⤟ MODIR ⤠
[Мать]
Это всё игра, в которой нельзя потерпеть поражение, И истина истекает кровью, Всё это во имя запретных плодов И всего, в чём нет нужды.Я страстно желаю,
чтобы наступило «завтра»,
И никакое несчастье нас не коснулось.
И сильнее, чем когда-либо,
я надеюсь никогда не пасть
Туда, где «достаточно» значит
совсем не то, что раньше.
***
Холодный ветер разносит по всему ландшафту запах гари, крови и поражения. Саксы будут думать, что одержали победу в этой битве, ведь впервые отступали не они. Кацуки думает, что это проигрыш его народа, ведь они убивали своих. Он опускает взгляд к своим рукам, на ладонях затвердела смешанная кровь десятки солдат и пара десятков викингов. Пальцы водят по мечу — второе по эффективности оружие ярла, после топора, который сломался ближе к концу битвы, после стольких сражений не выдержав тяжесть реальности: Кацуки приписывает эти мысли не только к топору. Горизонт плывёт в тумане, дым всё ещё поднимается с леса, на который и правда открывается прекрасный вид, когда находишься ближе к вершине холма. Теперь ярл не только предполагает. Рука тянется к красному платку, что был обмотан вокруг ладони, дабы остановить кровотечение на костяшках. Ярлу думается, что жаль нельзя лечить таким же образом душу, что сейчас воет от боли, которую, как ему казалось, он никогда не был способен чувствовать так отчётливо — пожирающе. Но вот он, чувствует, и знает как она называется, даже знает имя человека, жизнь которого поставил на весы. Чаши покачиваются, движение продолжается уже несколько недель, держа ярла в напряжении — какая же окажется тяжелее. Это никогда не закончится, пока он не выберет сам. Но сможет ли он выбрать, и осталось ли ему что выбирать? Цинично говорить о выборе, когда тот был принят ещё в день, когда он вышел против товарища, выкупив христианина, когда не согласился отдать его, вовлекая последствия и гнев Эндевара младшего, когда потащил Арена сюда, поставив в авангард. Кацуки может убедить себя, что никогда не принуждал его ни к чему, но так ли это, когда он прекрасно знал — Арен пошёл бы с ним в самый ад. Чья жизнь весомее, да? Арен вправе ненавидеть его хотя бы за то, что он изначально нашёл разумным ставить его жизнь на чашу весов. Торг, обмен, плата за жизнь Мерфи́, это можно назвать как угодно, но правда остаётся фактом — он обменял жизнь одного дорогого человека на жизнь другого. Да и есть ли она всё ещё? Его жизнь. Ярл приближает к себе меч и медленными движениями обматывает лоскут вокруг эфеса, хриплым голосом тихо напевая: — Моя… — он останавливается и ухмыляется слабо своим же мыслям, ведь у него никогда и не было матери, которая сказала бы эти слова. Кацуки пропускает первую строку, продолжая: — …Когда-нибудь я куплю, Галеры с хорошими веслами, И поплыву к далеким берегам… Он направляет взгляд на долину, где тут и там к небу возвышается огонь, в котором горят тела викингов и мерсийских солдат, что пали на рассвете. — Где много врагов, Где много врагов… Ярл сжимает пальцы в кулаки, ногти болезненно впиваются в плоть и даже это не отрезвляет. Он с горечью вспоминает разговор с Шото: Кацуки говорил ему, что не ручается за чужие жизни и что сделал в итоге? Собственными руками отдал своих товарищей на расправу. Отдал его на расправу. Ворон опускается на эфес меча и смотрит в глаза человека долго, с пониманием, будто способен чувствовать всё, что переживает воин. Кацуки выпускает из лёгких последний протяжный выдох, после поднимается и, вынув из земли меч, направляется к своей лошади. Ближе к долине, навстречу идут несколько воинов и один солдат, ярл бросает лишь короткий взгляд в сторону последнего, не особо понимая почему тот мешается под ногами отряда, у которого есть чёткая цель облазить всю территорию. Один из норманнов выступает вперёд, с тревогой проговаривая: — Его нет. Кацуки смотрит в глаза воина бесцветно, с отречением, будто и не воспринимает эти слова всерьёз, ведь подобное и правда звучит сюрреалистично. Арен не мог погибнуть. — Кто это? — ярл пытается не выдать напряжение в голосе, кивая в сторону солдата, пока параллельно спрыгивает с лошади. — Тот командир сказал, что этот тоже хочет участвовать в поисках, — воин небрежно кивает в сторону сакса. — Сказали, что зовут Эсмонд. Христианин, расслышав своё имя, быстро переводит взгляд с воина на ярла, крупно вздрагивая, когда чужой меч резко оказывается в сантиметре от шеи, а он ведь даже не успел среагировать. — Как благородно однако, Эсмонд, — в голосе Кацуки сквозит горечь. — Надеюсь, ты не думаешь, что после случившегося мы рыбки одного моря. Сакс смотрит в глаза напротив упрямо, и лишь подрагивающие пальцы выдают страх перед смертью. Ярл действительно насквозь пропитался запахом оборванных судеб. Солдат дышит часто, не понимает смысл слов на чуждом языке, но отчаянно пытается показать, что и он стоит как один воин. Кацуки не совсем уверен в этом, но чужая настойчивость вызывает слабую ухмылку. Он убирает меч, опуская руку и обращаясь уже к воинам: — Держите на него глаз. Продолжайте поиски. — Но ярл, мы попросту тратим время, возможно, что даже его тела уже… Викинг шагает вперёд, но в следующую же секунду, за одно резкое движение, оказывается поваленным и придавленным к земле. Кацуки тянет руку к рядом стоящему воину, вынимает топор из крепления на его поясе и с силой вонзает в снег, пока кончик острия не проникает в землю, а основная часть остаётся неподвижной, будто застывшей в воздухе. Топор находится в горизонтальном положении от шеи мужчины, так, что стоит только надавить и он разделит плоть пополам, но вместо этого, Кацуки лишь наклоняется ближе, с угрозой в голосе добавляя: — Не будьте настолько жалкими… — он обводит мрачным взглядом и других воинов. — На что надеетесь? Что кто-то из вас займёт его место? В вас нет и намёка на то, что есть у него: он бы никогда не покинул поле боя, оставив товарища, даже если бы знал, что тот погиб. Он бы не оставил тело на грязной земле, на поедание животным. — Ярл, это вовсе не так! Его смерть не несёт для нас никакой вы… — Надо же, — Кацуки вновь не даёт договорить, поднимая взгляд к другому викингу, и параллельно вынимает топор из земли, чтобы бросить в руки владельца, пока с усмешкой кивает в сторону солдата. — Тогда почему его настрой так категорически отличается от вашего? Вам должно быть стыдно, что чёртов сакс лучше вас старается найти не своего товарища. Как после всего этого вы можете назвать себя воинами? Даже если это будет труп, только рука или волосок с головы Арена Торграда — мы не уйдём, пока не найдём его. Все меня поняли? Тишину разбавляет лишь едва уловимый свист ветра и карканье Ворона, когда тот опускается на плечо ярла, который смеётся тихо на их молчание, через хриплый смех резко повышая голос. — Я спрашиваю, поняли ли вы меня?! — слова эхом теряются в пространстве вокруг. — Будет выполнено, — ответственный отряда кивает после секундной тишины, чуть склонив голову. — Есть! — голос солдата звучит твёрдо, возвращая внимание Кацуки и остальных норманнов к себе. Ярл окидывает сакса вопросительным взглядом: за это время он начал понимать отдельные слова в чужой речи, и не раз слышал, как подобным словом солдаты отвечали на распоряжения Эванса. Можно лишь строить догадки о том, действительно ли солдат уловил смысл слов, либо же схватился за одно знакомое имя во всей речи, но у Кацуки по-прежнему нет причин отстранять его от поисков. Тем более, что смотря сейчас на своих же воинов, он понимает в полной мере, что даже тут — находясь среди христиан, окружённые врагами, в борьбе с жизнью и смертью, каждый из них всё равно пытается урвать себе выгоду из ситуации: даже если через труп своего же товарища. Светловолосый воин выдыхает с чувством, поворачиваясь к ним спиной, дабы, взяв поводья в руки, вернуться в лагерь. Шаги ярла медленные, тяжёлые, будто он пытается растянуть момент, чтобы не оказаться там, где на его плечи вновь опустится груз реальности. Он останавливается на полпути, посреди гор и окутывающего ветра, что слабо крутит снег и прозрачные души тех, кого больше не стало на этом рассвете. Недалеко от лагеря, белизна снега под ногами заменяется полосами крови всех тех, кого удалось вынести из поля битвы. Кто-то из викингов, заметив его, быстро подходит и, дождавшись, когда ярл спустится с седла, направляет лошадь к другим. Кацуки делает ещё несколько медленных шагов и наклоняется, чтобы поднять половину стрелы перед собой. Пальцы зарываются в мягкий снег, который по текстуре более легкий и воздушный, нежели тот, что покрывает его родные земли. Саксы всё ещё хоронят своих солдат, хоть потери не пугают количеством. Кацуки знает, что не найдёт Арена среди трупов, но угнетающая, липкая мысль всё равно заставляет повернуть шаги в другую сторону. Подходя к христианам, он встаёт рядом и наблюдает, как тела одни за другими опускают в длинную единую яму, не особо глубокую, но достаточно, чтобы снег и земля закрыли трупы полностью. Он наклоняется ближе и осторожно касается лица одного из солдат, тело которого пролежало достаточно долго, чтобы снег покрыл его тонким слоем. Лёгким движением викинг убирает снег с верхней части лица: голубые глаза смотрят на небо с застывшим безумием, будто нашли что-то на небесах, в существование которого так сильно верили. Либо же обезумели оттого, что всё, во что верили, чем оправдывали свои поступки и вкладывали смысл во всём происходящем — на Земле и там, где оказались бы, после смерти — будто всё к чему они когда-либо тянулись — не существовало. Оказалось ничем. Рука застывает в лёгком смятении, пока мысли ветром летят над головой, а под ладонью тает снег на нижней части лица, открывая его полностью. Кацуки незачем было запоминать саксов в лицо, но узнавать в юношеских чертах — солдата, который в первый день их прибытия стоял у него за спиной и восхищённо вздохнул при виде войска викингов, оказалось чем-то удивительно неприятным. Грубые пальцы осторожно касаются чужих век, опуская, хоть он и не знает — осталась ли по ту сторону душа. Кацуки ощущает на себе чужой взгляд всё это время, знает, что за ним не просто наблюдали, а скорее не решались подойти, поэтому выпрямляется, переводя взгляд к Эвансу. Тот, наконец замеченный, идёт к нему, когда ярл двигается навстречу. Они несколько минут шагают рядом в тишине, пока командир не нарушает её первым: — Мне жаль за твою пате… — Молчи. Эванс не уверен в том, отрицает ли Кацуки смерть товарища, либо же знает о викинге, чьи мысли никто не мог читать, что-то такое, что другим не под силу понять. И всё же он молчит покорно, ведь в дни настолько напряжённые, им не нужны внутренние вздоры.***
Обволакивающая темнота густая и липкая, стекает по сознанию смолой, оставляя после себя болезненные полосы, сжимая горло крепко и бесцеремонно, как если бы тело принадлежало ей. Духота сменяется прохладой и обратно, тело бросает в жар и в холод одновременно, пока в кожу на шее впиваются короткие ногти, хоть он и не уверен, что нечто такое неприкосновенное, как темнота, может ощущаться так ярко. Боль, жар, вновь холод. Воин резко распахивает глаза, вдыхая настолько судорожно, будто перед страхом, что воздух вдруг закончится. Чужая рука останавливается в движении, явно поднесённая для удара. Арену понадобилось пару секунд, чтобы догадаться — скорее всего он был в обморочном состоянии и его пытались привести в чувство. Оценка ситуации оставляет не самые положительные впечатления, особенно, когда тело холодит деревянная, достаточно толстая колонна, которой, по ощущениям, и не давали форму, а просто поставили так, как сама природа изначально задумала её. Колени ноют от согнутого положения, в котором пробыли слишком долго, от трения о жёсткую поверхность пола и веса тела, которое банально не имеет никакой другой опоры, разве что кроме рук. Викинг дёргает их, дабы убедиться в догадке, которую онемевшее тело не сразу признало: руки связаны за спиной, дерево царапает предплечья. Тёплая струя медленно стекает по подбородку вниз, скатываясь по шее и уходя за ворот порванной верхней одежды. Он водит языком по нижней губе и подтверждает ещё одну догадку: губа разбита, хоть он и не помнит, чтобы на поле боя позволял кому-то подойти так близко, чтобы нанести удар по лицу. Длинные пряди неприятно липнут к вискам, отчего воин догадывается, что кровь у него не только на подбородке. Решив, что тело не отдаёт никакими признаками смертельных ранений, норманн наконец-то поднимает взгляд. Помещение окутано тёплым жёлтым светом от очага, и судя по тому, что он находится в доме, а не в палатке, то это место наверняка не в военном лагере. Из выводов у викинга два — он связан, значит находится очевидно не у своих людей, ближайшие дома в этой местности, скорее всего, являются именно теми, о которых Эванс в разговоре упомянул как «маленькое поселение чуть дальше от леса». Арен решает, что, учитывая положение дел, он сейчас мог допустить мысль подобную «чёрт бы побрал план — провести битву на чужой территории», если бы последним воспоминанием не было то, как мерсийские солдаты и воины конунга отступали. Воин искренне надеется, что он единственный, кто оказался здесь. Пока воин одну за другой приводит мысли в порядок, расфокусированный взгляд ловит силуэт женщины в углу. Та сидит в кресле, точит острие оружия, и даже по звуку и блеску металла черноволосый воин может сказать, что она уже на третьем этапе — полировка. Торград ловит себя на мысли, что странно уделять так много внимания белокурой женщине, когда тот, кто привёл его в чувство, находится прямо перед ним. Тот наклоняется к Арену, дёрнув голову пленного назад за чёрные пряди, дабы увидеть лицо и убедиться, что викинг действительно пришёл в себя. У воина напротив грубые черты лица, длинные, русые волосы туго собраны на затылке, откуда переходят в косу. Ничего, что отличало бы его среди других норманнов. С минуту мужчина смотрит в глаза пленного пристально, будто предвкушая, что тот сделает нечто такое, что ему придётся предотвратить. Арен кидает ещё один короткий взгляд на женщину, ожидая, что та отреагирует хоть как-то, ведь явно была тут, при попытках викинга привести пленного в сознательное состояние. Он не знает наверняка — значимая ли она фигура, либо же просто воительница, но что-то в её ауре заставляет вздрогнуть, когда та поднимает на воина свои тёмные глаза, при свете огня напоминающие рубины. Грубые пальцы сжимают волосы сильнее, возвращая его внимание к викингу напротив, и Арен не сдерживается, насмешливо цокая. — Что если я так дёрну за твои прекрасно-длинные волосы, ублюдок? — голос хриплый, после всех часов молчания. — Ты осознаёшь в каком положении находишься? — мужчина садится на корточки перед воином, всё ещё не опуская руки. — Предполагаю, — понимающе кивает тот, не стирая с лица всю ту же ухмылку, которая явно раздражает другого воина. Если это и конец, то он встретит его именно так — усмехаясь в лицо смерти. — Ты здесь оказался из-за своего ярла, — продолжает незнакомец, наконец-то убрав руку и предплечьями опершись о колени. — Ты был на поле битвы тоже из-за своего конунга, разве нет? — Ты попал в плен. — А вы проиграли. — Вы поступили подло. — Это вы оказались слишком наивными. Арен делает паузу, видит в чужом взгляде злость и раздражение, но они не идут в сравнение с тем, что ему доводилось видеть в глазах Кацуки, а потому, гнев викинга его ничуть не впечатляет. Он наклоняется ближе, насколько это позволяют связанные руки, и шёпотом добавляет: — Победителей не судят. — Ты уж точно не в том положении, чтобы считать себя победителем, — воин выдаёт это с такой желчью, будто хочет поставить хоть что-то достойное против чужих слов. — Небольшая группа викингов почему-то расхаживается по местности, вероятно, ищут тебя. Скорее всего, скоро подтвердят твою смерть. Громкий, искренний хохот отдаётся от стен дома, возвращаясь к своему источнику: Торград опускает голову к груди, пытаясь унять нервный смех, который вырвался сам, а после поднимает взгляд к карим глазам. — Кацуки скорее поверит в то, что мать из Вальхаллы вернулась, чем в то, что я мёртв, — вероятно Арену это лишь показалось, но на секунду женская рука замирает у оружия, после продолжает начатое, пока воительница так же безучастно вслушивается в разговор. — Среди них был ещё и солдат с формой Уэссекса, странно, да? С чего бы кому-то из них искать тебя? — викинг замечает, как Торград на почти неуловимую секунду меняется в лице. — Или в этом есть смысл? Ты сдружился с христианами? — он тянет за шнурок вокруг чужой шеи и обнажает оберег в виде молота, поднимая его на уровне глаз. — Может, стоит уже взять это у тебя и вырезать для тебя крестик, что скажешь? Арен резко дёргается назад, спиной ударившись о ствол, тем самым вырывая оберег из чужих пальцев, не поддаётся на провокацию, не отвечает: он так же пытался заставить Мерфи́ заговорить и прекрасно знает для чего все эти угнетающие вопросы. Воин напротив вздыхает устало и, опустив одно колено в пол, наклоняется ближе, смотря в серые глаза серьёзно и сурово, как если бы пытался одним лишь зрительным контактом внедрить свои убеждения. — Послушай, Торград. Обстоятельства сложились так, что ты оказался на стороне ярла Кацуки, уверен, что ты сражался бы так же, если бы боги решили, что твоё место на стороне конунга Уайткроу. — Прикрываешься богами? — улыбка на лице воина какая-то нервная, хоть он и пытается не выдать насколько его напрягает начало этого разговора. — В этот раз эффект неожиданности сыграл вам на руку. Мы действительно не ждали викингов с противоположной стороны битвы, но мы подозревали, что что-то не чисто, раз уэссекские трусы наконец-то решились напасть, а не защищаться, к тому же вести битву на территории Мерсии — слишком рискованный ход для осторожных саксов, — воин как будто и вовсе не услышал прозвучавшего ответа, продолжая свою речь и надавливая на чужое смятение и положение: глубоко внутри он не считает саксов трусами, но больше чем себя — он должен убедить Арена, что тот выбрал ошибочную сторону в этой битве. — Вам повезло единожды. Следующего раза не будет. Посланник уже на пути, чтобы запросить у наследника Чисаки подкрепление. Сейчас уже не имеет значения — знаешь ты это или нет. Мы отступили и вам показалось, что вы победили? Нет, мы отступили, потому что вовремя оценили ситуацию. При следующей битве ваша очередь отступать, и уже будет некуда, кроме как на территорию Уэссекса. Своим отступлением вы откроете коридор и нам, — норманн поддерживает недолгое молчание, будто давая викингу времени осознать услышанное. — Но всё это пока не важно, так ведь? Что важно сейчас, у тебя всё ещё есть возможность принять мудрое решение. — К чему ты клонишь…? — Торград хмурит брови, сжимая пальцы в кулаки за спиной. — Конунг может взять тебя под своё крыло, дать место среди нас, статус, деньги. У тебя будет всё в конце этой битвы, — тон воина немного смягчается, а в голос становится слышна хрипотца. — Никто не будет думать о твоём поступке как о чём-то неправильном, если ты выберешь сторону победителя. Проигравших никто не любит, знаешь ли. Слова мёдом текут по сознанию, обещая разом всё то, к чему он будет идти годами, и не гарантировано, что вообще добьётся. Он замечает движение в углу, тень женщины двигается по дому почти незаметно, слышен стук металла о дерево: Арен предполагает, что она закончила и полировку. — То есть, — черноволосый викинг возвращает внимание к воину напротив, облизывает губы, боясь, что из-за следующих слов кожа на них не выдержит и потрескается, а изо рта выльется вязкая, чёрная кровь, какой она становится после долгих дней на открытой ране. — Ты предлагаешь мне предать Кацуки? — Выбираешь слишком резкие выражения. Мы лишь предлагаем поменять сторону битвы. Если вы оба сумеете выжить и вернуться в родные земли, то вражда останется тут — на этой границе. Тебя никто не будет осуждать за то, что ты выбрал сильную сторону. Понимаешь? Арен молча опускает взгляд и стискивает челюсти, обдумывая что-то — известное только ему. Где-то со стороны слышны тихие шаги, а мир тухнет с каждой секундой. Викинг упускает момент, когда на него наступает наваждение, упускает и момент, когда всё — в чём он когда либо был уверен, словно укрепляется в нём ещё сильнее. Он поднимает глаза — в них видно лёгкое опьянение от собственных мыслей, откашливается хрипло и кивает коротко перед собой, призывая к чему-то. Другой норманн наклоняется ближе, ладонью опершись о пол, практически оказываясь вплотную, и выжидает ответа. Арен вдыхает глубже, приближается и полушёпотом произносит: — Знаешь, я тут подумал… — он плюёт в чужое лицо, слюна кровавая из-за разбитой губы, на которых сразу же обратно оседает привычная ухмылка. — А не пойти бы тебе к чёрту? Викинг напротив гневно водит ладонью по лицу, вытирая жидкость, после резко выпрямляется, занося руку вверх, Торград предполагает, что для удара, который так и не касается его. Женская рука опускается на чужое плечо, слабо сжимает, останавливая, и тянет назад, вынуждая отступить, следом, она кивает в сторону двери. Воин тихо шипит какие-то проклятия, оставшись неудовлетворённым и лишившись возможности вернуть «долг». Арен не успевает перевести взгляд от закрывшейся двери к женщине, как правое ухо заглушает удар. Пощёчина тяжёлая, болезненная и обжигающая настолько, что воительница сама лёгким жестом отряхивает руку, будто пытаясь охладить ладонь. — А удар впрямь как у кое-кого… — Арен шире раскрывает рот, неестественным движением водит челюстью, проверяет — не онемела ли. — Знаешь почему ты здесь? — она тащит из угла стул, ставит напротив викинга и садится, скрестив пальцы в замок и опустив между раскрытых ног. — Потому что пленные не редкость во время битв? — Потому что путался под ногами, — воительница хватает викинга за подбородок и без особой нежности сжимает пальцы вокруг. — Было очевидно, что ты не хотела убить его. Тогда что? — Торград всматривается в темноту чужих глаз, в которых двигается отражение от огня. — Я занял его место, да? Тут сейчас должен был быть он? А ты что, женщина, думала, что я буду стоять и смотреть, как вы пытаетесь добраться до ярла? — Для тебя конунг Уайткроу, — она с удовольствием наблюдает за тем, как смятение проходится по чужому упрямому взгляду. — Надо же… Конунг. Так о тебе я столько наслышан. И что, ожидаешь, что теперь я соглашусь на любое твоё предложение? — Разве нет? — язвительно отзывается конунг. — Играешь в верность? Мы ведь оба знаем, как тебя прозвали на родных землях, — она делает паузу, видит, как мрачнеют серые глаза. — Арен Волчье Сердце. Викинг резко дёргается, из груди вырывается что-то, отдалённо напоминающий рык, но Уайткроу лишь сильнее сжимает пальцы вокруг его нижней челюсти, короткая борода слабо царапает ладонь. — Так почему тебе дали это прозвище? — она продолжает, мастерски игнорируя чужой тщетный бунт. — Волк, который выбирает и отдаётся полностью выбранным собой же, готовый ради них сражаться против всех, или же… — конунг наклоняется ближе к уху викинга, а в голосе становится заметным издевательский тон. — Ты ведь знаешь легенду? Гигантский волк на западной стене Вальхаллы — Фенрир, скованный волшебными путами. Согласно пророчеству, последняя битва богов и следующая за ней гибель мира начинается с того, что на свободу вырываются хтонические животные. Волк поглотит солнце и люди почтут это за великую пагубу. Другой же волк похитит месяц, сотворив тем не меньшее зло. Звезды скроются с неба… И вот Фенрир Волк на свободе. Торград слушает молча, ногтями оставляя кровавые полосы на дереве, но терять лицо сейчас, именно перед этой женщиной, он себе не позволит. Ему даже на руку то, как воительница отстраняется, неспешно пересказывая легенду, пока его пальцы медленно добираются до левого сапога, доставая острие ножа, без рукояти, но сейчас это даже к лучшему. — Так какой ты волк, Арен Торград? — при вопросе конунг подаётся назад, прислонившись обратно к спинке стуле. — Тот, который преданно сидит у ног Одина, или тот, кто в агонии голода сожрёт даже своего? — Хочешь узнать зачем мне дали это прозвище? Тебе интересно — какой я «волк»? — воин улыбается криво, переходя на гневный шёпот, параллельно крутит лезвие между пальцами, хватая поудобнее, и взглядом ловит ответную улыбку. — Тот, который выгрызет тебе горло, как только клыки доберутся до плоти, оставит от тебя только корону из костей. Что скажешь, Уайткроу? Она издаёт смешок, будучи готовой ответить, но отшатывается, когда воин резко поднимается с колен. Ноги у того подкашиваются, видимо, из-за долгого нахождения в неудобном положении, а с запястий сползает верёвка. Воительница успела бы взять оружие, наверняка успела и убить его пару раз, но лишь одобряюще улыбается, шагая навстречу. — Она будет для тебя? Корона, — конунг выглядит впечатлённой, держит руки за спиной, подходя медленно. — Сдалась мне она… Молчание давит на слух, Арен рукой опирается о колонну за спиной, другой сильнее сжимая лезвие. Короткий выдох перед нападением, следующий шаг станет последним либо для него, либо для конунга. Он мог бы винить онемевшее тело, усталость после битвы и прочие факторы, но глупо отрицать, что его удар был заблокирован не просто из-за того, что перед ним стоит сама конунг Уайткроу — воительница. Та заводит его руку за спину, давит в неестественном положении до адской боли, останавливаясь, только чтобы не вывихнуть её. Свободной рукой она хватает чёрные волосы викинга и тянет назад, дабы проговорить в самое ухо. — Сдавайся. Мне нужен лишь твой ярл. И для этого мне нужен ты. Живым. Я хочу поговорить с ним. — Я был бы рад сказать, что он по женщинам постарше, да вот только… — Торград шипит тихо, когда хватка становится сильнее, а за волосы тянут назад так, что становится сложно вдохнуть свободно. — Мне нужно поговорить с ярлом Кацуки, — чётко повторяет конунг, выдыхая с раздражением. — Я не смогла бы этого сделать во время битвы. А ты постоянно ошивался рядом, так, что и добраться до него стало невозможно в какой-то момент. Я не хочу убивать тебя. Ты мне нужен, как гарантия того, что он будет готов меня выслушать. А ради тебя — он будет. — Будешь торговаться моей жизнью? — с забавой интересуется воин. — Именно, — также добродушно соглашается конунг. — Я тебе не чёртов раб, женщина… Викинг заводит свободную руку за спину, перебрасывает в неё лезвие и резко вскидывает ладонь, сжимающую холодное оружие. Острие свистом проходит по воздуху, слышен его глухой звук, режущий волосы. Арен отстраняется в ловком повороте, освобождая и руку. Воительница стоит в оцепенении ещё секунду, после смеётся тихо, разжимая пальцы: пряди чёрных волос беззвучно падают на пол. — Ты отрезал себе волосы? Нечто настолько ценное для викинга? — Уже забыла? — Торград скалится в ответ. — Я же чёртов волк, что, в момент нужды, сожрёт даже своего. Разве для меня такое может иметь значение? — Ничего не поменялось, — конунг улыбается мягко, Арен вновь берётся за единственное оружие поудобнее, по мере того, как она подходит. — Что маленький ты, что взрослый, — у воина дёргаются пальцы, когда тёплая ладонь неожиданно касается щеки. Воительница смотрит ему в глаза с необъяснимой тоской, будто и не было вовсе всего того, через что они прошли до этого момента: ни битвы, ни резни, ни вражды. — Спасибо, что заботился о Кацуки.***
Холодные пальцы сжимают чашу с горячим содержимым, пока глаза прикованы к огню, а мысли не перестают крутиться вокруг неудачи поиск, на которые они потратили целый день. Эсмонд выдыхает прерывисто, опуская сосуд на снег у огня, и встаёт, покидая круг викингов. Не сказать, что его приняли как равного или что к нему дружелюбно относились, но общий враг, общая битва и общие потери объединяют: не только он хоронил товарищей, викинги тоже сжигали трупы падших во время боя. Он не понимает их речь, не вникает в шумные разговоры и даже не пытается угадать что тогда сказал им ярл, но одно очевидно — эти воины не слишком и расстроены тем, что поиски не дают результатов. Дальше леса они так и не прошли. Хоть солдат и допускает идею, что они отступили, чтобы не столкнуться с врагом, но ему совершенно непонятно почему остановили и его. Им ведь явно было всё равно — на одного христианина больше или меньше. Он поднимается и уходит раньше остальных, так и не в состоянии объяснить себе — что же ощущается настолько неправильным в их обществе. Это не из-за того, что они язычники или что викинги, он знает точно, ведь рядом с Ареном или тем же ярлом, которого он сегодня впервые видел так близко, не было подобного. На рассвете, ещё до того, как небо начнёт светлеть, пытаясь не разбудить других солдат, с которыми он делит палатку, и не привлечь внимание дозорных, Эсмонд покидает лагерь, взяв направление к лесу. Солдат лишь надеется, что никто не заметит его в рассветном полумраке, когда он, спустя несколько десяток метров, ловко седлает лошадь и сворачивает налево: весь день они потратили на поиски в лесу, избегая мест, где всё ещё виднелось слабое пламя, хотя у них в изначальном боевом плане не было и слова о захождении на территорию леса, так почему они искали его там? Сакс не смог спросить этого у викингов, но, недолго подумав, пришёл к решению, что сейчас у него есть возможность заняться поисками в одиночку. Обходя лес стороной, Эсмонд двигается вперёд с левого края, в уголке памяти воссоздавая то, как викинги конунга наступили на них с этой и с противоположной стороны. Спустя некоторое время он резко останавливает лошадь, быстрым взором пройдясь по пятнам на снегу: солдат мысленно упрекает себя за то, что было бы мудро взять с собой факел, ведь зимние рассветы далеко не солнечные. С другой стороны, так его могли бы заметить, хоть и не уверен кого опасается больше — викингов ярла или конунга. Эсмонд спрыгивает с седла, осматривается, неспешными шагами следуя за размазанными по снегу пятнам, параллельно доставая стрелу из колчана и держа её наготове. Христианин поднимает взгляд, всматривается в туман, пока странное чувство заставляет идти вперёд. Шум идёт ему навстречу: глухой, распространяется равномерно, поглощая его, давая понять, что если даже он решит отступить — уже поздно. Короткое ржание лошади, тихий свист ветра, чей-то усталый голос: он останавливается всего на секунду, чтобы следом перейти на бег. — Арен! Я знал, что ты…! Стрела, пролетевшая рядом с головой, задевает кожу чуть выше уха, горизонтальной линией прорезав её у виска. Рука солдата на инстинктах сразу же сжимает висок, кровь несколькими тонкими струями стекает по запястью, уходя куда-то под рукав формы. Он слышит знакомый голос, не разбирает смысл слов, но подняв глаза видит, как за спиной воина выстраивается небольшая группа викингов. Белокурая женщина направляет свою лошадь вперёд, встав рядом с Ареном, у которого поднята рука, прямо у наконечника другой стрелы, которая, Эсмонд не сомневается, была натянута тоже для него. — Не убивайте солдата! Я знаю его, — черноволосый викинг переводит взгляд на конунга, а та лишь хмыкает тихо, делая жест рукой в сторону другой воительницы, которая только после этого опускает оружие. Арен возвращает внимание к христианину, цокает раздражённо, ведь не может спросить даже то, почему тот здесь. На лице Эсмонда застыли страх и непонимание, и только на дне глаз викинг видит то, чего и не искал — доверчивость. Глупый мальчишка. Когда он успел так поменяться? Где это было слыхано, чтобы он — Арен Торград, тот, кто под защитой Тора, тот, кого прозвали Волчье Сердце, тот, кто убивал однобожников, как насекомых под сапогом — и защищал христианина? — Так даже лучше. Саксы ведь тоже не нападут на своего человека, не так ли? — в голосе конунга слышна забава, ситуация и правда абсурдна с обеих сторон: христианин, который бежит к язычнику, даже не подняв на него своего оружия, и викинг, защищающий солдата. Воин выдыхает с чувством и кивает рядом с собой, когда конунг вновь уходит во второй ряд: он знает, что его держат на первой линии, чтобы предотвратить возможное нападение со стороны ярла — тот не убьёт товарища. Теперь и Эсмонд будет служить этому гарантией, ведь конунг прав, саксы тоже не нападут, заметив своего человека среди отряда. Сакс прослеживает за жестом викинга, кивая коротко и опуская руку, кровь медленно стекает вниз по шее. Он седлает свою лошадь обратно, сжимает поводья до побелевших костяшек и неотрывно следит за Ареном, как за единственным спасением среди других викингов, которые возобновляют шаг лошадей. Едва успев оказаться рядом с Торградом, Эсмонд ловит лоскут ткани, брошенный в его сторону. Он поднимает взгляд и наблюдает за движением чужих пальцев, постукивающих по виску, пока серые глаза смотрят вперёд: солдат понимает его без слов, хочет сказать что-то в ответ, вот только нечего. Христианин берётся за лоскут, ткань по цвету такая же, что и туника воина, хоть ему и сложно определиться откуда именно тот его сорвал. Обмотав им голову на уровне раны, он связывает концы, ладонью стирая кровь с шеи, наверняка размазав ещё больше, но тревожность не даёт спокойно следить за шагом лошади. Сакс вновь смотрит на язычника, изучает его профиль: покрасневшие глаза, раны на лице, но самое шокирующее — волосы. За это время Эсмонд успел изучить викингов достаточно, чтобы знать насколько трепетно они относятся к волосам и к внешности в целом, но вовсе не так, как они — англосаксы. Ему также сложно подобрать чёткого описания того, что именно, во внешности, делает их настолько грозными и величественными: останутся ли они таковыми, будут ли внушать такой же страх, если убрать с их тел все шрамы, символы и руны, отрезать им волосы и одеть в простую крестьянскую одежду? В потоке мыслей Эсмонд теряется, не отдаёт себе отчёта как долго уже смотрит на воина, и когда тот удостаивает его мимолётным боковым взглядом, христианин убеждается — с такими викингами, как Арен или ярл — дело никогда и не было во внешности. Их слава всегда идёт впереди.Их будут бояться даже ни разу не видев
в глаза.
***
Давящая тишина всё ещё преследует командира, когда он останавливается у входа в палатку ярла. Опущенная голова и держащие её, как тяжёлый камень, руки, с зарывшимися в волосах пальцами, впервые делают длину прядей настолько заметными для Эванса. До этих пор, на всегда высоко поднятой голове, волосы хоть и лежали непослушно, но никогда не спадали на лицо. Командир вздрагивает, когда ярл резко поднимает взгляд, смотря ему прямо в глаза, очевидно почувствовав чужое присутствие. — Так и будешь стоять там? — викинг зачесывает назад волосы и вздыхает раздражённо, когда те снова сбиваются. Кацуки берётся за небольшой кинжал, в отражении металла следя за тем, как Эванс проходит в центр палатки. Он тянется к волосам, слышит сбивчивый вдох за спиной, как если бы пришедший собирался сказать что-то важное. Воин хмыкает тихо и, положив оружие обратно, поворачивается к нему, так и не дав острию коснуться волос. — Что-то случилось? — ярл подходит ближе, вглядываясь в хмурое лицо сакса. — Мой солдат. Которому я разрешил присоединиться к твоему отряду. Его нет. Все на месте, кроме него. А твои люди говорят, что ничего не знают, но он весь день был с ними. — И ты решил держать меня в курсе? — Они твои воины. Тебе они не станут лгать, — с горечью выговаривает командир. — Что заставляет тебя думать, что они врут? — взгляд Кацуки мрачнеет, он подходит ещё на шаг. — Я не знаю точно, относятся ли к нам другие викинги так же, как и ты, ярл. Что если они просто избавились от него, просто потому что он хриc… — Хватит! — Кацуки не даёт ему договорить, в порыве хватая за шею и приближаясь к чужому лицу: командир выбрал явно худший момент для этого разговора. Он сжимает запястье викинга, пытаясь ослабить хватку. — Если бы мы хотели вас перебить, то просто отступили, дали это сделать мерсийским солдатам и воинам конунга. Моя замена. Мой товарищ, — пальцы сжимаются сильнее, — у меня на глазах спас солдата. Твоего солдата. Христианина. И ты стоишь тут, бесстыжим образом обвиняя их в том, что они прикончили одного из твоих мальцов? — ярл отталкивает его от себя, командир откашливается, хватаясь за покрасневший участок. — Или тебя мучает совесть и тебе нужен был кто-то, чтобы свалить вину? Не можешь смириться с тем, что именно ты дал ему разрешение на присоединение к отряду? Или он какой-то особенный? — Я вовсе не… — слегка сорванным голосом начинает командир, но его снова останавливают. — Ты потерял десятки других таких же. Не бредь, Эванс. У тебя сейчас должны быть другие заботы. — Ты так говоришь, потому что в любой момент можешь оставить нас и выйти из игры, не так ли? — горестно выдаёт командир, словно было уже нечего терять. — Правда так думаешь? — ярл, уже было собравшись отойти, вновь обращает к нему внимание, смотря на сакса прожигающим насквозь взглядом. — Вероятно, ты не до конца понимаешь во что Норвегия ввязалась: мы решаем конфликт христианских королевств, — Кацуки складывает руки на груди, говоря медленно, будто пытаясь объяснить нечто очень сложное человеку, которому потом ещё долго придётся об этом думать. — Естественно, мы не делаем это ради вас. И у меня и у конунга есть выгода в том, чтобы участвовать в этих битвах, пока это не доросло до открытой войны. А тогда уж посмотрим, может, мы действительно решим вас оставить. Будете убивать друг друга два христианских королевства, а мы будем наблюдать, как наши враги уничтожают одни других. А после — мы снова появимся, — ярл понижает голос, пристально глядя в глаза напротив. — Уже всей армией, ведь ни один другой конунг или ярл не откажется от возможности пролить христианской крови. Мы вернёмся, чтобы поставить на колени оба королевства, ведь после такого столкновения ни Уэссекс, ни Мерсия не смогут достойно принять вторую войну. От нас. — Ярл… — голос Эванса подрагивает, даже в одном единственном обращении Кацуки удаётся расслышать шок и весь тот ужас, в который привёл его, пока лишь теоретический, план. — Как думаешь, как долго я думал над этим? Сколько у меня было шансов за это время убить тебя и остальных командиров? Сколько уже раз я бы успел оставить вас, если бы действительно собирался это делать? Мне тоже невыгодно нести этот конфликт с собой в Норвегию. Я уже встал против конунга, и даже если мы покинем эти земли, она всё равно придёт за своим ответом, где бы мы ни были. Я знаю своих людей. Так что лучше бы и нам с ней решить всё здесь, — воин отходит и проводит руками по лицу, стирая опечаток эмоциональной усталости. Он молчит минуту, дав Эвансу время на раздумья, после спокойно добавляет: — Собери небольшой отряд из самых способных и шустрых солдат, нужно пробить окружение у самой слабой точки противника. — Мы отправим весть в столицу? — голос командира всё ещё подавленный, хоть тот и пытается держаться стойко под грузом чужих слов. — О чём? О том, что не всё идёт по их плану? — насмешливо уточняет норманн. — Вам нужны оружие и лекарства. — Но как мы их получим без того, чтобы осведомить… — Эванс, я неясно выражаюсь? Мы не можем доверять вашему Совету, понимаешь? Почему они не интересуются вашей судьбой всё это время? К вам пришёл хотя бы один королевский посланник, потребовав доложить ситуацию? — Нет, но раз мы в окружении, то их же могли убить, ярл. — И не должно ли было это служить сигналом для Короны, что не всё в порядке, раз даже отправленные ими люди не возвращаются? Враг не только по ту сторону леса, командир. Они и в твоём собственном королевстве. А раз это так, то держи их в неведении, это будет нашим преимуществом. Как только они пробьют окружение, то пусть отправятся в ближайшие к нам поселения за оружием и лекарством. Если нужно, то я могу отправить с ними пару воинов, на случай, если ваши не захотят помочь. — Ты хочешь сказать, что если они не согласятся, то мы получим всё это запугиванием? — с негодованием спрашивает сакс. — Это в случае, если они не пойдут на мирное сотрудничество с армией их благословенного королевства, — Кацуки старается скрыть забаву в голосе, заметив, как командир хмурит взгляд. — На вас ведь сработало. Кацуки отворачивается, дав понять, что не намерен продолжать разговор: руки вновь тянутся к волосам, в этот раз хватая сразу несколько прядей. Командир опускает глаза, нехотя признавая правоту ярла, нo вслух этого не произносит, молча удаляясь. Из палатки ярл выходит спустя полчаса, на ходу закрепляя наручи и прослеживая за Вороном до тех пор, пока тот не опускается на его плечо, клювом цепляя недлинные косички. Воины сразу же окружают его, ожидая дальнейших распоряжений, которые Кацуки отдаёт недолго думая, окончательно всё решив ещё до того, как встретиться с ними вновь. Не осталось место для сожалений, их уже ничем не компенсировать. Не осталось эмоций или переживаний — лимит исчерпан, но если бы ему удалось проронить хоть одну слезу, он всё равно не позволил бы себе этого.Битва ещё не окончена.
Чужой взволнованный голос со стороны привлекает внимание, даже без контекста слов, ярл коротко кивает своим воинам, направляя шаги к командиру, чьё напряжение можно заметить даже по плечам. — Как идёт подготовка, Эванс? Командир поворачивается к нему резко, застывая на несколько секунд и рассматривая викинга, черты которого кажутся ещё более выразительными, без обременяющих лицо волос. Он сбрасывает секундное оцепенение, нервным движением поправляя форму, на что Кацуки лишь мысленно ухмыляется: всё же, саксам тоже интересна культура северян, как бы они не пытались это скрыть. — Дозорные доложили, что со стороны леса сюда двигается небольшой отряд. Они уже совсем скоро будут здесь. — Небольшой отряд, говоришь? — Кацуки обводит взглядом туман на горизонте. — Подождём. — Но ярл, очевидно ведь, что они враги. Мы можем уничтожить отряд до того, как они успеют… — Что? Что они успеют сделать? Это всего лишь несколько викингов, перед которыми могут встать сотни других с этой стороны, так почему ты так спешишь с решениями в любой… — Да, ты прав, — голос Эванса звучит резко, в обычно собранном взгляде командира, воин видит некое смятение. — Всего несколько викингов. Но их будет достаточно, чтобы убить тебя, если их цель — ты. — Так ты думаешь об этом? — Кацуки улыбается слабо, уловив причину чужой тревоги. — Именно. Я бы мог сказать, чтобы ты не встречал их, чтобы держался подальше, пока мы не поймём зачем они пришли, но ты… — с губ сакса срывается нервный смешок, показывая всё то отчаяние, с которым он пытается повлиять на характер ярла, заведомо зная, что у него нет никакого контроля над решениями северянина. — …Ты пойдёшь, встретишь их так же, как и заявился к нам в лагерь. Стойко и до абсурдного бесстрашно. Будто в запасе имеешь несколько жизней! — голос командира срывается, воин видит как сценарий будущего пожирает Эванса изнутри. — Они захотят убить тебя, потому что даже они поняли, что бояться нужно не тысячной армии, а тебя, который командует ей, — сакс так легко признаётся в том, о чём думает каждый в их военном лагере. — И если ты погибнешь, всё… Абсолютно всё… — Будет напрасно? Боишься моей смерти? — Кацуки наклоняется ближе, чтобы опустить руку на плечо командира и сжать слабо. — Тогда стой подле меня. Сражайся со мной, прими удар, что будет предназначен мне. Сможешь? — на образный вопрос командир реагирует долгим, пристальным взглядом и еле уловимым решительным кивком. — Тогда незачем беспокоиться. Пора встречать гостей. — Ты уверен, что доверяешь им? — Ни капли. Мы будем наготове. Однако, приходя сюда, они идут на второе отступление. — Переговоры? — догадывается командир. — Люди не идут на переговоры, если уверены, что смогут одержать победу. А раз именно они приходят к нам, то переговоры будут на наших условиях. Ярл хочет ещё что-то добавить, но останавливается, острым слухом уловив шум копыт с севера от лагеря. Он переводит взгляд к викингам, одними лишь глазами указывая в сторону, а те в ответ кивают, быстрым шагом скрывшись среди рядов палаток. — Идём, — Кацуки поворачивается к северу, дабы встретить очередное испытание, что судьба для него приготовила. Эванс без лишних слов следует за ним, на ходу протянув руку к одному из солдат, который теряется всего на секунду, прежде чем опустить в раскрытую ладонь лук и одну стрелу: в случае нападения, этого будет достаточно, чтобы убить командующего вражеского отряда. Силуэты становятся всё более отчётливыми, ещё чуть ближе и можно будет разглядеть лица. Бег лошадей сменяется на размеренный шаг, пока движение полностью не останавливается в нескольких метрах от лагеря. Тихий выдох вырывается из груди ярла так, будто всё это время не находил себе места в родном теле. Арен пристально смотрит в глаза товарища, на почти неуловимую секунду отрицательно качает головой: Кацуки понимает его молчаливое предупреждение. — С кем буду иметь честь поговорить? — яд в голосе ярла разъедает слух присутствующих, и даже тех, кому чужд язык. Из второго ряда отряда, вперёд двигается женщина, образ которой слишком уж сильно засел в голове Кацуки. Она спрыгивает с седла, опуская конец оружия в снег и ударяя им пару раз: для ярла, как остальных, жест так ничего не выражает, но воины и воительницы Уайткроу сразу же следуют её примеру, присоединяясь к ней. Арен кивает Эсмонду. Одновременно с ним спускаясь, воин встаёт рядом с конунгом, однако солдат всё равно предпочитает оставаться за спиной викинга. Торград делает шаг вперёд, но чужая рука резко поднимается, лабрисом надавливая на грудь и не давая пройти дальше. — Ты мне всё ещё нужен, Торград, — воительница возвращает внимание к ярлу, делая шаг навстречу и с лёгкой улыбкой бросая: — Ярл Кацуки. — Конунг Уайткроу, — воин сохраняет ту же снисходительную манеру. — Полагаю, ты знаешь, как ведутся подобные дела, — она мимолётным взором обводит Эванса, видимо, угадав по сосредоточенности, что тот понимает их речь. — Равноценный пленный с каждой стороны. Гарантия того, что другая сторона не нападёт, пока мы всё ещё находимся в процессе переговоров. У нас твой товарищ, не думаю, что у тебя есть выбор, — конунг окидывает взглядом свой отряд. — Кого потребуешь? — Тебя. Тишина кажется слишком неестественной для обстановки, но затянуться ей не даёт Уайткроу, тихо засмеявшись и сделав ещё несколько ленивых шагов к ярлу. — Ты не можешь требовать жизнь конунга, когда сам же поставил на весы жизнь простого воина. — И это тот самый воин, которого вы не убили, потому что знали его цену. На твоём месте я бы не назвал его простым. Судя по всему… — Кацуки слабо ухмыляется, посмотрев на отрезанные волосы друга, видит ответную улыбку в серых глазах. — …У тебя тоже был шанс знать почему. — Я готова отдать своего лучшего викинга и… — Отказываюсь, — он подходит к конунгу ближе, замечая как расслабленность на её лице, так и руку, что с напряжением сжимает оружие. — Это вы пришли к нам. Значит, вам необходимо, чтобы мы согласились сесть с вами за стол переговоров. Не думаешь ли, что именно ты должна идти на уступки, Уайткроу? Она смотрит в глаза ярла ещё несколько секунд, прежде чем подозрительно легко выдать: — Так уж и быть, попробуем довериться друг другу, — женщина выдыхает согласно, поворачиваясь к своим людям и пару раз щёлкает пальцами, после чего два меча одновременно поднимаются перед Ареном. Тот лишь хмыкает как-то измученно, заметив первые движения ещё до того, как ему перекроют путь. Поймав взгляд Эванса, Торград одними лишь глазами указывает рядом, где стоит солдат, после резко хватает Эсмонда за локоть и толкает вперёд, прежде чем викинги конунга успеют среагировать. Командир ловит того в своих руках, и тянет солдата ближе, закрывая собой. Конунг вопросительно выгибает бровь, смотря в глаза Торграда, на что тот лишь улыбается слабо, лениво проговаривая: — Речь шла только об одном пленном. Уайткроу не находит нужды отвечать, ведь в конечном итоге, жизнь одного христианина не поменяла бы для неё ничего существенного. Она поворачивается к ним спиной, проходя мимо ярла и уходя вглубь лагеря. Кацуки следует за ней не сразу, ещё пару секунд изучает готовность её отряда, затем переводит внимание к одному из воинов, которые выжидали в тени, кивает им слабо, после чего викинги конунга моментально оказываются в окружении. Воительница бросает быстрый взгляд назад, лишь тихо смеётся на это, ведь знает, что воины ярла не нападут — у них его товарищ. Как не нападут и её воины, ибо её жизнь находится в руках ярла.***
Конунг обводит взглядом присутствующих, цокает устало, останавливая внимание на ярле, и садится на предложенное место, опустив лабрис около ноги. — Так боишься остаться наедине со мной? С одной женщиной? — С женщиной, которая чуть не стала причиной распада Уэссекса, — Кацуки ухмыляется слабо, переворачивая стул спинкой вперёд и садится напротив, скрещивая на ней руки. — Печёшься о христианском королевстве? — А ты? Раз встала на сторону Мерсии. Уайткроу сжимает пальцы в кулак, в мёртвой тишине Кацуки удаётся расслышать скрип чужих кожаных перчаток. Она выдыхает тихо, резко встав с места, и бросает к ногам ярла своё оружие, затем заводит руки за спину, дабы достать из-под пояса два кинжала и отправить их к лабрису. Воительница вглядывается в его лицо секунду, прежде чем повернуться к выходу из палатки. Она смотрит нa викингов долго, выжидающе, а те переглядываются и переводят свои взгляды на ярла, который кивает, чтобы воины дали ей пройти. — Ярл? — Эванс в недоумении подаёт голос, заметив на губах викинга расслабленную улыбку. — Мне интересно, что она задумала, — Кацуки устало трёт переносицу, опуская взгляд к оружию конунга. Проходит не так много времени, прежде чем воительница возвращается, входя обратно в палатку, выжидая, когда следом войдёт и Арен. Кацуки теряется всего на секунду, переводит внимание к конунгу, которая разводит руками, ожидая его реакции. Воин на миг прикрывает глаза, чтобы вернуть мысли на свои места, и поднимает руку, указывая выход своим воинам. — Сакс тоже, — воительница требовательно смотрит в сторону командира. — Поговорим позже, Эванс, — Кацуки встаёт, кладя руку на чужое плечо и слабо хлопает, одним лишь жестом уверяя, что всё в порядке. Командир уходит молча, за это время успев проникнуться доверием к викингу, а тишина вновь заполняет пространство. Светловолосый воин изучает товарища, будто всё ещё не веря, что перед ним не призрак. — Возвращаясь к главной проблеме, — конунг обходит их стороной, меряя шагами палатку и протирая лицо ладонями, чтобы через щель между пальцами снова посмотреть на ярла. — Действительно ли нам необходимо сражаться друг против друга? Кацуки хочется выгнать её, поговорить с Aреном, услышать его голос, чтобы знать точно — ему не мерещится, но вместо этого он лишь вздыхает раздражённо, переводя взгляд на воительницу. — Конечно нет. Тебе нужно просто признать своё поражение. — Ты правда думаешь, что наше отступление было поражением? Оценить ситуацию вовремя — одна из важнейших вещей на поле битвы. — После всех наивных решений, принятых тобой, конечно, нужно за что-то себя похвалить, — ярл сцепляет руки в замок на груди, неосознанно следуя траектории чужих шагов. — Какой же у тебя скверный рот, Кацуки, — конунг устало цокает, зачесывая назад выбившиеся из косичек волосы. Ярл внутренне вздрагивает от такого обращения, на что Арен лишь тихо хмыкает, подходя к сундуку в углу, чтобы найти чем заменить грязную и порванную тунику. — Ты всё ещё не ответила на вопрос. Что такого тебе обещали в Мерсии, что ты решила поспособствовать захвату Уэссекса? — Знаешь, то что конунг способствует тому, чтобы одно христианское королевство уничтожило другое, звучит более приемлемо, чем то, что ты, ярл… — конунг сужает глаза, одолевая его холодным взглядом. — …Пытаешься спасти одно из этих самых королевств. Будто есть разница между христианами. Будто тебе не должно быть всё равно каких христиан убивать. Отвечая на твой вопрос — от битвы мы получаем то же самое, что получили бы в случае набега. Убиваем — нам платят. С отличием того, что нам не приходится скрываться или пытаться искать богатые земли. Богатство нам предлагают на блюдце, взамен на битву. — То есть, ты продаёшь жизни своих воинов за деньги? — Почему же продаю? Они сражаются бок о бок со мной. Это честный обмен ресурсами. — Твои люди погибли и продолжают погибать на западе Англии, ради жалкой попытки отвлечь внимание Эндевара младшего. И тебя там нет. Вот это уже продажа, — Арен проговаривает это спокойным тоном, натягивая на тело, на котором практически не осталось места без ран и синяков, чистую тунику. — Так или иначе, это сработало, — женщина лишь пожимает плечами, показывая насколько естественно происходящее звучит для неё. — Видимо, ты не заметила, что нет, — возражает Торград. — Это сработало на Тойе Эндевар. А вы — да, пожалуй были единственным, в чём я просчиталась. Всё же, не каждый день викинги встают на защиту христиан. Нечто такое я не могла просто предсказать, — Уайткроу раскрывает ладонь лёгким движением, как если бы сказанное ей было чем-то само собой подразумевающим. — Ваша ошибка была в том, что вы выдали себя, напав на Англию, — Кацуки прослеживает за жестами конунга, чувствуя, как её беззаботная манера речи начинает злить, будто ей известно нечто такое, что и служит причиной такого спокойного и покорного поведения, раз она решила просто так отдать пленного, ещё до начала переговоров. — Повторюсь, что на наследнике Эндевар это сработало. А целью являлся именно он. — На твоём месте я бы не был так уверен, Уайткроу, — Арен говорит это напоследок, следом, покидает палатку. — В любом случае, ваша битва окончена, — конунг возвращает взгляд к Кацуки, и улыбается слабо при этих словах, чуть наклоняя голову к плечу. — Малость высокомерно говорить такое, учитывая, что пока только ты идёшь на уступки. — Считаешь? Я конунг, как думаешь, сколько у меня воинов? Десятки больше, чем у тебя. Моё имя известно всей Норвегии. Если мы оба обратимся за помощью, сколько ярлов или конунгов выберут твою сторону? Сколько людей пойдёт за тобой, когда узнают, что ты воюешь тут ради того, чтобы защитить христиан? — Тогда сколько людей согласятся пойти за тобой, зная, что ты собираешься продать их жизни за несколько монет? — Осуждаешь? — улыбка конунга становится шире. — Будто твои воины сражаются за более благородную цель. Переживаешь за их жизни так, будто впервые оказался на поле битвы и не знаешь что такое терять людей, воевать и добиваться победы через трупы. Раз тебе так тяжело, почему ты не остался на родных землях, не занимался земледелием и не жил себе спокойно, выращивая овощи? — Я воин, — коротко отвечает викинг, со сталью в голосе. — Вот только лучше быть воином в саду, чем садовником на войне, ярл, — она видит, как напряжение застывает на дне тёмных зрачков, и встаёт, чтобы сделать несколько шагов к нему. — Давай, Кацуки, я знаю, что у тебя есть вопросы ко мне? — Почему ты тогда подняла оружие против своего товарища, который пытался убить меня? — ярл понижает голос, всё ещё не огрызаясь на обращение, ведь она права, его сейчас мучают другие сомнения. — Разве я могла это позволить? — последние шаги, конунг встаёт напротив и тянет руку: Кацуки не останавливает её. — Кацуки Бакуго, сын воина Масару и воительницы Мицуки. — Не смей произносить имена моих родителей… — Говоришь это даже после того, как они оставили тебя совершенно одного? — Меня раздражает как много ты знаешь, конунг, — раздражённо выплёвывает воин. — Это был не их выбор. — Не их? — воительница опускает руку на его плечо. — Разве не они выбрали путь воина? Разве не могли сделать то же самое, что я посоветовала и тебе: остаться на родных землях и выращивать чёртовы овощи?! Разве ты не зол…? Не зол на то, что они оставили тебя? Кацуки вздрагивает слабо, когда её голос повышается, смотрит в глаза конунга с негодованием, пытаясь понять причину её гнева. Он вдыхает неспешно, с осторожностью, будто сражаясь с собственными словами, что вырываются в следующую же секунду: — Кто ты вообще такая? — Прости, Кацуки… — длинные женские пальцы, всё ещё мягкие после стольких лет битв, зарываются в золотистые волосы и притягивают ближе, губы осторожно целуют его лоб, и может ему лишь кажется, но они дрожат. — Прости, что оставила тебя. — Нет… — Кацуки отталкивает её руку, шокировано отступая, ком в горле становится всё более ощутимым. — Ты не моя мать… Она умерла… — Накануне Йоля, да. Когда на деревню напали, потому что конунг и ярл не поделили территорию. Было бы слишком подло напасть при праздновании Йоля, да и никто этого не ожидал, ведь викинги обычно не сражаются зимой. Ни битв между собой, ни набегов. Но посмотри, где мы сейчас, Кацуки? Середина зимы, граница королевств однобожников, и сражаемся против своих. — Моя мать умерла, — твёрдо произносит воин, придавая голосу как можно больше уверенности. — Перестань твердить одно и то же, — с горечью произносит она. — Спроси, как меня зовут? Ты ведь знаешь, что Уайткроу — это лишь прозвище. — Бери своих воинов и убирайся прочь, женщина… — ярл глотает ком в горле, глаза хаотично бегают по сторонам, только бы не смотреть нa нeё. За спиной звучат слова, будто издалека: — Ты ведь знаешь меня, Кацуки. Тебе был всего год, а все уже твердили о том, как сильно ты похож на меня, — в её глазах образуются некрупные моря, неспособные найти свой выход. — На воительницу Мицуки. — Ну спасибо, конунг… — ярл кладёт руки на стол, находит в нём опору, словно земля вдруг перестала быть твёрдой под ногами. — Теперь я хотя бы знаю имя предателя. — Я не предавала те… — Хватит! Ты только что сказала, что оставлять меня — было осознанным выбором! Первое предательство в моей жизни и оно от тебя — той, которая создала меня. Зачем… Зачем ты заявилась спустя столько лет?! — ярл резким движением бьёт по столу, на котором всё так же лежит карта. Металлические сосуды на нём заходят дрожью. — Потому что смогла дотянуться до тебя только сейчас, — воительница мастерски подавляет дрожь в голосе. — По всей Норвегии распространилась весть, что ярл Канг был убит рукой простого воина — сына Масару, — викинг молчит, Уайткроу принимает это как хороший знак, двигаясь к нему медленно, успокаивающим тоном продолжая: — Твои родители были сильными викингами. Несложно догадаться, что сильнейших рассматривали, как основную угрозу. Меня почему-то решили не убивать тогда, я потом долго думала о том, рада ли тому, что жива — нужна ли была мне жизнь, если я потеряла всё, что имела, и даже не знала, жив ли мой ребёнок. Как позже оказалось, твоего отца тоже не должны были убить, ибо кроме земель, конунг хотел забрать и сильных воинов. Но Масару погиб, — голос её звучит ломано при этих словах, она останавливается, чтобы вдохнуть глубже, нервным смехом добавляя: — А они лишь пожали плечами на это, ведь действительно — в жизни одного воина не было ничего особо ценного, было конечно жаль, но не настолько, чтобы они остановились хотя бы на минуту и посмотрели что натворили. Точно так же, как на это не смотрим ты и я. Родители Арена тоже были убиты в ту ночь, — конунг слышит, как дерево болезненно скрипит под натиском чужих рук, но он всё ещё молчит. — Меня забрали оттуда вместе с другими воительницами. Я не знала сколько времени прошло, дни были все одинаковые, мне даже сложно вспомнить чем я была занята в те дни, кроме того, чтобы думать о тебе и надеяться, что ты жив, ведь ты был всё ещё так мал… К тому моменту, когда от торговца, что когда-то жил по соседству в нашей деревне, я узнала, что с тобой всё в порядке, было уже слишком поздно. Я погрязла в службе. Хоть большинство местных и не знали обо мне, но конунг знал: в лицо и по имени, — она выдерживает недолгую паузу, словно вспоминая те события. — У него была странная прихоть держать отряд из выбранных им воинов и воительниц, только для личной защиты. Видимо, он тоже знал каким гнилым человеком был, и что кто-то однажды встал бы против него. Знаешь, Кацуки, это правда, что у меня был выбор, вот только иногда, не выбирать желаемое — оказывается правильным решением. Кацуки сжимает губы, отчего-то вспоминает ночь, когда Мерфи́ сбежал, и отчего-то вспоминает как он с ним поступил: он выбрал то, что желал на тот момент, и тот выбор оказался неверным. Он это понял не сразу, лишь когда в дворце разномастные глаза смотрели на него так, словно перед ними было нечто скверное, отвергнутое богами. Мысли обрываются, голос вновь возвращает в реальность. — Что случилось бы, скажи я, что у меня в живых остался ребёнок и что я хочу оставить службу, чтобы вернуться к нему? Что случилось бы с тобой? Ты уже достаточно зрелый, чтобы понять, что в нашем мире жалости места нет. Мне бы начали угрожать твоей жизнью, я даже не сомневаюсь в этом. Мне было достаточно знать, что ты… — А мне нет. Спрашивала ли ты ceбя когда-либо — было ли тебя достаточно в моей жизни? Было ли мне достаточно этого, всё это время жить с мыслью, что ты мертва?! — ярлу не удаётся контролировать нервное, резкое движение, последствием которого становятся откинутые со стола чаши и металлической звон, что ещё секундой глухо отдаётся в ушах. — Одна лишь мысль о том, что ты жив, помогала мне идти дальше. Я думала, что смогу выбрать желаемое, когда стану достаточно сильной. Это был следующий день после того, как тебе исполнилось девять, — женская рука осторожно опускается на спину, Кацуки её не сбрасывает. — Я вызвала конунга на бой, думаю, не стоит давать подробностей исхода. Но с огромной властью, пришла огромная ответственность, и каждый новый день убивал честность и благородство в окружающих меня людях всё больше и больше. Я и сама не была уверена, что мои поступки не были лишены человечности. Я боялась держать тебя рядом… На вершине бывает одиноко, и нет тех, кому можно довериться до конца: в какой-то момент казалось, что я перестану доверять и собственной тени. Так, как я могла ставить твою жизнь под такой риск? Думала, что буду держать тебя подле себя, когда буду уверена, что смогу защитить тебя от всего. Но с каждым днём я становилась той, рядом с которой тебе не было места. От женщины на троне конунга и так не все мужчины-воины были в восторге, а чтобы пошатнуть этот трон, им достаточно было найти хотя бы одну слабость, которой можно манипулировать мной. Поданные часто в шутку говорили о том, что такого невозможно, ведь даже моё настоящее имя было известно не всем. В моей броне действительно не было уязвимых мест. Кроме одного. Тебя, — Уайткроу чувствует, как под рукой напрягается спина ярла, поглаживает медленно, по-матерински. — Единственным возможным исходом являлся то, что и ты должен был стать независимым, при определённой власти, неприкосновенным для чужих целей. Я наблюдала за тобой всё это время, всё ждала, каким ты вырастешь: не думала, что ты будешь так похож на меня, даже не имея меня в своей жизни, — конунг касается его волос, убирает назад несколько прядей, изучает черты, такие далёкие от детского образа. — Ты оттачивал своё мастерство, сражался, наслаждался битвами и был верен себе настолько, будто пытался выиграть пари на упрямство с самим собой. Я не могла требовать от тебя большего, поэтому я молча продолжала убеждать себя, что большего и не желаю. До тех пор, пока ты жив. — Тогда какого чёрта ты сейчас решила, что тебе этого не достаточно? — ярл молчит некоторое время, и когда заговаривает снова, голос звучит более не так враждебно, скорее устало, как после эмоционального истощения. — Как я уже и говорила — мы похожи, даже если ты не хочешь этого признать, либо если это тебя не радует. Ты стал ярлом. Это было то решение, которое ты принял сам, без принуждения обстоятельств, я в них не поверю. И я прекрасно знаю, что раз ты пошёл на это, то у тебя была причина. Потому что она была и у меня. Ярл избегает её взгляда, прикрывая глаза и выдыхая шумно, не позволяя себе лишних эмоций, не позволяя себе лишний раз подумать о том, почему он оказался здесь и с чего всё началось. Не позволяя себе признать её правоту. — Уайткроу… Надеюсь, ты понимаешь, что вся эта трогательная речь и ряд оправданий не поменяли ничего. Мы чужие друг другу люди, потому что я не собираюсь доверять тебе — той, которую знаю меньше часа, больше, чем своим товарищам. — Я понимаю, Кацуки, — воительница улыбается мягко, с некой печалью смотря в тёмные глаза, когда викинг выпрямляется. — И я готова исправить это. Кацуки сложно объяснить, что именно заставляет замереть, когда тёплая рука мягко проходится по его щеке: он ловит себя на мысли, что хотел бы почувствовать это тепло чуть дольше. Однако, даже не случись весь этот ряд событий, ярл сомневается, что его мать — воительница, стала бы проявлять сентиментальность. В конце концов, она тоже викинг. — Я всё ещё не готов и не собираюсь идти на уступки, конунг, — Кацуки говорит это с холодом, напоминая о причине встречи, оставляя Мицуки только поражаться тем, как тому удаётся остаться собранным, после всего услышанного. — Даже, если ты моя мать. — Но готова я, — Уайткроу лёгким движением разводит руками, улыбаясь мягко. Проводя взглядом тени проходящих мимо палатки воинов и солдат, она озвучивает резко: — Ты стремишься стать конунгом? — Что? — ярл теряется от вопроса, прослеживая за неспешными шагами матери. — Хочешь богатства? Может, власти? — она складывает руки на груди. — Она страшная вещь. Её никогда не бывает достаточно. — К чему вообще эти вопросы? — Тогда, может, у тебя есть возлюбленная, Кацуки? — воительница ловит потерянный взгляд сына, и ухмыляется уголками губ, тише добавляя: — Чего ты добиваешься этой войной? Ты хочешь защитить кого-то, кто живёт тут? Рука воина вздрагивает, как если бы тот был готов поднять её, чтобы взмахнуть в знак отрицания, но он этого так и не делает, хоть движение и не ускользает от внимания конунга. — Мы можем похитить её для тебя, ты только скажи, — с решительностью предлагает воительница. — Если она будет с тобой, то у тебя больше не будет причин сражаться за Уэссекс, не так ли? — Это невозможно, — ярл закрывает глаза рукой, пальцами водит по векам, которые внезапно ощущаются слишком тяжёлыми. — Почему? Если она рабыня, то можем просто выкупить её. Сколько для этого понадобится денег? — Женщина, ты действительно не понимаешь весь масштаб проблемы, — воин смеётся как-то дёргано, словно вот-вот и нервы не выдержат. — От чего же? Она из знати? Может, тогда… — Это он, чёрт возьми! Он! — викинг видит, как резко конунг замирает в шаге, после чего стопа опускается так медленно, что Кацуки слышит хруст мелких камней под подошвой. — Самый важный человек в этом чёртовом королевстве. — Неужели наследник Мерфи́… — на удивление спокойно произносит воительница, не спрашивает, лишь подтверждает. — Чтобы получить раба, тебе нужно выкупить его у хозяина. Чтобы получить крестьянина, достаточно завладеть его домом, территорией — и он уже твоя собственность. Чтобы заполучить короля… — Нужно завладеть королевством, — Мицуки дополняет его мысль. — Если я не хочу отдавать его, то нe могу отдать и Уэссекс.