За все приходится платить

Из состояния покоя вывели ее не лучи восходящего солнца, не прилив бодрости в тело — открыть глаза ее заставил стук в дверь. Он был несколько неровным, взволнованным, что Кёсем поняла даже сквозь сон, в то же время требовательным, но покорным. Женщина, даже не открыв дверей, знала, кто за ними. Жестом подозвав прислугу, Махпейкер медленно поднялась и села на кровати, уперевшись руками в деревянный резной каркас. Девушки, стоявшие до этого в углу покоев, поспешно подбежали к госпоже. Кеманкеш тем временем терпеливо ждал за дверью, переминаясь с ноги на ногу, рассматривая какие-то бумаги, что он держал в руках. На его лице, едва затронув губы, сияла улыбка. Уголки глаз покрылись приятными морщинками, что с годами становились все ярче. Улыбался мужчина не часто, но сегодня повод был, да ещё какой. Одна из девушек тем временем торопливо застегивала голубое платье на талии султанши. Голубой… Кёсем так любила этот цвет, но так редко надевала что-то этого оттенка. Он напоминал ей о былой невинности и свободе, что прежде разливались по венам молодой тогда, но ныне покойной, Анастасии. Она умерла давно, в тот заснеженный вечер вместе с Ахмедом, но душа Кёсем, все ещё принадлежавшая Анастасии, так и не смогла смириться с этим. До сих пор, каждую ночь, когда весь дворец окутывает темная пелена невнятности и мнимой невинности, когда все вокруг теряет бдительность, две девушки встречаются в кошмарах одной из них, что все ещё в живых. И вот тогда Кёсем в полной мере ощущает, что значит страх. Беспорядочный и вездесущий. Сильный. Неконтролируемый. Безумный. Она не знает, чего боится — даже не думает об этом. В любом случае ей страшно, страшно осознавать, в кого она превратилась. Но с наступлением утра все страхи улетучиваются. Едва восходит солнце, Анастасия уходит, и Кесем вновь становится той жестокой и бесстрашной султаншей, коей ее привыкли видеть все вокруг. Но сегодня что-то было не так. Казалось, кусочки страха все ещё заполняли ее разбитое сердце, платье добавляло напоминаний об Анастасии, и этот стук, странный и ничего не обещающий, дополнял всю картину. — Готово, госпожа. — проговорила служанка, поправив прическу Махпейкер в последний раз. — Вы чудесно выглядите. — добавила она, улыбаясь. Женщина поморщилась. Ежедневная лесть, так наивно льющаяся из уст прислуги, не доставляла султанше никакого удовольствия. Напротив — ей это было омерзительно. Она ведь прекрасно знала, что, как только власть (а затем и жизнь) уйдет из ее рук, что случится очень скоро по ее же воле, все это мнимо-приятное лицемерие утечет следом. Все так же жестом приказав девушкам удалиться, Махпейкер велела войти тому, кто уже так давно топтался по ту сторону двери. — Госпожа… — протянул мужчина, войдя в покои, опустил голову к полу. — У меня для вас важные новости! Женщина уже знала, о чем хочет говорить с ней ага, но решила все же дослушать, сделав по этом очень заинтересованное лицо. В противовес этому спокойному удивлению в ее глазах, скрытому под тонким слоем солёной воды, сердце госпожи билось с утроенной силой, готовое, казалось, тут же расстаться с телом. — Говори, Кеманкеш. — твердо шепнула она, увидев, что тот ждёт ее позволения начать разговор. — Кёсем султан, сегодня утром повелителю стало лучше! — сообщил ага, улыбнувшись. — Лекари дают все шансы на выздоровление. Женщина слабо натянула улыбку в ответ. Нет, конечно, она была рада… Но, если его состояние улучшилось, значит, все действует, и ей скоро придется предстать перед Аллахом. Когда-то, в порыве очередной ссоры, султанша обмолвилась, что из дворца ее вынесут не иначе как мертвой… Так и случится, вероятно. Остановив свой взгляд на дрожащих губах султанши, которые будто не определились: улыбнуться ли или продолжить играть этот безэмоциональный спектакль, мужчина резко сам прекратил улыбаться, не понимая, что сказал не так. Он, разумеется, знал о трудных взаимоотношениях между госпожой и падишахом, но такая ее реакция явно поставила его в тупик. — Госпожа, вы не рады? — спросил Кеманкеш, не находя объяснений смятению на лице госпожи. Открываться женщина не хотела даже такому верному другу как Кеманкеш, по крайней мере не сейчас, не сегодня, потому отрицательно качнула головой и, вытянув кисть вперёд, приказала стражнику уйти, одарив его уже более утвердительной улыбкой, в которую он впрочем не поверил, но решил, что перечить султанше будет не самым лучшим решением. Как только слуга покинул покои госпожи, лицо женщины снова стало серьезным. — Что же теперь?.. — бросила она в пустоту. Ответом была тишина. Кёсем, запустив руку в волосы, подняла глаза в потолок. Взгляд оставался там недолго, уже скоро он, после некоторых блужданий, был сосредоточен на листке бумаги, лежащем на столе. Махпейкер вновь усмехнулась. Ухмылка эта не была радостной, печали в ней однако тоже не было. В ней не было ничего. Она была пустой, а в глазах стояли слезы. В последнее время она чересчур сентиментальна… А может, это и к лучшему, кто знает… Выдохнув вслух, женщина, немного поколебавшись, отправилась в покои повелителя — вероятно он был уже там. И она не ошиблась.