Тень

Я не стержень стальной — пружина. Мне согнуться, не значит сдаться. Я покорна и недвижима, Пока у вас не устали пальцы. Меден Аган — Я не стержень стальной — пружина

      Голова раскалывалась. Хотелось просто оторвать и выкинуть ее к черту! Однако, руки почему-то не желали двигаться. Привязаны? Шевелиться, как и открывать глаза, значило примерно «проиграть». Я не знаю где нахожусь и что рядом со мной, поэтому нет необходимости рисковать раньше, чем не определю что-то более-менее точно.       — Я знаю, что ты очнулся, — звучит рядом до боли знакомый и почему-то усталый голос.       — Господин? — резко открываю глаза, от чего сразу же жмурюсь. Свет причиняет боль и заставляет попробовать скрыть от него, свернувшись в позу эмбриона, что не работает. Я все еще не могу особо двигаться и поэтому только жмурюсь да постанываю.       Хозяин куда-то отходит и через пару секунд даже через закрытые веки видно, что окна зашторены, ибо свет больше не бьет в них.       — Благодарю, милорд, — тихо произношу, приоткрывая снова глаза, начавшие слезится, но это лучше перетерпеть пока. Стараюсь принять сидячее положение, но меня укладывают обратно.       — Лежи. Ты три дня был без сознания, — говорит Его Высочество, продолжая держать свою руку на моей груди.       Это так странно. Не хочется убирать его руку, а продолжать лежать под ней и впитывать в себя тепло… Как же это было давно, когда я испытывал его, и был с кем-то таким слабым, жалким и пустым. Обычно держу себя в узде — нельзя то, запрещено это да не дозволено пятое и десятое… Круговорот ограничений!       — Что произошло, Господин? Я помню, что был в трущобах в старом заброшенном доме. Это была ловушка…       Все, что остается, — сжимать кулаки, признавая свое поражение. Я не смог быть хорошим псом для хозяина. Я подвел его.       — Охрана мне сообщила, что услышали странные звуки, но сразу войти им не удалось, — рассказывает принц Эйнс. — Преступнику хватило времени забрать тебя и скрыться. Нашли мы тебя только вечером того же дня на заброшенной мельнице подвешенным горизонтально над ловушкой, — он поджимает губы, смотря на свою руку, лежащую на мне. — Это была яма с вставленными в нее острыми металлическими штырями. Все было рассчитано так, чтобы ты весь на них мог упасть и тебя проткнуло бы ими всеми, если кто-то задел бы проволоку, — прикрывает глаза и делает паузу, словно собирается с силами. — Была заварушка, подробности опущу. Был задет механизм, и ловушка сработала, но, как видишь, получилось предотвратить не поправимое ценой потери источника информации.       — Вы его…?       — Толкнул на штыри, а ты упал на него и получил минимальный ущерб, — подтверждает мысль хозяин. — Есть лишь несколько не серьезных царапин от них, да весьма скверные следы от креплений. Все же мудак не планировал, что ты выживешь…       Это его злит? Видно, что он сжал челюсти, старается не сжимать ладони и держать себя в руках. Почему? Я ему важен? Вот еще … С чего бы такие глупые мысли приходили в мою голову и волновали наследника?       — Я благодарен Вам за свое спасение, Ваше Высочество, но Вам не стоило, — тот поднимает голову и смотрит весьма холодным режущим взглядом своих голубых глаз. — Вы же могли пострадать, связываясь с этим делом. Выгоднее было бы задействовать стражу, — стараюсь донести свою мысль, но видимо лишь делаю хуже. Почему?       — Чтобы потом получить известие о твоей смерти? — стальным голосом интересуется принц.       — Не обязательно, милорд, — под такой злой аурой хочется сжаться. Это так напоминает времена красной комнаты, где ты только и можешь подчиняться чужой воле, не имея своей.       — Эрнест, ты же прекрасно все понимаешь! — смотрит с опасным блеском, пока в моей голове звучат фраза из прошлого.       — Мой мальчик, ты же все прекрасно понимаешь, — опасный блеск в темных похотливых глазах взрослого солидного мужчины.       — Ты должен был…       — Ты должен был быть нежным и ласковым с клиентом, а вместо этого показал характер, — разочарованно качает головой. — За плохое поведение хороших мальчиков наказывают, — на лице наигранная жалость к сжавшемуся комочку в углу комнаты. — В подвал его. Пусть его поучат там манерам.       — Нет… Только не туда… — шепчет мальчик, ощущая прикосновения к рукам. — Нет… Пожалуйста, не надо… Нет! — кричит, сопротивляясь он, пока его тащат из комнаты. — НЕТ!!!       — НЕТ! — кричу я, видя перед собой тень прошлого и некую темную приятно пахнущую ткань. — Что? — хриплю от усталости, воспоминаний и чего-то еще.       — Все хорошо, Эрнест, — говорят бархатным голосом над ухом как-то нежно и успокаивающе. — Я не наврежу тебе и никогда не причиню боли, — первый принц прижимает к себе сильнее. — Ты человек, Эрнест Розенберг. Не пешка и не еще какой расходный материал. Ты мне дорог не только как хороший исполнитель, — гладит по спине.       — Но… Ваше Высочество, это же не … — начал я было пытаться объяснить, что это невозможно, ибо грязь всегда должна после использования исчезнуть.       — И что с того? — перебивает он меня. — Ты все еще можешь чувствовать, любить и наслаждаться жизнью. Я же вижу, что тебе больно от розария, от любого красного оттенка. От крови на своих руках ты впадаешь в ступор, хоть это бывает только тогда, когда направляешься в поместье. Ты помнишь и цепляешься почему-то за прошлое. Может отпустить его и будешь двигаться дальше?       Это заставляет задуматься. Я действительно часто думаю о прошлом, словно тону в нем. Все глубже, глубже, глубже… Мне хочется вылезти из этого, но мне некому рассказать об этом. Все так или иначе не поймут это или будут использовать как компромат, чтобы снять меня с должности, а я этого не желаю. Почему-то кажется, что здесь я на своем месте и не хочу лишаться этого ощущения.       — Принц, Вы же понимаете, что я не такой уж и сын графа Розенберга, — отвожу взгляд в сторону окна, где мелькала от ветра не большая полоска солнечного света. — Я сын бедной женщины, порождение трущоб и прекрасно знаю, что могут делать и желать состоятельные дворяне от падших и нуждающихся. Больно от красного? Да, потому что этот цвет напоминает о всем, что происходило в моей жизни: изнасилование матери, которое я видел собственными глазами; борделе, в котором я работал после этого и где встретил графа, — вздыхаю и смотрю на хозяина. — С такой страницей прошлого я не могу находится подле Вас, господин, но не желаю уходить. Я лучше всегда буду поглощен своими кошмарами, но … Буду делать все возможное и невозможное, чтобы помочь Вам. Вы меня заставили стать таким, какой я есть, за что я всегда буду Вам благодарен, — ломко улыбнулся я.       Как непривычно улыбаться. Нет, я часто улыбаюсь, но это всегда обычная пустая дежурная вежливая полуулыбка, а вот так по-настоящему, искренне… Неужели последний раз я так улыбался маме в тот день?       Все же розы — это отдельное чудо природы. Они такие разные, что по цветам, что по формам, но каждый из них уникальны, чарующе привлекательны. Думаю, я могу смело предположить, что ими можно разукрасить всю жизнь, превращая серость в нечто иное. Разве это не прекрасно?       — Я всегда буду бежать от красного, но я никогда не убегу от Вас, укрытого им с головы до пят. Скорее, присоединюсь, разделяя с Вами этот отвратительный яркий цвет, чтобы дать ему второй шанс.       — И какой же именно, Эрнест?       — А какой будет на Вас, такой я и приму, — смотрю своими глазами цвета розы сорта Terracotta, пока в венах моих течет Red Velvet.       Я почти уверен, что глаза Эйнса фон Граннцрайха — это розы близкие к Mainzer Fastnacht и Amnésia. Первые отличаются необыкновенным нежно-сиреневым цветом, слегка выгорающим до бледного к концу цветения. Вторые же почти словно искусственные цвета кофе с молоком с некими фиолетовыми и персиковыми переливами на солнце. Вот и принц такой — холодный, пахнущий кофе и нежностью. Уютный и словно не реальный. Таких же людей не бывает? Но от этого хочется лишь улыбаться и сдерживать смех от выражения удивления на равнодушном приятном лице. Можно ли это считать возможностью попробовать наконец перелистнуть те страницы, залитые оттенками страсти и боли? Возможно, что у следующих будет цвет прелестной Amnésia, которая со временем станет нежной Malibu. Их цветки в середине розово-сиреневые, а снаружи бутона — белые. Аромата у этой розы едва ощутимый — сладковатый, заставляющий все больше принюхиваться и дышать им, погружаясь в сладость цветов, надежд и мнимого прекрасного будущего…