За все приходится платить

Оставшись в покоях одна, Кёсем могла бы дать волю все эмоциям, терзающим ее изнутри, но не сделала этого. Она так отвыкла чувствовать… Слезы безостановочно текли по ее горячим щекам, но в душе оставалась лишь пустота. Словно вырвал кто-то ее сердце из груди и заменил на камень, что вот уже много лет так стремительно тянет Махпейкер ко дну. В груди она чувствовала неприятный холод, будто душа (а вернее то, что от нее осталось) крошится словно лёд на мелкие-мелкие осколки, прозрачные будто стекло, твёрдые, словно айсберг. Из-за двери раздался звонкий стук. Кёсем сперва вздрогнула от неожиданности, но затем, вытерев щеку рукой, хрипло велела: — Войдите. В покоях показалась Атике вместе с какой-то старухой. Она показалась Кёсем до боли знакомой: это иссохшее лицо, плотно покрытое морщинами, глаза, будто застланные белой пеленой, почти такого же цвета губы и большая бородавка на массивном подбородке. Ее низкое сгорбившееся тело покрывал цветной бесформенный балахон, сшитый из каких-то обрезков тканей, редеющие полностью седые волосы были аккуратно уложены назад и собраны в какой-то пучок. Махпейкер поморщилась, пытаясь вспомнить, где могла ранее встретить старуху. Просидев с минуту, молча смотря на женщину, голову ее пронзила догадка. В память врезались события тех давно минувших дней… — Всю свою жизнь ты будешь ходить по раскаленным углям, ты увидишь смерть всех, кого ты любишь и кого будешь любить… Ты согласна? — Согласна… Она вспомнила все до мельчайших деталей. Вспомнила каждое слово, сказанное колдуньей, каждое ее действие… По коже пробежал холодок, руки затряслись, сердце было готово выпрыгнуть из груди, если оно конечно там было… — Валиде, я привела лекаря, говорят, она хорошо разбирается… — начала было Атике, но Кёсем жестом приказала ей замолчать и выйти. Удивлённая девушка возразить не посмела и удалилась, оставив мать наедине с ведьмой. Махпейкер медленно подняла взгляд на старуху, которая отчего то улыбалась… Так мерзко и ядовито, даже как-то безумно, что Валиде стало не по себе. Во взгляде Кёсем читалось полное противоречие чувств: и ненависть, и разочарование, и страх… А старуха все продолжала улыбаться. Но затем, простояв так с минуту, молча смотря на давнюю знакомую, выражение ее лица неожиданно стала очень серьезным. Но Кёсем казалось, что колдунья насмехается над ней… Страх окутывал ее душу. — Я вижу ты меня узнала… — произнесла женщина, пристально глядя на Махпейкер. Голос старухи звучал низко и хрипло. Кёсем почему-то даже не удивилась ее бестактности. Не услышав ответа от султанши, старуха ничуть не смутилась и продолжила. — Ну что, жалеешь о том, что согласилась? Колдунья говорила так, словно после их последней встречи прошло не больше месяца. Хотя на самом деле минуло уже много лет, так много, что образ женщины почти полностью стёрся из памяти госпожи, и вспомнила ее она только теперь, когда та перед ней предстала этим прохладным днём. На этот вопрос Махпейкер также не дала ответа. Даже если захотела бы, то вряд ли смогла. Порой казалось ей: что бы она не выбрала, обо всем пришлось бы пожалеть. Не услышав ни слова от султанши и на этот раз, старуха лишь вздохнула и покачала головой. — Я наслышана о болезни сына твоего… — сказала старуха, будто привели ее вовсе не к Кёсем, а к падишаху. Напоминания о состоянии Мурада, словно нож, полоснули по сердцу, оставив за собой трещину в корке льда, коей покрыто было сердце Махпейкер. — Я вижу, это тревожит твою душу… — продолжала старуха. — Я могу помочь. — таинственно закончила она. Султанша помнила, чем закончилась ее помощь много лет назад, и уже было хотела выставить ее из дворца… Но с другой стороны, кто, как не Кёсем, виноват в этом проклятье, чем окутан род Османов уже несколько десятков лет… Колдунья ведь не заставляла ее соглашаться. Это решение она приняла сама и не раз об этом пожалела, но был ли у нее выбор?.. — Я… Я не знаю… — выдавила из себя Махпейкер, глядя в пол все пристальнее, стараясь разглядеть там что угодно, лишь бы не встречаться с ведьмой глазами. — Много лет назад ты была смелее. Не раздумывая, согласилась отдать все, что у тебя было… А теперь тебя, кажется, только собственная судьба и беспокоит. — с неким упрёком произнесла старуха, и в голосе ее звучало разочарование. Кёсем попыталась сказать что-то в свое оправдание, но старуха взглядом быстро заткнула ее. А затем, помолчав, твердо спросила, смотря на женщину исподлобья, с каким-то недобрым прищуром: — Ты сына спасти хочешь? Кёсем молча взглянула прямо в глаза колдуньи, как бы давая утвердительный ответ, и во взгляде ее читалась хорошо скрытая мольба о помощи.