Ты и я

Он не выигрывает. Даже второе место не занимает. Два первых места заняли студенты четвертого курса Композирования, которые, даже Джисон должен признать, создали прекрасные работы и заслужили свои награды. Как бы ни было больно это слышать, иногда другие люди просто лучше. Нет ничего постыдного в том, чтобы признать это. Однако Джисон получает бронзовую медаль, а ещё место на официальном веб-сайте K-Arts в ознаменование достижения и его песню в ротации на университетском радио, которую теперь могут слушать студенты. Судьи хвалят его за то, что он воплотил мелодичный, мирный характер своих текстов в музыку, а также за чистое сведение и продюсирование. Ещё хвалят его рэп, что удивляет Джисона, поскольку его собственный факультет не придавал этому особое значение. Пусть он и не выиграл победу, Джисон всё равно не может перестать улыбаться. Часть его, конечно, надеялась занять первое место, но он не может поверить, что занял третье место из всех, кто участвовал. Даже думать об этом кажется безумием. Как всегда, после этого они всей группой идут праздновать. Подпитываемый преданностью своих друзей, Джисон весь вечер довольно бодр, хотя он и немного грустит из-за того, что Феликс не с ними. Проклятые отношения на расстоянии. Одни сплошные неудобства. С другой стороны — звонок по FaceTime, когда Джисон возвращается в квартиру, чтобы наверстать упущенное. Звонок длится несколько часов, начиная с того, что Джисон слишком драматично открывает коробку и усмехается "удачи!" кексам, которые Феликс заказал в доставке для него, и заканчивая тем, что они вдвоём, свернувшись калачиком в своих кроватях, обнимают подушку с Пумбой и притворяются, что они хорошие замены друг друга. На этот раз Джисону удаётся быстро заснуть, образ сонного хмурого Феликса отпечатывается на его веках, когда он засыпает. Может, он и не выиграет соревнование, но Sunshine получает свой неожиданный всплеск популярности в кампусе, где люди на самом деле начинают слушать её из чистого интереса. Не то чтобы она становится вирусной — неважно, как сильно друзья любят дразнить Джисона тем, что теперь он большая шишка, — но студенты, с которыми он никогда не разговаривал раньше, начинают писать ему сообщения, просто чтобы похвалить песню и дать ему знать, насколько она хороша. Излишне говорить, что всё это невероятно сюрреалистично. Джисону кажется, что он спит. — О, это реально, детка, — однажды кричит Хёнджин. Несколько мгновений назад студентка корейского традиционного искусства остановилась в коридоре, чтобы поблагодарить Джисона за создание Sunshine, заявив, что песня очень её успокаивает во время срывов из-за подготовки к диплому. — Нам просто нужно найти идеального человека для продвижения, и она, наконец, завирусится по-настоящему, а потом вдруг ты знаменит и представляешь меня моему будущему мужу и партнёру по жизни Джинёну. Вот увидишь. — Точно, — невозмутимо отвечает Джисон. — Раз ты так говоришь. — Я так говорю! Отныне зови меня Хёнстрадамус. Джисон закатывает глаза, но улыбка на губах выдает его. Реакция на его песню может быть и неожиданна, но всё равно радует. Чёрт, даже отец звонит Джисону, чтобы похвалить Sunshine. Обычно единственный его интерес к учёбе Джисона — это оценки. За исключением этого раза, он всеми силами старается грубо признать, что Джисон проделал хорошую работу, говорит о своих любимых отрывках из песни и говорит, что гордится им. После этого Джисон был настолько шокирован, что ему пришлось купить себе американо со льдом, чтобы заставить свою нервную систему снова работать. К сожалению, пыл конкуренции не может поддерживать его вечно. Как по часам, приближается очередная сессия, и Джисон должен готовиться. Он тратит бóльшую часть своего времени на подготовку письменных работ или создание композиций для оценки профессорами. К счастью, все остальные находятся в том же положении, что и он, так что он не упускает ничего особенно важного, пока отсиживается в квартире с учебниками. Преимущество жизни в квартире вместо комнаты в общежитии заключается в том, что Джисону не нужно никуда уходить, чтобы учиться. Его спальня достаточно большая, чтобы вместить письменный стол, за которым можно сидеть, а когда это слишком надоедает, он может просто пристроить свою задницу на кухне и вместо этого работать там. Это куда лучше, чем драться за место в библиотеке или заставлять себя вести тихо в кабинете на территории кампуса. Здесь хорошо и уютно, он может одеваться во что ему только захочется, и не нужно беспокоиться о необходимости прятать лепестки, которые он постоянно выкашливает. Кроме того, он может вести себя немного более бешено, когда учёба уже просто доходит до крайности. Квартира побеждает по всем фронтам. Конечно, недостатком этого является то, что Джисон имеет привычку терять счёт времени. И забывает дышать свежим воздухом несколько дней подряд. Чёрт, он большую часть времени даже в окно не смотрит. Только с первым снегопадом в году он бросает своё затворничество. Этим утром он просыпается, чувствуя себя замёрзшим сильнее, чем когда-либо, даже несмотря на то, что он закутан в одеяло, как буррито на завтрак, и ещё более раздражителен из-за этого. То есть до тех пор, пока он не проверяет свои сообщения и не обнаруживает, как Сынмин кричит в чате о том, что пошёл снег. Все следы сна внезапно исчезают. Трудно оставаться верным учебникам, когда на улице лежит снег, в котором можно поиграть. В этот первый день почти все дурачатся, выбегая на улицу и забивая на учёбу. Даже Минхо решает взять утренний отгул, а это означает, что он имеет полное право отправиться вместе с Джисоном в общагу на Сокван-дон, чтобы сыграть в снежки с Хёнджином и Сынмином. Половина студентов, живущих там, также выползла на улицу за тем же самым, и они каким-то образом ввязываются в тотальную войнушку с более чем сорока людьми, каждый из которых бьётся до последнего. Создавшийся хаос — это самое весёлое, что когда-либо было в жизни Джисона. Даже несмотря на то, что из-за холода ему стало труднее дышать, даже несмотря на то, что он не может пробежать без перерыва дольше тридцати секунд. Джисон никогда не чувствовал себя более живым, чем в эти моменты. После того, как война снежками закончилась, он идёт в комнату Хёнджина и Сынмина, чтобы согреться, а Минхо уходит на работу. Джисон снимает мокрые носки, подставляя ноги к батарее. Жар обволакивает его ледяные пальцы безжалостными когтями, заставляя его вздрогнуть. Он не понимал, какой на самом деле холодный снег, пока не вернулся в помещение. — Было весело, — говорит Сынмин, распластавшись поперёк кровати в удовлетворённом изнеможении. — Я думаю, что мне правда нужен был этот перерыв. — Я тоже, — соглашается Джисон. — Я так долго пялился в свой ноут, что у меня от него начались приступы мигрени. Должен сказать, это не очень круто. — Да, звучит не особо приятно. Но знаешь что? Бить людей по задницам снежком. Это весело. Это всегда будет весело. — Моя задница всё ещё болит от этого, — жалуется Хёнджин. Теперь он массирует задницу, надувшись. — Я даже не вру, я почти уверен, что вы с Минхо-хёном избили меня до синяков. Если я спущу штаны, ты это обязательно увидишь. — Если ты спустишь штаны, я вызову полицию. — Говорит человек, который любит устраивать мне засаду, когда я в душе! При этом всё, что делает Сынмин, это смеётся. Слишком привыкший к их выходкам, Джисон тоже хихикает, а затем берёт в руки телефон, когда тот пиликает входящим сообщением. Он открывает его и видит фотографию Феликса: на ней тот стоит на пляже, указывая на море позади себя маленькой ручкой, и его губы приоткрыты, как будто в шоке. Его веснушки темнее, чем когда-либо, каждую видно так хорошо, и они кажутся ещё темнее, когда на него так ярко светит солнце, омывая его прекрасную медовую кожу тёплым сиянием. Сердце Джисона замирает. Он понятия не имеет, как ему повезло встречаться с кем-то вроде Феликса. — Я забыл, что времена года в Австралии меняются местами, — говорит он вслух, начиная печатать ответ, полный комплиментов. Может быть, здесь и выпал первый снег, как он показал Феликсу раннее, но на юге приближается разгар лета. — Там сейчас лето. — Это так странно, — говорит Хёнджин. — Представьте, что в декабре жарко. Это просто звучит неправильно. — Да, я не могу себе этого представить. Так странно. — Конечно, — соглашается Сынмин. — Я помню, как один ютубер из Австралии сказал, что проводит Рождество с семьёй на пляже, что, честно говоря, просто странно. Типа представьте себе барбекю на Рождество? Это самая австралийская вещь, которую я когда-либо слышал. Джисон смеётся. — Разве у тебя не будет песка в еде, если ты так сделаешь? — Может быть, им реально нравится эта характерная зернистость. Снова смеясь, Джисон отправляет Феликсу ещё одно сообщение, спрашивая, нравится ли ему, как австралийцу, посыпать еду песком. Почти сразу же Феликс отвечает, что половину времени он даже не возится с едой и просто вдыхает сырой песок. Минутой позже он присылает ещё одно фото, на этот раз с ладонью, полной песка, и с языком в опасной близости от неё. Его глаза блестят от смеха. Джисон любит его больше, чем есть слов во вселенной. — Кстати, об Австралии, — говорит Хёнджин, опуская одну ногу со своей кровати, чтобы ткнуть Джисона большим пальцем в плечо, — Ликс вернётся на зимние каникулы или останется там? — Э… — Джисон, нахмурившись, поднимает взгляд от телефона. — На самом деле я не знаю. Мы ещё не говорили об этом. Он тоже не думал об этом, по крайней мере, с точки зрения логики. С тех пор, как Феликс уехал, Джисон думал об этом каждую неделю, а иногда и день. Он мечтал о его возвращении, но на самом деле он даже не остановился, чтобы подумать, когда это на самом деле произойдёт или может произойти. Если Феликс тоже думал об этом, то тоже ничего не сказал. Теперь, когда Джисон задумался об этом, у него возникает гнетущее чувство, что Феликс не вернётся на зимние каникулы. Во всяком случае, не раньше Нового Года. Джисон, возможно, стабилизировался, но его состояние всё ещё довольно плохое. Он слаб, теряет сон и вес, каждое утро отхаркивает целые цветы. Он сомневается, что доктор Квон скажет, что можно вернуться, когда он всё ещё в таком состоянии, или что Феликс будет готов рискнуть, если что-то пойдёт не так, сделав это, несмотря ни на что. Оу. Его легкомысленное настроение начинает ускользать. Джисон прикусывает губу и теребит в пальцах свою цепочку, очерчивая подушечками очертания цыплёнка. Комок эмоций грозит вот-вот содрогнуть его кадык. — О, да, — говорит Хёнджин, явно не замечая этого, сидя на своей кровати. — Я спрошу Ликса позже, чтобы решить, куда отправлять его рождественский подарок. Джисон отводит мысли от опасного склона, по которому те медленно катятся. — С каких это пор ты даришь рождественские подарки? — он фыркает. — Или тратишь деньги на людей? — Эй! Неужели это так сложно представить? Я кормил тебя так много раз с тех пор, как мы встретились, что мог бы купить спортивную машину за те деньги, которые мне это стоило. — Ерунда какая-т... — Нет, не ерунда! — Да, ерунда! То, что ты время от времени покупаешь мне рамён, не означает, что ты вдруг стал моим папиком, братан. Это не так работает. Хёнджин недоверчиво вздыхает. — Когда это, блять, я говорил, что я твой папик? — кричит он достаточно громко, чтобы его услышал Феликс на том пляже в Австралии. — Всё, что я сказал, это то, что я покупал тебе еду раньше. Давай не будем делать вид, будто это что-то странное. — Одно и то же, — отмахивается Джисон. Как он и знал, это замечание заставило Хёнджина раздуться от возмущения, как лягушка-бык. Джисон начинает смеяться ещё до того, как тот успевает разразится на него тирадой, уже зная, что сейчас произойдёт. Краем глаза он замечает, как Сынмин держит телефон на груди, записывая надвигающуюся бурю. Верный себе, Хёнджин взрывается одним из своих характерно громких и длинных монологов, как если бы он был главным героем шекспировской комедии, страстно излагая дело, опровергающее обвинения против Джисона. К тому времени, когда он заканчивает, его лицо становится лососево-розовым. — Ты закончил? — спрашивает Джисон. — Никогда больше так не оскорбляй меня, — выдаёт Хёнджин так же драматично, как и остальная часть его речи. Затем он оседает, вытирая невидимую каплю пота со лба. — Да, закончил. — Хорошо. Драматизм Хёнджина больше не требует его внимания, так что Джисон возвращается к своему телефону, чтобы сообщить Феликсу, что песок выглядит аппетитно. Феликс уверяет его, что это не так. На это у Джисона нет ответа — он, вероятно, должен был догадаться, что Феликс попробует его на вкус. В конце концов, подозрения Джисона оправдались: Феликс не вернётся на зимние каникулы. Экзамены приходят и уходят, наступает конец семестра, и ни один самолет не привозит Феликса обратно из Сиднея просто потому, что тот не садится ни в один из них. Вместо этого его ноги твёрдо стоят в Австралии, где они могут быть уверены, что его близость не разожжёт болезнь, которая всё ещё сидит в лёгких Джисона. Джисон не будет отрицать: с этой новостью трудно смириться. В течение семестра было хоть что-то, что отвлекало его от глубокой тоски по Феликсу. Одногруппники, с которыми можно было тусоваться, друзья, которые постоянно рядом, занятия, на которые нужно ходить, сплетни, которые можно послушать. Теперь Сынмин и Хёнджин вернулись в Каннам, а не просто ушли побродить, и у Джисона стало больше часов, которые он должен убивать в одиночестве, поскольку Минхо занят своей взрослой жизнью на работе. Нет ничего, что могло бы его больше занять. Он даже подумывает о том, чтобы временно устроиться на работу на неполный день, чтобы хоть как-то предотвратить худшую часть своей апатии и, возможно, заработать немного денег, хотя на самом деле они ему не нужны, но розничная торговля — это другой вид ада, поэтому он так и не подает заявку на вакансию. Это ещё хуже, потому что он знает, что Феликса рядом с ним нет. Он не может просто сесть на поезд до Йонъина и съездить на один день; не может открыть входную дверь и увидеть, как Феликс стоит с другой стороны, готовый заключить Джисона в объятия. Джисон ничего не может сделать, кроме как довольствоваться теми обрывками Феликса, которые он получает по телефону. Не может ничего сделать, кроме как скучать по нему. Ханахаки не прекращается. Каждое утро Джисон просыпается после ночи беспокойного сна и бросает цветы в ведро у своей кровати. После того, как он собрал и выкинул всю партию, он идет в ванную прополоскать рот от привкуса. К тому времени, как пробивает полдень, он выкашливает ещё несколько лепестков, и каждый раз металлический привкус снова появляется на языке. Он чувствует болезнь под ладонью, когда надавливает на грудь, лепестки шевелятся под кожей. В этой области постоянно чувствуется пульсирующая боль. Он не знает, избавится ли от этого когда-нибудь. Эта мысль пугает. Если Ханахаки никогда не уйдёт, значит ли это, что он больше никогда не увидит Феликса? Что, если они останутся в таком положении на всю оставшуюся жизнь? Сейчас, когда учёба закончилась, Джисон с трудом выдерживает дистанцию ​​в их отношениях. Он не может смириться с мыслью о том, что придётся проходить через это годами. Эта болезнь должна исчезнуть. Её вообще не должно было быть. Врачи тоже не помогают. Его шлют на ещё один рентген, и результаты те же: Ханахаки стабильна, но всё равно вызывает беспокойства. Признаков регрессии или агрессии нет. Если не считать того, что врачи начали рассматривать хирургическое удаление — чего не хотят ни Джисон, ни больница — всё, что они могут сделать, это продолжать следить за болезнью. Он знает, что это не их вина, но всё равно не может не обижаться на них за это. Он сыт по горло и устал следить за этим. Он просто хочет, чтобы болезнь уже вышла из него. Вся ситуация более чем удручающая. Всякий раз, когда Джисону удаётся немного поспать, он просыпается, надеясь, что всё это ему только что приснилось. Приснилась эта ужасно реалистичная, запутанная жизнь, и он только что с трудом вырвался из истории, в которой он оказался в ловушке, и что, когда он проснётся, рядом будет спать Феликс, слегка похрапывая. Джисон приблизится к нему, коснётся ступнями ног Феликса и ткнется в щёку, наблюдая, как тот начинает сонно шевелиться, хмурясь. И когда Феликс, наконец, сдастся приставаниям Джисона, то медленно мило улыбнётся. Потом тихонько посмеётся, когда Джисон расскажет ему о кошмаре, который ему снился, потому что Джисон знает, что Феликс любит его слишком сильно, чтобы это было даже мыслимо? Разве он не знает, что ничего подобного никогда не могло произойти? Как бы он ни хотел, чтобы это было правдой, это никогда так не будет. Каждый раз, когда Джисон открывает глаза, он видит только пустую кровать и чувствует ещё один цветок, осевший на язык. Может быть, его друзья начинают чувствовать, что Джисону трудно, потому что вскоре после Рождества кажется, что кто-то из них всегда рядом. Или, может быть, это потому, что Феликс не спал на другой стороне их звонка в рождественскую ночь, хотя было далеко за пять утра, и Джисон ждал, пока всё, что он мог слышать, было его мягкое, ровное дыхание, прежде чем он, наконец, расплакался, дал волю слезам, что всё это время жгли глазами. Он всё равно пытался приглушать всхлипы настолько, насколько мог, зажимая рот ладонью. Всё это было слишком. Он так скучал по Феликсу. Ещё он скучал по тому, чтобы быть здоровым и нормальным. Конечно, до всего этого он никогда не был показателем нормальности и здоровья, но, по крайней мере, он не был живой клумбой. На прошлое Рождество он уже был болен, но тогда было легче. Он провёл весь день с Феликсом, нежась с ним на диване, пока они смотрели хреновые рождественские фильмы и обменивались подарками. В этом году им пришлось провести очередной звонок по телефону, пришлось воссоздать их киномарафон, одновременно смотря один и тот же фильм на их ноутбуках и притворяясь, что это хоть чуть-чуть похоже на реальность. Вот уже более четырёх месяцев Феликс, которого видит Джисон, — это всего лишь пиксели с изображением его лица, и он ненавидит это. Поэтому той ночью, когда он был уверен, что Феликс его не слышит, Джисон плакал в подушку, пока не погрузился в изнурённый сон, его глаза горели даже во сне. Он проснулся чуть позже, чувствуя себя так, будто его сбил грузовик, и уже перевернулся, чтобы кашлянуть в ведро возле своей кровати. Часы на телефоне показывали, что на этот раз он проспал чуть больше двух часов. Феликс ничего не сказал, когда они в следующий раз заговорили, но после той ночи Хёнджин и Сынмин стали постоянно появляться в квартире Джисона. Через день он открывает входную дверь, чтобы увидеть одного из них на другой стороне. Они таскают его по разным оживлённым местам, чтобы Джисон мог отвлечься или сидят с ним в квартире, заказывают еду и просто составляют ему компанию, пока он отдыхает. И они ни разу не жаловались на это. Они приезжают так часто, что Минхо начинает шутить о том, что с них тоже пора вытряхивать долю арендной платы. Джисон может сказать, что он на самом деле не это имел в виду. С тех пор, как Джисон потерял сознание, Минхо стал больше оставаться в квартире, беспокоясь о худшем, что может случиться, когда его нет рядом. Он старается не переходить грань между беспокойством и настойчивостью, помня об отвращении Джисона к этому, учитывая его историю с родителями, но Джисон всё равно может сказать, что ему нравится, когда кто-то рядом, когда Минхо не может быть. Как бы по-детски это ни было, Джисону это тоже нравится. Друзья рядом помогают ему. Часть Джисона стыдится того, что он так требует их внимания — наверняка у них есть дела поважнее? — но в то же время он жаден до этого. Каждый раз, когда он видит Хёнджина или Сынмина в дверях, его сердце готово петь. Тот факт, что они заботятся о нём настолько, что носятся по городу, чтобы быть рядом с ним, он не принимает как должное. Может быть, он не говорит так много слов, не желая усложнять ситуацию, но он любит их. Правда любит. Так проходят недели. Визиты начинают замедляться по мере приближения к февралю, становясь скорее размеренным потоком, а не бурным, но, к счастью, на Джисона больше не влияют дни, когда он один. Он всё ещё достаточно часто бывает со своими друзьями, чтобы не утонуть в своём одиночестве, когда их нет рядом, даже если он продолжает отчаянно скучать по Феликсу. Он даже ненадолго навещает своих родителей в день, когда его состояние не так плохо, а их отношения выходят на более спокойный уровень. Чудом ему удается выйти сухим из воды, выдавая свой кашель за простую зимнюю простуду, которая гуляет по Сеулу. Вот так проходят зимние каникулы Джисона. Не так хорошо, как в прошлом году, но и не так плохо, как могло бы быть, благодаря любви окружающих его людей. Он знает, что в День Святого Валентина у него, вероятно, будет ещё один спад, когда он не сможет провести его с Феликсом лично, но до этого ещё далеко, поэтому он старается не думать об этом. Кроме— Кроме того, что постоянно думая о своих проблемах, он забыл учесть одну вещь. Одна очень важная вещь. Зимний выпускной. Конкретнее, то, что и Феликс, и Сынмин заканчивают учёбу в феврале этого года. В конце концов, выпускные вечера для большинства людей случаются раз в жизни. Для Феликса, который усердно работал четыре года, чтобы получить диплом танцевального искусства, это не то, что он может просто пропустить, будто это ничего не значит. Во время разговора с Джисоном в начале февраля он даже сам подтверждает это: рейс из Сиднея в Инчхон забронирован на его имя в билете. Всего через неделю Ли Феликс, наконец, впервые за шесть месяцев вернется на корейскую землю. Он возвращается домой. На следующее утро после того, как Феликс возвращается в Йонъин, Джисон просыпается с пустым ртом от цветов. Прошло так много времени с тех пор, как он в последний раз просыпался без кашля, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он всё ещё не спит. Сбитый с толку, он садится и открывает фронтальную камеру на телефоне, чтобы осмотреть свой рот. Там ничего нет. Как странно. В его постели всё ещё есть лепестки, яркие кусочки розового бархата, которые теперь он собирает с абсолютным безразличием. Но цветов нет. Он чувствует их в своей груди, когда дышит, те шелестят при расширении лёгких и покалывают — но на этот раз они не двигаются и остаются спокойными. — Доброе утро, — весело говорит Минхо, когда Джисон выходит из спальни. Он как раз наливает себе чашку кофе, так как у него ещё есть время до работы. — Будешь? Джисон медленно подходит к нему, кивая. — Ага, давай. Честно говоря, кофеин ему не нужен. Теперь, когда он думает об этом, прошлой ночью он спал лучше всех ночей за последние месяцы. Тем не менее, привычка есть привычка, и утренняя чашка кофе — одна из худших, что есть у Джисона, поэтому он всё равно принимает кружку, которую наливает ему Минхо, обхватывая пальцами керамику в клеточку. — Итак, — говорит Минхо после нескольких минут спокойного молчания. Он внимательно изучает Джисона. — Как ты себя чувствуешь? Какие-нибудь обострения? Тот качает головой. Каждое движение медленное и сбивчивое в замешательстве. — Нет... на самом деле, чувствую обратное. Этим утром я не выкашлял ни одного цветка, хотя обычно выкашливаю минимум три или четыре. Я... я вообще не кашлял. Даже лепестков. — О, — Минхо моргает. — Это хорошие новости. — Ага. — Надеюсь, так будет и дальше, — добавляет он, хотя в его голосе всё ещё просачивается нотка сомнения. Джисон не может его винить — он тоже не ждёт, что это продлится долго. За исключением того, что это так. Джисон не кашляет ни разу за весь день. Ни когда Феликс пишет ему, и его сердце замирает от волнения, как только он видит его контакт на экране, ни когда Феликс присылает фотографию крошечного сердечка из пальцев, на заднем плане видна его спальня в Йонъине. Когда в тот вечер он звонит Джисону для их ежедневного телефонного звонка, у того не возникает желания надорвать себе лёгкие, независимо от того, насколько прекрасно голос Феликса заставляет Джисона чувствовать себя. Ханахаки всё ещё здесь. Просто... вроде как дремлет. Не желая питать надежд, Джисон отмахивается от этого как от счастливой случайности. В некоторые дни его состояние лучше, чем в другие. Сегодня, должно быть, необычайно спокойный случай. Но на следующий день всё то же самое. И на следующий день тоже. А в День Святого Валентина, когда они оба снова нарушают свой распорядок, чтобы отпраздновать это событие вместе — хотя и в разных городах — Джисон в полном порядке. Даже более чем хорошо. Он купается в, возможно, самом большом количестве любви, которое кто-либо в отношениях может когда-либо испытывать в день, посвященный только любви, и Ханахаки ни разу не вспыхивает. Ни тогда, когда он получает посылку с брауни, которые Феликс испёк для него, ни когда они оба выбирают кафе, чтобы посидеть раздельно друг от друга и притвориться, будто они на свидании, ни когда они говорят друг другу я люблю тебя, и обещают продолжать ещё очень долго. Ничего. Вообще. Абсолютно. Даже доктор Квон заметно сбит с толку, когда к нему заходит Джисон, чтобы узнать, как всё протекает. — Болезнь определенно всё ещё сидит в ваших легких, — в конце концов соглашается он, — но, возможно, она регрессирует. Хотя обычно это происходит более плавно. Перед тем, как лепестки вообще перестанут появляться, их количество постепенно уменьшается, и ваши дыхательные пути очищаются до тех пор, пока цветов не останется. Но у вас... это не то, как обычно всё происходит. Он кусает нижнюю губу, задумчиво переводя взгляд с Джисона на свои записи. Не имея возможности помочь ему прийти к правильному выводу — он не знает, как это работает, — Джисон сидит и ждёт, пока доктор заговорит. — Знаете что, я направлю вас на ещё один рентген, чтобы мы могли.... Джисон едва сдерживает стон. — Ещё один? Серьёзно? — Да, ещё один, — говорит доктор Квон, едва взглянув на него, пока возится со своим компьютером. — Рентген предоставит больше информации о состоянии ваших лёгких в настоящий момент и поможет определить, в какой фазе находится ханахаки. Я мало что могу сделать без актуальной картинки того, как это выглядит внутри. Когда я получу результаты, я дам вам знать, что, по моему мнению, происходит. — Так и что мне делать тем временем? — спрашивает Джисон. — Я имею в виду в отношении Феликса. В нём начинает расцветать лёгкая надежда. Если ханахаки перестала расти, как только Феликс вернулся из Сиднея, то, возможно, это означает, что она полностью исчезнет, ​​когда они снова увидятся. Ну, то есть нормально увидят друг друга лицом к лицу. — Я бы пока не стал с ним встречаться, — говорит доктор Квон. Эти слова сразу рушат все надежды. — По крайней мере, пока не придёт вердикт из больницы. Но есть шанс, что вы сможете это сделать, если всё будет выглядеть лучше, поскольку это будет стимулировать взаимность. Надежда возвращается. Джисон даже не удосуживается поправить его по поводу взаимности — о том, что она была всё это время, просто болезнь отказывалась её видеть — и нетерпеливо садится, не в силах сдержать то, как уголки его губ подпрыгивают в улыбке. Он снова увидит Феликса! Скоро. Очень скоро. Конечно, это ещё не подтверждено, но они не собираются игнорировать то, что состояние Джисона начало улучшаться только после того, как Феликс вернулся в страну. Возможно, отъезд поначалу пошёл ему на пользу, но с тех пор явно затягивает выздоровление. Сейчас у них должен быть точный ответ. Впервые за все визиты Джисон покидает клинику с чувством, будто он на седьмом небе. Ему требуется приложить все свои силы, чтобы не выложить Феликсу всё сразу. Несмотря на то, что прогнозы оптимистичны, он не хочет сглазить. На всякий случай. Однако, когда они созваниваются ночью, волнение, должно быть, слышится в голосе, потому что Феликс начинает смеяться над их разговором. — Что так подняло тебе настроение, а? Не может быть, чтобы ты был так взволнован видео на ютубе. — Прости, это не просто какое-то видео, — говорит Джисон, надевая обиду как куртку. — Это видеорепортаж, который ты никогда не видел. Он был отредактирован так мастерски, что я чувствовал, что мне нужно заплатить просто за то, чтобы посмотреть. Мои глаза были благословлены. — А теперь осторожнее, — поддразнивает Феликс. — Не давай своему агенту ФБР услышать это, иначе юутб начнёт взимать плату за просмотр всех их видео. — О, чёрт, да. Прости, хён-ним ФБРщик. Я не знаю, почему мужчина из Америки шпионит за моим телефоном, но я бы ни за что не стал платить за просмотр ютуба. Честно, я всё ещё бедный студент. Феликс смеётся, его смех громкий и тёплый. Сердце Джисона наполняется невыносимой любовью. И снова в его горле нет ничего, кроме воздуха. — Так лучше, — одобрительно говорит он. — Ага, — Джисон улыбается так широко, глядя в потолок своей спальни, что кажется, будто его щёки вот-вот треснут. — Лучше. Джисон пришёл к выводу, что, как правило, чем больше ты чего-то ждёшь, тем медленнее это что-то приходит. То же самое и с выпускной неделей. Теперь, когда Джисон ожидает её наступления больше, чем когда-либо, ему кажется, что он волочит ноги, хромая к ней, как умирающий доходяга. Если бы он мог, Джисон просто телепортнулся сразу к этому событию. К сожалению, он ещё не открыл в себе эту суперсилу. Поэтому он сидит на месте. Первая из двух церемоний, наконец, наступает во вторник. Поскольку они учатся на разных факультетах, Феликс и Сынмин выпускаются в разные дни, а церемония последнего запланирована раньше. В знаменательный день Джисон идёт в кампус, чтобы дождаться выхода Сынмина из церемониального зала. Каждому студенту разрешается пригласить до четырёх гостей на выпускную церемонию, и, поскольку Сынмин уже использовал три пригласительных места для своих родителей и старшей сестры, остальная часть их группы согласилась встретиться с ним на улице уже после, чтобы сфотографироваться. На данный момент здесь только Джисон и Минхо. Из-за пробок на дорогах Хёнджин и Феликс всё ещё в пути, хотя они заверили, что им ещё не долго. Пока идут минуты, Джисон пытается скрыть своё предвкушение. Даже если сегодняшний день особенный во многих отношениях, он не собирается делать это только ради себя. — Как думаешь, что чувствует Сынмин? — спрашивает он Минхо. — Нервный? Минхо пожимает плечами, как будто ему всё равно. — Не знаю. Надеюсь, он наложит в штаны, когда будет получать диплом на сцене. — Хён! — возмущенно шипит Джисон. Он шлёпает его с выговором. — Ты не можешь говорит это в его особенный день! — Надеюсь, что это будет большим. Большим и вонючим. Такой творог оставил бы французский мастиф. На это Джисон не может сдержать смех. — Ты ужасный, честное слово. Но да, как ты себя чувствовал перед церемонией в прошлом году? Тебе нужно было произнести речь, да? — Джисон уверен, что да. — Ага, — говорит Минхо, как будто это не имеет большого значения. Он снова пожимает плечами. — И я был в порядке. Я реально не переживаю из-за таких вещей, я просто делаю это. Вау. Джисон бы никогда так не смог. Он задаётся вопросом, каково это, жить так просто. Затем он переводит свои мысли в будущее и на собственную церемонию вручения дипломов. Он сомневается, что его попросят произнести речь, как Минхо, но он пройдёт через всё остальное, не так ли? Наденет причудливую шляпу и мантию, будет позировать на фоне книг с заученной улыбкой, пройдёт по сцене, чтобы пожать руку декану и получить свой диплом. Он не думает, что будет таким же спокойным. Зная себя, он точно будет сходить с ума, скажем, из-за того, что споткнётся на сцене перед всеми, опозорившись. Он надеется, что с Сынмином там всё в порядке. Он уверен, что так и будет — Сынмин может быть более дерзким, чем кажется, но он всё ещё разумный и собранный человек. Он бы никогда не споткнулся на сцене. Он слишком грациозен для этого. — Думай быстрее! — кричит кто-то. Это единственное предупреждение, которое они получают перед тем, как Хёнджин бросается им на спины, со смехом обнимая их за плечи. Он просовывает свою голову между их, улыбаясь от уха до уха. — Привет, друзьяшки, — говорит он таким тоном, как будто он вот-вот начнёт петь. — Скучали по мне? — Отпусти меня, пока я не приготовил твою руку на ужин, — говорит Минхо. Визжа, Хёнджин отшатывается. Теперь обе его руки лежат только на Джисоне. — Я должен был догадаться, что ты будешь беситься даже в такой день, хён. — Ты меня знаешь, — сухо говорит он. — Стабильность моё второе имя. Где Ликс? Я думал, он приедет с тобой? — Он будет секунд через тридцать. Я побежал вперёд, чтобы посмотреть, тут ли вы вообще. На эти слова Джисон оживляется. Он вырывается из хватки Хёнджина, встаёт со скамейки и смотрит в том направлении, откуда тот пришёл. Даже с такого расстояния Феликса трудно не заметить: его платиновый маллет, куртка-бомбер, который он надел для этого случая, улыбка, которая расползается по его лицу, как только он узнаёт Джисона. Джисон бесчисленное количество раз видел его на экране своего телефона за последние шесть месяцев, но теперь он уверен, что это было лишь жалкое подобие настоящего. В больнице сказали, что результаты его рентгеновского снимка показывают, что Ханахаки Джисона на данный момент находится в стазисе. Поскольку это было вызвано возвращением Феликса, взаимность кажется более чем вероятной, и врачи одобряют их встречи — но даже если бы это было не так, Джисон не думает, что его бы это волновало. Он бы всё равно побежал, чтобы увидеть Феликса. Он приземляется в руки Феликса с тихим "уф!", их груди сталкиваются. А затем они снова обнимаются, впервые за несколько месяцев, руки Феликса так крепко обнимают его, что Джисону кажется, что его вот-вот раздавят. Он так же пылко хватается за своего парня, утыкаясь носом во впадину на шее Феликса и зажмуривая глаза, вдыхая. Напряжение, о существовании которого он даже не подозревал, покидает его плечи. Они не говорят. Даже не здороваются. В течение нескольких минут они просто стоят и держатся друг за друга, как будто им всю жизнь не хватало этого. Джисону кажется, что он может заплакать. В конце концов, им приходится отстраниться, чтобы перевести дыхание, даже если совсем немного, потому что Феликсу не хочется отпускать его талию. Нежно улыбаясь, Джисон обхватывает руками его сердцевидное лицо, всё ещё сияющее после лета, проведенного в Сиднее. Щёки Феликса теплые под его ладонями. Всё в нём такое красивое и реальное. Не просто пиксели в телефоне Джисона, а кто-то, кто здесь, кто осязаем. — Привет, — шепчет Джисон. Ответная улыбка Феликса ослепляет. — Привет, — говорит он. — Так много времени прошло. Джисон фыркает, хотя часть его всё ещё хочет плакать. Он уверен, что это видно по его глазам — и видит Бог, это блестит и в глазах Феликса. Они прошли через это "так много времени". — Угу, — говорит он. — Но теперь ты здесь. Это всё, что имеет значение, верно? — Феликс кивает, и Джисон снова улыбается, на этот раз с оттенком стойкости. Он шепчет, — Хорошо. С этими словами он наклоняется и целует его. Феликс дрожит с головы до ног, прерывисто выдыхая в губы Джисона, прежде чем начинает отвечать, заново учась делать это. Любые сомнения по поводу нахождения на публике вылетают из головы Джисона; прямо сейчас его мало волнует, где они и насколько они бесстыдны. Всё, что его волнует, это руки в его волосах и мягкое дыхание сбоку от его носа, звук его сердцебиения, поющего о доме. Выпускная церемония Сынмина прошла без сучка и задоринки. К большому облегчению Джисона, он не спотыкается о середину сцены, а выходит из зала, сияя так широко, что даже Минхо не может не ответить тем же (хотя он яростно отрицает это, когда Сынмин злорадно указывает на это). Они делают кучу кучевскую фотографий — сначала Сынмина, потом Сынмина с его семьей, затем всей их компании, затем с каждым отдельно, затем его близких одногруппников. Фотки, фотки, фотки. Как его лучший друг и инстаграм-зависимый, Хёнджин берёт на себя инициативу, вкручивая своё тело в неудобные позы только для того, чтобы сделать идеальный снимок. К его чести, это окупается, потому что фотографии, которые видит Джисон, и правда потрясающие. Сынмин взял выпускную мантию в аренду на сорок восемь часов, поэтому все они возвращаются в квартиру его семьи с ним, всё ещё одетым в неё. В честь выпуска сына его родители устраивают небольшую вечеринку для семьи и близких друзей, поэтому они все приглашены. Честно говоря, Джисон ожидает, что это будет немного неловко, так как он никогда раньше не встречал большую семью Сынмина, но он находит их дружной компанией, поэтому довольно быстро избавляется от застенчивости, присоединяясь к празднованию. Вечеринка классная. Конечно, это совсем не похоже на выходки, к которым он привык в университете, но всё равно очень здорово. Есть немного алкоголя для всех, кто хочет — Хёнджин ходит с огромным бокалом вина, как будто он та самая тётя из пригорода, живущая в браке без любви — и много хорошей еды. Джисон проводит удивительно много времени, вместе с Феликсом развлекая бабушку Сынмина. Она оказывается неожиданно забавной компанией, хотя и в той резкой и бесстыдной манере, которая обычно свойственна пожилым женщинам. Когда уже ближе к ночи вечеринка, наконец, подходит к концу, родители Сынмина отправляют их по домам с полными коробками еды, чтобы они доедали это ещё следующие несколько дней. Феликс добавляет к этому тайный поцелуй на пороге, его пальцы нежно касаются лица Джисона. — Дай мне знать, когда вернёшься домой, хорошо? — бормочет он. Джисон кивает. — Да, конечно. Увидимся завтра. Выпускная церемония Феликса состоится на следующий день после обеда, поэтому он остается на ночь в Сеуле, а не возвращается в Йонъин. Джисон предложил свою кровать для ночлега, но Феликс рассудил, что им лучше действовать немного медленнее, так как сегодня только первый день, когда они снова увидели друг друга лично. Как бы ему ни хотелось аргументировать свою позицию, Джисону пришлось признать, что он прав. Так что, к сожалению, Феликс сегодня ночует у Сынмина. — Увидимся завтра, — подтверждает он, прижимаясь ещё одним быстрым поцелуем к губам Джисона. — Люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — говорит Джисон. Он отворачивается от двери, слегка подпрыгивая и сияя. Боже, как прекрасно иметь возможность сказать это без кома в горле. Когда Джисон просыпается следующим утром, это похоже на то, будто всё то же самое. Джисон вздыхает с облегчением, как только понимает, что проснулся и что его рот не набит анемонами. В складках простыней всё ещё есть несколько лепестков, но так было и последние пару недель, так что Джисон не беспокоится о них. Важно то, что вчерашняя встреча с глазу на глаз и тесный контакт не принесли никакого вреда. Инфекция не вспыхнула снова. Всё хорошо. В кои-то веки кажется, что всё идёт по плану — и не только потому, что Джисон уткнулся головой в песок и отказался читать знаки. Дела на самом деле налаживаются. Джисону кажется, что он парит рядом с луной от чистого счастья. Хорошее настроение сохраняется весь день. На этот раз он в церемониальном зале рядом с родителями Феликса, место с его именем зарезервировано специально для него. Сидеть с ними немного нервно, особенно потому, что Джисон — причина, по которой Феликсу пришлось провести полгода на другом конце земного шара, но если родители Феликса и обижаются на него за это, они этого не показывают. Они такие дружелюбные, что у него не остается другого выбора, кроме как сдаться. Как и у Сынмина, у Феликса нет речи, которую нужно запоминать и произносить, но, тем не менее, те несколько секунд, что он находится на сцене, захватывают. Когда его зовут, он идёт к декану уверенной походкой, его плечи расправлены, его волосы выглядят очень светлыми в свете прожектора. Он принимает диплом с почтительным поклоном, а затем выпрямляется, мило улыбаясь. Когда его глаза встречаются с глазами Джисона, они расширяются до его любимого вида, того, когда нос Феликса сморщивается, а на щеках появляются ямочки. Джисон невероятно гордится им. Конечно, он был здесь только для того, чтобы стать свидетелем последнего этапа пути Феликса в K-Arts, но он видел достаточно, чтобы понять, как усердно он работал для этого. Танцевальное исполнение — это отнюдь не легко. — Ты так хорошо справился, Ликси, — говорит он, заключая его в объятия, как только Феликсу удаётся вырваться из рук родителей. Джисон нежно целует его в висок и сжимает его талию. — Я чертовски горжусь тобой. Феликс так же сильно сжимает его в ответ. — Спасибо, Сони. И спасибо за то, что пришёл. — Не дури, конечно, я пришёл. Тебе придётся отбиваться от меня, чтобы держать меня подальше. За это Джисон получает целомудренный поцелуй в плечо. После церемонии проводится еще одна фотосессия, в ходе которой снова делаются сотни снимков. На многих из них Феликс один: держит букет цветов, купленный ему родителями, подбрасывает в воздух свою выпускную шляпу, улыбается, обхватив пальцами диплом. Список бесконечен. Как и те, где он со всеми остальными — его родителями, друзьями, Джисоном. Сынмин надел свою мантию второй день подряд, чтобы они как два выпускника могли вместе сфотографироваться, отметив свои достижения. Такими темпами у Джисона не останется места на телефоне. В то время как семья Сынмина устроила вечеринку в своем доме, родители Феликса отвели всех в модный ресторан, чтобы отпраздновать это событие, заявив, что счёт полностью на них, поэтому всё, что детям нужно делать, это сидеть сложа руки, расслабляться и получать удовольствие. Еда отличная. Еда, подаваемая в ресторане, безупречна — не зря она такая дорогая — и за столом продолжается беседа. Родители Феликса тёплые и интересные, поэтому очень легко найти грань между проявлением уважения к ним и комфортом, позволяющим шутить с ними. Минхо, в частности, очаровывает их так, как будто завтра не наступит. Джисон может сказать, что Феликс счастлив, что все, кто ему дорог, собраны в одном месте. Он почти сияет на протяжении всей трапезы, с его лица не сходит ангельская улыбка. Когда официанты приносят его индивидуально заказанный торт, он делает невозможное и улыбается ещё. Он розовеет, довольный. — Вот, — говорит он. Он щедро черпает кусок торта десертной ложкой и подносит ко рту Джисона, другой рукой зависая снизу, чтобы поймать любые крошки. — Попробуй, это вкусно. Жест слишком ласковый, чтобы так бесстыдно делать это перед родителями Феликса, но, похоже, его это не волнует. Румяный Джисон принимает ложку торта, а затем в знак одобрения показывает большой палец в воздух. — Очвкусно. Феликс снова улыбается и целует его в висок. — Говорил же. Кусочки торта разносятся по столу, чтобы каждый мог попробовать, завершая сытную трапезу небольшим количеством сладкого. К концу Джисон чувствует себя почти вялым от количества еды, которое он засунул в себя. Все остальные, кажется, находятся в похожем состоянии, глаза немного опущены, а болтовня постепенно сходит на нет. Они выходят из ресторана ближе к вечеру, не желая ничего, кроме как завалиться спать. — Увидимся завтра, — говорит отец Феликса, взъерошив ему волосы. — Постарайся сегодня вечером не чудить. — Это просто ночёвка, па, — он закатывает глаза, даже когда его губы довольно изгибаются вверх. — Мы собираемся надеть пижамы и смотреть ромкомы всю ночь. — Так и подумал, сынок. Несмотря на его явные сомнения, на самом деле это и был главный план на ночь. Некоторые студенты танцевального — ну, теперь уже выпускников — устраивают вечеринку, чтобы отпраздновать это событие, но они не планируют задерживаться на ней слишком долго. Феликс уже сказал, что предпочел бы провести ночь только с их группой друзей, так что после этого они все согласились заночевать в квартире Джисона и Минхо. Конечно, когда вечеринка реально начинается, этот план летит в окно. Джисон должен был этого ожидать. Хёнджин и вечеринки — это сочетание, которое живёт, как дом в огне, а Сынмин также празднует свой выпускной, и никто не может помешать ему окунуться в это с головой. В сочетании с тем фактом, что Минхо тоже идёт с ним, и почти все в квартире знают и помнят его, это означает, что они не уйдут минимум до полуночи. Джисону всё равно. Возможно, он не такой тусовщик, как его лучший друг, но невозможно не увлечься всем этим, особенно когда он видит, насколько притягателен Феликс, когда снова оказывается в гуще событий. С тех пор, как он закончил свой последний семестр за границей, Феликсу давно не доводилось видеть большинство людей здесь. Это означает, что, как только он входит, всегда находится кто-то, кто втягивает его в разговор или требует танца или объятий. Видеть то, как он впитывает их энергию и отдаёт её обратно, словно звёздный свет, согревает сердце Джисона. — Ого, — говорит Сынмин в какой-то момент, когда они вдвоём быстро встречаются на кухне. — Ты серьёзно? У тебя сейчас буквально сердечки в глазах. Я даже не знал, что так на самом деле может быть. Джисон отводит взгляд от того места, где он наблюдал за тем, как Феликс разговаривает с другом со своего курса, чтобы ударить Сынмина по руке. — Молчи. Ты просто завидуешь, потому что ты один. — Точно, — скорбно соглашается он, убирая бутылку пива от губ и облизывая их. — Я просто шучу, ты же знаешь. Я на самом деле очень рад за вас, ребят. Я знаю, что последние несколько месяцев были тяжёлыми. — Ага. Но теперь он вернулся, и дела идут лучше, так что... — Так что сезон сердечек в глазах открыт, — говорит он. Смеясь, Джисон снова шлепает его. Вечеринка ещё идёт полным ходом, когда они объявляют об окончании. Хёнджин не в том состоянии, чтобы продолжать, поэтому его нужно тащить на спине Минхо, пока он бормочет бессмысленные вещи ему на ухо, и уже далеко за полночь, так что это хороший повод закончить. Они возвращаются в квартиру, ночной воздух охлаждает их разгорячённую кожу, успокаивая. — Ты и хорёк можете занять мою комнату, — говорит Минхо, кивая Сынмину. — Я лягу на диван. Только убедись, что он не наблюёт и не захлебнётся до смерти в моей постели, это не предусмотрено нашим договором аренды. — Я хочу пойти на ярмарку, — бессмысленно бормочет Хёнджин. — Мне нравится вот так кататься, — он пытается сделать какой-то замысловатый жест рукой, но случайно бьёт по зубам Минхо. — Ой. Минхо делает глубокий вдох через нос. — Мне слишком мало платят за это дерьмо. — Тебе вообще за это не платят, — отмечает Джисон. — В яблочко. Когда Хёнджин и Сынмин занимают комнату Минхо, а Минхо укладывается на диване, Феликс остаётся с Джисоном. Он почти уверен, что первоначальный план состоял в том, чтобы их гости втиснулись в кровать Минхо — опять же, потому что Феликс не хотел испытывать их судьбу — но Джисон не жалуется на поворот событий. Как и Феликс, по-видимому, потому что он не может держать свои руки и губы подальше от Джисона всё время, пока они готовятся ко сну. Он всегда ласков после вечеринки, даже когда алкоголь уже давно выветрился из его организма, как сегодня вечером. Джисон — слабый, слабый человек, когда дело доходит до Феликса. Ещё учитывая фактор их разлуки, и у него нет никаких шансов. Он с готовностью опускается обратно на кровать, как только они заходят в его комнату, и никто не возражает, когда Феликс становится на колени по обе стороны от его бедёр и садится, чтобы поцеловать его. Боже, он скучал по этому. Конечно, он скучал по всему, что касается Феликса, но прямо сейчас Джисон остро осознаёт, как сильно он скучал по этому особенно. Рукам Феликса в его волосах и их губам, касающихся друг друга, его языку, беспорядочно скользящему по губам Джисона. Джисон обхватывает руками талию Феликса, сжимая его, в то же время, когда он двигается выше в поисках большего облегчения. — Сони, — шепчет Феликс. Его голос низкий от возбуждения, проникает глубоко в живот Джисона, зажигая всё изнутри. — Я так чертовски сильно скучал по тебе, детка. Ты не представляешь, как сильно я скучал по тебе. — Я тоже скучал по тебе, — бормочет он. — Боже, я так пиздецки скучал. Одежда легко снимается. Их руки повсюду, губы тоже. Как будто они оба полны решимости увидеть, являются ли тела друг друга такими же, какими они их помнили. Волосы Феликса теперь длиннее, они отросли настолько, что теперь скручиваются в короткий маллет на затылке. Даже в тусклом свете лампы его веснушки темнее и более выражены, чем когда Джисон видел их в последний раз; те, которые обычно остаются спрятанными большую часть времени, сгруппировались, украшая его тело, как узор из звёзд. Его кости стали немного острее, чуть более выражены. Его пальцы всё такие же нежные и маленькие. Феликс раскрывает его медленно, глядя на выражение лица Джисона так, будто не хочет упустить ни секунды. Ласкает так, что Джисон напрягается; впивает ногти в заднюю часть его бёдер, пока держит их, а губы Джисона приоткрыты, пока он прерывисто дышит. Он всегда был громким в такие моменты, как этот, стоны вырывались даже от самого лёгкого прикосновения, и Феликс поглощал их все, глаза его затуманились, как будто он мог делать это вечно. — Всё хорошо? — спрашивает он, когда снова вынимает пальцы под скулёж Джисона. Он слегка постукивает прямо под изгибом задницы своего парня, устраивая Джисона в нужное положение, а затем откидывается на подушки. — Ты уверен, что уже готов? — Сейчас самое лучшее время, — задыхаясь, говорит Джисон, закрыв глаза, когда головка члена Феликса проталкивается внутрь, он выдает: — Я просто хочу, чтобы ты был во мне сейчас. Руки Феликса опускаются на его бедра, прижимаясь сильнее каждым дюймом его тела, которое Джисон вбирает в себя. Джисон прикусывает губу, зажмуривая глаза. Блять. Блять, хорошо. Джисон не может поверить, что прожил полгода без этого. — Открой глаза, — тихо приказывает Феликс. Когда Джисон это делает, он обнаруживает, что Феликс уже внимательно изучает его, его глаза потемнели от возбуждения. — Держи их открытыми. Я хочу, чтобы ты смотрел на меня. В животе Джисона растекается ещё больше тепла. Он сжимается от интереса — что-то, что Феликс явно чувствует, если ухмылка, мелькающая на его лице, и то, как он дёргается внутри, говорят о чём-то. Джисон неуверенно сглатывает. Блять. — Хорошо, — шепчет он. Ухмылка возвращается, затем превращается во что-то более развратное. Руки Феликса перемещаются, направляя Джисона к его груди, а пальцы пробегают по бугоркам его сосков. — Не волнуйся. Я тоже буду следить за тобой. Мой хороший, чудесный Сони. — Господи Иисусе, — не может не выпалить Джисон. — Ты так чертовски великолепен. Это вызывает у него довольный смешок. — Да? — спрашивает Феликс. Он начинает двигать бёдрами вверх медленными мучительными толчками, его дыхание сбивается. — Поэтому ты всю ночь не мог оторвать от меня глаз? Весь... весь день, если быть честным. Джисон горит всем телом. Ему удается неуверенно кивнуть. — Хорошо. Мне нравится, когда ты смотришь на меня. Типа... будто ты никогда не можешь насытиться. Продолжай смотреть на меня, ладно, Сони? Ты должен продолжать смотреть на меня. — Всегда, — выдыхает Джисон в обещании. Он продолжает смотреть, даже когда его глаза начинают слезиться, потому что Феликс настойчиво держится заданного им медленного темпа, затягивая их спуск так долго, как только может. Даже когда Джисон соскальзывает и резко опускает бёдра навстречу его, всё, что он делает — это тихо стонет, а затем заставляет его оставаться на месте, постепенно преследуя их максимумы, шаг за шагом. В погоне за удовольствием Джисон весь вспотел и метался, кожа окрашивается в красный, словно под ней растекается кровоточащее пятно. Его дыхание хриплое и неровное. Губы в кровь искусаны от того, как сильно он прикусывал их, чтобы оставаться тихим. Джисону кажется, что он сойдет с ума, если они продолжат в том же духе. — Ликс. Ликси, пожалуйста. — Тсс, — бормочет он. Он кладет руку на поясницу Джисона. — Просто потерпи ещё немного, ладно? Мы почти у цели. Теперь даже у Феликса бёдра дрожат от усилий. Несмотря на его слова, его ритм становится более неряшливым, немного ускоряясь и балансируя на грани. Джисон впивается пальцами в грудь Феликса и помогает ему закончить, снова покачивая бёдрами. Он точно знает момент, когда Феликс сдаётся, потому что он садится и усаживает Джисона на себя, крепко его обнимая, целуя его шею и плечи, толкаясь вверх. В этот момент Джисон сдаётся и позволяет ему снова взять верх, слепо ища его губы, втягивая его в беспорядочный поцелуй. Напряжение нарастает с каждой секундой. Джисон чувствует, что он вот-вот лопнет, как резинка, в любую минуту, поэтому он нащупывает свой член и начинает быстро и ритмично надрачивать. Он ловит стоны Феликса своими губами в знак одобрения, когда тот понимает, что он делает. — Сони. Блять, Сони, я собираюсь... я собираюсь— блять. За долю секунды всё тело Феликса напрягается, и он прижимается к груди Джисона, когда кончает, низко и протяжно простонав в уголок губ Джисона. Джисон качает вверх и вниз, пока сам не переваливается через край, обессиленно падая. Когда они наконец успокаиваются, оба падают на подушки, задыхаясь и дрожа. — Ёбаный свет, — выдавливает Феликс через несколько минут. — Это было.... Чёрт, это было что-то другое. Джисон должен согласиться. — Вау, — говорит он. Феликс слабо смеётся, притягивая его ближе, чтобы небрежно поцеловать в щёку. — Ага. Вау. Отличное начало ночи. — Ты имеешь в виду, что это не всё? — с надеждой спрашивает Джисон, проводя рукой по позвоночнику Феликса. — Чёрт, да, это ещё не всё. Мы сделаем это снова, только дай мне отдышаться. На этот раз смеётся Джисон. Что ж, раз уж предложение поступило, то он был бы идиотом, если бы отказался от него. Он поворачивается, чтобы снова поймать губы Феликса, пока его собственные растягиваются в улыбке.