***
— Во имя звёзд и слепоты, Фредек, я так рад! Айзек и мастер Фредек сидели в коридоре за столом, предназначавшимся для настольных игр. Была уже глубокая ночь, однако Айзеку не спалось, а Фредек собирался зайти к Христофору, когда у того будет свободная от наблюдения за небом минута. — И что же приносит тебе радость? — Комбинаторика! — Айзек радостно вскрикнул и подбросил огромную горсть кубиков. Фредек тихо засмеялся, разделяя радость студента. — А ещё? — профессор лукаво прищурился под маской, явно напрашиваясь на похвалу, и закинул ногу на ногу. — То, что от меня отселили это ходячее мясо, — юноша загоготал и принялся щупать кубики, считая выпавшие числа. Некрасивая хаотичность — надо попробовать ещё, но сильно позже, пока Фортуна не начала гневаться. — Айзек, — похоже, начал гневаться Фредек, строго позвав студента, — ходячим мясом называют проституток, а судя по тому, что ты так внятно и не объяснил, что не так с Шайном, у меня возникают такие мысли, какие бы тебе не хотелось, чтобы у меня возникали. Айзек неловко дернул рукой и половина кубиков упала на пол. Фредек, несмотря на свою улыбчивость и доброту, отчего-то был человеком достаточно жутким, и никто не мог сказать, отчего. — Чего?! Да ни в жизни! — юноша, резко попытавшись вылезти из-под стола, больно ударился головой и громко выругался. Фредек встал, обошёл стол и подал ему руку. — Я бы всё равно попросил тебя не оскорблять моих студентов. Даже если они слишком отличаются от нас с тобой. — Ладно, ладно, прости… И перед ним извинюсь, только помоги собрать кубики! Мастер Фредек сел на колени рядом со студентом и принялся аккуратно собирать разлетевшееся, при том ни разу не позвонив в колокольчик. — Будь добр. — А куда его направили? — интересовался Айзек. Шайн пугал его и именно от этого вызывал неукротимое желание узнать побольше о его судьбе. — К брату Христофора. Я специально попросил мастера Матьяса, ему полезно будет, — Фредек встал, задорно усмехнулся, протянул Айзеку его кубики и вернулся на своё место. Студент, потирая ушибленный затылок, поступил так же. — Эфир?! Да этот «Ш-ш-шанечка», — Айзек передразнил своего бывшего соседа и неприятно улыбнулся, — его до бешенства доведёт так, что Эфир станет мясом… Не ходячим… — Айзек! — Прости! Не успел Айзек извиниться как полагается, как почувствовал, что к его челюсти прижалось металлическое нечто формы резного цилиндра. — Если я что-то говорю вне занятий, Айзек, это «что-то» нужно понимать с первого раза. — Фредек?.. — Айзек нервно сглотнул и замер, не понимая, что происходит. В руках Фредека был мушкетон. В Академии было запрещено иметь при себе оружие, но профессор абстрактных наук из каких-то соображений прошлого этот запрет игнорировал. Снаружи раздавался ни то гул, ни то звон, как от звёзд, перемежающийся странным звуком, походящим на щелчки механизма. Айзека хватала за сердце тревога, и даже не за свою жизнь: происходило что-то неестественное и это неестественное явственно отторгалось окружающей обстановкой. Фредек, кажется, тоже почувствовав, спрятал оружие. — Надеюсь, вы меня услышали. Всего доброго. Айзек потёр шею и устало усмехнулся. — «Всего» доброго — статистически не выйдет.***
Эфир, обнаруживший в своей комнате постороннее присутствие вместе со стойким запахам каких-то медицинских жидкостей, был ни то напуган, ни то раздосадован. Шайн неуклюже плюхнулся на кровать и тут же повалился на бок с каким-то булькающее-стучащим звуком, не удержав равновесие. — Не Академия, а дом инвалидов! — Эфир презрительно поморщился и руки не подал. Когда он баловался, будучи ребёнком, матушка грозила ему тем, что он поранится и его отправят в дом инвалидов, в красках рассказывая, какая там грязь и какие злые дети. Эфир был уверен, что нет ребёнка злее, чем Христофор, но старался слушаться мать. — Я не инвалид, если ты обо мне, — Шайн с трудом сел нормально и пожал одутловатыми плечами, — мастер Карстен говорит, что я в норме. — А ещё он говорит любить друг друга и соблюдать гигиену, но разве его кто-то слушает? — Ты неверно понимаешь теологию. Ни одно, даже самое простое условие, не может выполняться для всех явлений одинаковым образом. — Какой ты скучный. Уроки учишь? — Учу. И ты разве нет? — Я? У меня есть дела поинтереснее, чем слушать мастера Карстена — я ищу светоносную среду, из которую можно будет бесконечно брать энергию. — Если ты что-то взял — придётся потом отдавать, — Шайн со скучающим видом обхватил рукам своё лицо и положил локти на колени. — Пусть берёт натурой. Всё равно мы потом умрём. Гниение это тоже энергия, на мёртвых телах хорошо растут деревья. — Ты уверен? От этого вопроса Эфира передёрнуло. Он старался быть к смерти так близко, чтобы её не бояться, так близко, что она не смогла бы вывернуться и ударить, а Шайн одним своим присутствием сеял сомнения в истинности этого подхода. — Уверен. Юноши замолчали. Эфир причёсывался, Шайн — играл с собственными пальцами, сжимая их и разжимая, соединяя и разводя, будто эти действия требовали от него концентрации не меньшей, чем при решении задач мастера Дирихле. Наконец Эфиру надоело. — Ладно, я был не прав, — он положил расчёску, повернулся, выпрямился и хитро заулыбался, говоря тоном точь-в-точь как у Вероники, когда она пыталась обмануть преподавателей. Шайн поднял голову, внимательно смотря на своего нового соседа сквозь маску, — давай дружить. Хочешь шоколадку? — Хочу. Эфир положил изголовье кровати свёрток из тонкого пластичного металла. Шайн медленно и неловко протянул руку. — Не успел! Какая жалость! — юноша в мгновение выдернул сладость у него прямо из-под пальцев. — Отдай, — Шайн насупился и скрестил руки на груди, — ты пообещал. — А что ты мне сделаешь, мясо ходячее? — весело засмеялся Эфир, размахивая шоколадкой перед лицом нового соседа. Шайн, в миг переставая быть неуклюжим и инертным, бросился на Эфира. Зубы, неестественно тонкие и острые, впились юноше в предплечье. — Ты чем меня тыкаешь?! — едва ли Эфир понял, что это были зубы, а Шайн, воспользовавшись замешательством соперника, выхватил обещанную сладость обратно. — А ты меня? Мне очень обидно, — Шайн отпустил, положил шоколадку в карман жилета и, долго и неловко снимая сапоги, забрался на кровать и уселся в угол. Эфир всё это время, раздевшись и побросав на пол свои вещи, пытался выяснить, не осталось ли следа и нападения. У Христофора был уродливый шрам, под одеждой, но был, а он был лучше и прекраснее, у него не должно было быть ни единого шрама. — Что ты делаешь? — безликим тоном протянул Шайн, сняв маску и беззастенчиво разглядывая своего соседа. Все почему-то считали, что он был от природы слеп, но его зрение ничем не отличалось от зрения среднестатистического здорового человека, за исключением того факта, что все цвета он видел менее яркими, чем они были на самом деле. — Я… Смотрю. Чтобы ничего не осталось… — студент был так обеспокоен возможным повреждением, что не замечал ни прохлады на голой коже, ни постороннего взгляда, ни того, что он, вопреки их с Вероникой суждениям, открывал кому-то душу. — И зачем тебе?.. — судя по тону, Шайн скучал, но его взгляд выражал искренний интерес. — Представь, что тебе нужен чёрный шар. Ты очень хочешь чёрный шар и будешь его любить, — юноша вздохнул, принимаясь одеваться, — Ты нашёл чёрный шар, веришь, что он шар и чёрный, но вдруг находишь на нём зелёную точку. Шар уже объективно не чёрный, даже если изначально он делался и виделся как чёрный шар, — поправив воротник, он по привычке подошёл к зеркалу и, воображая собственное отражение, принялся причёсываться. Шайн внимательно слушал, — А когда ты начинаешь приглядываться, то замечаешь, что шар больше не шар, потому что ты смял его руками в попытке детально разглядеть зелёную точку, а выпрямление неровности оставило новую царапину, а при её зачистке выяснилось, что под верхним слоем шара ещё зелёные точки, а пока это выяснялось, он помялся ещё в двух местах и слишком очевидно становится, что шар вообще не чёрный и вообще не шар, но на чёрный шар хотелось любоваться, и при этом именно детальное любование привело к обнаружению того, что шар не шар и не чёрный, а если бы шар был не важен, он продолжал бы быть чёрным и шаром, — Эфир обнял себя руками и шумно выдохнул, утомлённый длинным монологом. Нельзя быть неидеальным. — Это потому что шар меняется, как живая материя, а не потому что он важен, — Шайн сочувственно покачал головой и лёг на бок. — О чём это ты? — Эфир насторожился, искренне заинтересованный в словах собеседника, что было удивительной редкостью, — ты считаешь, что важности не существует? Юноша скалился слишком искреннее, как для того, кто Фортуной и Космосом клялся, что разделяет со своей лучшей подругой идеи здорового безразличия. — Существует. Покой — это не безразличие. — Но выглядишь ты как раз безразличным. Я бы сказал, что тебя уважаю, но что-то в тебе, — юноша грациозно сел на кровать рядом со своим новым соседом, — не то. Ты… Что ты такое? — Эфир ядовито засмеялся и ткнул Шайна обратной стороной писчего пера в плечо. — Узнаешь, если пойдёшь со мной гулять, — медленно и устало произнёс Шайн, слабо покачиваясь, — но, я думаю, ничего достаточно интересного тебе во мне нет. Эфир обнял себя за плечи и опустил голову. В груди тяжело и неестественно стучало. — Неправда.***
— Тибальт. — Что? Нижним коридорам очень шла тишина. Вероника так не считала. — Ты не хочешь извиниться? — она вздёрнула нос, как если бы смотрела на Тибальта с нескрываемым, почти гротескным презрением. — За что это ещё? — Тибальт понимал, чего хотела Вероника, и давать ей это не собирался. Девушка, презрительно наморщив нос, обогнала студента и встала на его пути. Тот не прореагировал и только отошёл чуть в сторону, прижимая к тебе свои записи. — Перед Эфиром, — Веронике нравилось выглядеть благородной за счёт слабости своего друга. Из всех её подруг (и Эфира) в защите не нуждалась только Нина, и из-за её гордости Вероника общалась с ней меньше всех остальных, тайком оставляя в своём расписании пустые места там, где должны быть встречи с Ниной. Нина по этому поводу едва ли переживала. — А он сам извиниться не хочет? Найду — на часы за шкирку повешу. — Ты его преследуешь его, и вообще не имеешь никаких прав обижаться, потому что это не твоё дело, потому что оскорбление нанесли не тебе, — Вероника говорила на одном дыхании, сбиваясь под конец, но так уверенно, что Тибальт слушал чуть больше, чем никак. — Преследую? Да какого… Космоса он мне нужен? — Тибальт не то, чтобы спешил, но разговор поддерживать не желал, и так направляясь на личную встречу. — А что ты только что спрятал? У тебя листы с чернилами, я чувствую по отзвукам. Тибальт вздохнул, не отрываясь от кропотливого сворачивания своих рукописей в цилиндр. Надо спрятать. — Во имя Космоса, Вероника, тебе совсем нечего делать? — юноша не рад был этой встрече. Он не переживал за то, что его могут выставить на посмешище или осудить, но искреннее желал поскорее оказаться в одиночестве, пройти водные процедуры и заняться звёздными картами. — Если нечто существует, значит оно может быть считано, так или иначе. И всё, что есть в этих стенах, принадлежит каждому и всем, ибо может являться знаком Истины, — девушка изящно скрестила руки на груди, — тебе не страшно разгневать Фортуну своей жадностью? — Не жадность, но таинство. Ты всё перевираешь, — Тибальт пытался идти быстрее, но Вероника от него не отставала. — Не больше твоего. Неудивительно, что Мирра предпочтёт твою компанию кому-то ещё. И ты ничего не можешь с этим сделать, ибо каждый студент свободен во всех способах получения сведений о мире. Студент начал нервничать. Вероника как-то слишком резко и невпопад сменила тему, отчего он начал думать, что едкое замечание о круге общения его подруги было единственной целью всего разговора. — В любом случае, моё отношение к этому тебя не касается, совсем, — Тибальт нахмурился и махнул рукой. Он бы соврал, скажи сейчас самому себе, что не переживает, но вестись на явную провокацию был не намерен, — а ещё ты не помогла ей, хотя тебя даже лично поспросили. — Не обязана. И куда ты торопишься? Тибальт хотел ответить как было, но то могло прозвучать как грубость или пошлость, а потому решил безобидно соврать. — Заниматься. Знаешь ли, нужно подумать над результатами задания по естествознанию, — на самом деле, Тибальт шел в баню. «Баня» было словом неточным и слишком нелепым, а потому среди студентов прижилось более изящное «к воде». — Там делать нечего, это же не математика, и вообще, кабинет естествоведения находится… Вероника же об этом не знала, а потому последнее, чего она ожидала, это того, что Тибальт резко сделает шаг назад и скроется за ближайшей дверью.***
— Такое доверяют сначала родителям, потом — даме сердца. У нас же, за неимением дамы… — двое студентов сидели в воде, сняв маски и с закрытыми глазами слушая, как плещется от их движений вода. Важное и скрытое — Тибальт причёсывал Рембраандту волосы. — Чем тебе, скажем, Вероника не дама? — Тибальт усмехнулся, осторожно распутывая светлую прядь. — Да не приведи Фортуна связаться с этой язвой! Эфир там с ней скоро рассудок потеряет. — Тебе его жалко? — Тибальт был удивлён. Пускай он и жаждал справедливости, но был уверен, что Эфир — неисправимый человек. — Да. Очень глупо попался. — А мне нет, они стоят друг друга. Ради Фортуны, давай не про Веронику, — Тибальт наморщил нос, — я её встретил только что, до сих пор тошно. Говорила мол Мирре я не интересен. А что там с нашей инициативой? — Ты об идее написать на стене, что мастер Дирихле похож на муравьеда? — Нет же! Конечно, это тоже очень занятно, но я о театре. Нам делегировали придумать сцену. — Ничего, я боюсь, — Рембраандт задумался. Ему тяжело было что-то делать одновременно или держать в голове много задач, и поэтому какие-то житейские детали или внеурочная деятельность проходили мимо него. Не в счёт инициативы написать в коридоре, что он думал о мастере Дирихле, конечно же, — Вот что ты делал вчера? — Натурфилософию! — Тибальт не был человеком впечатлительным, но вид человеческих потрохов после шести часов их непрерывного разглядывания начал вызывать у него приступы тошноты. — Ну вот! Я тоже. Мастер Карстен совсем на нас взъелся, а мы ему даже ничего не сделали. Не думаю, что из-за одного Эфира он начал бы наказывать всех. — А может, — юноша пошевелил пальцами в воде и усмехнулся, — мы ещё не сделали, но он знает, что сделаем. Вот и предпринимает… Так сказать, профилактические меры. — Космос непостижим даже в мгновении, а ты говоришь о какой-то долгосрочной перспективе! — Рембраандт безмерно устал душой, но едва от учёбы — его куда больше беспокоил его подопечный, и даже не из искреннего сопереживания, а по причине его навязчивости. — А может он… Не знаю, бессмертный чёрт! — у Тибальта было не в меру игривое настроение, которое Ветер очень хотел разделить, но не выходило. — Ну хватит, хватит! — Рембраандт ударил ладонью по водной глади и сам тут же закрылся от ответного удара. — Надо что-то делать, — вздохнул Тибальт, немного успокаиваясь. — Конечно надо. Натурфилософию! — Рембраандт засмеялся и вдруг вылез на край. Тибальт заметил только тогда, когда юноша вернулся с двумя бутылками крепкого вина, припрятанными им, судя по всему, заранее. — А это… Кажется, не очень полезно. Тут жарко. — На моей земле куда холоднее, чем на твоей, не дури! — Рембраандт задорно толкнул Тибальта под локоть. Мгновения, пока его друг не видел, Рембраандт сменил весёлую улыбку на выражение растерянного отчаяния. Он сам по себе был человеком тревожным, и самое неприятное свойство его состояния было в том, что он боялся страха как явления, что превращало простое беспокойство в бесконечный кошмар, и одним из немногих способов от него избавиться было полное беспамятство. Юноши сделали по глотку по очереди. — В итоге, кто может нам помочь? — Мирра? — Отказалась, она боится сцены. — Это странно… Я позвал Моргаша, но он тоже не захотел, — Рембраандт покачал головой, разглядывая отблески на водной глади. — Жаль. — Не жаль. Моргаш такой человек, что в его присутствии лучше не делать ничего эдакого. — А мы собирались? — Тибальт сполз вниз по каменной лавке и сложил руки за головой. — Он бы нашёл, даже если бы не собирались. Всё-таки, создание рукотворной жизни дело такое… — Мерзость? Я, конечно, далеко не ханжа, но при этом ещё не медик. Да, оно слишком личное. — Личное — это другое. Действие одно, смысл разный. Вот все и путаются и смущаются, как девки! — Так не бывает. Как там мастер Фредек говорит? «Эмоция уникальна для явления, но одно явление может вызывать бесконечное количество эмоций.» — Человек сложен и беск… бес-ко-неч-но-гран-ен, — Рембраандту било в голову резко и сильно — минуту назад он был в совершенно ясном сознании, а теперь едва мог выговорить слово длиннее трех слогов, — На этом легко играть, если собеседник склонен питать иллюзии. — Да он сам так делает! — Тибальт вдруг вспыхнул и стукнул кулаком по воде. Рембраандт, отвернувшись от брызг, сделал ещё три глотка. — Как? Может это… Может это его мастер Дирихле ком-про-ме-ти-ру-ет! — Ветер едва не свалился с головой в воду, но Тибальт поймал его за плечи. — Почему ты вообще вспомнил про гомункула? — понимая, что пора заканчивать, Тибальт вылез из воды и подал руку Рембраандту. — Так же… Натурфилософия! Основа наук, потому что без неё… Без неё мы бы подохли от лихорадки ещё детьми. Юноши, держа друг друга за плечи, неуклюже направились одеваться. Великое творчество не ждало.