты. Сейчас у него нет сил вести разговор. И, если быть честным, он не понимает, почему Феликс здесь, если он не хотел видеть его сегодня утром. Феликс отстраняется, когда понимает, что не получит другого ответа, и выглядит встревоженным. Несмотря на это, он закрывает дверь душа, чтобы дать Джисону немного уединения, пока он заканчивает. Когда он уходит, Джисон не делает ничего, кроме как продолжает сидеть на том же месте ещё пять минут, его рука сжимает лепестки, пока они не сожмутся в один большой комок. Затем он, наконец, встаёт и выполняет оставшуюся часть своей процедуры принятия душа, нанося средства по уходу за волосами и оттирая кожу. Некоторое время спустя он выходит из своей спальни в чистой одежде и находит Феликса за барной стойкой, который ссутулившись ковыряется в телефоне. При звуке шагов Джисона он поднимает взгляд, тепло улыбаясь. — Привет, — говорит он. Он показывает на бумажный пакет рядом с ним. — Я принёс чизкейк. — Я сегодня уже ел чизкейк, — говорит Джисон. Улыбка Феликса дрогнула. Чувство вины просачивается сквозь апатию, охватившую Джисона. Его уши розовеют от этого, поэтому он отворачивается, запуская ложку под кран, а затем усаживается на стул напротив Феликса, подтягивая бумажный пакет к себе. Чизкейк выглядит здорово. Желудок Джисона урчит, когда он проглатывает печенье Oreo, лежащее сверху, заставляя Феликса тихонько смеяться. — Похоже, ты не против съесть больше, — дразнит он. И снова Джисон просто пожимает плечами. Должно быть, он делал это слишком много раз, потому что веселье Феликса снова сходит на нет, только на этот раз его напряжённые челюсти полны решимости, когда он уверено говорит: — Ладно, теперь серьёзно. Будь честен со мной. Ты злишься на меня или что? — С чего бы мне злиться на тебя? — спрашивает Джисон. — Я не знаю. Но то, как ты ведёшь себя, заставляет меня думать, что ты, вероятно, злишься. — Ну, я не злюсь, — говорит он. Потому что это не так. Он просто не хочет разбираться со всем этим прямо сейчас, не в конце этого трудного дня. — Я просто устал. Выгорел или типа того, — ну, может быть, он немного злится, потому что по какой-то причине его язык продолжает двигаться, и он тихо добавляет: — И выгорел на самом деле, я имею в виду. Не просто вру об этом. Феликс замирает, недоверчиво приоткрывая рот. — Это издевательство надо мной? — Нет. — Да. — Ну, это не так. Если ты так думаешь, то это твоя вина, а не моя. — Сони, — говорит он. Прозвище произносится гораздо менее ласково, чем обычно. Теперь это звучит очень твёрдо и плоско. — Я знаю, что ты сейчас не в лучшем настроении, и это нормально, ты не обязан быть всегда весёлым. Но не срывайся на мне. Это хуёво. — И правда, что за хуйня, когда ты говоришь мне, что не хочешь сегодня ни с кем видеться, а потом проводишь день с огромной группой людей, — огрызается Джисон. Хорошо, да. Он определенно злится. — Так что не веди себя так, будто я выхожу за рамки из-за того, что злюсь на то, что ты решил, что я достаточно хорош, чтобы снова быть рядом со мной. Глаза Феликса расширяются с еще большим недоверием. — Какого хрена? Ты серьёзно злишься из-за того, что я тусуюсь с людьми, которые не ты? — Нет, конечно, нет, — отмахивается Джисон. — Я злюсь, когда ты врёшь мне об этом. — Я не врал тебе- — Ты буквально написал, что не хочешь сегодня ни с кем видеться. А потом, когда я смотрел историю Хёнджина, вижу, как ты играешь в карты и идёшь за пиццей с кучей людей из общаги. Слушай, если ты не хотел сегодня со мной встречаться, то ничего страшного. Всё, что тебе нужно было сделать, это быть честным, а не врать. — Я не врал. — Да, ты врал- — Нет, — настаивает Феликс. — Я не собирался ни с кем сегодня куда-то идти. Хёнджин потащил меня в гостиную, хотя я не хотел идти. Ты знаешь, какой он, ему невозможно отказать, когда у него что-то в голове ёкает. Он не оставит в покое, что бы ему ни сказать. После того, как он вытащил меня на пиццу, я подумал, что раз уж я уже вышел, то мог бы увидеть и тебя, поэтому купил чизкейк и пришёл. Мне жаль, что это было неправильно, но я не вводил тебя в заблуждение, обещаю. Оу. Джисон колеблется. Смущение согревает затылок, особенно когда он вспоминает, как сильно плакал из-за всего этого. Даже тогда он знал, что глупо так сильно рыдать из-за чего-то такого незначительного, но воспоминание о том, как он свернулся калачиком возле кухонных ящиков в нескольких футах от них и истерически рыдал из-за всего чего только можно, раздражает его кожу. — Я просто... — он смотрит на свой чизкейк, не желая отпускать кость, в которую так сильно вгрызся. — Я чувствую, что в последнее время ты отдаляешься от меня. Сначала я этого не замечал, но... может быть, я слишком много придаю значения, но иногда правда кажется, что ты отстраняешься. И сегодняшний день не дал мне думать иначе. Феликс молчит. Учитывая то, как он быстро отрицал ложь, Джисон ожидает, что он бросится вперед с ещё одним протестом насчёт этого. Но когда он поднимает на него взгляд, то замечает, как его парень неуверенно кусает губу. Взгляд Феликса опускается, как только их глаза встречаются. — Я... — начинает он. Его зубы снова впиваются в губу, прежде чем он отпускает её и медленно признает, — Может быть... может быть, я немного отстранился. Оу. Признание ударяет в грудь Джисона, ещё больше смещая то, что уже было не на своём месте внутри него. Следующий вдох, который он делает, кажется более тяжёлым, чем обычно, лёгкие как на иголках. — Ох. Да, — ему снова становится холодно. — Почему? — Это не из-за тебя, — быстро говорит Феликс. — Или из-за того, как я к тебе отношусь. Я люблю тебя, это никогда не изменится. Просто... знаешь, твоя мама была права. В той ссоре, которая у вас с ней случилась. Джисон хмурится. Он не может вспомнить всего, что они с мамой говорили друг другу во время той ссоры, но одно он знает точно: она определенно была не права. Ни за что. Как Феликс мог думать, что она права? — Права насчёт чего? — О-.. обо мне. И того, что я делаю с тобой, — Феликс сглатывает. Всё ещё избегая смотреть Джисону в глаза, он моргает, и его радужки блестят, что делает их сияющими, как драгоценности. Его руки на столе сжимаются в маленькие кулачки. — Я... я убиваю тебя, Сони. Джисон в ужасе втягивает воздух. Покачав головой, он спешит успокоить его: — Нет, ты что. Конечно, нет, почему ты так говоришь? Феликс снова моргает. На этот раз блеск не задерживается в его глазах. Он стекает по его щекам, слёзы блестят поверх веснушек. Его нижняя губа искривляется, а затем начинает дрожать. Когда он говорит, его голос едва громче тихого шепота. — Нет, она... она права. Я да. Я чуть не убил тебя один раз и... и теперь я делаю это снова, и я не... я не знаю, что делать дальше. Твоя болезнь ухудшается, и это всё моя вина, я тот, кто сделал это с тобой... — Ты ничего не сделал, Ликс. — Нет, сделал. Я сделал. И я не знаю, что с нами будет дальше, потому что я не могу потерять тебя снова, но я не могу быть таким эгоистом и продолжать уничтожать те- — Ты меня не уничтожаешь, — перебивает Джисон. Его голос звучит резче, чем он намеревался, прерывая панические бормотания Феликса. Он тянется через стол, чтобы взять одну из рук Феликса обеими своими ладонями, поглаживая большими пальцами тыльную сторону его кулака. Слегка улыбнувшись, он говорит: — Послушай, я знаю, что сейчас всё кажется плохо, но скоро все наладится, хорошо? Мы будем в порядке. Но Феликса не успокоить. Он качает головой и выдыхает: — Ты умираешь, Сони. — Нет. — Да. Думаешь, я не заметил? Ты можешь пытаться скрывать это от меня, но я вижу, что ничего не становится лучше. Доктор Квон, наверное, уже настаивает на том, чтобы ты держался от меня подальше. Ты умрёшь, Сони. И я буду тем, кто убил тебя. Джисон решительно стискивает зубы. — Ты не знаешь, умру ли я. — А ты не знаешь, не умрёшь ли, — отвечает он. Они смотрят друг на друга, не желая отступать. Хрустальные слёзы всё ещё висят на ресницах Феликса, еще больше скатываясь и скользя по его щекам. Тем временем Джисону кажется, что он сам весь в слезах. Он сидит, забыв о чизкейке, сжимая руку Феликса, и не чувствует ничего, кроме жуткой собранности, охватившей его. — И что? — мягко говорит он. — Значит, ты хочешь расстаться со мной? — Нет, — говорит Феликс, отказ вырывается из него очередным всхлипом. Он шмыгает. — Я... я не знаю. Я хочу, чтобы ты был жив. — Это ничего не изменит, ты же знаешь. Я не могу заставить тебя остаться со мной, поэтому, если ты хочешь расстаться, я не буду тебя останавливать. Но я всё равно буду любить тебя в любом случае. Это не изменится в ближайшее время. Пожалуйста, не бросай меня, думает он в своей голове. Я не уверен, что смогу вынести это. — Я знаю, — говорит Феликс. Он вытирает лицо свободной рукой, пытаясь взять себя в руки. Кончик его носа розовый, как роза. — Аналогично со мной. Но, детка, мне так страшно. Я не хочу потерять тебя снова. Так не теряй. Пальцы Джисона переплетаются с пальцами Феликса, успокаивающе сжимая их. — Я прямо здесь, — говорит он, как будто это так просто. Может быть, в каком-то смысле, так оно и есть. Они не расстаются. Как бы Феликс ни был расстроен из-за будущего Джисона, они оба напуганы идеей держаться далеко друг от друга слишком долго. Они пытаются сделать это в последнюю неделю семестра после того, как Феликс говорит, что хочет посмотреть, окажет ли это положительное влияние на состояние Джисона. Не оказывает. И с точки зрения ханахаки, и его общего настроя, теперь, несомненно, более торжественного из-за своего рода мини-разрыва, который они взяли в их отношениях. В тот день, когда Феликс уезжает в Йонъин, Джисон не может не задержаться в его прощальном объятии, боясь того, что увеличение расстояния будет означать для них двоих. Феликс тоже не хочет уходить, сжимая его так сильно, словно хочет превратить Джисона в пыль, которую он смог бы вдохнуть, чтобы держать его рядом. Им требуется всего три дня скудного общения, чтобы сдаться. Феликс делает это первым. В четыре часа утра он ни с того ни с сего отправляет сообщение Джисону. я скучаю по тебе, читает он. Через несколько секунд следует ещё одно: и я люблю тебя. А затем, через несколько секунд после этого, последнее: больше, чем я, вероятно, должен. Джисон отвечает, что тоже любит его. Не проходит и минуты, как телефон гудит от звонка Феликса. После этого они перестают притворяться, что могут держаться на расстоянии друг от друга. Их непрерывный поток общения снова возобновляется. Они пишут о том, что происходит у них в течение дня, кидают друг другу ссылки на забавные посты, которые им попались где-то в сети, делают видеозвонки в ленивые дневные часы, когда им больше нечего делать; ещё больше сообщений, когда у них есть свободная минутка, звонки по ночам, когда Феликс не может уснуть. Иногда Джисон поёт, оставаясь как можно тише, чтобы не мешать Минхо в его комнате, и Феликс присоединился к нему, мило, но неуверенно. Иногда они заканчивают тем, что разговаривают и смеются так сильно, что Минхо всё равно просыпается и стучит в стену, крича Джисону, чтобы тот заткнулся. Летние каникулы длинные, а Йонъин находится более чем в двадцати милях от квартиры Джисона. К счастью, билеты на станцию Гихын и обратно не слишком дороги, поэтому они планируют встречаться пару дней в неделю. Во время первого визита Феликс едет в Сеул. Он, должно быть, очень скучал по Джисону во время их разлуки, потому что он буквально накидывается на него, как только они смотрят друг на друга, его рука постоянно висит на его плечах, его губы осыпают поцелуями случайные места на его лице, даже когда они на публике. Он поднимает настроение на несколько уровней, когда они, наконец, оказываются в спальне Джисона, чуть ли не поклоняясь его телу, когда он разбирает его по частям на простынях. — Детка, — бормочет он, целуя грудь Джисона открытым ртом. Он проводит языком вокруг одного из сосков и цепляет его зубами, а затем хихикает над всхлипом, который этим действием вырывает у Джисона. — Ты всегда так красиво звучишь для меня. Как я мог держаться подальше от тебя? — Н-не надо, — выдавливает Джисон. Он выгибается под прикосновениями Феликса, жаждая большего. — Не отстраняйся. Не... не оставляй меня. — Не буду, — он осыпает кожу Джисона новыми влажными и горячими поцелуями. — Моя милая детка. Мой прекрасный Сони. Весь мой, не так ли? Джисон отчаянно кивает. — Твой, твой. Весь твой. — Хм, и я тоже весь твой. Хочешь, я тебе покажу? Снова кивки, каждый пылче предыдущего. Феликс ухмыляется, лениво и довольно, а потом делает именно то, что обещал. В следующий раз они видятся, когда Джисон едет в Йонъин. Он нервничает на протяжении всей поездки, особенно потому, что на этот раз он будет ночевать в доме Феликса следующие несколько дней. Когда он входит в парадную дверь, этажом выше своей старой квартиры, и мама Феликса видит его, её руки машинально закрывают рот. Феликс уже заранее проинформировал своих родителей о ситуации — то есть обо всём, кроме инфекции — так что присутствие Джисона не стало для неё полной неожиданностью. Но это не мешает слезам навернуться на её глазах. — Ты стал выше, — говорит она, улыбаясь, как будто она опустошена этой новостью. — И у тебя сошёл тот детский жирок на лице. Джисон ёрзает, смущённый, но выдерживает собственную улыбку. — Не когда я ем. Это стирает с ее лица разбитое сердце. Она откидывает голову назад с сердечным смехом. — Всё ещё набиваешь полные щёки? — Так вкуснее. Она снова смеётся. И так идут летние каникулы. Джисон делит своё время между Феликсом и остальным миром, иногда ест фисташковое мороженое в "Кот с мороженным", а иногда зависает в игровых автоматах с Хёнджином, или ходит на корты для бадминтона с Сынмином, или пробует новые рестораны с Минхо. Общается со своим однокурсникам каждый раз, когда вспоминает о них, но эта болтовня очень поверхностна и в основном только о том, как проходят их каникулы. Ещё он много работает над своим микстейпом. В середине каникул родители, наконец, отказываются от своего молчаливого протеста и связываются с ним по телефону. Мама ломается первой, звоня Джисону, чтобы спросить, как у него дела. Она не упоминает Феликса, и Джисон поначалу тоже, привычно сжимая губы, прежде чем понимает, насколько это глупо. Теперь, когда он признался, что встречается с Феликсом, он больше не собирается обходить его в разговорах на цыпочках. Когда он впервые произносит имя Феликса, мамина насмешка звучит слишком уродливо и горько. Однако какие бы слова ни вертелись у неё на языке, они не произносятся. Извинения тоже не звучат — но Джисон этому не удивлен. Родители редко извиняются. Часть его испытывает искушение вернуться к своим обычным привычкам и игнорировать их, слишком измученный, чтобы вступать в дальнейшие ссоры с родителями. Остальная часть его ощетинивается тем, что мама думает, что может просто прийти в его жизнь, даже не произнеся слова "извини". У них и раньше были разногласия, так что ситуация не особо чужда, но эта ссора не была похожа на те, что были у них раньше. На этот раз мама была зла. В прошлом она была простой строптивой и упёртой, никогда не извинялась за свою позицию, даже если она была неправильной, но она никогда не была такой жестокой. То, что она позвонила ему, как будто ничего и не было, всё равно что удар по зубам. Так что он набрасывается. И спорит с ней. Раз, два. Три раза подряд. Спорит и со своим отцом каждый раз, когда тот звонит, но это не считается. Отец не тот, кто причинил ему боль, в отличие от матери. Он спорит, но это никогда никуда не приводит. В конце концов, ни один из них не отступит. Джисон никогда не расстанется с Феликсом, как она хочет, а его мать никогда не извинится, как этого хочет он, по крайней мере, не так многословно. Она спрашивает Джисона, хорошо ли он поел и как у него дела, начинает их разговоры с нежности, в которой она отказала ему в его квартире, но никогда не извиняется. И она снова набирает его номер, даже после того, как Джисон начинает с ней новую ссору, и он берёт трубку, даже если не должен, даже если он знает, что ждёт чего-то, что никогда не произойдет. Это глупо и токсично, но цикл продолжается до тех пор, пока они оба не выматываются настолько, что не могут больше вести эту войну. Даже если учесть неразбериху с родителями, эти летние каникулы складываются намного лучше, чем прошлые. Хотя у Джисона бывают дни хуже, чем другие, они не съедают его всю неделю. Его не заглатывают никакие чёрные дыры, он не погружается в омуты депрессии, неделями отказываясь вставать с постели. На самом деле, если бы не ханахаки, у него сейчас все было бы отлично. Болезнь — единственное, что становится хуже. Сейчас Джисон нередко выкашливает целые цветы, золотые пестики выплевываются вместе с розовыми лепестками, пыльца оседает на языке. Цветы сказываются на его горле намного резче, чем одиночные лепестки, царапая стенки, когда пробиваются наружу. Джисон каждый день проглатывает новую пачку обезболивающих леденцов. И ингалятором приходится пользоваться чаще. В эти моменты его разговор с Феликсом имеет тенденцию возвращаться к нему, воспроизводя воспоминание о том, как его парень задыхаясь плакал со словами "ты умираешь, Сони" на его кухне. Он не любит задерживаться на этом слишком долго, если это в его силах. Удивительно легко отделить его ухудшающееся здоровье и то, что это значит для его будущего, от того, как развиваются их с Феликсом отношения. У него просто нет времени беспокоиться о горстке лепестков, которые он выкашлял, когда на его груди висит кулон с цыплёнком, который напоминает ему о том, насколько истинны чувства Феликса к нему. Он был бы рад, если бы мог вечно игнорировать болезнь. К сожалению, у Ханахаки другие планы. Это происходит среди ночи. В последнее время у Джисона проблемы со сном, он не может спать больше нескольких часов подряд. У него всегда были проблемы с этим в какой-то степени, но недавнее изменение стало более заметным, что сделало его ещё более вялым, чем обычно. На этот раз он не заснул из-за кашля. Он почему-то просто не прекращается. Он пытается подавить его, заглушая звук подушкой. Летом Минхо становится всё более подозрительным к состоянию Джисона и продолжает подталкивать его к тому, чтобы снова провериться, так как этот кашель длится слишком долго, и он не верит, что за этим ничего не стоит. Джисон не хочет снова будить его из-за очередного приступа кашля. Только на этот раз кашель не утихнет. Джисон чувствует, как лепестки подскакивают к рту, прилипая к хлопку подушки, когда он вжимается в неё лицом. Он откатывается, чтобы перевести дух, поворачивая голову в сгиб локтя. Кашель не прекращается, как и поток лепестков, появляющихся снова и снова, пока рот не наполняется ими слишком быстро, чтобы успевать за ними, пока он не начинает отчаянно хватать кислород, не имея возможности нормально вдохнуть от того, сколько лепестков вылетело ему в рот, прилипая к зубам. Он садится и опорожняет рот, но это просто продолжается. Кашель сотрясает всё его тело, плечи сильно подпрыгивают, грудь сжимает болью. По спальне звенит эхо отвратительных звуков. Джисон начинает плакать, его глаза полны паники. Во рту что-то влажное и медное на вкус, среди кучи лепестков. В отчаянии он встаёт — что делать, он не совсем уверен, но в любом случае это неверный шаг. Голова начинает кружиться, а в ушах тут же раздаётся звенящий белый шум. Джисон невольно делает шаг вперёд, а затем падает на пол, вскрикивая. И всё равно он никак не может перестать кашлять. В этот момент он даже дышать не может, не может ничего, кроме как выпускать из лёгких поток бархатных лепесточков. Я умру сегодня, в панике думает он, пытаясь подняться. Это убьёт меня. Эта болезнь, блять, убьёт меня. Дверь распахивается. Минхо врывается в комнату, вопросительно выкрикивая его имя, одной рукой хлопая по выключателю света — а затем останавливается как вкопанный, как только видит Джисона. Джисона, который лежит на полу в окружении розовых анемон и лепестков, которые вырастил в своих лёгких. Джисона, чей рот и зубы вымазаны кровью, чьё лицо залито слезами. Джисона, который умирает, потому что больше не может дышать. — Х-хён, — удаётся ему выдавить. — Хён. Последнее, что он видит перед тем, как упасть в обморок — это ужас на лице Минхо.