Ты и я

Перелет в Лос-Анджелес выматывает, и если бы у Джисона были хоть какие-то работающие мозговые клетки, он бы после этого долго-долго поспал в своём гостиничном номере. За исключением того, что он вроде как не может, потому что сегодня единственный день, когда тур Чанбина и тур X-KLASS пересекаются, а это означает, что это ещё и первый раз за несколько недель, когда Хёнджин и Джисон снова в одном городе. Завтра Хёнджин улетает дальше по Америке, так что, как бы Джисону ни хотелось пролежать без сознания в постели следующую неделю, он не может. Не может, если хочет увидеть своего лучшего друга, то есть. Оставив сумки в отеле, он направляется обратно на залитые солнцем улицы Лос-Анджелеса, пытаясь найти Starbucks, в котором Хёнджин занял место. До поездки в Сидней нахождение одному в незнакомом месте превратило бы его в тревожное нечто, но теперь Джисон профессионал в навигации по чужим ландшафтам. Кроме того, он слишком устал, чтобы стесняться. Он просто хочет найти Хёнджина до того, как у того сдохнет телефон, и Джисон больше не сможет связаться с ним, потому что его лучший друг оказался тупицей, который не ходит всегда и везде с портативкой. Дилетант. Оказывается, телефон Хенджина сдох ещё до того, как Джисон нашёл его, но всего на пару минут раньше. Это не мешает ему отреагировать как засранец, как только он замечает Джисона, роющегося в сумке в поисках зарядки, даже не поздоровавшись. — Я тоже рад тебя видеть, — говорит Джисон. — Могу сказать, что ты действительно скучал по мне. — Да, да, неважно, — отмахивается Хёнджин. Он достает контейнер с печеньем Феликса, бросает его на стол, а затем с торжествующим воплем хватает портативный зарядник. — Хан Джисон, ты спаситель. Что бы я без тебя делал? — Наверное, умер бы, — говорит он. Хёнджин не утруждает себя тем, чтобы поправить его, слишком занятый подключением проводов с довольным мычанием. Джисон наблюдает за ним, слабо улыбаясь. Приятно снова видеть Хёнджина. Джисон скучал по его громкой, чересчур драматичной заднице. Как и положено, разобравшись со своим телефоном, Хёнджин начинает рассказывать историю о том, как он, несколько других танцоров и пара самых старших участников X-KLASS тайком выбрались из отеля для ночной прогулки, в которой участвовали енот, два литра апельсиновой содовой и картонная фигура Элвиса на углу улицы. Это звучит как полная чушь, но воображение Хёнджина не настолько творческое, поэтому Джисон, несмотря ни на что, верит ему, смеясь вместе с ним. Пока он говорит, Хёнджин начинает машинально крутить контейнер на столе. Он открывает крышку и, когда видит печенье, крадёт одно, продолжая говорить на полном ходу. Только когда он запихивает его в рот, а пара крошек летят в стороны, он делает паузу, вздыхая. — Боже мой, откуда у тебя эти печенюхи? Они потрясающие! Сердце Джисона сжимается. Он думает о Феликсе в своём номере, о сожалении, вырезанном на тонких чертах его лица. Думает о поцелуе, который тот запечатлел на запястье Джисона, последнем прощальном подарке, которым он побаловал его, прежде чем отступить и попросить Джисона отпустить его. Сердце снова давит в груди. Он не упоминал Феликса ни с кем из своих друзей, когда говорил об Австралии. Он не хотел, чтобы они прочитали знаки в его словах и ещё больше людей присоединились к Чонину и Чану, дразня его по поводу его увлечения. Может быть, если бы он это сделал, то не попал бы сейчас в такую переделку. Когда Хенджин берёт ещё одно печенье с почти порнографическим стоном, отставив свой карамельный фраппе в сторону, Джисон решает положить на всё это и говорит правду. — Феликс испёк их мне. Хёнджин давится. Даже если бы Джисон не понял, кем на самом деле был Феликс, такая реакция выдала бы игру. Его лучший друг хватает его локоть, будто вот-вот умрёт, и бьёт себя кулаком в грудь, пока ему, наконец, не удается успокоиться. Джисон наблюдает за ним с лёгким смешком. Когда Хёнджин бросает свои попытки умереть, он спрашивает со слезящимися глазами: — Кто? — Феликс, — говорит Джисон, спокойный, как озеро в лесу тихим весенним утром. Под маской безразличия он снова начинает осознавать всю ту тоску, которая преследовала его с момента его последней ночи в Сиднее. Она расползается по нему, как болезнь. — Он друг Чанни-хёна и его сосед по квартире. — О, — говорит Хёнджин. Он всё ещё выглядит так, словно находится примерно в трёх секундах от того, чтобы закричать в лицо любому попавшемуся под руку человеку. — Эт-то мило. Какое интересное имя. Он тоже кореец? На это Джисон не может удержаться от смеха, немного раздражённого. — Хёнджин, всё в порядке. Я уже знаю. — Уже знаешь что? — Что Феликс — мой парень, — говорит он, прежде чем спохватывается. — Был, — поправляет он. — Был моим парнем. Он тот, кого я любил, когда у меня была Ханахаки в универе. Тебе не нужно притворяться, будто ты не знаешь, кто он такой. Хёнджин колеблется, разрываясь между желанием участвовать в фарсе или признать поражение. В конце концов, он выбирает последнее, сдаваясь. — Прости, — смущённо говорит он. — Это просто... я не думал, что он скажет тебе, кто он такой. Имей в виду, я вообще не думал, что ты встретишься с ним снова. Я имею в виду, часть меня действительно задавалась вопросом о шансах того, что это произойдёт, когда ты впервые упомянул, что летишь в Австралию, просто потому, что я знаю, что Феликс сейчас живёт в Сиднее. Но потом мы посмотрели на Naver, и там было сказано, что в Сиднее живёт больше пяти миллионов человек, поэтому мы решили, что вероятность того, что ты увидишь его снова, будет ничтожно мала. — Мы? — вторит Джисон, сводя брови вместе. Хёнджин виновато расправляет плечи. — Эм... да. Я, Сынминни и Минхо-хён. — Вы, ребята, говорили о том, что я собираюсь в Сидней? — Не волнуйся, мы не говорили ни хрена о тебе или что-то в этом роде. Всё было совсем не так. Просто, как только Минхо-хён услышал, что ты сказал "Сидней", он немного испугался того, что может случиться, поэтому спросил Сынмина, слышал ли он что-нибудь от Феликса в последнее время, так как он единственный, кто всё ещё поддерживает с ним контакт. Он хотел узнать, что у него на уме, понимаешь? Он бы сделал это сам, но Ликс разговаривает со мной и хёном только по особым случаям, таким как наши дни рождения. Честно говоря, я думаю, что он так много общается с Сынминни только потому, что Сынмин такой упрямый, но это всё равно больше, чем мы получаем от него. Джисон хмурится. — Подожди, что? Я думал, он раньше был частью компании? Я имею в виду, типа до того, как я появился на экране. Я знаю, что перестал с ним общаться по очевидным причинам, но я всегда предполагал, что вы всё ещё поддерживаете связь. — Сначала да, — говорит Хёнджин, — но я думаю, что Ликсу стало слишком трудно идти в ногу. Как только было подтверждено, что ты должным образом восстановился после операции, он как бы отдалился от всех. Имей в виду, он всегда был довольно дерьмовым собеседником по переписке, так что сначала я даже не замечал этого, но потом меня как осенило, что я не получал от него вестей месяцами. После этого всё так и не вернулось на круги своя, — он колеблется, а затем осторожно добавляет, — Честно говоря, я его не виню. Я думаю... Я думаю, ему просто действительно нужно было отдохнуть от Сеула. От Джисона. Это объяснение заставляет его чувствовать себя ещё хуже из-за последних двух недель. Он не может перестать прокручивать в своей голове то, что у них было. Как он продолжал настаивать на всё большем и большем, будучи не в состоянии объяснить почему, в то время как Феликс изо всех сил старался держать его на расстоянии. Боже, через что Джисон заставил его пройти? — Я удивлён, что он сказал тебе правду, — говорит Хёнджин, возвращаясь к своему фраппе. — Я имею в виду, кто он для тебя. Особенно с учётом того, что ты пробыл там всего пару недель, так что вряд ли он видел тебя больше одного или двух раз. Скорее, почти каждый день. Поскольку Джисон — бестактный придурок, он решает признаться: — Мы переспали. Хёнджин снова давится, на этот раз своим кофе. — Чего? — Я не хотел, — говорит Джисон, но опять же, это не так, разве нет? Он полностью отдавал себе отчёт в том, что делал в ночь вечеринки. Не совсем трезвый, конечно, но не настолько, чтобы у него не осталось никаких способностей к мышлению. — Я имею в виду, я хотел, но тогда я ещё не знал, что он мой бывший, я просто думал, что он друг Чани-хёна. А потом он очень паниковал, когда мы проснулись вместе в постели на следующее утро, и его вырвало в гостевом доме, а потом он избегал меня, пока не узнал, что я улетаю из Австралии, и тогда он испёк эти печенья, чтобы мне было что поесть в самолете. Ошеломлённый потоком информации, Хёнджин хлопает своим карамельным фраппе по столу. — Хан Джисон, — говорит он. — Объясни. Сейчас же. И Джисон объясняет. Он начинает с самого начала: с того дня, когда он столкнулся с Феликсом, выходя из студии Чана, и все его покупки полетели на пол. Рассказывает Хёнджину о том, как тот сразу же привлек его, и упоминает, как часто он ловил на себе взгляды Феликса, не только в тот первый день, но и в каждый последующий. Он рассказывает об их перепалке за ужином в ресторане и последовавшем за этим перемирием, а затем о том, как всё изменилось на вечеринке. Умалчивает о том, как они спали вместе, не упоминает, как сильно он хотел, чтобы Феликс остался на следующее утро, с пылающими щеками признаёт, что Феликс избегал его все оставшиеся дни. Рассказывает вплоть до то того, как вернул ему его цепочку в последнюю ночь в Сиднее. Наконец, он вспоминает их разговор в гостиничном номере: извинения, которые Феликс положил в контейнер с печеньем, как Джисон посмотрел на Феликса после того, как откусил печенье, и просто всё понял. Другой рецепт, те же руки. Ёнбок. — Он сказал мне только потому, что я уже сам понял это, — заключает он. — В противном случае, я думаю, он бы просто отпустил меня. Так же, как попросил и Джисона поступить с ним. Хёнджин не менее ошеломлён концом объяснения. Он таращится на Джисона несколько секунд с раскрытым ртом, не зная, что сказать. Затем он залпом допивает свой кофе, пока в чашке не остаётся лишь пенка сливок. — Я даже не знаю, что сказать, если честно, — беспомощно говорит он. Джисон усмехается без капли веселья. — Полагаю, здесь и нечего говорить, — старается быть осторожнее, чтобы не дать никакого намёка на свои чувства к Феликсу, какими бы странными и непонятными они ни были, но невозможно игнорировать то, как отчаяние сквозит в его словах. — Как есть. — Да, — говорит Хенджин. — Я думаю, что да. — Мне кажется неправильным оставлять всё так, — добавляет Джисон через мгновение. Возможно, он не готов признаться в своих чувствах, но он готов признать, что они есть. — Я чувствую, что у меня даже не было возможности что-либо обдумать, прежде чем мне пришлось сесть в самолёт и вернуться сюда. У нас не получилось нормально поговорить обо всём, чтобы получилось не так грубо, а мы не были такими эмоциональными. — Да, я понимаю. Это довольно тяжело принять. — Определённо. Я чувствую, что Феликс либо запаниковал, потому что я всё понял, либо он даже не собирался говорить об этом. И я понимаю, ему, должно быть, было неловко столкнуться лицом к лицу со своим бывшим, который даже не помнит, кто он такой. То есть, скорее не неловко , потому что я бы не так описал то, как он выглядел. Скорее, он был... расстроен? Типа того? Я не знаю, как это описать. — Разбит, — тихо добавляет Хёнджин. Джисон открывает рот, чтобы опровергнуть это предложение, но затем слово встаёт на место, как и всё остальное вокруг него. Разбит. Вот что это было за выражение, которое он не мог определить. Феликс смотрел на него так, словно это стоило ему последнего осколка сердца. — Да, — говорит Джисон, моргая. — Это... вот что это было. Разбит. Как это вообще возможно? В этом нет никакого смысла. Судя по всему, Феликс был хорошим парнем для Джисона. Просто не любил его. Так почему же он должен быть разбит из-за того, что произошло два с половиной года спустя их отношений? Расстроен — разумеется. Сожалел обо всём — почему бы и нет. Но разбит? Возражение мелькает на лице Хёнджина. Пальцы крепче сжимаются вокруг его пустой чашки, он медленно говорит: — Слушай, Сони... Мне не разрешалось ничего упоминать раньше, потому что был огромный шанс, что это может повлиять на твоё выздоровление, но... твоя болезнь была реально странной. Продолжительность, скорость роста, интенсивность рецидивов: всё это на самом деле было очень странно. Это не отвечает на вопрос Джисона. Что это и делает, то лишь вызывает новые. Джисон хмурится. — Что ты имеешь в виду? Как долго я болел? Хёнджин прикусывает губу, изучая его с заметным опасением. — Около полутора лет. Полтора года. Это тот же период времени, в течение которого он, по-видимому, встречался с Феликсом. Если это так, то Джисон либо заболел Ханахаки после того, как влюбился в своего нового парня в первые дни их отношений, либо он вступил в отношения с болезнью, уже цветущей в его лёгких. У него есть неприятное предчувствие относительно того, что из этого было на самом деле. — Он знал с самого начала, не так ли? — тихо спрашивает он. Хёнджин кивает. Подтверждение вызывает в груди острую боль. — Он встречался со мной только потому, что ему было жаль меня? — Нет. И это самая странная часть всего этого. С самого начала Феликс утверждал, что у него есть чувства к тебе. Ты не всегда верил ему, но в конце концов поверил. И я тоже. — Я не понимаю, что в этом такого странного. Может быть, у него были чувства ко мне, просто не такие сильные, как у меня к нему. Во всяком случае, я всегда предполагал, что это так. Хёнджин уже качает головой. — Я не говорю об обычных чувствах. Ты ему не просто нравился или казался ему симпатичным. Он любил тебя, Сони. Джисон бросает на него недоверчивый взгляд. Может быть, это Хёнджину нужно поспать, а не ему. Должно быть, это у него недостаток сна или ещё чего-нибудь, если вдруг забыл, что главное условие появления Ханахаки — невзаимная любовь. — Хёнджин, — медленно произносит Джисон. — Ты же знаешь, что Феликс не мог на самом деле любить меня, верно? Иначе бы я никогда и не заболел. — Я знаю, это звучит безумно, — говорит он. — Безумно и невозможно, и ты, наверное, думаешь, что я сошёл с ума. Я тоже сначала в это не поверил, как и ты. Я не знаю, когда ты передумал, но для меня в какой-то момент всё стало просто настолько очевидно, что Феликс говорил правду. Чёрт, Сони, он смотрел на тебя так, словно ты создал эту блядскую вселенную. В ту секунду, как ты оказался рядом с ним, всё уже было ясно. Он был потерян. Джисон помнит те пристальные взгляды, которые Феликс бросал на него в Сиднее. Помнит нежность в его лице, когда они переспали на той вечеринке. "Я хочу видеть тебя", — выдохнул он тогда, не отрывая взгляда. "Я хочу видеть твое лицо". Он не сводил глаз с Джисона всю оставшуюся ночь. Он прогоняет эти воспоминания прочь. Игнорирует, как его живот сжимается от желания даже сейчас. — Значит, он был хорошим актёром. — Не то чтобы хорошим. — Видимо, так и было, — говорит Джисон, и эти слова больше похожи на грубое рычание. Он не знает, почему этот разговор так выводит его из себя, но он больше не хочет это слушать. Ему вообще изначально не следовало ничего говорить. — Иначе бы я не сидел сейчас здесь с запасом воспоминаний в голове меньше, чем у грёбаного пятилетки. Хёнджин вздрагивает. Чувство вины разливается по венам Джисона при виде этого, но он сохраняет то же выражение лица и не отступает. Сердце бешено колотится под футболкой. Долгое время Хёнджин молчит. А затем он снова говорит, и его голос чуть громче шёпота: — Когда ты был в больнице в день операции, ты хотел написать несколько писем для некоторых людей. Ты был слишком слаб, чтобы сделать это самому, но ты не знал, выживешь ли, поэтому тебе нужно было кое-что сказать. Поэтому я написал их вместо тебя. Его слова заставляют Джисона сморщиться от дискомфорта. Он ничего не помнит о том дне. Напоминание об этом вызывает у него желание сейчас же оставить свой напиток, где он стоит, встать и убежать обратно в свой гостиничный номер. — Там было одно для твоего отца и одно для мамы, объясняющие, что произошло. Ты не говорил им о болезни и не звонил им перед операцией, потому что не хотел, чтобы они приезжали в Сеул и видели, в каком состоянии ты был. — Я уже знаю это, — говорит Джисон, резко цокнув языком. Его глаза начинают гореть. — Последнее было для Феликса. Ты хотел, чтобы он знал, что ты не винишь его в том, что происходит, и что тебе жаль, что всё так получилось. — Хёнджин, прекрати. Какой смысл говорить обо всём этом? Это ничего не изменит. — И ты сказал, что не было ни секунды, чтобы ты жалел об этом, — продолжает он, как будто Джисон только что ничего не говорил. Его глаза блестят в свете флуоресцирующих ламп. — Что встреча с ним была лучшим, что когда-либо происходило с тобой. Ты тогда сказал ему, что любишь его и, что бы ни случилось, ты знаешь, что он тоже любит тебя. Жжение в глазах становится всё сильнее. Джисон моргает, и слеза катится по его лицу, быстрая, как молния. Он вытирает её, а затем и следующую, которая бежит следом за первой. Он плачет. Почему он плачет? Он даже не помнит этого письма. Ничего из этого не помнит. — Я был глуп, — бросает он. — Глуп, наивен, и цеплялся за то, чего не было на самом деле. Выражение лица Хёнджина не что иное, как испуг. Жалость, сожаление и глубокая печаль, в которую он никогда раньше не посвящал Джисона, смешиваются в одно ужасное месиво, которое так нелепо размазывается по его лицу. Он протягивает руку. — Дай мне свой телефон. — Зачем? — спрашивает Джисон. — Затем, что мой помер, — твёрдо говорит он, — и я хочу тебе кое-что показать. Несколько мгновений Джисон думает отказать, упрямство покалывает в кончиках пальцев. Хёнджин ждёт, его рука всё ещё вытянута, а лицо выжидающее, так что в конце концов Джисон сдаётся. Он наблюдает, как Хёнджин возится в его телефоне. — Я знаю, что ты и так почти не пользуешься инстой, — говорит Хёнджин, постукивая большими пальцами по экрану, — но после твоей операции мы не могли рисковать. Каждый мой пост, в котором упоминался Феликс, был заархивирован, включая все те, что были на акке @lovehhj. Мне пришлось софтблокнуть его и там, на случай, если ты зайдёшь посмотреть, кто тот человек, который тоже фоловил меня. Джисон никогда даже не допускал мысли, что он сделает так. Он ошеломленно смотрит на Хёнджина, а затем молча принимает свой телефон обратно. Там открыт аккаунт @lovehhj, за исключением того, что Хёнджин вошёл в него, что делает архив доступным. Количество постов там просто космическое. Джисон видит лицо Феликса, выгравированное на таком большом количестве пиксельных квадратиков. — Посмотри это, — говорит Хёнджин. — Посмотри это и скажи мне, что я ошибаюсь. Сглотнув, Джисон нажимает на самый последний пост. Первые несколько фотографий в подборке — куча живых снимков: Сынмин, одетый во все выпускные регалии, которого Минхо с ехидной улыбочкой сталкивает со скамейки; чья-то задница, обращенная прямо в камеру, пока её владелец наклоняется, чтобы что-то поднять; Джисон, вгрызающийся в еду посреди ресторана, чья-то рука перекинутая через спинку его стула. То, что привлекает его внимание — это видео в конце. Оно было сделано в квартире, которую Джисон до сих пор делит с Минхо, все они столпились вокруг барной стойки посреди кухни. Оператор, должно быть, Сынмин, потому что Хёнджина видно в кадре, он жалобно стонет и обнимает Мина, в то время как Минхо смешивает протеиновый коктейль, ухмыляясь. А потом сбоку появляются Джисон и Феликс. Это всё равно что смотреть на двух незнакомцев. На видео Джисон намного худее, чем сейчас, его плечи узкие, а лицо измождённое; чуть больше, чем кожа и кости, если не считать небольшой округлости груди. Феликс с блондом. Ему идёт. Эти двое явно потерялись где-то в своём собственном мире. Джисон наливает молоко в кружку перед собой, в то время как Феликс обнимает его сзади, прижимаясь грудью к спине. Он утыкается носом в плечо Джисона, затем целует его, пока не достигает щеки, которую прикусывает, нежно и игриво. Джисон взвизгивает и шлепает его по тыльной стороне ладони. Они выглядят счастливыми. Он нажимает на другой пост. На этот раз фотография, на которой Джисон и Феликс смеются вместе. Они оба сияют так сильно, что их лица вот-вот треснут. Хёнджин подписал снимок как "пара солнышек". Дальше. Джисон изображает глубокий, скрипучий голос Феликса, в то время как его парень смеется рядом, его глаза выглядят почти как в мультиках, по форме сердечек. Дальше. Они крепко спят на чём-то вроде дивана в общей комнате танцевального корпуса K-Arts, сплетённые конечностями в объятиях друг друга, со слюной в уголках их приоткрытых ртов. Дальше. Щёки Джисона набиты едой, в то время как Феликс накладывает ещё в его тарелку, с полным нежности взглядом. Дальше. Дальше. Дальше. Так много фотографий. Так много видео. Джисону потребовались бы часы, чтобы просмотреть их все, но даже того, что он только что увидел, достаточно: если эти посты что-то значат, то Хёнджин говорит правду. Он никогда не видел, чтобы кто-то смотрел на кого-то с такой нежностью, как Феликс смотрел на него в прошлом. Он любил его. По какой-то странной иронии судьбы Феликс правда любил его. — Я не понимаю, — шепчет он, опуская телефон. Хёнджин отвечает с грустной улыбкой. — Я тоже. Но это правда. Он действительно любил тебя, Сони. Просто болезни было всё равно. Вот почему он вёл себя так в Сиднее. Не потому, что он чувствовал себя неловко рядом с тобой. Или плохо, или виновато, или потому что он не хотел, чтобы ты был рядом. Джисону кажется, что всё, что он знает — ложь. Он уже давно смирился с Ханахаки, смирился с тем фактом, что в его жизни всегда будут огромные пробелы, которые он не сможет заполнить, потому что они были вырезаны из него где-то в операционной. Было нелегко, но он смирился, потому что больше ничего не мог сделать. Он любил, а его парень — нет. Так что Джисону пришлось двигаться дальше. Он просто должен был. За исключением того, что теперь он знает, что всё было не так просто, как он всегда считал. Когда вообще что-то будет просто? Жизнь будто полна решимости сбивать Джисона с ног каждый раз, как только он почувствует, что ему стало слишком комфортно. В этом нет никакого смысла. Это даже не может быть возможно. Джисон ничего из этого не понимает, не знает, с чего начать, даже если попытается. И всё же часть его знает, что всё это правда. Феликс правда любил его так же сильно, как раньше любил его Джисон. Болезни просто было наплевать. Поэтому им пришлось разойтись. Тур — это здорово. Ох, а ещё утомительно. В него входит много поездок и ночёвок в незнакомых местах, тело жаждет горячей домашней еды и уюта. Джисону, Чанбину и остальной команде постоянно хочется спать по утрам, они слишком измотаны делами, заполняющими их графики, чтобы изображать что-либо, кроме вялости, которую они все чувствуют. Тем не менее, это здорово. Джисону нравится открывать концерты Чанбина. Нравится выходить с дерзкой ухмылкой под яркий свет прожекторов сцены, надев бейсболку на лицо, когда он смотрит на толпу, которая ждёт его. Большинство из них — поклонники корейского хип-хопа или HOTSAUCE в целом, поэтому они легко узнают его, визжа от восторга, когда его черты становятся чем-то знакомым. Они выкрикивают его имя ("Разъеби тут всё, J.ONE!" – кричит кто-то в Сиэтле), и он смеется в микрофон — а потом бац! Он полон решимости поднять шумиху в толпе, когда Чанбин в конце концов выйдет из-за кулис. Конечно, порой он забывает свои реплики, но он хорошо играет и берёт себя в руки, позже появляясь в своих социальных сетях с извинениями. — Этот вайб толпы, — говорит он однажды вечером между концертами, когда они с Чанбином ведут прямой эфир в инсте из их общего гостиничного номера. — Когда я слышу музыку и вижу, как взвинчены фанаты, меня настолько распирает их энтузиазмом, что я просто такой... "вау", и в голове становится пусто. — Ах, так ты теперь обвиняешь моих фанатов? — шутит Чанбин. Джисон с писком поворачивает к нему. — Хён! Ты же знаешь, что я не это имел в виду! — Бери на себя хоть какую-то ответственность, — внезапно заявляет тот сдавленным голосом, как у деда. И жестикулирует примерно так же, как дед. — Как ты можешь обвинять других людей в своих необдуманных действиях? Продолжай в том же духе, и ты не проживешь ничего, кроме пустой, бессмысленной жизни без каких-либо принципов. Неужели тебе совсем не стыдно? — Вау, это было глубоко. Это должно войти в твой следующий альбом, хён. — Да, но не ты. Джисон встаёт, как будто собирается уходить. — Хорошо, тогда я сам пойду. Так что да, туры — это здорово. Или, скорее, выступать на концертах — это здорово. Встречаться с фанатами и фотографироваться с ними — здорово. Знать, что ему каким-то образом удалось попасть на радар людей, живущих на другом конце света, чертовски удивительно. Джисону всегда нравилось создавать музыку, но делиться ею с людьми и исполнять её перед ними — это само по себе очень волнительно. После этого он, как правило, остаётся взбудораженным ещё несколько часов, чувствуя, что готов сорваться с места и сделать практически всё на свете. Иногда они командой идут выпить в какой-нибудь тихий, ничем не примечательный бар, который им удаётся найти. Иногда их с Чанбином одолевает тяга к фаст-фуду, поэтому они идут в ближайшую кафешку и наедаются до отвала. Или они возвращаются в отель и заканчивают день, так как у них есть расписание на следующий день — встреча с продюсерами, интервью или съёмки в журнале, поездки в другие города — и им нужно вставать уже через несколько часов. Ещё бывают случаи, когда Джисону приходится рано ложиться, потому что мигрень незаметно подкрадывалась к нему в течение всего вечера, хотя, к счастью, ему ещё не пришлось пропустить ни одного концерта. Независимо от того, что происходит, одно остается неизменным: он заканчивает вечер, просматривая архивные посты аккаунта @lovehhj. Он не выходил из учётной записи на своём телефоне, и, должно быть, у Хёнджина вылетело из головы сделать это, потому что теперь Джисон может видеть все скрытые посты. Все до единого, включая Феликса. Самая ранняя запись датирована шестилетней давностью, когда остальные только поступили в университет, и Хёнджин, в отличие от друзей, пошёл на другой факультет. Младшие хватают его щёки и показывают глупые жесты в камеру. Записи с Джисоном начинают всплывать через пару лет спустя, начиная с видео, на котором они впятером находятся в незнакомой квартире. Джисон и Феликс даже не рядом друг с другом, просто на одном снимке камеры. Несмотря ни на что, он не сводит глаз с Феликса, запоминая то, как изгибаются уголки его губ, когда он реагирует на шутку Сынмина, и то, как он отворачивает голову, чтобы скрыть это. Сердце сжимается от этого. Здесь так много постов, слишком много, чтобы сосчитать. Джисон листает их, каждый вечер всё новые, но есть несколько избранных, которые он готов вечно пересматривать. Видео на выпускном посте Феликса. Ещё один снимок, сделанный где-то на пляже, спрятан среди кучи снимков дорожной поездки, в которой Джисон однажды был, но больше не помнит. Фотография, на которой они вдвоём на автобусной остановке, дождь льёт им на головы, а Феликс держит щёки Джисона в своих ладонях и целует его в лоб. Так много постов. Так много воспоминаний, которых у Джисона больше нет. Он поглощает их, как человек на грани голодной смерти, жадно проглатывая всё до единого. Как будто он на самом деле чувствует голод. Он не может насытиться. Он никогда не сможет насытиться. Он знает, что такое поведение вредно для здоровья. Это навязчивая идея. Может быть, даже жутковато. И все же он по-прежнему ловит себя на том, что возвращается к этому аккаунту ночь за ночью, готовый лицом к лицу утонуть в прошлом. Трудно выразить словами, что он чувствует насчёт всего этого. Часть его чувствует, что он вторгается в жизнь незнакомца, неспособный связать что-либо из того, что он видит, с реальностью своей жизни, единственной жизни, которую знает эта версия Джисона. Другая его часть остро понимает, что всё, что он видит — это то, что он потерял, как только вышел из операционной годы назад. Как будто что-то в теле Джисона всегда знало, что что-то не совсем правильно, и наконец-то поняло, что это такое, что ему нужно найти снова. И вот что это: Джисон, Феликс и отношения, которые у них были. Эта любовь с размахом, который существует за пределами человеческого языка, которая наполняет каждую фотографию и видео, которые Джисон продолжает изучать. Он смотрит посты каждую ночь и тоскует по чему-то, что потерял много лет назад, с такой силой, что это причиняет физическую боль. Затем он думает о Феликсе, которого он встретил, о Феликсе, которого он знает. Его мягкие каштановые волосы и тёмные следы поцелуев солнца на его лице. Как нежно он смотрел на Джисона в ночь вечеринки и какими нежными были его губы, когда он касался ими запястья Джисона в последнюю ночь, когда они видели друг друга. Думает о цепочке, которую Феликс якобы никогда не снимает, и о честности в его словах, когда он сказал Джисону, что тот ему нравится. Он думает, и думает, и думает. Думает, хочет и листает бесчисленные посты в инстаграмме, как будто так он сможет снова воплотить всё это в реальность, если только достаточно постарается. Когда он в конце концов засыпает, ему снится мальчик с солнечными волосами. В середине тура по Северной Америке у них выпадает довольно большой разрыв между датами концертов. Отчасти это объясняется тем, что Чанбину нужен перерыв — концерты не совсем легки для организма. Ему нужно некоторое время, чтобы отдохнуть и восстановиться после нескольких часов постоянной работы, особенно учитывая, каким хриплым может быть рэп Чанбина. Другая причина, по которой они делают перерыв, заключается в том, что они в Нью-Йорке, а у HOTSAUCE RECORDS есть другой продюсер, с которым они хотят сотрудничать и, возможно, заманить его в Сеул. Кроме того, у них есть куча дел, впихнутых в их ежедневные расписания. Концерт вдобавок ко всему этому был бы просто бесчеловечной жестокостью. Продюсер из Нью-Йорка классный. Не такой крутой, каким был Чан, и Джисон не ладит с ним так же, как с Чаном, но он знает, что делает, и это впечатляет, несмотря ни на что. Зато продюсер ладит с Чанбином. Джисон тем временем хочет просто лечь спать. Он заставляет себя держаться до тех пор, пока идея уйти не начнёт казаться ему такой уж невежливой. Чанбин решает остаться, чтобы поработать ещё над какой-то музыкой, так что только Чонин с Джисоном возвращаются в отель, промолчав всю дорогу, так как усталость давит им на плечи. Джисон проскальзывает в свою комнату, пробормотав "спокойной ночи", и готовится ко сну. Он весь день хотел лечь в постель, но теперь, когда он наконец сделал это, он чувствует какую-то тревогу, чтобы уснуть. Вздыхая, он надевает наушники и включает плейлист в случайном порядке, пока ходит по комнате, надеясь таким образом измотать себя. Не помогает. Ни одна песня не звучит правильно. Всё слишком энергично, скрежещет по ушам, как гвозди по классной доске. Когда вместо этого он включает какое-нибудь спокойное R&B, это тоже звучит как-то не так. Он в отчаянии просматривает дюжину песен, пытаясь найти что-то, что даст его мозгу расслабиться. Взволнованный, он проводит языком по внутренней стороне щеки и борется с желанием швырнуть телефон через всю комнату. Он чувствует себя напряжённым, как тетива лука, готовым сорваться в любую секунду, но понятия не имеет почему. Понятия не имеет, чего он хочет. Он голоден? Всё из-за этого? Он не чувствует голода. Хотя теперь, когда он подумал об этом, он понимает, что прошло много времени с тех пор, как он в последний раз ел чизкейк. Может быть, у него просто ломка, и ему нужна ещё одна доза, чтобы снова почувствовать себя хорошо. Так что, несмотря на то, что Джисон одет явно в спальную одежду — неважно, он накинет поверх толстовку, а штаны не так уж уродливы, если не учитывать, что они пижамные — он засовывает ноги в кроссовки и тащится обратно из гостиничного номера. Он не утруждает себя написанием сообщения Чонину, чтобы сообщить ему, куда собирается, хотя, вероятно, стоило бы. Джисон не в настроении для какой-либо компании. Прямо по дороге от отеля, в котором они остановились, есть пекарня. Она всё ещё открыта, когда Джисон шаркающей походкой подходит к ней, за что чуть ли не шепчет "спасибо", и быстро входит в дверь, маленький колокольчик над которой звенит при этом. Усталого вида женщина приветствует его усталой улыбкой. Джисон отвечает ей тем же, глазами уже сканируя витрину в поисках того, за чем он пришёл. На витрине выставлено несколько ломтиков чизкейка, но по какой-то причине, когда Джисон открывает рот, он говорит: — Два брауни, пожалуйста. Женщина кивает и идёт к прилавку, чтобы положить выпечку в бумажный пакет. Джисон моргает, поражённый тем, что у него настолько плохо с английским. Однако он слишком смущён, чтобы исправиться, поэтому просто принимает пакет, который кассирша протягивает ему через прилавок, и расплачивается. Он выходит из пекарни, едва пошатываясь. По возвращении в гостиничный номер, прежнее беспокойство никуда не девается. Джисон садится на край своей кровати, бездумно теребя край одеяла. Пирожные лежат в бумажном пакете нетронутыми. Музыка в ушах так и не доставляет какого-то успокоения. Вздохнув ещё раз, Джисон разблокирует телефон, готовый снова нажать "пропустить", и в голове из ниоткуда появляется мысль. Пальцы словно сами набирают название песни в строке поиска ещё до того, он успевает осознать это. Секундой позже вступительные ноты "Everglow" Coldplay звучат в ушах — и что-то в груди Джисона наконец успокаивается. Вот оно. Вот эта песня, которую он всё никак не мог найти всё это время. Он не понимает, почему это вызывает непонятный зуд в мозгу, потому что он даже не слушает Coldplay, но как есть. Джисон увеличивает громкость до тех пор, пока песня не заполнит всю голову, не оставляя в ней ничего кроме себя. По мере того, как "Everglow" неторопливо продвигается вперёд, Джисон начинает думать, что, возможно, эта песня всё-таки была не таким уж правильным решением. Хоть она и успокоила бодрость в его костях, он чувствует себя, возможно, хуже с каждой фортепианной нотой, которая звучит в наушниках. Теперь становится грустно. Грустно и одиноко, как будто Джисон единственный человек, оставшийся во вселенной, как будто он маленькая пылинка, которую, давно позабытую, оставили гнить где-то в углу заброшенного бельевого шкафа. Это ощущение нарастает с каждой секундой, начинаясь глубоко где-то за грудиной, а затем расширяясь, образуя пульсирующую дыру, которая становится всё больше и жрёт его изнутри. Он чувствует, как это неуклонно поглощает его. Дерьмо. Дерьмо. Плохой день, не так ли? У него давно не было ничего такого, но невозможно отрицать, насколько знакома эта холодная пустота, как от неё Джисону хочется свернуться в клубок, как будто это может подавить чёрную дыру, которая продолжает крошить его на куски. Глаза наполняются слезами, и так он и делает, подтянув колени к груди и обхватив их руками, стараясь стать как можно меньше. И всё же это чувство продолжается. Растёт, как заросли сорняка, полные решимости уничтожить его. Он должен выключить песню. Лучше переключиться на что-то более оптимистичное и беззаботное, заставить себя танцевать под какие-то весёлые песни и попытаться повторить хореографию. Он не выключает. Медленная музыка продолжается на повторе, незнакомые слова превращаются в язык, который он узнаёт. И Джисону так, так грустно. Он тянется за брауни в безуспешной попытке отвлечься и сосредоточиться на чём-нибудь вкусном: не совсем чизкейке или фисташковом мороженом, но всё же достаточно вкусном. Вот только вкус брауни совсем не тот. Брауни замечательные, сладкие и сочные на языке, просто это не те, которые он хочет прямо сейчас, и по какой-то причине этого достаточно, чтобы стать последней каплей для Джисона. Он начинает плакать всерьёз, сгорбившись, с брауни, прилипшим к нёбу, и слезами, льющимся по щекам, и в нём так много печали, что он переполнен ею, готов задохнуться и утонуть в своей собственной грусти. Он даже не знает, почему он так себя чувствует. Почему он так сильно плачет из-за грёбаного брауни и песни Coldplay. Почему всё, о чём он может думать в этот момент, это то, как сильно он хочет, чтобы его сжали в руках так крепко, чтобы начало казаться, что вот-вот раздавят, как будто он бумажный; сжали достаточно крепко, чтобы удержать его в этом настоящем моменте и напомнить ему, что он настоящий. Он настоящий, его поддерживают, и с ним всё будет хорошо. Почему-то осознание того, что объятия никогда не придут, заставляет его плакать ещё больше. В конце концов, он так и засыпает. В наушниках, с горячими слезами, текущими из закрытых глаз, пока мысли вторят последним строкам песни. Грустный, одинокий и разбитый. На следующее утро Джисон просыпается с мыслью, которая уже крепко засела в его голове. Нет, не мысль. Факт. Факт, который он знает с глубоко укоренившейся уверенностью. На самом деле, три факта. Ликс любит Coldplay. Он печёт невероятно вкусные брауни. Он бы обнял меня, если бы был здесь, и ни за что бы меня не отпустил. В течение следующих нескольких дней Джисон понимает, что он помнит детали о Феликсе, которые он не должен был бы помнить. Не потому, что это опрометчиво или потому, что Феликс попросил Джисона отпустить его, а потому, что это не должно быть физически возможно. Случайные обрывки, которые он вспоминает — это не то, что он узнал о Феликсе, пока он был в Сиднее; это остатки того, что было до операции. Он не знал, что Феликс умеет печь, пока тот не появился в его номере отеля с контейнером, полным печенья, но по какой-то причине Джисон без сомнения знает, что его любимыми всегда были брауни. До этой недели он даже не слышал о "Everglow" Coldplay, но он просыпается, зная, что Феликс ищет утешения в этой песне каждый раз, когда не может уснуть. Светлые волосы и поцелуи на снегу, тихие телефонные разговоры глубокой ночью, медвежьи объятия от Ёнбок-TCL. Все те крошечные, кажущиеся незначительными обрывки информации, которые Джисон вспоминает, а потом понимает, что ему не следует знать об этом. Всё это не имеет смысла. Джисон просматривает это, чтобы подтвердить, и все факты налицо: хирургическое удаление Ханахаки удаляет ещё и всю память и знания о реципиенте симпатии. Это всего лишь цена, которую люди должны платить, чтобы остаться в живых. Так почему же Джисон помнит всё это? Как будто ему недостаточно помешательства на архивных постах, у него добавилось ещё и это. Он просто не может с этим разобраться. То, что происходит, не может быть возможным. Почти так же, как и Ханахаки в первую очередь, когда Феликс любил Джисона, как и он сам любил его. Как бы сильно это его ни смущало, каждый всплывающий факт сопровождается будто разрядом электричества. Если воспоминания Джисона каким-то образом возвращаются, то кто знает, что это может означать в дальнейшей перспективе. Смогут ли они с Феликсом восстановить свои отношения? Если Джисон объяснит, что происходит, тогда есть большая вероятность, что они могли бы. Феликс всё ещё любит его, Джисон понял это после того, как узнал все факты. И Джисон... что ж, как бы безумно это ни звучало, он думает, что тоже мог бы снова полюбить Феликса, если бы ему дали шанс. Это могло бы сработать. Это должно сработать. С другой стороны, Феликс попросил Джисона отпустить его. Конечно, это было в момент, когда они оба были переполнены эмоциями и плохо соображали, но Джисон помнит твёрдость, которая горела в его глазах, когда он отступил назад. Может быть, Феликс в конце концов не захочет ничего восстанавливать. Возможно, он слишком сильно пустил корни в Сиднее, чтобы уйти к человеку, который едва помнит, кто он такой, и то лишь по кусочкам воспоминаний. Эта дилемма вертится в голове несколько дней. Джисон честно прилагает усилия, чтобы не дать этому выйти из-под контроля. Это означает, что он позволяет себе по-настоящему задуматься о том, что происходит, только когда он один в своём номере, обычно ночью, когда он снова листает архивные записи, пытаясь увидеть, не пробудят ли они что-нибудь в его памяти. Днём он сосредотачивается на окружающих его людях. На Чонине и Чанбине, которые всегда рядом, чтобы занять его. Общается со своими друзьями в групповом чате и заверяет Минхо, что его не похитили никакие своенравные принцессы. На звонках маме и просьбах рассказать о том, на что похожа жизнь в Инчхоне. Это не всегда удаётся, потому что есть маленькая доля мозга, которая забита ситуацией, в которой он находится, независимо от того, как сильно Джисон пытается подавлять это. Но это означает, что он не теряется в этом полностью. Не забывает, что в жизни есть нечто большее, чем болезнь, которая однажды сломала его, и давняя любовь, которую он, возможно, просто хочет вернуть назад.