Хроники аска

Интересный в этот раз выдался вечер. Фенрис всегда был рад принять у себя Хоук, покуда не был прижат к полу лириумной болью и несколькими бутылками вина. Но сегодня он почувствовал неладное, едва встретив ее на пороге дома. Хоук редко бывала такой задумчивой и почти печальной, когда приходила к нему по вечерам. Особенно, когда приносила с собой домашнюю кружку и надежду опустошить алкогольные запасы Данариуса. Да и, честности ради, вообще редко вела столь тихо. Половину вечера они просидели чуть ли не в полной тишине, нарушаемой лишь редкими звуками льющегося вина и потрескиванием свежих поленьев в камине. Фенрис долго не решался спрашивать о причине внезапного обета молчания, мысленно перебирая в голове все возможные варианты: от очередной занозы у Лэсси в лапе до внезапной и тяжелой смерти кого-то из их общих боевых товарищей. Он пошел даже по памятным скорбным датам вроде дня смерти матери, отца или сестры, но нет — все они определенно не подходили под сегодняшний день. Да и не было у Фенриса привычки забывать о столь важных для чуть ли не единственной подруги вещах. — Хоук, в чем дело? — спросил он наконец, когда мысленные изыскания нисколько не приблизили его к желаемому результату. — А? Ты о чем? — О том, что сегодня стены моего дома непривычно не трясутся от твоего громкого голоса, — доложил Фенрис, спрятав невольную улыбку за кружкой. — Это, знаешь ли, начинает меня беспокоить. Мимолетная ухмылка Хоук напрягла его еще больше. Она обычно так реагировала на любое категоричное высказывание Себастьяна в пользу Церкви, лишь бы не начать с ним спорить у всех на глазах. Но оных за собой Фенрис не замечал, во всяком случае, за последние пару недель точно. — Я вообще хотела кое-что спросить у тебя, — отмерла она наконец. — Спрашивай. — Уверен? Ты обычно… о таком отмалчиваешься. — Если этот вопрос настолько для тебя важен, что ты думаешь о нем весь вечер, то я отвечу на него. Фенрис даже немного напрягся, вновь услышав в ответ лишь молчание. Вдруг ему подумалось, что, наверное, он выглядит абсолютно так же, когда сам размышляет над целесообразностью открытия еще одной своей «тайны». Возможно, ему стоило об этом подумать. — Что ты чувствовал, когда Данариус оставил тебя на Сегероне? Фенрис даже подивился собственной реакции на эти слова. Точнее, ее отсутствию. Злость не ударила в голову, желание резко сменить тему в этот раз где-то затерялось, а вполне логичная печаль вообще решила не появляться. Ощущение спокойствия после подобных вопросов было для Фенриса абсолютно новым. И все же приятным. — Ничего. Я ничего не чувствовал, — ответил он, вероятно, и сам только сейчас в полной мере это осознав. Он с трудом сдержал едва заметную улыбку — после его ответа лицо Хоук сменило, наверное, три выражения за несколько секунд: от старательно скрытого стыда до ничем не прикрытой озадаченности. Фенрис вообще не знал ни одного другого человека с такой выразительной мимикой, как у нее. — Что значит «ничего»? — То и значит, — Фенрис пожал плечами. — Но он ведь буквально бросил тебя умирать! — всплеснула руками магесса. — Как ты мог ничего не чувствовать? Это была практически верная смерть! Ты же это понимал? Фенрис уже интуитивно понял, что дело тут, кажется, его тяжелой историей жизни не ограничивается. — Конечно понимал. — Но ни отчаяния, ни даже страха…? — Ничего, Хоук, — со вздохом повторил Фенрис. — Ты… Тебе не понять в полной мере, что это такое. И не подумай, что я ставлю тебе это в упрек. Страх и отчаяние рождаются у свободных людей от осознания, что ничего нельзя сделать. Им это чувство малознакомо. Для рабов оно – норма, вполне привычная вещь. Если хозяин уготовил тебе смерть, то ты умрешь, другого не может быть и не будет. Лишь побыв некоторое время с воинами Тумана я смог понять, что у меня есть возможность сделать хоть какой-то выбор, попытаться выжить самостоятельно. И вот тогда мне стало страшно… Фенрис резко осекся. Он молчал долго и больше не развил эту тему, так и не закончил это предложение, а Хоук, по обыкновению, не стала его об этом просить. Фенрис в будущем скажет ей. Скажет о том, что тогда не смог договорить, потому что резко осознал — именно этот страх привел его в тот день к низменному и почти первобытному порыву вернуться обратно, в ту жизнь, в которой страха не было. В которой было лишь подчинение. Унизительное, часто болезненное и холодное, но простое в сути своей. Никаких лишних мыслей, тяжелого груза вины или ответственности, опасных и путанных размышлений… И эта его слабость стоила воинам Тумана жизни. Кровавая ирония в том, что не обрети он этот страх, исход для его спасителей был бы абсолютно тот же. Разница лишь та, что ответственность за эту бойню лежала бы все еще на Данариусе. Но имеет ли это вообще хоть какое-то значение?.. — Могу я поинтересоваться, почему у тебя возник такой вопрос? Фенрис нарушил их обоюдную тишину размышлений хрипло, почти вторя тихому треску поленьев в камине. Хоук подняла на него странный замыленный взгляд. Он видел у нее такой лишь однажды, когда сбежал из ее дома. — Я… да просто, — отозвалась магесса как-то неопределенно. — Давно хотела это спросить, но не было момента подходящего. Спасибо, что ответил. В будущем Хоук расскажет ему, что в тот день, очень ранним утром, на окраине города увидела, как с телеги, доверху груженой коробками и мешками с гербом Империи, выкинули маленького мальчика. Раба, судя по ошейнику. Она хотела подойти ближе и помочь ему, но почему-то замерла, заметив, что мальчик ничего не делает. Вообще ничего. Не плачет, не пытается догнать телегу или куда-то пойти. Он сидел на земле, обняв колени, и просто смотрел телеге вслед до тех пор, пока она не скрылась из виду. А потом лег на землю в том же положении, в котором сидел. Наверное, если бы Хоук, отойдя от небольшого шока, не отвела его в эльфинаж к Мерриль, он бы там на дороге и замерз до смерти. Магесса много читала о рабстве в книгах, много слышала от Фенриса и Изабеллы, выходила Орану и вообще часто натыкалась на торговцев рабами по своей воле и без. Но такого… такого Хоук не видела ни разу. Тот мальчик без какого-либо вопроса пошел с ней, а когда она оставила его Мерриль, смотрел ей вслед тем же взглядом, что и на укатывающуюся телегу. Пустым, без проблеска хоть какой-то эмоции, не говоря уж об интересе к собственной судьбе. И ей стало невыносимо холодно от одной мысли, что, возможно, Фенрис проходил через нечто похожее. А когда она получила ответ на свой вопрос, холод прошел даже по огню в камине. Фенрис ответит ей, что они могут сходить в эльфинаж и попробовать узнать, все ли в порядке с тем мальчиком спустя столько лет. Хоук лишь улыбнется на это. Он так и не научится спокойно принимать её беспокойство за себя.