Хроники аска

Не секрет, что многое в поведении Фенриса остается загадкой даже для близких ему людей.И, в основном, друзья привыкли списывать некоторые странности хмурого эльфа на годы в рабстве и вынесенные оттуда извращенные привычки. Это все держали в памяти и делали вид что не замечали злобные взгляды на бочки с водой, излишнюю осторожность с тонкими верёвками, категорического неприятия рыбы в пищу ни в одной из её форм и ещё многих мелких заминок и придирок, которые Фенрис очень старался не демонстрировать. Но иногда случалось нечто такое, что вгоняло в ступор всех. Например, когда эльф с ещё больше хмурым видом чем обычно потирал недавний шрам на плече, но на логичное предложение Андерса осмотреть поврежденную кожу и излечить её, среагировал так, будто целитель хотел провести над ним кровавый ритуал. Недовольно зашипел, словно дикий ранений кот, ушёл в сторону и продолжил молча терпеть боль, все так же потирая плечо. В тот раз Андерс даже не стал ему ничего высказывать, лишь закатил глаза и отстал от нерадивого боевого товарища. Но так повторялось раз за разом, Фенрис никогда не просил и не позволял убрать даже самые большие и серьёзные шрамы. В какой-то момент рубцы стали немного оттенять ярко-белые лириумные татуировки у него под кожей, и его друзья решили, что таким нетривиальным образом эльф пытается сделать ненавистные метки менее заметными. Но дело было не совсем в этом. *** Данариус считал Фенриса красивой и одновременно устрашающей куклой. Куклой, которая должна вселять ужас во врагов и приносить удовольствие ему самому. В том числе и эстетическое. Каждый раз после того, как рукой Фенриса проливалась кровь по приказу хозяина, Данариус с очевидной брезгливостью рассматривал его обнаженное тело чуть ли не под лупой. — Нет, так не пойдёт. Это недопустимо, — рассуждал магистр, восседая в мягком кресле напротив сжавшегося от его слов эльфа. Фенрис прекрасно знал, что последует за этим вердиктом, и это заставляло его содрогаться. А от Данариуса не мог укрыться страх раба. — Ну-ну, Волчонок, я знаю, не надо так дрожать, — притворно сочувствующе вздохнул мужчина, протягивая руку и проводя холодными пальцами по большой, едва затянувшейся ране на животе. — Ты ведь и сам прекрасно понимаешь, что я не люблю доставлять тебе подобные неудобства, но вот это, — он слегка надавил на рубец, заставив Фенриса закусить губу, — это нужно убрать. Иди к лекарю немедленно. И не смей показываться мне на глаза, пока он не вернёт тебе достойный вид. Едва ли в этой речи была хоть капли искренности. Ещё тогда Фенрис прекрасно знал, что Данариус любит смотреть на чужие страдания. А на боль своей любимой игрушки – особенно. А ещё он не терпит любых изъянов на теле лириумного раба. И магистр нашёл отличный способ сочетать эти две свои мании. Фенрис понятия не имел, действительно ли удаление шрамов так болезненно само по себе или по нервам нещадно колотил потревоженный магией лириум в его коже. А может, Данариус специально давал указания лекарям сделать этот процесс как можно менее терпимым, чтобы… Чтобы что? Полюбоваться? Фенрис не знал этого наверняка, но всегда чувствовал, что Данариус находился где-то в лазарете, пока его любимый раб корчился от исцеляющих мук на кушетке и изо всех сил пытался не закричать. Наверняка, хотел потешить своё садистское нутро в предвкушении плотского удовольствия. Ведь нетрудно догадаться, что происходило первым делом после того как Фенриса «чинили». И лежа на этой кушетке, чувствуя, как кожу секунда за секундой пронзает болью магия словно острыми иглами, Фенрис понимал, что это не конец. Что когда на его животе не останется и следа от клейма недавней бойни, Данариус поставит ему новое. Новые. Невидимые, но ещё более мучительные. Которые не излечишь магией и даже не снимешь вместе с кожей. А потом всё это повторится снова. Раз за разом. И, казалось, пытка никогда не кончится… *** Но она кончилась. И теперь, когда Фенрис волен сам распоряжаться своим телом и своей жизнью, он никому не позволяет притрагиваться к своим "несовершенствам". Смотрит на них, как на награды за доблесть. Пусть их много, и они уродливы. Зато никто и никогда больше не заставит его лечь на каменную кушетку. Пусть болят по ночам и ноют при резких движениях. Пусть напоминают о себе каждый день. Потому что так Фенрис никогда не забудет, что он свободен, и что произойдет, если он свою свободу утратит.