Глава 3. Лучший друг
2 ноября 2022 г. в 03:16
— Фридрих! Рад вас видеть, — стоило только утихнуть звону висящего над доской колокола, что возвещало об окончании занятия, как в математическом лектории появился мастер Фредек.
— Вы… — мастер Дирихле в мгновение залился краской от злости и смущения, — не при студентах! И вообще — не говорите так никогда, ясно вам?! — те немногие юноши и девушки, кто присутствовал на занятии, спешили поскорее покинуть аудиторию и вернуться к своим делам и прочим занятиям. Мастер Дирихле пользовался уважением, но уважение это было построено на страхе наказания и, как считал Фредек, от этого переставало являться уважением. Все непристойные надписи, которые мастер Матьяс то и дело обнаруживал в разных уголках Академии, так или иначе были обращены именно к профессору математики, что сам он игнорировал, способный идти по своему привычному маршруту от дормитория до кабинета, не прибегая к использованию колокольчика.
— Друг мой, не кричите! — Фредек шутливо выставил перед собой ладони, — что случилось? — Фредек, конечно же, знал, что. В какой-то момент профессору абстрактных наук, как с ним часто бывало, стало скучно, и он решил отправиться играться с человеческими переживаниями. Обычно, как он сам был уверен, эти переживания были совершенно безобидны и только подогревали в переживающих жизнь, но конкретно касательно случая Дирихле мастер Карстен говорил, что тот с каждой такой игрой тот приближается к сердечному приступу.
— Не смейте так обращаться ко мне! — Дирихле в возмущении потряс седыми кудрями, — Кто вам вообще сказал?!
— Как я могу не знать имени моего любимого преподавателя? — Фредек театрально вскинул брови и рассмеялся. Выводить из себя мастера Дирихле ему нравилось даже больше, чем постигать границы абстрактного, что, конечно же, сам мастер Дирихле не считал за достойное занятие.
— Фредек, кончайте паясничать, вы уже семь лет как не мой студент!
В Академии не принято было использовать в разговорах и бумагах фамилии, данные её обитателям при рождении, но профессор математики, вопреки философии отчуждения от прошлого, требовал обращаться к нему не иначе как «мастер Дирихле» и ни в коем случае не «мастер Фридрих». Его коллега догадывался, что причиной тому была личная неприязнь профессора к тогда ещё студенту Фредеку, отличавшемуся, помимо незаурядного ума, ещё и тем, что любил вступать с преподавателями в неуместную полемику, и, что удивительно, выходить победителем. Случай единственного проигрыша Дирихле припоминал ему до сих пор, на что мастер Фредек, которому всегда было, что сказать, многозначительно и очень растерянно молчал.
— Но всегда продолжу видеть в вас фигуру старшего товарища, — преподаватели были вынуждены говорить тихо, дабы не привлекать ненужный интерес со стороны студентов, с чем с большим удовольствием игрался профессор абстрактных наук, продолжая изводить коллегу.
— Вы? Мой товарищ? После всех издевательств? Во имя Фортуны, имейте совесть! Я понимаю, что вы каждую собаку называете своим другом, но…
— Вы не похожи на собаку, совсем. К тому же, мы не просто товарищи — родись вы на моей земле, или я на вашей — мы были бы тёзками!
Дирихле, чтобы хоть как-то отвлечься, задержал внимание на отзвуке одной девушки, последней, кто покидал аудиторию. Вероника была лучшей в его дисциплине и, что главное, разделяла воистину математический взгляд на мир. Она привлекла его внимание не сразу, а лишь год назад, не проявляя чрезмерного интереса к предмету до изучения конкретной темы, и внимание это с каждым днём всё меньше и меньше походило на простое одобрение академических успехов. По понятным причинам, видеть объект своего интереса мастер Дирихле не мог, однако у него в голове, вопреки сухому приземлённому складу ума, расцветали самые невероятные картины. Его Вероника была невысокой юной красавицей с кротким взглядом и шёлковыми чёрными волосами; она была сложна и полна противоречий, как сама математика, абстрактную сторону которой Дирихле всячески старался игнорировать — в ней до того тонко и причудливо сочетались детская невинность и нарочная дерзкая вульгарность, что кровь в жилах стыла, а сам профессор математики, ловя себя на этих мыслях, непозволительно косноязычно сбивался в речах.
Фредек не мог не заметить, что Дирихле как-то несвойственно легко отвлёкся от конфликта.
— Что же вы, мастер Дирихле? Засмотрелись? — профессор абстрактных наук терпеливо ждал всё то время, которое его друг, себя другом не считающий, пребывал в сладких до омерзения грёзах. Фредек никого и никогда не осуждал, но над математиком то ли посмеивался, то ли сочувствовал, не конкретно ему, но самой ситуации.
— Не несите чушь, — ещё настойчивее призывал мастер Дирихле, — каким образом я могу смотреть, если всякий из нас видит только космос своей души?!
— Вот вы и заговорили про душу! — Фредек бесцеремонно сел на стол и принялся качать ногой, — я знал, что вы смыслите в абстрактных науках! Как никак, вы присутствовали при непосредственном рождении этой дисциплины!
— Я теперь названный дядюшка? — Дирихле был не прочь поговорить о чём угодно, лишь бы это был не вопрос его выбора собственного имени. Когда Фредек говорил, никогда, при всей логичности его речей, нельзя было с достаточной точной предсказать, куда он ударит в следующее мгновение, что явно не нравилось строму математику, и ещё меньше — студентам на экзаменах, — Увольте!
— Скорее, бабка-повитуха! — профессор рассмеялся и застыл в какой-то (Дирихле без глаз видел!) не очень пристойной позе.
— Убирайтесь вон! — математик покраснел и до боли стиснул челюсти, -Фредек! Я считаю до десяти, и если вы за это время не…
— Плюс бесконечность. Расчёт окончен! Бесконечность множества натуральных чисел настолько мала в сравнении с бесконечностью, которую мы взяли в сравнение, что ею можно пренебречь!
Фредек уже почти взобрался с ногами на преподавательский стол, как его схватила за шкирку сухая широкая ладонь, и уже в следующую секунду профессор оказался выброшен за дверь, как нашкодивший курсист.
— …И только подумай — если есть… Ай! — Вероника подскочила на месте, когда её едва не сбило с ног ударом потерявшего равновесие человеческого тела.
— Прошу прощения, милая леди! — Фредек выпрямился, отряхнул расшитую звёздами пелерину, грациозно раскланялся и исчез на тёмной винтовой лестнице. Вероника только фыркнула.
— Ты в порядке? — шедший рядом Эфир протянул к подруге руку. Та заметила, но демонстративно не приняла.
— Ну конечно же я в порядке! — девушка горделиво улыбнулась и по-свойски наморщила нос, — что он мне сделает, этот… актёришка.
— Чего ты так к мастеру Фредеку?
— Он несёт чушь. Абстракции такой абстрактности бесполезны и ими можно пренебречь, а ректор каким-то образом отвёл под это целый предмет!
Эфир не согласился, но кивнул. Когда они подошли к кабинету теологии, Вероника крепко схватила Эфира за руку, так, что тому, вопреки собственной самоуверенности, стало неловко. Вероника была его лучшей подругой, но он порою не совсем понимал, что она от него хотела и где проходила грань между её искренними словами и игрой на публику, а играла Вероника мастерски. Могла поплакаться особенно жалостливым преподавателям, чтобы получить хорошую оценку, могла выменять у библиотекаря пару сомнительных трактатов в обмен на безделушки, могла устроить громкую сцену только потехи ради — в этом она превосходила даже самого Эфира, за то он её уважал и поначалу даже завидовал.
— Я нашла очень полезную штуку для занятий по астрономии. Циркуль с зубчиками и четырьмя ножками! — студенты медленно заходили в аудиторию и рассаживались. Сидели Вероника и Эфир, конечно же, вместе, — Понятия не имею, как им пользоваться, но применение обязательно найду.
— А я всё ещё занят изучением лунного ветра. Я уверен, что это — особая светоносная среда, из которой, при желании, можно будет получать бесконечную энергию!
— Очень интересно, но я бы предложила послушать мастера Аркоса, — Вероника внезапно сменила тему и обратила всё своё внимание на доску. Юноша замолчал, ни то пристыженный, ни то глубоко погруженный в собственные теории.
От звона колокола до момента, когда Эфир наконец обратил внимание на слова преподавателя, пошел, без малого, почти час.
— …Обозначает взвешенное по вероятностям возможных значений значение случайно величины, — щуплый немолодой мужчина с необычно громким и грозным голосом чинно прохаживался туда-сюда, восторженный самой сутью объясняемого явления. Студенты, чувствуя настроение, горели интересом в сочетании с невозможностью усидеть на месте, — Математическое ожидание не имеет никакого отношения к разочарованным человеческим чувствам, пускай вас не путает наследие обратной теологии. Таким образом, интеграл Лебега…
— Как скучно, — Вероника отвлеклась от рисования в тетради каких-то посторонних картинок и повернулась к Эфиру. Она не входила в число восхищённых случайностями, к чему стремился и её друг, придерживающийся идеи о глупости восхищения как такого, особенно когда то было направлено на человека.
— Я устал. Это можно выучить и самим, когда будет настроение, а не сидеть здесь и слушать речи мастера Аркоса.
— А знаешь, что.?
Не успел Эфир и слово сказать, как девушка вскочила со скамейки и схватила его за руку. Перемахнув через парту, студенты побежали вниз по ступеням. Мастер Аркос что-то прокричал им вслед, но они уже не слышали, задорно смеясь и радости и страха.
— Куда? — Эфир позвонил в колокольчик, потеряв ориентацию в пространстве.
— Туда! — Вероника отличила в отзвуках оконную ручку и резко затормозила. Эфир, не успев, налетел на стену, но энтузиазма не потерял.
— А если поймают? — сомнения были несвойственны Эфиру, но был в этом какой-то хитрый элемент игры, который не мог разгадать даже он сам. Христофор, когда они жили дома, постоянно говорил, что тот сам выдумывает себе проблемы и сам же их триумфально решает, и больше всего юноша боялся признаться, что преодоление несуществующего страха работало ровно по тем же законам.
— Давай же, нас никто не поймает! — Вероника игриво засмеялась и протянула Эфиру руку. Тот, чуть помедлив, сжал её кисть и шагнул через подоконник. Девушка тут же потянула его за собой и схватилась рукой за выступ на башне. Крыша была пологой и нескользкой, но от слепоты и непредсказуемости следующего шага дух захватывало.
— Тут высоко! — Эфир расставил руки, так, будто балансировал на канате. Вероника, подхватив идею, переплела его пальцы со своими и вытянула свободную руку. Ветер, пронзительный, но не ледяной, развевал длинные полы формы, а отсветы от блестящих вышивок делали студентов самих похожими на звёзды. Эфир уверен был, что он и есть самый яркий отсвет звезды, и в яркости своей мог уступить, поступившись воспалённой гордостью, только своей лучшей подруге. Вероника старалась светить не столько ярко, сколько точно, сравнимая больше с причудливыми лабиринтами зеркал, с помощью которых профессор естествоведения превращал свет обыкновенной свечи в узкий луч, способный прожечь бумагу за пару мгновений.
— Ещё как! Я и не по таким карабкалась, но эта… Здесь никто не был до нас, разве не здорово?
— Вот что такого в том, чтобы быть первым? — юноша нащупал впереди себя препятствие и остановился. В груди кололо каким-то странным подобием тревоги, но всякие предположения о природе этого ощущения уносил с собой ветер, — каждый хочет, а пользы от этого никакой. Не важно, насколько ты первый, важно лишь то, что ты в мгновении лучший.
— Совершенно согласна. Не пойму, откуда взялся культ единственности шанса, когда студенты пробуют себя буквально во всём, что может предложить Космос. При всём при этом, мне, Нине, Максине и Дороти недавно сделал замечание профессор вещественной алхимии! — Вероника, похоже, была вполне искренне возмущена случившимся, — он сказал, что комбинаторика — не игрушка, и мерзко рассмеялся, когда Дороти сказала, что мы занимаемся полезным делом! Будь его воля — разбил бы нас на пары, как ему нравится, и надел бы шоры, — девушка звонко рассмеялась, обнаружив случайно произнесённую шутку, — ах да, мы же уже, — Эфир напрягся. Вероника почувствовала, — я про шоры, если что.
Студенты сели на черепицу причудливого выступа и свесили ноги в пустоту.
— Не слышал, чтобы нам настолько настойчиво читали мораль на эту тему, а мастер Фредек и вовсе яростно опровергает теорию единственности, — Эфир неловко пожал плечами и о ч ём-то задумался.
— Ему просто больше нечего сказать по своему «предмету» и он кичится бесконечными провальными попытками. Это другое.
— Откуда это вообще пошло? О единственности шанса?
— От трусости и отсутствия чувства собственной ценности. Все науки, не являющиеся точными, идут от законов человеческой жизни. Мирскому человеку главное что? Жениться. Один раз и навсегда, а если ты так общался с кем-то до этого — позор тебе и вечная вина.
— Это не справедливо для семей. Они пытаюсь ещё и ещё, например, заводя детей. Я был вторым шансом своих родителей, но любимым ребёнком всё равно оставался Христофор, — на словах о Христофоре Эфира передёрнуло. Его отправили вслед за братом по проторенной дороге, не спрашивая желания самого юноши и грозясь в качестве альтернативы отдать его подмастерьем к дяде-ремесленнику; Эфир был счастлив быть здесь и изучать науки, но осознание того, что является просто бледной тенью старшего брата задевало сильнее всех сказанных Тибальтом сгоряча гадостей. Что было примечательным, сам Христофор об этой обиде даже не догадывался, — но они, похоже, где-то в глубине души всё равно верили в единственность. Как глупо!
Вероника открыла сумку и достала оттуда большую тетрадь в кожаной обложке. Раскрыв её на странице с закладкой, она позвонила в колокольчик. Эфир тоже обратил внимание и прикоснулся пальцами к бумаге с радостной улыбкой. Туда они с подругой записывали всё важное и нужное, что извлекали из общения друг с другом.
— Навсегда, веришь, Эфир? — Вероника улыбнулась и положила Эфиру руку на плечо.
Юноша вздрогнул, схваченный за сердце подобием испуга. Радость от этих слов, как он рассудил, была настолько сложна, что не возникала по наитию — её нужно было разбирать в мелкой конкретике.
— Да! Мы будем всегда вместе, это ли не прекрасно? — Эфир коснулся её пальцев и закивал, волнующийся лишь о том, что недостаточно чувствовал и ценил мгновение. Студент со странной улыбкой посмотрел сквозь маску на небо и попытался сосредоточиться на собственных мыслях. Очевидно было, что это было лучшее событие, которое могло происходить с ним в этой жизни с этим сознанием, и ответственность перед уникальностью, не в тон беседы, заставляла его волноваться.
— Я так рада, что я с тобой, а не на этом скучном занятии. Всяко полезнее будет, — девушка что-то коротко записала в тетради и задумчиво покачала пером.
— И я. Как здорово ты придумала! — Эфир вдохнул так, что голова закружилась. А ещё голова кружилась от осознания, что всё это происходит с ним: чудесное, почти не настоящее — мог ли он попросить у Фортуны такой чудесный дар?
— Да. Мне так нравится, что мы делаем это и потому что просто можем позволить себе повеселиться, и потому что заняты делом! — Вероника красивыми цифрами вывела дату и передала перо своему другу. Тот неловко его взял, запачкав пальцы, и позвонил в колокольчик, пытаясь прочитать, что о сегодняшнем дне записала Вероника. Что удивительно, при всех выдающихся способностях к чтению отзвуков, Эфир не смог понять, что именно записала Вероника. Это не всегда понимали даже преподаватели; более того, сложно порою было сличить даже отзвук её собственной маски. Студентка обращалась и к мастеру Карстену, и к профессору механики, делавшему маски, но оба разводили руками, списывая эту уникальную особенность на хаотичную волю Фортуны. Уточнять это у мастера Фредека для Вероники было сродни потере чести.
— Каким? — юноша, кажется, на мгновения забылся, одурманенный высотой.
— Как «каким»? Постижение Космоса души, не чужой, но своей.
— Только своей? — Эфиру отчего-то стало неуютно, — но как не брать во внимание того, с кем ты ведёшь речь, если он живой мыслящий человек?
— Мы каждый в ответе только за себя и можем достоверно судить только о своих реакциях на других, но не о чём-то, что в голове у собеседника. Даже если думаешь, что хорошо его знаешь.
— Вообще-то мастер Фредек говорил, что «я» познаётся через «не-я» и ты с ним очень громко спорила, — Эфир во всём поддерживал Веронику, но в сложные моменты смятения не чурался уколоть её острым словом и указать на неправоту. В некоторых из них следовало придержать язык, но договорённость была договорённостью.
— Это другое! — Вероника фыркнула.
— Объясни, мне правда интересно!
— Нет, я устала. Я уже рассказывала это Нине, когда мы гуляли после того самого занятия, и не хочу ещё раз.
Эфир вдруг задумался. Он воочию видел, как его подруга пыталась позорить профессора абстрактных наук, но по каким-то причинам не слышал её возмущений после. Кажется, она тогда говорила, что очень дурно себя чувствует. Что-то не сходилось — вероятно, он сам едва не сошёл с ума от речей мастера Фредека. Юноша вглядывался в черноту перед глазами, болтал ногами и слушал ветер. Профессора говорили, что ветер появляется от того, что, подобно тому, как мышцы тянули лёгкие, области с разным давлением тянули воздух. А как дышал свет?..
— …Ты слушаешь меня? — за то время, что Эфир молчал, занятый своими мыслями, Вероника не сказала ни слова, но у юноши от её вопроса появилось непоколебимая уверенность в обратном, — Тебя не пустят на диспут, если у тебя нет комплекса взглядов на проблему. Перед тем, как заводить с кем-то дружбу, нужно узнать, что человек под этим понимает. Так быстрее и понятнее, чем гадать, что у кого на уме.
— Да. А так человек сказал — и вся ответственность на нём, даже если что-то пойдёт не так, — Эфир вздохнул и передал Веронике перо. А что происходило, когда нечто шло не так в глубинах истинного космоса, а не космоса души? Некая сила, которая давала жизнь людям, однажды наделила Космос бесконечно циркулирующей энергией — откуда она бралась и как эту энергию переносила? У человека были нервные жилы, как говорил мастер Карстен, стало быть, и в пространстве вокруг были некие невидимые нити, которыми и была движима энергия.
— Всегда нужно знать цели и выгоды. Иначе каков смысл? — Вероника расслабленно потянулась, довольная своей выходкой. Наверное, мастер Аркос будет ругаться на следующий день, но этот день наступит только через шесть рассветов.
Эфир хотел ответить, но вместо этого взял у Вероники тетрадь и нарисовал на полях луну. Такая маленькая иррациональность не должна была убить такой красиво выверенный их союз. С некоторой вероятностью.