За все приходится платить

— Ты помнишь, что за все нужно платить… Махпейкер ждала, что та скажет именно это, и этого она боялась больше всего. Ей снова придется пожертвовать чем-то… — Какова цена на этот раз? — серьезно спросила женщина. Старуха усмехнулась, но затем ее лицо снова приобрело спокойное выражение. — Тебе придется проститься с тем, что отдаляет тебя от сына. Эта невидимая стена, что ты возвела между вами, убивает и его, и тебя. Только это поможет спасти его. — сказала она. Кесем не понимала, что имеет ввиду старуха, и решила дослушать, а между тем внизу живота неприятно потянуло холодом в томительном ожидании чего-то нехорошего.  — Ты должна отказаться от всего, что имеешь, ты должна понять, что дороже сердцу твоему, должна освободить чувства из железной клетки гордыни, только любовь — сильная, материнская, безусловная — может исцелить любую напасть. Кёсем, приоткрыв губы, уставилась на старуху, широко открыв глаза. Ведьма тем временем продолжила, наклонив голову набок. — Коли хочешь, чтобы сын поправился, ты должна… — женщина замолкла на мгновение, устремив взгляд куда-то ввысь, но затем уверенно сказала, прожигая взглядом ничего не понимающую Махпейкер. — проститься с душой ты должна, вот что… с душой, что вы делите на двоих с его рождением, с душой, сильной, не перед кем не преклоняющейся, душой. Два пылких разума не могут уместиться в ней одной. Эта душа вас связала… — ведьма посмотрела на султаншу ещё пристальнее, будто на старую знакомую (а впрочем, так и было), и во взгляде ее был укор, было и сочувствие. — Она же и отдалила вас друг от друга. Только простившись с жизнью, передав сыну свою душу целиком, ты сможешь его спасти. Этого женщина ожидать никак не могла. Не сказать, что она очень любила свою жизнь, но проститься с ней вот так вот… Тем более, как она может оставить государство, что покрывала собой столько лет? Ведь кроме власти, что она имела, у нее больше и не было ничего. В прошлую их встречу со старухой, Махпейкер отдала всё и даже больше, она рассталась с частичкой себя, заполнив дыру в сердце мнимой жестокостью, а теперь ей предстояла отдать себя полностью. Ответ женщина дала не сразу. Как бы лицемерно это не выглядело, но такое решение принять ей было непросто. Конечно, ради сына она могла сделать многое, тем более что на кону стоит его жизнь… Но на этот раз цена была невероятно высока… Да и опыт прошлого сеял в душе нелепые сомнения. Ведь дав согласие на этот раз, она откажется не только от жизни, но и от всего могущества, всех полномочий — существовать-то ей осталось недолго, так к чему ей вся эта роскошь? Но без власти и титула кто она такая? Что ещё осталось в ее сущности ценного, человечного? Как бы не хотелось ответить обратное — ничего. Ничего доброго, ничего милосердного… Это пугало больше всего. До сегодняшнего дня она не раз задумывалась о смерти, но никогда ее не боялась. А теперь, когда ей предстоит возможно предстать перед Аллахом, ей было страшно. Она превратила себя в тирана — жестокого, равнодушного убийцу с окровавленными по локоть руками. И кровь там была не только вражеская… Но за все грехи придется ответить рано или поздно. жизнь свою в обмен на жизнь сына… А будет ли сын благодарен? Не сошлет ли он ее в старый дворец доживать последние дни, сразу же, как встанет на ноги? Он ведь так давно мечтал об этом, не так ли? А может ли она вообще требовать от него благодарности? Кёсем хорошо, как никому, известно, по чьей вине ее собственный сын, корчась в нестерпимых, даже для такого властного и сильного падишаха как он, болях, отчитывает минуты до конца… — Молчишь? Неужели твоя жизнь тебе дороже? — спокойно и как-то отрешенно спросила старуха, ничуть не раздумывая обесценив жизнь султанши. А впрочем, кому во дворце не доставит радости ее смерть? Кёсем понимала, что это единственный шанс спасти сына. И думать сейчас о себе было эгоистично. Но женщине было страшно. Она понимала, с выздоровлением Мурада на нее ляжет ещё и груз ответственности за все ее греховные деяния. Но больше всего ее тревожило даже не это… Ее сын… После всего, что она совершила, назовет ли он ее своей Валиде ещё хоть раз, посмотрит ли в ее сторону, заговорит ли с ней? По крайней мере при ее жизни… Ответов на эти вопросы у нее не было. Руки предательски задрожали и похолодели. Женщина сжала в руках подол уже мятого платья. — Я согласна… — шмыгнув носом, сказала она так тихо, что колдунья едва расслышала ее, ровно как тогда, много лет назад… История повторяется.