⤟ HEDVIG ⤠
[Рознь]
Секреты следуют за мной, Видения, которые я не смогу забыть.Я не смогу убежать, нет, я не смогу уйти,
В моей крови, в моей крови нет спасения.
***
Скрип двери отвлекает воина, тот откладывает меч, который точил до этого момента, и поворачивается в сторону звука, дабы на пороге увидеть товарища. Он внимательно смотрит за его спину, будто ожидая чего-то, но хмурится слабо, когда викинг прикрывает дверь за собой. — Где солдат? — Слушай, Арен, там было такое, что я даже… — викинг начинает с весельем в голосе, будто собирается рассказать что-то смешное, но не успевает договорить, как его придавливают лопатками к стене. — Я спрашиваю. Где. Солдат. — Арен цедит каждое слово, переходя на гневный шёпот. — Я не купил его, — воин обхватывает пальцами чужой кулак, пытается ослабить хватку. — Арен, цену подняли до ста серебряных, он же явно того не стоил, я подумал… — удар сбивает викинга с ног, с уголка губ стекает капля крови. — Кто разрешал тебе думать? Ты выполняешь, а не думаешь, чёртов кретин! Я ясно сказал тебе купить солдата, сколько бы он ни стоил! Иди и выкупи его, у кого бы он ни был, предложи двойную цену, тройную, и чтобы..! — Не получится… Его купил Кацуки, — викинг встаёт на ноги, стирая кровь, но не поднимает взгляда на Арена. — Вот оно что…***
Ночь опускается медленно, давая солдату времени осмыслить всё, что произошло этим же вечером. Кто-то его продал, а кто-то просто купил, как скот, которого можно убить в любую минуту. Он сидит на полу у стены, на голых плечах покоится меховая накидка, а глаза следят за викингом, который ищет что-то в сундуке в углу. После, видимо, найдя, что искал, тот подходит к нему. Воин усаживается на корточки перед ним, скидывает с его плеч накидку и внимательно осматривает раны. Солдат может заметить, как на переносице викинга появляются морщинки по мере того, как он хмурится. После чего язычник выдыхает, запихивая в руки солдата одежду. — Надень, — христианин смотрит на тунику молочного цвета, подметив, насколько ткань мягкая и плотная на ощупь, вовсе не похожая на ту, которая была на нём до продажи. Викинг сгибает руки в локтях, опирается ими о колени, и следит спокойно, будто нет ничего такого в том, что он наблюдает как его же раб одевается. Солдат справляется с одеждой медленнее обычного из-за слабо ноющего плеча, а закончив, ловит себя на том, что с губ почти сорвалось «спасибо», но он вовремя остановился. Ему незачем быть благодарным, воин просто хочет убедиться, что потратил деньги не впустую. — Что с лицом? До приезда сюда такого не было, — в ответ язычник получает молчание. — Ты ведь понимаешь меня, почему не отвечаешь? Солдат поднимает к нему взгляд, пытается понять — как сильно этот викинг похож на предыдущего, что ожидать от этого воина. Ведь он такой же враг, как и предшественник, хотя и непонятно, почему этот пытается показать, что отличается: какой в этом смысл, если он буквально купил его. — Мне стоит самому посмотреть? — норманн вздыхает устало, утомившись от одностороннего диалога. Он тянется к повязке на чужом лице, начинает осторожно разматывать, и замирает всего на секунду, прежде чем опустить руку с платком. Пальцы осторожно касаются белых прядей, зачёсывают назад, дабы увидеть вокруг глаза ожог, который плавно распространяется по виску и лбу. Викинг касается виска большим пальцем, совсем невесомо, чтобы не задеть всё ещё заживающую кожу, но офицер всё равно немного шипит. — Это он сделал? Он держал тебя у себя? Чёрт возьми, отвечай, не играй эту игру со мной снова! Христианин выдыхает тихо, отталкивает чужую руку и выпрямляется, после чего подаётся чуть вперёд, с холодом смотрит в глаза язычника. — Тебе не всё равно? Чужой голос проникает под кожу, и воин не сразу отходит от услышанного, чтобы разобрать смысл услышанного. Он не касается больше, мерно опускает руку, чтобы вдруг не спугнуть солдата, ведь тот наконец-то заговорил с ним. — Что он с тобой ещё сделал? — Хочешь узнать, чего он не успел, чтобы самому взяться за это? — на губах англичанина появляется горькая ухмылка, которой тот пытается прикрыть свою уязвимость: викинг перед ним знает, что с ним могли сделать всё, что угодно, и что он был бы недостаточно силён, чтобы это предотвратить. — Ты говорил с ним? — воин игнорирует вопрос, хоть и с трудом удаётся сдержать спокойный тон голоса. Ему снова не отвечают. — Почему ты ведёшь себя так? Я ведь действительно пытаюсь быть милосердным к тебе. — Что? Милосердным? — христианин смеётся тихо, хрипло, голос сел за все эти дни молчания. — Ты говоришь мне это после того, как сдал в руки своим же, прекрасно зная, что я предпочёл бы умереть? Я ведь… Ведь даже попросил тебя об этом, — он глотает ком в горле, добавляя: — Тебя — своего врага. — Я тогда кинул к твоим ногам меч. Почему же ты сам не наложил на себя руки, а, святоша? — на лице воина всё более отчётливо прорисовывается раздражение. — Бог не примет самоубийства. — А мои боги не примут нечестной битвы. Нравится тебе или нет, но отныне ты — моя собственность. Будешь вести себя по-человечески, может, и поладим, — викинг поднимается и идёт к креслу в углу комнаты, чтобы взять другую накидку. Он покидает дом молча, оставив дверь полуприкрытой на несколько секунд, в течении которых Ворон успевает влететь в внутрь. Дверь со скрипом закрывается. Солдат улыбается слабо, заметив Ворона, который делает несколько кругов под потолком и спускается, когтями хватаясь за подставленную ладонь — уже как привычка. Христианин внимательно изучает крыло Ворона, рассматривая символ, а тот и не возражает, лишь иногда клювом цепляет пальцы, но недостаточно сильно, чтобы вызвать боли. Ворон не голубь, он не белый как снег и не олицетворяет собой мир, справедливость и покой, но абсолютно чёрные зрачки и тёмные перья внушают странную решимость: может, не стоит ожидать мира, справедливости и покоя — добиться их, ведь хозяин этого ворона так отчаянно борется за свой рай. Офицер и не помнит сколько он просидел так, мягко поглаживая крылья Ворона, но скрип двери вырывает его из мыслей. Викинг несколько секунд изучающе смотрит на Ворона в чужих руках, после проходит внутрь, прикрывая дверь. — Подружились? — норманн снимает накидку, оставляя на том же кресле, откуда и взял её. — Его зовут Вернер? — солдат отвечает вопросом на вопрос, следя за тем, как воин достаёт маленькую деревянную миску из платка, в который та была обернута, и ставит на стол. — Да, — язычник подходит ближе и подставляет руку, на которую перебирается Ворон. Солдат лишь молча следит за этим, пока Вернер добирается до плеча воина. Рука всё ещё остаётся в той позиции, и христианин переводит взгляд на лицо викинга. — Подниматься не собираешься? — Я сам, — военный опирается о стену позади себя и медленно поднимается, сжимая челюсти, ибо раненое бедро всё ещё даёт о себе знать. Колено предательски сгибается, но внезапная опора под рукой не даёт упасть. Язычник держит чужое предплечье крепко, а от внезапно резкой реакции хозяина, Ворон отлетает к столу. — Что насчёт тебя? — воин выжидает, пока солдат выпрямится, но даже после этого не отпускает его руки. — Твоё имя. — Разве к рабам обращаются по имени? И как будто ты запомнишь его среди десятки других имён рабов, которых успел купить и продать, — на губах горькая улыбка, а голос пропитан насмешкой, и викингу всего на секунду кажется, что тот добивается своего убийства. — Имя, — норманн говорит спокойно, но сталь в голосе выдаёт раздражение и то, как он пытается себя сдержать, дабы не сделать лишнего, ведь пальцы неосознанно уже сжались вокруг предплечья христианина. — Шото. Шото Тодороки, — англичанин смотрит прямо в кровавую реку чужих глаз, не отводя взгляд, хотя фаланги начинают неметь от силы, с которой сжимают руку. — Садись, Шото, — Кацуки разжимает пальцы, кивая в сторону кресла. — И прикрой глаза. Христианин смотрит на викинга ещё несколько секунд, видит, как сильно тот пытается удержать что-то внутри, но наблюдений за воином всё ещё недостаточно, чтобы понять — чему именно тот не даёт выйти наружу. Шото отводит взгляд, идёт к креслу и, садясь, прикрывает глаза, выжидая очередного действия, которое доставит боли, унизит, либо покажет ему его место. С этими людьми иначе не бывает. Мягкое, холодное прикосновение застаёт врасплох, и солдат даже пытается отстраниться, но чужая рука на подбородке удерживает, а пальцы продолжают вести по ожогу, распределяя что-то прохладное, влажное по ощущениям. Христианин выдыхает прерывисто: викинг хочет думать, что от облегчения, а не омерзения от прикосновений. Местные известны своими методами использования целебных трав, и Кацуки надеется, что это окажется не просто слухом. Викинг заканчивает нанесение, но не отстраняется, пользуясь тем, что у офицера глаза всё ещё прикрыты, не отказывает себе в желании почувствовать тепло чужой кожи ещё несколько секунд. Утончённые черты лица, платиновые волосы и бледная кожа, аккуратный нос и обветренные губы, на нижней видны раны. И ведь даже шрам не портит лицо. Грешно красив. — И признан он будет душой нечеловеческой… — низкий шёпот заставляет англичанина открыть глаза и встретиться с ним взглядами. Воин отчаянно пытается выпутаться из собственных мыслей. Это ощущение не покидает его с леса. С самого первого взгляда на него, христианин показался ему жестокой выдумкой. Боги точно насмехаются над ним, ведь это не могло быть совпадением. Ею не может оказаться он: христианин, англичанин — враг. — Должно помочь, — викинг отдёргивает руку, затем выпрямляется. — Мне стоит поблагодарить тебя, да? — Шото слабо сжимает скрещенные пальцы, когда на губах язычника появляется ухмылка. — То было твоим отрядом, не так ли? — Кацуки тянется к платку на столе, вытирает пальцы от остатков мази и возвращает взгляд к христианину. Тот побледнел ещё сильнее, а пальцы сжались так, что викинг может видеть белизну костей под кожей на костяшках. Он улыбается слабо своим же догадкам, подходит обратно к нему и кладёт руки на деревянные подлокотники кресла, наклоняясь к солдату. — Почему молчите, сэр? Или как к тебе обращались твои солдаты? Офицер Тодороки? Что случилось с твоими людьми, командующий разведотряда? — Я… — Прежде чем ты выберешь слова — не смей мне врать, — викинг отталкивается от кресла, отходит, чтобы сесть на кровать и, поставив руки позади себя, опирается о них же, выжидающе смотря на христианина. — Что, если да? Что ты собираешься сделать, если скажу, что я командующий того отряда? — Шото смотрит с напряжением во взгляде, ожидая своего приговора. — Зависит от тебя. Расскажи мне, что тогда случилось, — викинг следит, как Ворон опускается на подлокотник кресла, еле сдерживает обиженное «предатель». — Мне… Доверили отряд разведчиков, — солдат переводит взгляд на Ворона, вдыхает глубоко, ибо лёгкие сковывает от воспоминаний о случившемся, но продолжает, ведь викинг в любом случае не сможет использовать эту информацию против него: нельзя изменить то, что уже в прошлом. — Сказали, что нам не придётся вступать в бой. Мы должны были лишь проверить и оценить местность. Мы не ожидали вашего нападения. Я был на передовой, а рядом был мой товарищ… Хотя правильнее будет сказать — мой личный предатель, — офицер ухмыляется своим же мыслям, молчит несколько секунд, а викинг и не торопит его. — Солдат, который должен был заменить меня, в случае чего. У него были зелёные глаза, думаю, ты успел заметить, когда нёс мне его голову. К тому моменту центральная часть отряда была перебита. Мы думали, что сможем повести хотя бы задние ряды за нами, если успеем сообщить о плане: оставить лошадей в долине, недалеко от леса, и скрыться в нём же. — Это был твой план? — Кацуки наблюдает, как англичанин неуверенно кивает, и улыбается слабо. — Хитро. Учитывая ваше снаряжение. — После того, как мы оставили бы лошадей, кто-то должен был повести их вперёд — туда, где заканчивается лес, чтобы, направляясь по их следам, вы обошли лес стороной. А в лесу было бы легче маневрировать. Учитывая, что можно использовать боевое преимущество местности. — Соглашусь пожалуй… Вы же запросто могли забраться на деревья и оттуда запускать стрелы, — викинг кивает своим же размышлениям, проникаясь стратегией христианина. — Это было бы хорошим ходом против врага, снаряжение которого предусмотрено для ближнего бой. — Спорно. Я вполне мог бы швырнуть топор в чью-то сторону, — с вызовом отзывается норманн. — В итоге поранить, в лучшем же случае — убить, одного солдата, взамен и вовсе лишившись своего оружия под рукой. Хороший план, — Шото хмыкает тихо, поднимая глаза, не в силах больше игнорировать чужой пристальный взгляд. — И именно поэтому я не ручаюсь за чужие жизни. У тебя не было права так слепо доверять кому-либо, ты был в ответе не только за свою жизнь, — воин видит, как офицер перед ним дышит через раз, кажется, вновь погружаясь в воспоминания, и на губах появляется горькая улыбка: очередная за их разговор. — И вот он ты, сидишь передо мной, спрашивая, почему я веду себя так, почему не отвечаю тебе, почему не берусь за твою протянутую руку, ведь ты так милосерден ко мне, что удостоил чести сделать своим рабом. Ошибкой было довериться, даже своему человеку, почему я должен доверять сейчас тебе? Викинг улыбается слабо и встаёт, делает шаги к солдату. На ходу он с лёгкостью хватает деревянный стул, будто тот и не весит ничего, ставит напротив кресла, противоположной стороной, чтобы усевшись, положить руки на спинку стула. — Враги не предают, Шото, — язычник мягко улыбается при этих словах, заглядывая в его светлые глаза. — И потому что тебе уже нечего терять. — У меня всё ещё есть честь и вера. Их я не потерял даже после всего случившегося. — Как благородно, — воин издаёт тихий смешок, устраиваясь поудобнее на стуле. — Итак, что дальше? — Он сказал, что поведёт лошадей за собой и вернётся. Тем временем, я отправил другого солдата, чтобы сообщил задним рядам сделать то же самое: приехать к лесу и отпустить лошадей в противоположную сторону. Солдат не вернулся, а я так и не увидел ни одного знакомого лица из задних рядов. — Неудивительно, ведь мы их уничтожили после центральной линии. Я лично был в нападении на арьергард, — Кацуки замечает, как англичанин поджимает губы, но воин не видит смысла скрывать эту информацию. — На момент, когда мы оказались в долине, оставшись без лошадей, со мной было около тридцати солдат. Человек, который должен был обеспечить нашу безопасность, отвлекая врага ложным следом, привёл его прямо к нам. Так как я шёл спереди, то успел войти в лес прежде, чем до меня добрался викинг, который и нанёс эти раны. Замедлил я его тогда тем, что выпустил стрелу в его лошадь. Дальше добил и всадника, воспользовавшись тем, что он отвлёкся на неё. А потом у меня закончились стрелы, и мне не оставалось ничего другого, кроме как отступить. Я надеялся, что кто-то уцелел, что я смогу ещё выбраться оттуда и помочь кому-то из своих, поэтому не кинулся в бой безоружным. В этом не было смысла. В конце концов, мы были разведчиками, а нe захватчиками. Я пытался… Правда пытался сражаться, несмотря на то, что понимал — мы проиграли. Не когда вы напали, а тогда, когда мой товарищ оказался предателем, а я… глупцом, который поверил, что сможет спасти хотя бы чью-то жизнь, когда мою собственную спас враг, — офицер хрипло смеётся при этих словах, словно сам не верит сказанному. — Это не было проигрышем нашего королевства или нашей армии. Таких, как мы, у них полно. Это было личным проигрышем каждого из нас, — офицер выдыхает, прикрывая глаза. — В тот момент, мне хотелось, чтобы ставка оказалась на монеты, а не на жизни. Комнату окутывает молчание, викинг задумывается на долгую минуту, замечая, как христианин ногтем неосознанно царапает кожу на костяшках, оставляя красные полосы. — Перестань, — воин подаётся ближе и ладонью накрывает чужие руки, слабо сжимая, заставляя перестать повторять одно и то же действие. — Не касайся меня, — Шото резко вырывает руки, но больше не делает лишних движений, лишь пристально смотрит на свои ладони. Викинг вздыхает, понимая, что рассказывая об этом вслух, христианин вытряхнул всю душу и сейчас, наверняка, находится на грани срыва. — Ладно. На этом закончим. Мне нужно выйти, а ты можешь отдохнуть. Если ты голоден… — Нет. — Как пожелаешь, — воин кивает, поднимаясь и, взяв накидку, направляется к двери. Открыв её, он выпускает Ворона. — Я вернусь скоро, так что… Не натвори глупостей, договорились? В ответ Кацуки получает привычное молчание, но принимает его за согласие. Он смотрит на христианина ещё с минуту, после выходит из дома, прикрывая дверь.***
В таверну викинг заходит уже когда все собрались за общим столом, выпивают и шумно рассказывают истории из недавних битв. Он усаживается на своё привычное место, в конце, затем берёт предложенную чашу с элем и, делая несколько глотков, выдыхает, уходя в свои мысли. Викинг не знает точно, сколько времени прошло, но ему и не нужно смотреть в сторону, чтобы заметить, как рядом с ним садится товарищ. — Как жизнь, Кацуки? — Лучше не бывает, — он допивает напиток и со стуком опускает кружку на стол. — Рад слышать, — воин легко улыбается, шрам на щеке приходит в движение. — Ты не хочешь мне ничего сказать, Арен? — Кацуки наливает себе новую порцию алкоголя, переводя взгляд на викинга рядом. — Ты насчёт чего, собственно? — Торград расслаблено выпивает свой напиток, пальцами постукивая по столу. — Не притворяйся, будто не понял. Что ты сделал с его лицом? — Помог помыть, всего лишь, — черноволосый викинг пожимает плечами. — Арен, чёрт тебя дери, — товарищ смеётся тихо и сжимает пальцы в кулак. — Да каким же подонком надо быть, чтобы так издеваться. Самоутверждаешься за счёт того, кто не смог бы ответить тебе тем же? — Будешь мне опять рассказывать про то, как неправильно это для воина? — ухмылка викинга скрывается где-то за ободком деревянной кружки. — Что насчёт тебя? Почему ты купил его? Ты ведь никогда не покупал рабов себе. Может… — Арен наклоняется ближе к чужому уху, тише добавляя: — Есть что-то, о чём я не знаю? Зачем он тебе, Кацуки, скажи своему другу? Кацуки смотрит в его хитрые серые глаза, и ухмыляется слабо, отвечая так же тихо: — Может, я хотел его поиметь. Согласись, было бы неудобно, заявись я на порог твоего ночлега, с просьбой долбить его в кровати, — Кацуки наблюдает, как чужая ухмылка становится лишь шире. — Да. Было бы неудобно. Разговор не продолжается. Спустя время, снаружи раздаётся громкое карканье, и все замолкают, переводя взгляды в сторону Кацуки. Тот прислушивается, услышав звук во второй раз, поднимается с места и покидает таверну.***
Ветер бьёт в лицо, а холод проникает под одежду, но это всё не имеет значения до тех пор, пока он в седле. Христианин думает, что, кажется, не только он страдает излишней доверчивостью, раз викинг оставил его одного, имея в доме как своё оружие, так и то, что они взяли с собой, после недавней битвы или рейдов, он не может сказать точно. Судя по всему, в эту деревню викинги возвращались не впервые. Однако, ему не так важно чей лук он взял с собой, как не важно и то, чьей была лошадь, которую он увёл. Лишь бы выбраться отсюда, в совершенстве — доехать до границы Уэссексa, но в исполнении плана он не уверен. У него с собой ни пищи, ни тёплой одежды, кроме чужой накидки, и всего несколько стрел. Стук сердца отдаёт в виски, и офицеру даже начинает казаться, что кто-то преследует его, но он не оборачивается — нельзя отвлекаться. Вместо этого, он лишь крепче держит поводья, ускоряя бег лошади. В какой-то момент, посторонний шум становится более отчётливым, и христианин отпускает поводья, вздыхая глубоко. Рука тянется к колчану за спиной, он быстро вытаскивает одну из стрел и ловко натягивает тетиву, разворачиваясь в седле, чтобы направить наконечник на источник шума. Всё происходит за считанные секунды, и офицер едва удерживает оперение между пальцами, чтобы не выпустить стрелу. — Вернер… — Шото успевает произнести только имя Ворона, прежде чем его лошадь резко встаёт на дыбы. Громкое ржание оглушает, и всадник с трудом удерживает себя на седле. Военный разворачивается обратно, поглаживает шею лошади, пытаясь успокоить, после поднимает взгляд, чтобы увидеть что напугало животное. Рука замирает у гривы, а глаза отказываются моргнуть другой раз. Кажется, оцепенение отрицает любой план, который он мог бы сейчас придумать. Но нет, всё это лишь жалкие попытки. Никакой план не спасёт его от язычника напротив, который смотрит мрачно, с разочарованием, а на самом дне зрачков Шото видит ад, в который попадёт, даже без гибели. Ад хрипло спрашивает: — Далеко собрался?