my bones into your bones

Ронан долго не может уснуть в ночь с четверга на пятницу. Это очень раздражает, но чего еще он ожидал? Утром он просыпается с клубком копошащихся змей в желудке, несмотря на то, что до встречи с Адамом осталось целых двадцать четыре часа. К десяти вечера он может думать только об Адаме, который сейчас на работе, о руках Адама, о его запястьях, вымазанных в машинной смазке, и каково будет снова коснуться губами его кожи там, почувствовать биение его пульса. Дома совершенно нечем заняться, кроме как сходить с ума, поэтому Ронан, как это обычно бывает в подобные ночи, садится в машину и гонит в Монмут, где Гэнси точно так же мается от бессонницы. Там они устраиваются на полу рядом с диваном и играют сначала в покер, потом в блэкджек, а затем в довольно агрессивную версию снэпа. Ронан пьет пиво без особой охоты, Гэнси же наоборот выпивает пару бутылок и останавливается только потому, что стесняется Ронана. Ронан почти уверен, что в его старой комнате осталось немного травки. Он бы отдал что угодно сейчас за одну затяжку, но подозревает, что Гэнси вряд ли это одобрит. — На Рождество поедешь в Вашингтон? Голос Гэнси кажется слишком громким в окружающей тишине, и мозгу Ронана требуется пара секунд, чтобы уловить их смысл. Он фыркает и качает головой. — Черта с два. Гэнси ухмыляется и пихает Ронана в плечо, выругавшись с секундным опозданием. — Тогда твои братья видимо приедут сюда. Ронан пожимает плечами. Возможно, а может и нет. Он едва помнит прошлое Рождество. Он помнит боксерскую грушу, которую купил для Мэтью, и полуночную мессу, которая больше походила на катастрофу. Для них с Декланом все закончилось синяками под глазами. — А… что насчет Адама? Ронан качает головой. — Не в курсе. Гэнси фыркает и кладет следующую карту. — Наверное это не просто. Первое Рождество после…ну, — он замолкает, бросив взгляд на Ронана. Первое Рождество с тех пор, как Адам съехал из родительского дома. Что само по себе уже праздник, думает Ронан. А еще первое Рождество после смерти Авроры. Ронан не позволяет себе думать об этом. — Собираешься позвать его в сраный Вермонт или еще куда? Гэнси коротко усмехается. — В этом году мои уезжают в Копенгаген. А я нет. В любом случает, — он хитро щурится, глядя на Ронана, — не думаю, что он согласится. Полагаю, есть люди, с которыми ему захочется провести время. Ронан отвечает, явно гордый собой: — Его звали на Фокс Вэй. Гэнси ухмыляется. — А ты собираешься его позвать? Ронан делает ход, и Гэнси кроет. У них ничья. Затем вздыхает и продолжает: — Если не пригласить, ему это и в голову не придет. Ты ведь его знаешь. — Он знает, что приглашен, — возражает Ронан. — Он ведь не дурак. — Минуту он грызет браслеты на запястье, а потом добавляет внезапно тихим голосом: — Пару дней назад я признался ему в любви. Всего за несколько секунд на лице Гэнси отображается дюжина эмоций: счастье, беспокойство и типичное для него выражение лица, когда он узнает о чувствах других. Затем он радостно восклицает: — О! — Он перемешивает колоду, таким образом заканчивая игру. — А он… Он ответил? Ронан закатывает глаза. — Господи, вы два сапога пара. Он не обязан… — Спохватившись, Ронан делает глоток теплого пива и продолжает уже спокойнее: — Он не обязан отвечать. Я знаю, что… он к такому не привык. Все нормально. Я подожду. Гэнси молчит, улыбается. Раскладывает карты веером, будто собирается показывать фокусы, а затем снова перемешивает их. — Ты же знаешь, как я счастлив за вас обоих. Не помню, говорил ли я это. — Говорил. Уже, наверное, раз десять. Ронан отворачивается, прислоняется спиной к дивану, прикрывает глаза, откинувшись затылком назад. Он почти говорит: «Завтра Адам мне отдастся», но взамен, рассудив, что это прозвучит немного грубо, произносит: — Вы с Сарджент уже переспали? Гэнси тут же обиженно начинает пыхтеть. — Ронан, — восклицает он, что может означать только одно: «Где твои манеры», и снова занимается картами. — Нет. Еще нет. Мы… — он вздыхает. — Делали кое-что. Я не… Не знаю, как к этому подступиться. Она такая замечательная. И чертовски сильно меня пугает. Ронан хохочет и понимает, что сидит и кивает. Да уж, это чувство ему знакомо. — Я знаю, что вы с Адамом тоже кое-чем занимались. Ронан щурится на него одним глазом. Гэнси сидит, ссутулившись и откинувшись на руки, и пялится на него. — Откуда? — Потому что Адам приходил ко мне на днях, задавал вопросы. Вежливо. Тебе есть чему у него поучиться. Фыркнув, Ронан подносит ко рту запястье, пару раз кусает браслет, а затем опускает руку обратно на колени. — И что ты ему сказал? — Я сказал, — Гэнси начинает раскладывать солитера только ему одному понятным способом, — что мы с Блу официально начали встречаться всего месяц назад и что, по-моему, еще слишком рано для чего-то серьезного. У Ронана перехватывает дыхание. Он выдавливает из себя усмешку. — Так это твоих рук дело. Ну ты и гад. Ты напугал его до чертиков. Гэнси, кажется, это забавляет. — Когда мы разговаривали, он не выглядел напуганным. В любом случае, я говорил о нас с Блу. Ронан недовольно мычит в ответ. Гэнси пронзает его взглядом, который говорит: «Ой, да ладно». — Короче… Я не пытаюсь лезть в ваши дела. Просто все это… нам это в новинку, так? Адам никогда не был с парнем, насколько мне известно. А ты вообще ни с кем не встречался. Просто притормози. Расслабься. Некуда спешить. В мыслях Ронана проносятся Корнелл, Принстон, Гарвард, все звания и ученые степени, которые будут предшествовать имени Адама, и он думает про себя: «Есть. Ему есть куда спешить». Но вслух он этого не говорит, только хмыкает. — Знаю, ты скажешь, что я говорю, как Деклан, — продолжает Гэнси, — но я так чувствую. Я не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал. Ронан выдыхает. — Деклан вообще запретил с ним встречаться. Гэнси хмурится. — Неужели? — Слишком велик риск побега. Так он сказал. Самое худшее в Деклане — он всегда громко озвучивает то, что Ронан старается игнорировать. Принцип «бей или беги» — это база, на которой в Адаме все держится. Ронану остается только надеяться, что тот выберет «бей», если придется делать такой выбор. Гэнси смотрит на него нечитаемым взглядом. — Адам ничего не делает наполовину, — говорит он, — в этом вы похожи. Ронан снова хмыкает, приканчивает бутылку с теплым пивом и отправляется в свою старую спальню — выкурить косяк и хоть немного поспать, чтобы утром быть в форме. Он размышляет о том, как заберет Адама с работы, о том, что может пойти не так, и это беспокоит, нет, это душит его. Адам существует в своем собственном времени и пространстве, отдает так много и получает так отчаянно мало взамен. Тот факт, что он находит для Ронана десять минут своего времени каждый день — это необыкновенный дар, и Ронан не собирается требовать от него больше, чем он способен дать. Он пялится в потолок и думает о всех тех ночах, которые провел точно так же, пялясь в тот же самый потолок и думая об Адаме, а затем решает, что все еще слишком обкурен и что ему надо пройтись. Ночь для этого вполне подходящая. Точнее, уже утро. Адам освободится меньше чем через час. От Монмута до Святой Агнессы идти всего ничего. Ронан еще не успевает толком задуматься, а ноги уже сами несут его туда. Вокруг белым-бело от снега. За ночь подморозило, и он хрустит под ногами, а звезды сияют во всю мощь. Ради таких дней и стоит жить, особенно когда Адам под боком. Рядом с домом Адама он поскальзывается на льду, но не падает. Хохочет сам над собой. Стряхнув с ботинок снег, он оставляет их за дверью, чтобы не разводить в квартире сырость. Внутри как всегда дубак. Ронан включает небольшой обогреватель, который Адаму все же удалось починить, и остается в куртке, пока воздух не нагреется. Рядом с матрасом лежит стопка одолженных и подержанных книг, которая все время растет, и Ронан берет ту, что сверху, чтобы скоротать время. Обложка ему знакома, но автора он не знает. Какая-то «Ода Цветам» — очередной модный сборник стихов. Цвет обложки запоминающийся: непонятный оттенок фиолетового. В природе не существует цветов такого оттенка. Искуственно виноградный, и он странным образом напоминает Ронану детство. Он есть на кухонном столе, оттененный всполохами солнечного света; на маминой сумке в парке, которая кажется частью пейзажа; на книжной полке в гостиной, которая оставалась нетронутой годами. А потом пришел Адам. Он ничего этого не знал, ему просто нравились цветы и красивые слова, и этот особенный оттенок фиолетового. Слышится щелчок замка, смущенное бормотание снаружи, затем дверь открывается, и входит Адам, вздыхая с облегчением. Ронан собирается извиниться, но вместо этого говорит: — Знаю, я немного рановато. Адам усмехается и стягивает с ног ботинки. Он со вздохом вешает куртку на крючок у двери, а затем падает лицом вниз на матрас рядом с Ронаном. В углу мягко светит настольная лампа. Адам издает звук, какой можно ожидать от человека, отпахавшего ночную смену с двенадцати до шести. Ронан протягивает руку и массирует мышцы шеи Адама, прямо под хорошим ухом. Он знает, что там самое уязвимое место. Адам снова что-то мычит, на этот раз звук кажется счастливым, а потом вздыхает и говорит: — Я не должен был брать книгу без разрешения. Ронан мотает головой, хоть и знает, что Адам его не видит. — Тебе не нужно разрешение. Глаза Адама закрываются. Ронан еще какое-то время гладит его, а потом тыкает в плечо. — Ну-ка, давай, заворачивайся в шавермочку. Адам тихо прыскает, переворачивается на спину, стягивает с себя джинсы и со счастливым выражением лица залезает под одеяло. Снаружи остаются только глаза, которыми он стреляет в Ронана. — Шаверма готова. Ронан двигает его ногу, которая торчит из-под одеяла, и говорит: — Шаурма. Выключить свет? Адам качает головой и прижимается лицом к бедру Ронана. Ронан запускает пальцы в его волосы. — Почитай мне стихи, — шепчет Адам. Глаза у него закрыты, поэтому он не видит, что Ронан начинает читать по памяти, даже не открыв книгу: Истинная роза подле шиповника В муслиновом убранстве паутинки. Розмарин, форзиция. Что-то было в этом, Сдержанное и свободное в те дни. Жестокие, последние дни лета. Молочное марево жары, Мошкара, заполонившая собой все — От бирючины до живой изгороди. Ночи выстужаются Стремительно в звезды. Позднее утро Дикими брызгами на маленьком столике. День за днем, сладко уговаривая, И случайная догадка становится решением. Это мамина книга — в доме Линчей у каждой вещи был свой хозяин, а вот подтекающие чернила, которыми стихотворение было обведено, принадлежали ручке отца. Это отец написал в уголке страницы: «Как мне нравится этот ритм», и это он так часто декламировал его, что оно до сих пор было свежо в памяти Ронана. Несмотря на то, сколько минуло лет с тех пор, как он слышал его в последний раз. — Хорошее, — сонно бормочет Адам. — Мне кажется, я не понимаю поэзию так глубоко, как ты. Наверное, с этим нужно вырасти, чтобы понять. Ронан не согласен. По его мнению, есть разница между способностью цитировать стихи по памяти и способностью понимать их. Погладив большим пальцем ушную раковину Адама, он говорит: — Ты же в курсе, что я люблю тебя. Адам издает какой-то звук, уткнувшись в коленку Ронана: частично напоминающий довольное хихиканье и совершенно точно счастливый. — Правда? — Его рука у Ронана на колене, и ему кажется, что его колено создано для этой руки, а рука Адама создана для его колена. Адам замолкает на мгновение, а потом тихо произносит: — Когда ты говоришь это, я чувствую себя таким счастливым. Знаю, это эгоистично… — Нет, — перебивает его Ронан, — так и должно быть. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Его палец опускается ниже по тонкой линии челюсти Адама. Адам молчит. Его лицо всегда казалось Ронану каким-то не от мира сего. Слишком хрупким, слишком необычным, чтобы быть настоящим. Адам будто сошел с картины или со страниц волшебной истории, такой как есть, со следами от прыщей и прочим. Cupitus. Любимый. — Что будешь делать? — спрашивает Адам. — Пока я сплю. Ронан пожимает плечами. — Не знаю. Может, почитаю. Он замечает улыбку Адама, глаза его закрыты. — Еще о цветах, — говорит Адам, а потом усмехается на выдохе. — От тебя пахнет травкой? — Ага, извини. Адам качает головой. — В каком-то смысле это даже успокаивает. Ронан смеется, а потом вспоминает кое о чем. — Ты проведешь Рождество на Фокс Вэй? Адам снова вертит головой. — Думаю, они позвали меня просто так, для очистки совести. — Не гони. Это не значит, что они не хотят тебя видеть. — Адам на это только пожимает плечами. — Ладно, спи давай. — Тогда перестань со мной разговаривать. Ронан щипает его за мочку уха, и Адам соскальзывает обратно на подушку. Бедру Ронана тут же становится неуютно и холодно. Они молчат долгое время, и Ронан уже открывает книгу на первой попавшейся странице, когда Адам вдруг спрашивает: — Чем займемся сегодня? Ронан фыркает. — Вполне уверен, ты в курсе наших планов, Пэрриш. — Я имел в виду до этого. Или после. У нас целый день впереди. После Ронан планировал лежать, обжиматься и ничего не делать. А вот до… Он задумывается на секунду. Глаза Адама то открываются, то закрываются. Тени на щеках от его светлых ресниц похожи на пальмовые листочки. — Можно погулять, сходить в горы, — наконец говорит Ронан. — Холодно же. — Возьмем термос. Адам устало усмехается и кивает. — Ладно, звучит неплохо. Затем он устраивается поудобнее, и несколько минут спустя его дыхание выравнивается, а у Ронана появляется редкая возможность наблюдать, как Адам Пэрриш засыпает. Его голова все еще наклонена в сторону Ронана, демонстрируя изящные изгибы шеи. Он похож на ангела или героя греческих мифов. Ронан провел столько времени рядом с ним, довольствуясь лишь взглядами, что теперь, когда Адам полностью доверяет ему свой сон, свое тело, свою нежность и странность, теперь это немного пугает. Ронан наугад открывает книгу и читает, пока текст перед глазами не начинает расплываться. Тогда он берет наушники и смотрит на телефоне несколько второсортных видео о прохождении Майнкрафт. Но вскоре и это ему надоедает, и он кладет свою голову рядом с головой Адама, погружаясь в легкую дремоту. Его преследуют странные, на границе между сном и явью, сновидения, из которых он обычно ничего не приносит, однако, когда просыпается, то не может не то, что пошевелиться, но даже открыть глаза. Он не помнит, что ему снилось, просто надеется, что это был не кошмар и ничто не нарушит сон Адама, пытаясь его прикончить. Слух, как и всегда, возвращается в первую очередь, и Ронан понимает, что его разбудило: судя по звукам, которые тот издает, Адаму снится что-то неприятное. Он замирает на несколько минут, а потом все повторяется. Такое уже случалось и раньше, но никогда не длилось так долго. Когда к рукам возвращается подвижность, Ронан тянется к Адаму и легонько касается его плеча. — Адам, все хорошо, — шепчет он, — это просто сон. И в следующий момент Ронан вспоминает, что именно он принес из сна. Он ощущает мягкость лепестков своими пальцами, и все становится на свои места. Цветы. Ну конечно. Очень много цветов. Ипомеи, соцветия тмина, манжетки. И все как один — странного оттенка фиолетового, даже стебли. Ронан снова трясет Адама, с губ которого срывается какой-то непонятный, скулящий звук, затем он резко просыпается и вжимается спиной в стену. Ронан соображает, что бы такого сказать успокаивающего, но ничего не приходит в голову. Вместо этого он пытается обнять его, но тут из-под одеяла появляется рука Адама и останавливает его. Дыхание его тяжелое; глаза подернуты дымкой и расфокусированы. Ронан отстраняется и садится. Опустив глаза, он замечает, что все простыни Адама в фиолетовых цветах — смятых и раздавленных. — Вот же блядство, — ругается он, стараясь убрать их. — Прости. Адам щурится и неуверенно смеется. — Правильно говорят, что на первом свидании всегда дарят цветы, — он берет один из них и проводит пальцем по крошечному лепестку. И это выглядит правильно, как одно целое — Адам среди снов Ронана. — Принеси стакан из-под зубной щетки. Не хочу, чтобы они завяли. Адам кажется усталым и печальным. Ронан любит его. Порой необходимость произнести это вслух кажется невыносимой, как будто он обязан сделать это, как будто это не может больше ждать. Как будто произойдет что-то плохое, если он этого не сделает. Он молча поднимается, чтобы выполнить просьбу Адама. Пристроив стаканчик с цветами на пластиковом ящике, который служит ему прикроватной тумбочкой, Адам садится и трет глаза. Он скрещивает руки на груди, словно ждет благословения, как в церкви — ничем не прикрытая попытка самоуспокоения. Ронан не знает куда себя деть от переполняющей его нежности и чувства бесполезности. Он несколько секунд неловко переминается с ноги на ногу, сунув руки в карманы, а затем говорит: — Я схожу за кофе, едой и прочей фигней для нашего похода. — Ох, — отзывается Адам, — точно. Я скоро буду готов. Наверное. Ронан кивает и быстро уходит — так быстро, что поскальзывается на ступеньках и приземляется на задницу. И тут он вспоминает, что оставил тачку у Монмута, и теперь ему придется топать туда пешком, если он собирается куда-нибудь поехать сегодня. Но вместо этого — в основном, по причине того, как он вылетел от Адама — Ронан вваливается в небольшой, круглосуточный магазинчик через дорогу, который выглядит так, будто там продается все на свете, и покупает два здоровенных сендвича и четыре стаканчика черного кофе, два из которых он переливает в термос с изображением паровозика Томаса на нем, потому что других у них не было. Уже стоя на кассе, Ронан вспоминает, что забыл купить кое-что. Сегодня им понадобится только смазка, но ему не по себе от мыслей, что придется спрашивать у Адама, есть ли у него. Поэтому он просит пожилую леди за прилавком дать ее ему, потому что по каким-то причинам она находится за кассой рядом с сигаретами, и когда она спрашивает, с каким ему ароматом — своим протяжным, генриеттовским выговором — он отвечает: «Нет, спасибо, не надо», и утро, по его мнению, становится еще дерьмовее, чем было. Вернувшись, Ронан долбит в дверь ногой, поскольку руки заняты. Адам открывает, наполовину одетый и с растрепанными волосами. Искренне поблагодарив Ронана за кофе, он хихикает над термосом, а у Ронана на душе до сих пор паршиво. Он не может не думать о том, какой прекрасной была прошлая ночь, и теперь ему нужно что-то вроде перезагрузки. — Есть идеи, куда мы направляемся? — спрашивает Адам, уже полностью одетый, осталось только натянуть носки. Он выглядит основательно подготовленным: на нем майка, рубашка, свитер и куртка. Свитер — один из тех, что принес Ронан: в серо-белую полоску со снежинками. Когда Ронан видит его в этом, им овладевает желание послать горы к чертям и остаться здесь. А если уж быть совсем честным, когда Ронан видит его в этом свитере, он хочет видеть его без него. — Ноль идей. Найдем тропинку и вперед. Идем. Не забудь ключи. — А где твоя машина? — У Монмута. Ухмыльнувшись, Адам подхватывает ключи. В машине, поставив кофе на панель, он спрашивает: — Что сказал Гэнси? Ронан чувствует себя не в своей тарелке, сидя на пассажирском сидении. Он не привык, что Адам за рулем. — Думаю, ты и так знаешь. Он признался, что вы успели поболтать. Адам оборачивается к нему, когда они отъезжают от тротуара. Ронан с опаской косится в сторону кофе на приборной доске, но эта развалюха настолько устарела, что в ней нет подстаканников, так что других вариантов не имеется. — Тебя это напрягает? Что я обсуждаю с кем-то все это? Оторвав взгляд от стаканчика с кофе, Ронан начинает ковырять кожу на большом пальце. Его бесит, что он не за рулем. Бесит. Бесит. — Не то, чтобы я против, что ты говоришь с кем-то. Просто немного не догоняю, зачем посвящать в наши дела кого-то еще. — Я никого не посвящал… Блин, я забыл шапку. — Наденешь капюшон. Это никого не касается. — Я согласен. Просто, — Адам пожимает плечами, — не хочу, чтобы мы… все испортили. Меня все устраивает, ты не думай. Просто… я хочу, чтобы все прошло как можно более гладко. — Когда Ронан фыркает, он продолжает: — Не в том смысле! Все это нам в новинку, понимаешь? Мы ни с кем не встречались, а потом раз — и мы в серьезных отношениях за очень короткий срок. Это переходный период. Туз кубков. Я открываю его снова и снова. И мне кажется… не знаю. Не хочу оглядываться на первый месяц наших отношений и думать о том, что мы могли сделать все по-другому. Лучше. — Ты слишком много думаешь, — отвечает Ронан, ощущая внутренний трепет и тепло. — Серьезно. Расслабься. — Он гладит костяшки Адама на ручке передач, помогая ему переключить скорость, как делал это раньше, когда учил его ездить на механике. Адам совсем не против. — Ты гадал на нас? Левая рука Адама сжимается на руле. — Тебе это не понравится, — говорит он. — Я гадал на всех вас, после похорон вашей мамы. Он прав: Ронану это не нравится. Он ничего не имеет против карт: Адам использует их в качестве переводчика между собой и остальным миром. Но ему не по себе от мысли, что он связан с чем-то, чего не видит, не по себе от неизбежности, как будто нечто большее имеет лучшее представление о нем самом. С богом все гораздо проще. А карты Адама слишком расплывчаты и огромны, в большей степени, нежели религия. Он убирает руку и прислоняется головой к холодному стеклу. — Вообще-то я не собирался тебе об этом рассказывать, — говорит Адам таким тоном, как будто это должно утешить. — Я делал это для собственного спокойствия. Я… волновался за вас. За тебя и твоих братьев. Разве у меня нет на это права? — Почему же, есть. Только большинство людей, когда беспокоятся о ком-то, приносят запеканку. Зависают вместе, и все такое. Они не пользуются гребаной магией, чтобы почувствовать себя лучше. — Я делал все эти вещи! — возмущается Адам, и тут он прав — он делал. — То есть это нормально — гадать на всех нас, но не на тебя? В чем разница? — Разница в том, — огрызается Ронан, — что это касается не только тебя. Ты можешь сколько угодно разгребать свое дерьмо, используя всю эту колдовскую дребедень, ради бога. Но это… это… — Он не может заставить себя произнести слово «горе». — Эта хрень только моя. И по-моему, я просто отлично, блядь, с ней справляюсь. Ронан откидывается на сидении, и впервые за несколько недель чувствует, что его немного отпускает. Это прекрасное чувство — снова ощущать внутри себя пламя, и перестать быть тем нытиком, который готов разрыдаться от чего угодно. Даже несмотря на то, что ему пришлось нагрубить Адаму. Адам позволяет искрам угаснуть, прежде чем говорит: — Мне кажется, ты справляешься хорошо, — он произносит эти слова, и Ронан ничего не может с собой поделать — ему приятна его похвала. — Но я беспокоюсь о том, что, возможно, у тебя просто нет сил сделать это иначе. И здесь уже нет ничего хорошего. Ронан не может сдержать усмешки. — То есть мне не победить, так, получается? Я был противен тебе из-за алкоголя, колес и гонок. А сейчас, когда я… когда я просто хочу это пережить и отпустить, тебя опять что-то не устраивает. Адам молчит. Взглянув в зеркало заднего вида, он немного притормаживает, позволяя машине за ними их обогнать. — Меня все устраивает, — тихо говорит он. Лжец, думает Ронан, а потом вспоминает прошлый месяц, каким терпеливым был Адам, каким чутким к любым переменам в его настроении, и это заставляет его сдуться. Закрыв глаза, он делает глубокий вдох. Салон насквозь провонял черным кофе из круглосуточного магазина. Ронан чувствует на себе взгляд Адама. — Я просто… я хочу, — он вздыхает. — Я не знаю, чего хочу. Много всего. — Это не одно и то же, — говорит Адам. Он тормозит у знака «стоп» на перекрестке и вытягивает шею, проверяя, нет ли машин. — Знаю. Ронан думает, что сейчас Адам спросит: «Ладно, и чего тогда ты хочешь?», но он не спрашивает. Наверное, он и так знает ответ. Я хочу, чтобы мама снова была жива. Хочу перестать чувствовать себя ребенком. Хочу, чтобы ты остался. Так просто. И так сложно. — Я хочу, чтобы ты приехал в Барнс на Рождество. Адам смотрит на него, потом снова на дорогу, и опять на него, слегка приоткрыв рот. — И хочу, чтобы ты сходил на Фокс Вэй. Ты мог бы провести там первую половину дня, а потом приехать к нам. И тебе не придется весь день иметь дел с рождественским Декланом. Адам издает сдавленный смешок. Они уже у подножия горы; повсюду указатели на тропы и парковки. Он молча улыбается какое-то время. — Хорошо. Похоже на план. В конце концов, потратив некоторое время на пререкания, Адам паркуется на одной из стоянок, и они находят подходящую тропу. Вокруг никого, и не удивительно, учитывая сколько снега выпало. Они продвигаются медленно и молчат большую часть пути. Адам обхватывает себя руками: ему холодно, несмотря на многочисленные слои одежды. Щеки его ярко розовеют, а глаза блестят. Ронан знает, что Адам скучает по Кейбсуотеру, и прогулка в лесу его не заменит. Но он как дома среди этих деревьев, на морозном воздухе, в резком свете, отраженном от снега. — Если я собираюсь на Фокс Вэй, — вдруг произносит Адам, — мне нужно что-то придумать для них. Есть идеи? — Блин, вот бы знать. Свечи? Женщины любят свечи. Адам недоверчиво косится на него, но в следующую секунду разражается смехом, разбивающим плотный воздух. Кажется, он хочет что-то сказать, но не делает этого. Еще несколько шагов спустя Ронан спрашивает: — Что тебе снилось сегодня утром? На этот раз взгляд Адама более серьезный. — Ты такой дотошный сегодня. — Ронан трет ладони друг о друга, судорожно вздыхая. Адам молчит долгое время, будто не собираясь добавлять что-то еще, но потом все же продолжает: — Не помню. Я не… Мне всегда снится одно и то же с тех пор, как… — Демон. — Ага, — Адам останавливается, якобы завязать шнурки, но Ронан видит, как дрожат его руки. Он тоже замирает и ждет. Когда Адам поднимается и становится перед ним лицом к лицу, то тянется к нему, будто хочет коснуться, но колеблется в последний момент. — Мне снится… что мои руки больше не мои руки. Часто. — Он касается горла Ронана большим пальцем. Взгляд отсутствующий. Где-то не здесь. — Не понимаю, как ты можешь позволять мне касаться тебя после всего. Ронан делает шаг вперед, берет его ладонь и кладет себе на шею. Адам смотрит на него, нахмурив брови. — Болело просто адски. Но это был не ты. Я знаю это. И ты знаешь. — Возможно, так и есть, — говорит Адам. Его глаза увлажняются. Ронан еще не видел его плачущим. Ему кажется, он должен отвернуться. — Но это были мои руки. И… господи… — он влажно вздыхает, один, два раза, и опускает глаза вниз. Его рука соскальзывает с шеи Ронана. — Во сне все так реально. Твоя кожа. Как двигается твое горло. И твои синяки. Я не… Хотел бы я не помнить, каково это, — его дыхание срывается. Сжав губы, он накрывает ладонями глаза. Ронан за плечи прижимает его к себе, зарываясь лицом в волосы. С губ Адама срывается один-единственный всхлип, а затем он замолкает, пока Ронан гладит его по спине. Мир вокруг чудесным образом замирает. Несколько мгновений нет ничего, кроме их дыхания. — Слушай, — дрожащим голосом произносит Адам Ронану в грудь, — знаю, ты говоришь не грузиться из-за этого… Нет, дай мне сказать… Я хочу, чтобы ты знал. Мне нужно, чтобы ты знал. Ты так важен для меня. Мне кажется, я… — он отстраняется, резко выдохнув. Ронан берет его руки в свои и целует кончики его пальцев, что заставляет Адама заметно расслабиться. — Я никогда не чувствовал подобного. Даже с Блу. Это так… осязаемо. Это чувство. Как будто я могу к нему прикоснуться. Он позволяет Ронану вытереть свои влажные щеки, тянется к его рукам. Ронан осознает, что смотрит на Адама взглядом, который Гэнси именовал бы как волнительно острый. Ну и пусть. Внутри все болит от остроты его чувств к Адаму. Он ничего не говорит — он не знает, что сказать, и не уверен, что смог бы раскрыть рот, даже если бы захотел. Он просто притягивает Адама к себе за затылок и целует его. Губы ледяные, но рот внутри теплый, как и всегда. У Ронана будто крылья вырастают. Отстранившись, он начинает смеяться, сам не зная, почему. Смех эхом разносится вокруг. Интересно, можно ли умереть от счастья? Такое ощущение, что это огромное чувство способно убить его. Адам находит для них местечко, где поменьше снега, чтобы они могли сесть и спокойно позавтракать. Он держит крышечку от термоса с кофе у лица, так, чтобы пар мог согреть его. — Знаешь, а ведь каждую зиму тут погибают туристы от переохлаждения или перелома шеи. И мы такие всегда: «Боже, вот идиоты». Теперь мы эти идиоты. — По крайней мере мы умрем, занимаясь тем, что нам нравится, — смеется Ронан, протягивая Адаму сендвич. Прочистив горло и выждав мгновение, чтобы дать Адаму прожевать, он спрашивает: — Ты ведь не передумал? Насчет того, что мы собирались сделать позже? Сглотнув, Адам смотрит на Ронана и после довольно продолжительного молчания произносит: — Не передумал. Вот только… — он забирает у Ронана термос и ставит его на землю, а затем загибает на его руке мизинец и большой палец. — Знаю, три — это не так много. Или много? Ронан хохочет над этим так долго, что у него начинает сводить мышцы живота. Требуется определенное время, чтобы вспомнить, как складывать буквы в слова. — Блин, Адам, ну не обязательно же три! — он откусывает кусок от сендвича, чтобы скрыть смущение и продолжает с набитым ртом: — Я делал это двумя. Угукнув в ответ, Адам возвращается к своему кофе, глядя на покрытые снегом деревья. Закончив с едой, он вытирает руки о джинсы и говорит: — Только посмотри на это. Клянусь, до Гэнси я и не задумывался ни о чем таком. Прожил тут всю жизнь и как будто все время глядел себе под ноги. — Деревья надежнее женщин, — декламирует Ронан. — Ни абортов нет, ни скандалов. Адам хмурится, и Ронан объясняет: — Сильвия Платт. Ее стихи о деревьях. — Я думал, ты знаешь только ирландских поэтов, — усмехается Адам. — Ну, я знаю стихи о растениях. Адам снова смеется — легко и искренне. Он откидывается на локти и выглядит одновременно юным и зрелым, уверенным и застенчивым — образец дополняющих друг друга противоречий. — Когда ты понял? — спрашивает вдруг Ронан. — Понял что? — спрашивает Адам, и когда ему не отвечают, долго вглядывается в лицо Ронана, пока в голове не щелкает. — Аа… что мне нравятся парни? Или что тебе нравятся парни? — Про тебя. И меня. Оба варианта. Адам запрокидывает голову, наблюдая за черной птицей в небе, а затем говорит: — У меня был друг, еще до Эглионби. У него единственного было порно: он откопал кучу старых кассет в своем подвале. Типа всякое старье. Когда они еще не использовали воск для каждого миллиметра своего тела. Короче, он поставил его, когда мы зависали вместе, чтобы поржать… — на этих словах Ронану кажется, что он дико краснеет, хотя, возможно, это от холода. — Поржать над тем, какой же волосатый тот мужик. И я помню, что подумал тогда: «Вообще-то он симпатичный». Наверное, это было оно. — И все? — фыркает Ронан. — Винтажное порно, значит? — А, ну да, у тебя, естественно, все прошло гораздо драматичнее. Как-то связано с церковью? Иисус был твоей первой любовью? Не стесняйся, выкладывай. Ронан набирает горсть снега и пихает его Адаму за шиворот. За это он лишается своего кофе, но визг Адама того стоил. — Думаю, я всегда осознавал, что другие люди чувствуют все не так, как я. Мне казалось… Мне никогда не нравились девчонки. Просто раньше я не понимал, что отличаюсь от других парней, пока не стал старше. Адам задерживает на нем взгляд, затем придвигается ближе и кладет руку ему на бедро. — И все равно это здорово. Для твоей семьи это не было чем-то странным. — Наверное. — Ронан обнимает Адама за плечи. — Они не знали. По крайней мере, я никогда не говорил им. Эта мысль расстраивает его больше, чем он мог представить. Его бесит сама идея, что нужно устраивать нечто грандиозное из своего каминг-аута, что ему вообще нужно сообщать об этом людям, когда на самом деле это никого не касается. А еще ему тяжело принять тот факт, что он никогда не усадит родителей перед собой на их старый диван в гостиной, не сделает глубокий вдох и не признается. Они бы приняли его, он точно знает. Несмотря ни на что, он никогда не сомневался в их любви. Он начинает плакать раньше, чем замечает это, и определенно раньше, чем может это предотвратить. Адам стирает слезинку с его щеки рукавом своей куртки и утыкается носом в его шею. — Ну мы и парочка, — замечает Адам. Ронан издает не то всхлип, не то смешок, и притягивает его ближе к себе. — Это несправедливо, — говорит Ронан. — Знаю, звучит по-детски, но хрена с два тут есть хоть капля справедливости. — Да, — отзывается Адам. — И звучит это вовсе не по-детски. Они сидят там еще довольно продолжительное время — достаточно, чтобы Ронан успокоился, а затем спускаются вниз по той же тропинке, так и не расцепившись. Адам пускает Ронана за руль, а сам садится рядом, и его рука всю дорогу покоится на бедре Ронана: сначала это успокаивает, но чем ближе они к дому Адама, тем больше Ронана это заводит. Они оба молчат. Ронан чувствует, как Адам накручивает себя, воздух в салоне чуть ли не трещит от этой нервной энергетики. Как только они паркуются у Святой Агнессы, Ронан ловит его ладонь и подносит ее к своему лицу. — Хэй, — зовет он, — хочешь услышать, что я собираюсь делать прямо сейчас? Ронан замечает, как Адам едва сдерживает себя, чтобы не закатить глаза. — И что же? — Я отведу тебя наверх. — Он целует прохладную ладонь Адама, целует его костяшки. — Согрею тебя. А потом заставлю тебя кончить так сильно, что ты забудешь собственное имя. С губ Адама срывается восхитительный, шокированный смешок. Они кивает. — Разумное предложение. Ронан тянется, чтобы погладить его по загривку. Адам подставляется под прикосновения. — Можем остановиться, когда скажешь. Можем остановиться прямо сейчас. Можем пойти тусоваться с Гэнси или что-то еще. — Я же сказал, что хочу этого. — Адам отстегивает ремень, ухмыляясь. — Идем, ты дал мне парочку серьезных обещаний и должен их сдержать. Ронан целует его на улице, целует, пока тот пытается открыть дверь, целует его, когда они наконец оказываются внутри. Губы Адама мягкие и неторопливые. Ронан вспоминает, что в их распоряжении весь день. Не десять минут между школой и работой, или час до приезда Гэнси, или неопределенное количество минут, пока Деклан принимает душ. Целый день. Ронану не нужны признания в любви — то, что Адам посвящает ему все свое свободное время, и есть любовь. Когда Адам отрывается от него, его щеки покрыты нежным румянцем, а губы ярко-розовые. — Мне нужно… эмм, в душ. Надо принять душ. Десять минут. Включишь обогреватель? Вместо ответа Ронан снова медленно и томно его целует. Адам со смехом отпихивает его. — Веди себя хорошо. Ох, и надо бы убрать одеяла. Не хочу, что они… чтобы они пострадали. Он выскальзывает из объятий, прежде чем Ронан успевает его поймать, и с ухмылкой скрывается за дверью ванной. Ронан делает, как ему было велено: включает обогреватель и убирает одеяла, так что теперь они в безопасности. Затем снимает куртку и обувь. Подумывает раздеться полностью, но потом решает этого не делать. Кроме того, что это может показаться немного… грубым, он не делает этого еще и из-за Адама. Сегодня его день, и Ронан не хочет, чтобы тот допустил хотя бы мысль об обратном. Он кладет коробочку со смазкой на ящик рядом с кроватью, но потом ему кажется, что это как-то не очень, вытаскивает один пакетик и убирает остальное… А затем понимает, что им, вероятно, этого не хватит, и достает еще несколько. Возможно, он слишком много об этом думает. Он совершенно точно слишком много об этом думает. Но он не хочет, чтобы все прошло коряво и неуклюже. Он хочет, чтобы все прошло, как раньше заметил Адам — как можно более гладко. Адам полностью ему доверяет. Это самая интимная вещь, которую они когда-либо делали. Что может быть интимнее, чем засунуть в кого-то свои пальцы. Адам и правда возвращается ровно через десять минут. — Черт возьми, этот обогреватель, — говорит он, выходя из ванной, — просто находка. Риск гипотермии убивает весь настрой на секс. Ронан отвечает ему низким смешком — сейчас его больше занимает теплая и влажная кожа Адама, его мокрые волосы. Они встречаются посреди комнаты, Адам обхватывает его за шею, выгибается в его руках, позволяя гладить себя по спине. Ронан увлекает его в долгий поцелуй. В комнате тихо, и обычно это выбивает из колеи, но не сейчас. Сейчас Ронану это нравится. Их близость кажется более ощутимой, безопасной. Ничто не отвлекает. Есть только Адам. Его тело, полное жизни, в его руках. — Я так понимаю, — сбивчиво произносит Ронан, — что ты уже достаточно согрелся? Адам смеется в поцелуй и кивает. Они так близко, что челка Адама щекочет брови Ронана. Какая-то его часть хочет послать к чертям всю эту нежность и сказать что-нибудь пошлое и развратное, заставить Адама покраснеть, чтобы его глаза помутились от желания. Хочет приглушить немного эту чувственную напряженность между ними. Но вместо этого он усаживает Адама на край матраса, стягивает полотенце с его талии, опускается на колени между обнаженных ног и снова его целует. Руки Адама рассеянно блуждают под футболкой Ронана, исследуют края татуировки, скрытой под ней. Когда Ронан касается губами пульсирующей точки на его шее, Адам отзывается довольным стоном. Однажды, в один из тех редких дней, когда они все вместе пошли в ресторан, Аврора коснулась Ронана и мягко произнесла: «Тихим голосом, сынок». Деклан тут же влез: «У Ронана нет такой опции», и Ронан долгое время был с ним согласен. Голос, который сейчас звучит у горла Адама, самый что ни на есть тихий. Слова едва можно разобрать. — Хочешь на спине? — спрашивает Ронан. — Или на коленях? Адам дрожит всем телом. — Наверное… Не знаю, как проще. — Проще на коленях. По крайней мере, Ронану так кажется. Он не перестает задаваться вопросом: не покинет ли его уверенность в какой-то момент. Он надеется, что нет. Адам кивает. — Ладно, — бормочет он и делает глубокий вдох, прежде чем устроиться на постели, уткнувшись лицом в подушку и задрав задницу. — Блин, это так странно. Ронан усмехается, но тут же корит себя за это. — Не странно. Это горячо. — Кожа да кости во всей красе, — вздыхает Адам, но тон его легкий, не самоуничижительный. Ронан тянется за смазкой. — Ага. Горячие кожа и кости. Адам фыркает и поворачивается, чтобы слегка пихнуть Ронана, но замирает, когда тот проводит руками по его бедрам. Волоски там жесткие и такие светлые, что их почти не видно. В нижней части бедра заметен уже пожелтевший синяк, скорее всего, ударился в школе или на работе. Чуть выше внутренней стороны коленки виднеется родинка, с которой Ронан уже знаком, правда, никогда не видел ее с такого ракурса. В попытке избавиться от нервозности, он заставляет себя сделать глубокий вдох перед тем, как раздвинуть ягодицы Адама. Но волнение тут же отступает, когда он видит ее — идеальную, розовую, все еще влажную после душа. Мозг отключается, остается лишь чувство, которое можно описать не иначе, как благоговение. Наверное, он на какое-то время зависает, потому что Адам зовет его и пытается лягнуть ногой. — Хватит пялиться. Мне как-то не по себе от этого. Бросив взгляд на лицо Адама, Ронан бормочет: — Прости. Адам все еще выглядит немного дерганным, поэтому Ронан наклоняется и оставляет влажный поцелуй на его ягодице. Желаемый эффект достигнут — Адам смеется. Он опускает голову на сложенные перед собой руки, не отводя от Ронана пристально, глядящих с нежностью, глаз. От кожи его исходит запах чистоты — пахнет не мылом, а скорее, горячей водой и паром, и кровь в венах Ронана пузырится, как только что открытая газировка. Он вдруг понимает, что борется с желание засунуть в Адама язык, сделать его мокрым, раскрыть его. Но они пока это не обсуждали, и никто из них не читал про это, так что Ронан просто надавливает на вход большим пальцем. Адам слегка вздрагивает, издав при этом тихий довольный звук, и Ронан обводит пальцем тугие мышцы вокруг. Стоит ему нажать сильнее, как Адам, резко выдохнув, произносит: — Ты… Ты похоже и правда знаешь, что надо делать. Легко усмехнувшись, Ронан позволяет себе насладиться комплиментом. — Раньше я ни с кем ничего такого не делал. Скажешь, нормально или не очень. — Нормально, — тихо отзывается Адам. — Хорошо. Ронан гладит его бедро и немного отодвигается, чтобы взять один из пакетиков, раскиданных на матрасе. Когда он вскрывает один, несколько капель попадает ему на джинсы, и он ругается. — Сними их, — посмеиваясь, предлагает Адам. Ронан отрицательно качает головой. Он уже наполовину твердый, не хочется отвлекаться. Адам морщится, когда Ронан наносит смазку. — Блин, холодная, зараза. — Извини, — просит прощения Ронан, но всю серьезность момента скрадывает его веселый тон. — Я буду делать все очень медленно, хорошо? Адам кивает, делая глубокий вдох. Он все еще напряжен, поэтому Ронан продолжает поглаживания. Свободной рукой он тянется к Адаму, тот тянется в ответ, видимо, решив, что Ронан хочет взять его за руку. Ронан не может сдержать ухмылку от умиления. Он легонько подталкивает руку Адама к его паху. — Давай, убедись, что он останется твердым. — В этом доме все приходится делать самому, — ворчит Адам, но делает, как было велено. Вскоре дыхание его учащается, он наполовину возбужден и расслаблен достаточно, чтобы палец Ронана смог скользнуть внутрь — неглубоко, на одну фалангу. Адам снова вздрагивает, отрывисто дыша. — Больно? — спрашивает Ронан и слепо шарит в поисках еще одного пакетика, но Адам качает головой. — Просто… необычно. Дай мне секунду. Рука его падает на матрас, пальцы сжимают простыню. Ронан слегка шлепает его по бедру. — Эй! Что я тебе говорил? Займись делом. Адам усмехается и возвращает руку на место, медленно продолжая свое занятие. — Есть, мистер Линч. Ронан никогда не признается, но щеки его ярко вспыхивают в этот момент. Однако Адам все понимает по возникшему молчанию и смеется. — Извини, придется отложить игру в учителя на другой раз. Ронан фыркает, хотя… мысль об этом вызывает в нем ощущения, прямо противоположные отвращению. — Из нас двоих роль учителя подходит только тебе, Пэрриш. Ботан до мозга костей. Ронан немного загибает палец, надавливая. С губ Адама срывается смущенное и сладостное ох, так что он продолжает растягивать его, чтобы можно было двигаться глубже. Адам снова вздрагивает и бормочет, задержав дыхание: — Погоди секундочку. Им некуда торопиться. Если Адаму нужна будет передышка на каждый дюйм, Ронан даст ее ему. Как же его это заводит. Впервые он по-настоящему позволяет себе представить, как это будет, когда его член окажется внутри Адама. Каким он будет тугим, какие звуки будет издавать. Дыхание сбивается, голова начинает кружиться. Услышав, Адам выглядывает из-за плеча. — Прости, я… я тебе надоел да? Усмехнувшись, Ронан мотает головой, поглаживая его бедро. — Не торопись, все хорошо. — Когда Адам расслабляется, Ронан наклоняется и целует его бедро. — Мне нравится, когда ты надоедаешь, — добавляет он, понизив голос. Адам снова бросает на него непонятный взгляд, полный нежности. — Я всегда тебе нравлюсь, — говорит он. Ронан кивает. — Даже когда ведешь себя, как маленькая сучка. Адам смеется, и Ронан чувствует, как движется его тело. — Продолжай, — получает он разрешение. Ронан сгибает палец, снова растягивая. Адам издает звук, очень похожий на стон. Взяв еще один пакетик со смазкой, Ронан разрывает его зубами и наносит так обильно, что она стекает на яйца Адама. Теперь скользит гораздо легче, и Ронан почти полностью вытаскивает палец, а затем вставляет обратно чуть ли не до самых костяшек. Адам вздрагивает и стонет. — Я… — переведя дыхание, он продолжает: — Я чувствую твое кольцо, когда ты так делаешь. Вот черт. Адам имеет в виду то массивное серебряное кольцо на среднем пальце, которое Ронану подарили на шестнадцатилетие. Ему и в голову не пришло его снять. — Блин. Больно? — Нет-нет, — торопливо отзывается Адам. — Вообще-то… это даже заводит. Усмехнувшись, Ронан немного поворачивает руку так, чтобы металл плотно прижался к коже, и Адам не заставляет себя ждать, тут же выдохнув горячечное: «О мой бог!». Ноги его дрожат, когда палец Ронана давит изнутри. — Просто я… Такое ощущение, как будто я только что осознал, что это ты. — А? — тупо переспрашивает Ронан, и Адам смеется. — Это… Не просто что-то внутри меня, а твои… твои пальцы. Которые есть часть тебя. — Давай-ка пока без этой экзистенциальной херни, — ворчит Ронан, хотя от слов Адама сердце его трепещет. Да, это все я. — Поболтаем после. Адам снова хрипло смеется. Ронан надавливает ниже, еще и еще, трет подушечкой пальца. Судя по звукам Адам ощущает дискомфорт, и Ронан мягко его успокаивает. — Все хорошо. Сначала всегда немного неприятно, но это быстро проходит. Кажется, Адам хочет о чем-то спросить, но тут Ронан попадает по нужной точке и слышится только: — Ох. И тогда Ронан делает это снова. — О, черт… Вот так. Ох. Рука Адама то ускоряется, то замирает. Ронан делает глубокий-глубокий вдох, запрокидывает голову, пялится в потолок какое-то время. Он мучительно, болезненно возбужден. Стоит сейчас прикоснуться к себе, и он уже не сможет остановиться. — Хочешь еще? — резко спрашивает он. Адам просто кивает, кусая губы. Лицо его и шея покрыты пятнами нежно-розового оттенка. — Скажи мне. Адам вглядывается секунду в его лицо, затем сглатывает и говорит: — Я хочу… больше. Пожалуйста. В животе как-то странно екает от этого пожалуйста. Адаму не нужно говорить ему пожалуйста. Адам должен знать, что Ронан сделает для него все, что угодно, и хорошие манеры тут ни при чем. — Необязательно быть таким вежливым. Просто скажи. Адам издает недовольный стон. Ронан видит, как он сжимает свой член. — Блядь… Я хочу больше, Ронан. Заставь меня кончить. Ронан ухмыляется. Так гораздо лучше. — Да? Хочешь, чтобы я вставил в тебя еще один палец? Адам стонет, зарывается лицом в подушку, откуда слышится приглушенное: «Да». Усмехнувшись, Ронан достает палец, разрывает еще один пакетик со смазкой и, сложив вместе указательный и средний, прижимает их ко входу Адама. Адам содрогается при вторжении, поэтому Ронан замирает на пару секунд, чтобы дать ему время привыкнуть, а затем продолжает давить. Двумя пальцами легче найти простату. Адам отзывается тихим поскуливанием, которое постепенно перерастает в повторяющееся ох, в то время, как рука его яростно движется между ног. Он начинает толкаться навстречу, и Ронан дрожит от желания. — Думаешь, тебе понравится трахаться? — спрашивает Ронан, и все другие значения этого слова вдруг кажутся неправильными. Сейчас оно как никогда звучит прекрасно и развратно. Он слышит, как сбивается дыхание Адама, как он матерится в подушку и его повторяющееся да да да. — Боже, не могу дождаться, — словно в лихорадке продолжает Ронан. — Ты так сладко будешь принимать меня. Я вдавлю тебя в матрас, и ты покажешь мне, как сильно тебе это нравится. С губ Адама срываются грязные словечки — по-настоящему грязные, Ронан еще не слышал от него подобного — а затем он сжимается вокруг его пальцев, член его пульсирует. Проходит какое-то время, прежде чем он расслабляется, но даже тогда он выстреливает еще пару раз, когда Ронан достает пальцы. Ронан держится за лодыжку Адама, когда расстегивает джинсы и стягивает белье. Он позволяет себе облизать взглядом каждый миллиметр тела Адама. Он так сильно возбужден, что ему физически больно. Его рука все еще влажная — та самая рука, которая только что была внутри Адама, которая только что заставила его кончить. От этих мыслей с губ слетает судорожный вздох. — Ты очень горячий, — тихо произносит Адам. У Ронана это вызывает смешок. — Тебе необязательно повторять это. Одного раза достаточно. — Но ты такой. Иногда я смотрю на тебя… — на этих словах Ронан бросает взгляд на лицо Адама: он потный, взъерошенный и прекрасный. У него перехватывает дыхание. — …иногда мне кажется, что я тебя выдумал. — Иисусе… — бормочет Ронан. — Адам. Блядь! Он закрывает глаза и запрокидывает голову. Адам выдергивает ногу из его хватки, слышно, как шуршат простыни, когда он переворачивается. — Ты такой горячий, — повторяет Адам. — Ты всегда знаешь, чего хочешь, и это чертовски сильно заводит. Мне нравится, когда ты такой… Ты позволишь смотреть на тебя, когда будешь делать это с собой? — Ты уже смотришь… — начинает говорить Ронан, но чувствует руки Адама на своем животе. Ему задирают футболку, целуют, все ниже и ниже, пока губы Адама не сталкиваются с рукой Ронана, двигающейся по члену. — Боже мой, Адам. Адам фыркает от смеха. Он проходится языком по всей длине, быстро засасывает головку и отстраняется. Ронан издает жалобный, скулящий звук и открывает глаза: Адам лежит на спине, устроившись между его коленей. На лице его похабная ухмылка. — Да твою ж мать, — рычит Ронан. — Ты меня прикончишь. Адам хихикает. Это так на него не похоже, что Ронан уже хочет поинтересоваться, нормально ли он себя чувствует. Адам слегка потягивается, спина его выгибается, а голова откидывается назад, обнажив шею. — Ты вставишь мне в рот свой член или так и будешь там сидеть? — Блин. Ну ты и похотливый ублюдок. Адам только ухмыляется и открывает рот. И этого почти достаточно, чтобы все закончилось. — Уверен? Адам кивает, раздраженный его промедлением, и этого хватает, чтобы Ронан успокоился. Первое, что чувствует Ронан, когда скользит в рот Адама — это его язык: горячий и мягкий. Это так приятно, что он достает и толкается обратно. — Черт… Можно я… — Да, — голос Адама полон нежности. Он немного отодвигается и кладет руки на бедра Ронана сзади. — Дай мне его, полностью. — Блин. Не хочу, чтобы ты подавился. Адам смотрит на него странным, нечитаемым взглядом. — Давай. Сделай это, — говорит он все тем же мягким тоном, который Ронан так любит. И он делает. Адам немного давится, когда Ронан толкается до задней стенки горла, но руки его продолжают сзади давить на бедра. После пары раз, Адам расслабляется и, кажется, наслаждается тем, что лежит под Ронаном и принимает его член. Ронан чувствует дрожь, знает, что уже близко. Он гладит лицо Адама, закрывает глаза, сосредотачиваясь на влажном тепле рта Адама, на тихих стонах наслаждения, которые тот издает. На ум приходят слова Адама: «Не могу перестать думать о том, как хорошо было держать тебя во рту», и тело напрягается так сильно — кажется, кости вот-вот треснут — а потом Ронан кончает так мощно, что чуть не плачет. Адам высасывает его досуха, так долго, что Ронан начинает скулить. Никто из них не двигается. Ронан восстанавливает дыхание, а Адам просто держит во рту его член, пока тот не становится мягким. Когда Ронан, наконец, отодвигается, все еще тяжело дыша, Адам вздыхает и прикрывает глаза. На его влажных губах играет легкая улыбка. — Это было очень круто, — говорит он и смеется. Ронан улыбается и шепчет: — Ага, — не совсем доверяя собственному голосу. Нужно, наверное, спросить у Адама, в порядке ли он, не нужно ли ему чего, но мозг Ронана сейчас похож на кисель. Ноги затекли, поэтому он садится спиной к стене. Адам двигается ближе и кладет голову ему на колени. Они молчат какое-то время. Ронан убирает волосы со лба Адама, а потом тот внезапно морщится и начинает плакать. — Хэй, — зовет его Ронан, не узнавая собственный голос: так мягко он звучит. — Что такое? Тебе больно? — Нет-нет, — отзывается Адам. — Прости. Прости. Это все гормоны и… — Он делает глубокий вдох. Кожа на его лице горит, когда Ронан стирает с него слезинки. — Эндорфины. Прости. Он закусывает губу и отводит глаза. Ронан вдруг осознает кое-что, чего не понял утром в горах: Адам плачет, не ожидая каких-то действий в ответ. Для него слезы — это одинокий опыт. Грудь Ронана сжимается от боли, от гнева, но, в большей степени, от любви. — Все хорошо, — успокаивает он, принимаясь снова гладить Адама по волосам. — Все хорошо. Адам лишь всхлипывает в ответ, и Ронан продолжает: — Я всегда думал, что это я буду рыдать после секса. Достижение для меня. Адам, всхлипывая, смеется и, наконец-то, поворачивается к Ронану, уткнувшись ему в живот. Ронан прижимает его ближе, пока слезы не утихают, оставляя после себя лишь легкую дрожь. И тогда Адам тихо произносит: — Еще никто… — Он сглатывает и прочищает горло. — Никому другому я бы не позволил зайти так далеко. Сердце в груди Ронана расцветает, словно бутон. Интересно, привыкнет ли он когда-нибудь к этому чувству? — Я люблю тебя, — говорит он, и Адам кивает ему в живот. И это самое близкое к ответному признанию. Если Ронан получит только это — что ж, счастью его не будет предела.