⤟ CHRISTIAN ⤠
[Христианин]
В конце дней, всё, что мы знаем, Это эти жестокие пути. Как тьма угасает, Как тишина приходит волнами.Придёт и рассвет,
И слова, что останутся —
«Жертва стоит цены, которую мы платим».
***
Вечером того же дня, черноволосый воин приходит к наследнику, чтобы отдать тому одежду. Он оставляет принесённое на кровати, затем переводит взгляд к англичанину, который словно вовсе не заметил пришедшего гостя. Наследник сидит у стола и исследует карту материка, что ему предоставили прямиком из дома ярла. — Подойди, — задумчиво произнесённое слово всё равно звучит как приказ: Арен издаёт тихий смешок, прежде чем выполнить, как ему хочется думать, просьбу. — Говори. — Что за земли тут? — Эндевар указывает на участок юго-западных земель Норвегии. Торград несколько секунд смотрит внимательным взглядом, обдумывает ответ, после отталкивается от стола, направляя шаги к ложе и выговаривая: — Земли конунга. — Вернись, я ещё не закончил, — Тойя поднимает на него недовольное лицо. — А я — да, — бросает норманн безразличным тоном. — Я не стану вести с тобой уединённые разговоры насчёт земель и коварных планов, ясно? Поговорим за одним столом, при присутствии Кацуки. — Что мне предложить тебе, чтобы ты питал ко мне ту же верность, что к нему? — англичанин задаёт вопрос с усмешкой, встаёт из-за стола и позволяет себе слабо сжать бок, пока воин не смотрит. — Она не продаётся. Заслужи её, — викинг поворачивается к нему, держа в руках тёмно-зелёную тунику. — И переоденься. — А я ведь могу и остаться здесь, при таком-то гостеприимстве, — будущий монарх хмыкает тихо, взяв одежду. — Обернись. — Стесняешься? — с забавой в голосе дразнит воин. — Учу манерам, — поясняет англичанин и действительно дожидается, когда воин повернётся спиной: только после этого он начинает переодеваться. Арен опускает руку на свой пояс, бесшумно тянет за эфес меча и достаёт лезвие на несколько дюймов, но этого хватит, чтобы в отражении увидеть чужой, покрытый алым, бок. Он вздыхает, возвращая оружие в ножны. Торград оборачивается спустя несколько минут, видит, как наследник пытается справиться со шнурками на поясе туники, но не завязывает, вероятно, избегая касания ткани к ране. Викинг берёт последний предмет одежды и, встав напротив Эндевара, опускает на его плечи меховую накидку, что опускается до середины икр. — Мы собираемся куда-то? — уточняет наследник, когда воин поднимает на него глаза, всё ещё держа руки на плечах. — Обряд, — уточняет норманн. — Ты христианин и прочая чушь, и сам я не горю желанием втянуть тебя во всё это, но при подобных торжествах народ слишком неконтролируем. Тебе лучше держаться поближе. — Обряд? — из всей речи северянина, Тойя цепляется лишь за первое слово. — Жертвоприношение. Завтра мы покидаем Норвегию. Это будет наша последняя битва за эту войну. Обряд нужен, чтобы боги были к нам благосклонны. Жертва — это плата, — Торград проводит по плечам англичанина, прежде чем опустить руки и с довольной улыбкой окинуть его вид. — Надо же… — наследник кивает своим же мыслям, ведь в Англии зачастую лишь гадают об обычаях северян. В центр города они добираются за несколько минут, так как по распоряжениям Кацуки, наследнику предоставили жилье недалеко от дома самого ярла. Музыка доходит до них намного раньше, чем они успевают оказаться там. На центральной площади возвели огонь, превышающий рост большинства викингов. Некое необъяснимое напряжение застыло в воздухе, словно предвещая что-то грандиозно-свирепое. Эль льётся рекой, двери в дом ярла открыты нараспашку, а столы скрипят под тяжестью сосудов с едой. Эндевар стоит рядом с воином и наблюдает за бурной занятостью местных, хоть происходящего слишком много и разнообразно, чтобы уследить за чем-то одним. Торград останавливает одну из девушек, обслуживающих народ, и говорит ей что-то на ухо, на что та кивает и удаляется. Провожая её взглядом, наследник приходит к мысли, что та рабыня. Англичанин не развязывает разговора, как и воин поддерживает молчание. Девушка возвращается с двумя наполненными кружками. Арен берёт одну из них и передаёт наследнику, вторую оставляет себе. Тойя принимает сосуд, за эти пару дней привыкший к тому, как деревянная кружка ощущается в руке и каков вкус эля во рту. С первым ударом барабана общий шум внезапно прекращается. Звуки флейты, что до этого лились весёлым потоком, становятся тише, словно музыка доходит откуда-то из самых недр Асгарда. Наследнику несложно догадаться — что бы норманны не собирались сделать на этой площади — оно уже началось. Голубые глаза неспешно следуют за движениями в толпе, затем их владелец обращается к викингу рядом: — Что собираетесь принести в жертву? — Человека, — отвечает Торград немедленно, будто пытаясь скорее избавиться от вопроса. Англичанин как-то заторможенно переводит на него взгляд, недолго изучает профиль мужчины, прежде чем спокойно продолжить: — И как же решается кого? Где-то позади, звуки барабана начинают усиливаться, отдаваясь в ушах более частыми ударами. Несколько человек с разрисованными краской лицами выступают вперёд. — Обычно это животные: от птиц до более крупных, в зависимости от просьбы, с которой обращаются к богам, — Торград почему-то отступает, по мере того, как рассказывает об обычаях народа, со спины обходит своего спутника кругом: голос его окутывает англичанина со всех сторон. — Но есть случаи, когда смерть животных является слишком скудным приношением. Тогда, как правило, в жертву приносят людей с более низким социальным статусом — рабы, например. Однако чем более велика цель — тем крупнее и жертва. Тойя не отвечает, расслабленно лицезреет за всем происходящим на площади, хоть лёгкая, непривычная тревога ожидания застывает где-то между лопаток. Где-то с центра площади доходит долгий, глубокий рык рога. Шум барабана перекрывает музыку. Арен наклоняется к уху наследника, мягко добавляя: — Высшей жертвой является король. Чужие слова эхом отдаются в сознании. Эндевар неотрывно следит за тем, как в центр провожают раба, в одной лишь белой, длинной тунике. Торград опускает руку на плечо наследника, легко обнимает его поперёк груди, притягивая ближе и устремляя взгляд в ту же сторону. Ярл, впервые одетый настолько пышно, как подобает его статусу, направляется к площади: народ притесняется, чтобы открыть ему дорогу. Юноша, наверняка осведомлённый, что именно собираются с ним сделать, стоит на удивление спокойно, глаза его прикованы к огню. Кто-то из воинов двигается вперёд, дабы отдать ярлу кинжал. Тот принимает, легко кивнув, и устремляет шаги к юноше. Огонь в факелах судорожно дрожит. Рог начинает гудеть чаще прежнего, флейта пронзает пространство вокруг тонким звуком, а барабанные удары становятся размеренными, интенсивно увеличиваясь в частоте: словно сообщают, как оно надвигается. Раба опускают на колени и кто-то подставляет чашу под его головой. Рука с кинжалом медленно опускается на шею. В глазах юноши, кто всеми силами старается держаться достойно до последнего, Эндевар видит это — оголённый, чистый, животный страх. Какой умеет наводить только смерть. Волнение сковывает сознание даже настолько хладнокровного человека, как наследник, но рука, что змеей скользит по груди, оказывается на затылке, слабо сжимая, пока хриплый голос произносит на ухо слова, словно приговор: «Смотри». Весь шум резко стихает. В тишине слышен только звук льющейся крови, заполняющую чашу. Ярл перерезал горло ровно настолько, чтобы голова продолжала держаться за шею, оттягивая кожу вокруг, словно та была готова порваться подобно ткани. Чаша наполняется до краёв. Гомон внезапно возобновляется нечеловеческими криками и диким торжеством. Отныне ненужное тело жертвы падает на снег. Тойя выпускает тихий выдох: не сожаление, не шок и не сострадание. Лишь сброс оцепенения от завораживающей картины. Чашу поднимают на руки, девушка расхаживает в толпе, предлагая норманнам то, что те назовут «благословением». Торград снова встаёт рядом, смотрит на лицо наследника, чтобы прочесть его впечатления от увиденного. Англичанин неотрывно следит за девушкой, которая, заметив чужое внимание к себе, смущаясь, опускает глаза, не выдержав зрительного контакта с чужаком. Арен не упускает ни одно движение или взгляд, и наклонившись ближе, проговаривает на ухо наследнику: — Понравилась? — тихо интересуется норманн. — Она — рабыня. Можешь взять её даже без прелюдий, если уж приспичило. — А я разве спрашивал у тебя разрешения? — невозмутимо бросает англичанин. Воин издаёт на это тихий смешок, показывая насколько безразлична ему тема разговора, но моментально меняется в лице, стоит отвернуться от Эндевара. Пальцы черноволосого викинга невольно сжимаются в кулак, будто пытаясь избавиться от раздражения, что застыло в фалангах, принуждая к действию: Арен даже не уверен к какому. Он тоже обращает внимание к девушке, у которой из рук берут чашу, недовольно бросив что-то о том, что она слишком медлительная. Викинг, взяв сосуд, бодро обходит всех, предлагая кровь жертвы, которой те спешат провести узоры на своих лицах и шеях. Когда мужчина подходит к ним, Торград выступает вперёд, макает пальцы кровью и проводит две ровные линии по переносице. Мужчина не спешит перейти к следующей группе, а встаёт напротив наследника, выжидающе смотря на него. — Он не будет, — Арен поднимает руку, перекрывая путь к англичанину и предупреждающе мотает головой, когда викинг намеревается шагнуть к чужаку. — Всё в порядке, — спокойно заявляет Эндевар, следом, тянется к миске, черпает немного крови и рисует вертикальный узор, что тянется от подбородка к шее. Мужчина одобрительно улыбается и шагает дальше, наконец удовлетворённый. Торград смотрит на Тойю потрясённо, медленно опускает руку, севшим голосом бросая: — Ты же христианин. — Какой внимательный, — Эндевар тихо смеётся при этих словах, показывая, насколько его позабавило чужое замечание. Он ловит взгляд ярла и поднимает кружку, словно только в честь Кацуки, после отпивает, обернувшись, чтобы покинуть площадь. Кружка оказывается запихнута в руку одного из проходящих мимо рабов. Эндевар спешно двигается к дому, не обращает внимание на преследующие шаги. Он вытирает вкус напитка с губ, опускает руку на ноющий бок и касается туники: мокро. Тойе сложно вспомнить когда за весь вечер он успел сделать настолько резкое движение, что рана снова открылась, но одно понятно — она не успевает регенерировать, как не затянувшийся порез вновь начинает кровоточить: не столько, чтобы убить, но достаточно, чтобы ослабить. Тойя заходит в дом и показательно резко пытается захлопнуть дверью, но чужая рука останавливает её. Арен закрывает дверь после себя и следит за англичанином, который подходит к столу и, опершись о него поясницей, сгибается, болезненно выдохнув. Торграду непривычно видеть его — со свойственной ему благородной осанкой — таким. Он медленно подходит к наследнику и касается плеча, пытаясь обратить к себе его внимание, и тот даже не скидывает чужую руку. Голос Арена такой же — твёрдый и глубокий, но Эндевару не сложно заметить некую взволнованность. — Ты не в порядке, — с нажимом произносит викинг, словно заранее отрицает всё, что наследник скажет далее. — И что ты сделаешь с этим? Попросишь у своих богов вылечить меня? Эндевар ухмыляется через боль, после сжимает зубы и пытается выпрямиться, но, пошатнувшись слегка, опирается о стол позади. Воин цокает тихо, откидывая в сторону подол чужой накидки, чтобы посмотреть на темнеющее пятно. — Оставь уже, — выдыхает наследник, чуть откинув голову назад, и тише добавляет: — пройдёт. — Ты получил это ранение на западе Англии? При сражении против викингов? — Торград достаёт кинжал из-под пояса и встаёт вплотную, после скидывает чужую накидку назад, на стол. — Ты же не думал, что я позволю другому викингу забрать твою жизнь? Если уж так, то героем должен стать я, не думаешь? Тойя растерянно смотрит в серую бездну его глаз, пытается понять к чему ведёт речь воина. Заметив потерянность англичанина, Арен улыбается криво и, приставив лезвие к чужой тунике, резко тянет вниз, пока тот слишком занят мыслями, чтобы помешать. — Стоило загнать тебя в угол, как больше не такой хитрый, а, Эндевар? — Торград распахивает разрезанную тунику, дабы посмотреть на рану, но не успевает опустить головы. Наследник хватает его за горло, принуждая поднять на него взгляд, смотрит сурово и уязвимо одновременно, пока ногти впиваются в шею викинга. — Чего ты добиваешься? Ластишься, после показываешь клыки, чтобы я сделал… Что? Отвечай, Арен, — требует будущий монарх, с тоном, которым обычно отдаёт приказы. — Чтобы ты перестал это, — Арен брезгливо обводит всё нынешнее «я» Эндевара. — Хватит строить из себя чёрт пойми что, понимаешь? Ты смертный! Который может умереть. Которого можно ранить. Смысл этих слов вообще доходит до тебя? — От такого я не умру. — Как забавно, — скалится воин, убрав с шеи чужую ослабленную руку, и отходит от наследника, чтобы опустить лезвие в огонь. — Я бы даже поспорил с тобой на деньги, не будь на кону твоя жизнь. — Ты бы проиграл. — Можно подумать, то, что ты стоишь на этой земле, уже не является твоим личным проигрышем. — Я не понимаю тебя, — раздражённо выдаёт наследник, следя за его действиями. — Ты прекрасно меня понимаешь, — язвит норманн и продолжает: — Приплыл сюда, весь из себя влиятельный стоял перед ярлом, манипулировал всеми, показывал насколько ситуация не выгодна именно для нас и как ты единственный, кому нечего терять и у кого всё под контролем, но ведь... Ты поставил собственную жизнь под риск, потому что не смог рисковать жизнью братика? Даже если бы ты не заявился в Норвегию, и если бы даже не вмешался в войну Уэссекса, мы рано или поздно поняли бы, что ты смыл руки. Но нет. Ты самолично пришёл, потому что боялся, что и мы смоем руки и Мерфи́ останется один, не так ли? — Арен ухмыляется, когда видит весь мрак, застывший в голубых глазах. — Ты показываешь насколько тебе всё равно, как каждая человеческая жизнь является просто ресурсом в твоей руке. Отчаянно пытаешься доказать, что в твоей броне нет уязвимых мест. Но ты даже сам не хочешь признать: Шото — твоё слабое звено. Если у такого черствого человека, как ты, и есть душа, то она в дворце Уэссекса. Арен не ждёт ответа. Знает, что не получит его. Дверь захлопывается, оставляя Эндевара в тишине, которую заполняют звуки из очага и шум торжествующей толпы откуда-то из центра города. Англичанин цокает чужим словам, выдыхает шумно, снимая с себя остатки верхней одежды, и двигается к ложе, чтобы сесть. Он чувствует, как капли крови стекают по коже, уходя под пояс. Скомкав один из лоскут, наследник зажимает им рану, шипя тихо и, откидываясь спиной на одеяло, закрывает глаза. Немногим спустя, дверь вновь открывается, пропуская викинга, который снимает накидку и оставляет ту где-то в кресле. Он с минуту внимательно смотрит на Тойю, и подмечает все шрамы и ожоги на крепком теле: у Эндевара оно не такое, какое представление сами норманны имеют о «крепком теле», но каждый изгиб словно показывает характер владельца. Сила его тела не грубая, как у самого Торграда. Она изящная. Арен отводит взгляд и улыбается горько, про себя соглашаясь, что Тойя был прав — сила действительно притягательна для него. И может оно и к лучшему, что наследник не догадывается, что Торград впервые ощутил это оказавшись именно перед ним. Отвлекаясь на мысли, Арен выполняет действия словно по влиянию памяти тела: он кладёт на стол маленький, кожаный мешок, после развязывает узел. Взяв немного содержимого, он подходит к англичанину, который открывает глаза и пытается принять сидячее положение, но рука, что давит на грудь, не позволяет этого. Наследник поглядывает на травы, после на язычника. Воин большим пальцем касается чужого подбородка, проговаривая мягкое: — Открой рот. — Не слишком ли ты сильно влился в роль защитника? — Эндевар хмурится слабо, всё ещё пытаясь подняться, но усталость и болезненное ощущение замедляют движения. — Видят боги… — измученно шепчет себе под нос норманн. Викинг ставит колено на кровать, между бёдер англичанина, затем перемещает руку на его подбородок и давит на нижнюю челюсть, вынуждая открыть рот, чтобы запихнуть туда пару сушёных листьев чёрной белены. Арен не расслабляет пальцы, пока не убеждается, что Тойя проглотил всё. После он выдыхает устало и садится рядом, устремляя взгляд куда-то на очаг. — Зачем ты сделал это тогда? Во время обряда. Твой бог простит тебе это? — Торград не уточняет, они оба знают, что это касается крови. — Разве это имеет значение? — наследник смотрит на чужую спину, расслабляя руку, сжимающую рану. — И разве мне нужно Его прощение? — Ты не веришь в своего бога? — С усмешкой спрашивает воин, поворачиваясь лицом к Эндевару. — Я просто не надеюсь на Него, — губ Тойи трогает слабая улыбка, какой северянин раньше не видел. — Вот вы ведь верите, что есть зло... Скажем, зло и вы — кем бы вы ни были. — Ты хотел сказать добро? — Вы что угодно, но не добро, — Эндевар чувствует, как тепло разливается по грудной клетке, когда слуха касается чужой тихий смех: он бы хотел приписать эти ощущения к эффекту тех трав, что викинг дал ему, а вовсе не к тому, что впервые за долгое время ему приятно чьё-то общество. Он выдерживает недолгое молчание, прежде чем продолжить: — И если есть зло, разве бог не должен его предотвратить? Бог желает предотвратить зло, но не может? Тогда он не всесилен. Он может, но не желает? Тогда он злой. Значит, он и может, и желает? Тогда откуда берётся зло? Он не может и не желает? — Тойя останавливается, голос его отдаёт холодом при следующих словах: — Тогда зачем называть его богом? Арен задумчиво смотрит в его глаза, будто сможет найти в них ответ на этот вопрос. Он лишь кивает коротко на эти слова, оставляя гадать — соглашается ли со сказанным или просто принимает чужую точку зрения. Следующий десяток минут они оба проводят в молчании. Викинг идёт к огню, чтобы взять кинжал с раскалённым лезвием. — Как себя чувствуешь, Эндевар? — Не знаю… — коротко сообщает англичанин, выдохнув. Арен замечает, что на лбу у того лёгкая испарина, а грудь вздымается чаще обычного: чёрная белена работает именно так, Торград знает это не понаслышке. Воин подходит обратно к кровати, наклоняется над лицом Тойи и с непривычной ему осторожностью проводит по лбу, убирая назад волосы. Эндевар впервые настолько открыт и уязвим перед ним. Дозволенность к настолько неприкосновенному человеку, ощущается как опьянение. Он водит рукой ниже, останавливает её где-то на плече, пока колено давит на бедро. — Потерпи. Дымящийся металл касается кожи, вызывая болезненный стон, но эффект растения частично притупил не только ощущение боли, но и ясность мыслей. Торграду на секунду становится даже интересно, сколько из своих ожогов наследник получил именно так, останавливая кровотечение. Запах горелой плоти заполняет комнату. Норманн убирает кинжал и говорит что-то о том, что всё хорошо — всё закончилось. Кровь перестаёт пачкать лоскут. Арен выпрямляется и вытирает капли крови со своих пальцев, затем бросает кусок ткани в очаг. Он ещё несколько минут изучает чужое лицо и прикрытые глаза, что скрывают от него бушующие моря. Взяв свою накидку, Торград двигается к двери, решив, что сделал для наследника всё, что на данный момент можно было. Мысли, словно кандалы, держат его прикованным к кровати Эндевара. Если уж освободиться, то разодрав себе руки. За спиной раздаётся ещё один глухой стон. Арен знает, что именно так действует чёрная белена: облегчает боль, туманит разум и вызывает возбуждение, с которым можно справиться бросившись в бой. По крайней мере, так делают самые безрассудные из них. Эндевар не берсерк, ни даже викинг, ему некуда деть напряжение, тревожность и возбуждение, что растение навело. Воин закрывает дверь, прикрывает глаза и дышит глубоко, но это совсем не отрезвляет. Он оставляет накидку где-то на столе, медленно шагает к ложе и, положив руки по обе стороны от наследника, нависает над ним. У Тойи глаза полуприкрыты, из-за частого дыхания высохли губы, а по виску катится прозрачная капля. Язычник касается его кожи и водит около раны, проверяя, действительно ли остановилось кровотечение, после двигается вверх. Отточенное тело реагирует на прикосновения слабым подрагиванием, пока пальцы англичанина обвиваются вокруг чужого запястья: хватка слабая, но Торград всё равно позволяет тому питать иллюзию, будто имеет хоть какое-то влияние над ситуацией. — Что ты дал мне? — Ничего такого, что убьёт тебя. — Я чувствую себя странно, ты чёртов… — Тойя не договаривает, резко вдохнув, словно новая волна ощущений накрыла его. — Тише… — в дразнящей манере выдаёт воин, копируя чужой тон. — Мне помочь тебе? Эндевар не отвечает, пытаясь поменять положение и лечь на бок, но рука давит на плечо, не позволяет: наследник может и не до конца осознать состояние своего тела, даже если на нём сейчас добавить ещё несколько порезов, но Торград не разрешит ему лишнего движения. Тойя сжимает челюсти, комкает одеяло под пальцами и не знает куда деть всего себя. — Попроси, — порывисто требует викинг, наклоняясь к его лицу, и губами водит по линии подбородка, пока продолжает, задевая чужие губы. — Попроси, чтобы я помог тебе. Эндевар смеётся тихо, словно в дурмане, и поднимает руку, плохо контролируя её, дабы пятерней зарывается в чёрные пряди и, притянув викинга ближе, шепчет куда-то на ухо: — Мечтай… Арен не удивляется, даже не в совсем здравом уме Тойя остаётся собой — в этом вся его сущность. Рука наследника расслабляется, опускаясь на шею норманна: Торград принимает это за желанную провокацию. Он смотрит в голубые глаза, в попытке найти отторжение, но они лишь плывут чарующими волнами. Его губы встречаются с чужими и сминают в жадном поцелуе. Ещё в дворце, в Уэссексе, воин обещал себе, что в следующий раз не будет так: он не сорвётся, не будет груб, не покажет насколько сильно он зависим от каждой реакции наследника. Арен всегда хотел триумфа. И всегда знал, что тот, который предназначен именно ему, выглядит не как гора золота и серебра, не как трон ярла или конунга: его триумф всегда будет не материальным. Богатство и власть желанны каждым. Но это — удовлетворение только для одной души, другим не дано его испытывать. Получить не трон, а короля. Покрывая ключицы неспешными поцелуями, Торград изучает каждый шрам, словно текстуру скульптуры, к которой опасно касаться — слишком идеальна для рук, на которых остались кровь и грязь сотни битв. Не в его характере отдаваться прелюдиям, но Эндевара он желает иначе. Наследник для него не объект вожделения и похоти: Арен хочет завладеть его «я» — всё, что делает его Тоей Эндеваром. Он опускается губами к шее, ухмыляется слабо настолько легкомысленно нарисованному кровавому узору и касается кончика языком, вылизывая кровь жертвы. Высшая жертва — сам король. Руки воина неспешно водят по чужим бёдрам, поднимаются к шнуркам на поясе и развязывают, но не тянут вниз, ему нужна лишь свобода действий под одеждой. Заполучить его вот так, не то, что Арен на самом деле хотел: он бы предпочёл, чтобы наследник был в кристально-чистом сознании, когда это произойдёт. Хоть верится с трудом, что Тойя, будучи в ясном восприятии реальности, позволил бы смотреть на себя вот так — сверху. А пока, он просто поможет ему — как одолжение. Эта мысль помогает держать себя в руках, ведь это настолько жалко: вот так терять голову только от одного ощущения рельефного тела и шершавой кожи под пальцами. Ногти воина слабо царапают низ его живота, забираются под пояс, чтобы обхватить плоть, сжав у основания. Тойя выгибается в спине, издав тихий стон, и оттягивает короткие чёрные волосы, дабы поднять к себе взгляд викинга. Арен рефлексивно проводит языком по губам, на клыках видны следы крови жертвоприношения: вид алого на губах норманна, вовсе не отталкивает, напротив, наследник с ещё большим упоением тянется к нему, наслаждаясь поцелуем с привкусом крови. С привкусом всего, что им придётся принести в жертву, чтобы быть настолько близко. Торград ласкает его тело с тягучим наслаждением, оно граничит с чем-то необъяснимо-жестоким, что Эндевар, будь в состоянии мыслить здраво, назвал бы пыткой. Рука воина, идеально умелая, двигается под одеждой равномерно, специально замедляясь всякий раз, когда наследник прижимается к ней, пытаясь получить больше, и ускоряется иной раз, когда Тойя наоборот, вжимается поясницей в кровать, чтобы избежать обжигающих касаний. Арен губами прокладывает дорожку на бледной коже, спускаясь к груди, кусая и примирительно целуя после. Движения руки становятся хаотичными, свободную воин кладёт на усыпанный шрамами живот, чувствует напряжение мышц и давит, ощущая, как выпирают тазобедренные кости: он не позволяет ему отстранится, за несколько секунд доводит до исступления. Эндевар откидывает голову назад, сжимает чужое плечо до красных следов на коже и постепенно расслабляется, дыша загнанно. Арен наблюдает, как вязкие капли размеренно стекают по ладони, после вытирает руку об одеяло. Тёмные волосы Тойи, отдающие алым при свете огня, рассыпаны по подушке, веки до последнего стараются противостоять эффекту растения и не закрыться, пристально следя за викингом. Тот ловит взгляд кристальных глаз, ухмыляется слабо и переводит всё своё внимание к наследнику. Воин бы хотел сейчас сказать что-то язвительное о том, что Эндевар выглядит не настолько и грозным, когда вот так покорно лежит под ним, но тишина между ними в этот раз ощущается правильной. Норманн опускает голову на чужое плечо и прислушивается к частому сердцебиению. Он поднимается спустя несколько долгих минут, замечает, что у англичанина полностью закрылись глаза. Отходя от ложа, Торград берёт свою накидку, намереваясь накрыть им Эндевара. Воин наливает себе эля из кувшина на столе, садится в кресло и пьёт напиток большими глотками, чтобы унять собственное напряжение. Глаза долго смотрят на наследника, после возвращаются к огню. Голос, звучащий почти шёпотом, оседает под потолком: — Если бы у меня было сердце, Я бы смог полюбить тебя... Я сломлен и наполнен всем, что обнаружил, Вокруг и в душе, Просто, чтобы прийти в себя.Это никогда не закончится, Потому что я хочу больше…
***
Викинг просыпается ближе к рассвету, когда чувствует, как чья-то рука настойчиво сжимает подбородок, поднимая склонившуюся во время сна голову. — Торград, — зовёт знакомый голос, и Арен открывает глаза, встречаясь с чужими голубыми: спокойными, как утреннее море. — Ты проснулся, — воин произносит это словно оповещение самому себе, и сразу же переводит взгляд на рану наследника. — Как ты? — Лучше, но мне нужна одежда, — Тойя опускает руку, когда воин встаёт. — Зачем ты остался здесь всю ночь? — Мне действительно рассказать тебе? — норманн устало улыбается. — Я помню всё, — твёрдо говорит англичанин, — но мой вопрос в другом. Почему ты не ушёл после? — Ты так ненавидишь моё общество? — Я ненавижу мысль, что стану зависим от него, — будущий монарх почти шипит эти слова, словно ему трудно признавать их себе. Услышанное выбивает Арена из колеи, он несколько секунд потерянно смотрит на него, после произносит тише обычного: — И не больно тебе отказывать себя от всего, что желаешь? — Носить корону — больно. Воин не находит чем ответить на это, лишь переводит взгляд куда-то за спину Эндевара, сердечно вздыхая. Тойя прав, как обычно и бывает с ним. И Торград понимает, что сказанное касается не только их двоих — Эндевар отказался от всего, что сделало бы его счастливым. Только чтобы носить корону. Стоя перед ним здесь, в Норвегии, далеко от королевского дворца в Восточной Англии, Арен всё равно видит эти оковы, что тянутся за Эндеваром с самого трона. — Нам пора, — сухо бросает англичанин, собираясь вернуться к подготовке к отъезду. Викинг не позволяет ему отстраниться, хватая за предплечье и возвращая к себе его внимание. До этих пор, каждый раз, когда он касался наследника, действие было под порывом момента и эмоций, и в последний раз — когда тот вовсе не был в здравом уме. Эндевар никогда по-настоящему не отвечал ему. Он никогда не давал ему то, чего он так отчаянно хотел — отдачи. — Тойя… Арен произносит его имя шёпотом, словно то было в запрете до этого момента. Он делает ещё один шаг, оказываясь вплотную, и опускает руку на чужой затылок, пропускает тёмные пряди сквозь пальцы: вчитывается в его эмоции. Губы Тойи раскрываются в ответ, когда Торград прижимается к ним, целует медленно. Делиться тем, что сможет предложить только ему, и что сможет выдержать только он. Эндевар впервые отвечает ему. Где-то снаружи раздаётся громкое ржание лошади: все готовятся скоро покинуть город. Наследник отстраняется первый, недолго наблюдает, как воин пытается перевести дыхание и улыбается легко. — Не умирай, Арен.***
Они покидают Норвегию тем же утром, чтобы днём третьего дня оказаться на границе Уэссекса. Саксы встречают их шумно. Особо восторженная реакция на наследника Эндевар, заставляет Арена понимающе усмехнуться. Даже они с Кацуки уже успели понять, что раз противник наступил не открытой войной, а решил пойти на обман, то наследник не будет скуп использовать то же оружие. Тойя успел запомниться тем, что никогда не проигрывает в битве на хитрость. У входа их также встречает конунг, выжидающе следя за ярлом, который спускается с седла и подходит к матери, останавливаясь в нескольких шагах. — Рада видеть тебя, Кацуки, — Уайткроу сокращает дистанцию и легко приобнимает сына за плечи. Ярл напрягается всего на секунду, прежде чем выдохнуть и нерешительно поднять руку, чтобы опустить на её спину. — Рад, что ты всё ещё верна своему обещанию, — отзывается ярл и, отстранившись, осматривается, направляя шаги вглубь лагеря. — Где Эванс? — Они вернулись сегодня утром. Его отряд сумел пробить окружение, им удалось принести всё необходимое, включая запасы еды, — конунг идёт рядом, держа руки за спиной, а ярл замедляет шаги, чтобы она оказалась наравне. — Ты дорожишь им, не так ли? Полагаю, что он тебе нужен не для личных целей. Я склонна думать, что ты оберегаешь его для чего-то более важного. Может, даже для самого Уэссекса. Эндевар следит за тем, как конунг и ярл удаляются, на лице у него мастерски скрытое удивление. Он переводит взгляд на Торграда, который наблюдает за той же сценой, но увиденное его ничуть не смущает. — Ничего не хочешь мне сказать? — Тойя поворачивается к нему лицом, скрестив руки на груди. — У меня для тебя две новости. Одна приятная, другая не очень, — Арен легко поправляет меховую накидку на его плечах. — Она конунг. Её викинги напали на запад Англии. И она же выразила готовность сотрудничать во благо королевства твоего брата. — И ты молчал об этом, — укоризненно замечает будущий монарх. — Я же не мог быть уверен в правдивости её слов, — викинг улыбается слабо и, выдохнув, шагает вперёд, — впрочем, такие вопросы тебе стоит обсуждать с ярлом. Тойя не следует за ним, понимая, что это действительно не то, что он может требовать у Торграда: его верность нужно заслужить. Он держит это в уме. Наследник запрашивает собрание командиров, после исчезает из поля зрения викинга, когда саксы окружают его, готовые выслушать распоряжения. Черноволосый воин выдыхает устало и, оставшись один, неспешно двигается в сторону своей палатки, но внезапно замирает в движении, словно вспомнив о чём-то. Он поднимает глаза и взглядом ищет кого-то, после твёрдыми шагами направляется к концу лагеря. Ему навстречу идёт группа солдат: их формы в грязи и крови, но улыбаются и смеются они так, словно ничего сейчас не имеет значения, кроме разговора, который пропитан нескрытным воодушевлением. Торград подмечает это только по интонации. Группа проходит мимо воина, они больше не шугаются присутствия викингов, перед которыми дрожали ещё в первые дни. Арен знает, что саксы всё ещё боятся их, они скорее привыкли к этому страху. Воин хмыкает своим мыслям: люди действительно ко всему привыкают. Шагнув ещё несколько метров, Торград замечает, как несколько тел выносят из лагеря. Непонятная тревога когтями скребётся о грудную клетку, пытаясь привлечь к себе всё бессознательное внимание норманна. Арен слышит голос Эванса откуда-то со стороны и останавливается: некоторое время он молча просто наблюдает, как командир раскалённым мечом ампутирует руку солдата. Тот сжимает лоскут ткани между зубами, мычит и задыхается от боли, пока товарищи придерживают его тело неподвижным. Рука, отныне лишённая тела, безжизненно падает на землю. Сэмюель выпрямляется, давая какие-то распоряжения другим солдатам, так как раненый уже несколько секунд как потерял сознание: Торград предполагает, что из-за болевого шока. Командир черпает немного снега с земли, чтобы смыть им чужую кровь со своих рук. Его взгляд останавливается на воине, но зрительный контакт длится недолго, ибо Эванс решает подойти к нему. — Рад, что вы добрались в безопасности, — говорит сакс, отряхивая с рук снег. — Ты тоже неплохо держишься, — кивает викинг, не заметив крупных ранений на теле военного. — Тебе не нужно на собрание? — Как раз собираюсь туда, — Эванс улыбается тому, как внезапно они начали настолько естественно перекидываться будничными наблюдениями. — Могу чем-то помочь? — Мне нужен Эсмонд. С лица командира резко спадает лёгкая улыбка, а руки напряжённо опускаются. Прочистив горло, он спрашивает: — Зачем? — Я принёс ему кое-что. Арен ухмыляется слабо, вновь показывая, что непонимание речи его ничуть не смущает: он пытается игнорировать изменения на чужом лице. Эванс же поджимает губы, опуская глаза. Язычнику более не удаётся не заметить потерянность военного, словно ему нечего ответить. Каждая секунда тишины всё больше провоцирует тревогу викинга. Он открывает рот, собираясь задать вопрос, но отчего-то голос звучит совершенно незнакомо: — Где он? — Ему уже ничем не помочь, Арен, — хрипло проговаривает Сэмюель. Торград не задаёт других вопросов, ошарашенно отступая, будто ожидание чего-то ужасного уже заранее настигло его — прежде, чем он увидит всё сам. Торград заставляет себя успокоиться, когда понимает, что почти переходит на бег. Он замедляет шаги и, добравшись до палатки Эсмонда, видит, как недалеко стоят те самые солдаты, которые минутами ранее выносили чьё-то тело. Они ещё несколько секунд переговариваются о чём-то, после двигаются к палатке. Ярость, которую Арен так и не сможет себе объяснить, за секунду овладевает сознанием. Викинг вынимает топор из крепления на поясе, переворачивает в руке, хватая удобнее и быстрым шагом подходит к ним, перегораживая путь и предупреждающе выставляя оружие. Он знает, что его не понимают, но волнует это сейчас в последнюю очередь. — Ещё один шаг и я отрублю вам ноги… — голос воина звучит низко, подавленный агрессией. — Пошли вон! Солдаты вздрагивают, опасливо поглядывая на норманна и отступая. Арен убеждается, что те ушли, и только потом входит в палатку, оцепеневшим взглядом смотря на тело на земле. Тяжело вздымающаяся грудь служит доказательством, что солдат ещё жив. Торград подходит к нему медленными шагами, отрешённым взглядом осматривает пропитанную кровью форму на груди, словно не может воспринять информацию. Эсмонд переводит на него расфокусированные глаза и улыбается через силу, шепча хриплое: — Арен, это ты… — едва выговаривает на английском сакс. — Я… — начинает на норвежском воин, сглотнув ком в горле, — …Принёс тебе подарок. Подумал, что раз твой крест не оберегает тебя, что ты аж несколько раз чуть не погиб у меня на глазах, то это сможет. Никто из них не понимает другого, но почему-то то, что они могли бы назвать «разговором», ещё давно перестало ощущаться странным. Арен подносит руку к шее и снимает второй шнурок, на котором висит почти идентичный первому талисман: молот. Опустившись рядом с солдатом, он выдыхает тихо, когда тот подносит к нему руку, которая дрожит: Торград подмечает, что и губы у него дрожат. Он обматывает шнурок вокруг чужой ладони, Эсмонд в ответ сжимает талисман в кулаке, опуская руку на грудь. — Проблемный малый… — тихо цокает воин. Сняв свою меховую накидку, он приподнимает солдата за спину, свободной рукой окутывая его в предмет одежды. Солдат продолжает дрожать в его руках, а он смотрит на бледное лицо и отказывается уложить его тело обратно на холодную землю. Он ещё жив. Эсмонд кашляет коротко, изо рта вытекает кровь. Викинг ладонью вытирает алую жидкость с его подбородка: сакс действительно почти такой же холодный, как земля под ними. Слуха касается тихий всхлип и сдавленный выдох, на ряду со словами: воину они чужды, но голоса, с которым они озвучены, оказывается достаточно, чтобы понять — солдат сломлен. — Арен, я не хочу умирать… Хочу остаться живым… — кристальные слёзы катятся вниз по его вискам: за всё пережитое и за то, что уже не пережить, — живым… Торград улавливает в речи лишь одно, до боли знакомое, слово — alive. Он не знает, что сказал сакс, и к тому моменту, когда он начнёт понимать их речь, эти слова уже давно будут забыты. Он также не знает, что сказать в ответ. Низкий, хриплый голос заполняет помещение: — После ночи, если проснусь, Увижу, что подготовил завтрашний день… Викинг неподвижен, двигается лишь рука, слабо похлопывающая по спине солдата, словно тот ребёнок, которого пытаются усыпить сладким сном, показывая, что рядом: что он в безопасности. Арен прижимает ближе тело Эсмонда, когда всхлипы сменяются на тяжёлые вдохи, а после — затихают и те. Торград прислушивается к тишине в чужой грудной клетке, пока сжимает безжизненное тело в руках. Судорожный выдох, покинувший лёгкие, слегка треплет волосы солдата. Арену сложно вспомнить, когда в последний раз он ощущал себя так. Было что-то удивительно особенное в настолько честных и до тошноты добродушных карих глазах Эсмонда, что заставляло викинга улыбаться всякий раз, когда он смотрел на сакса. Эсмонд был христианином, замечает для себя воин. И до встречи с Эсмондом были случаи, когда он общался с христианами и разговор даже не заканчивался убийством. Те же братья из Англии. Однако, даже при тех обстоятельствах, они продолжали быть врагами. Арен видел в них врагов, и в нём тоже видели врага: даже если сражались вместе, подпускали к себе и касались. Они всё ещё были врагами. Эсмонд стал первым христианином, который пытался спасти ему жизнь. Первый христианин, которого спас Торград. Первый христианин, который не смотрел на Арена, как на врага. И на которого сам воин перестал смотреть так. Тот, кто научил первому слову на чужом языке. Иронично, что этим словом стало «живой». В то время, как живым Эсмонд перестал быть именно в его руках. — Alive… — шепчет Арен куда-то в макушку сакса. Воин ненавидит себя за свои эмоции и не может перестать их чувствовать. Понимание, что в нём окончательно что-то перевернулось, раз он скорбит по смерти христианина, накрывает с головой. Торград проводит в тишине ещё несколько минут. Затем он поднимается, держа на руках тело христианина, когда-то названного Эсмондом. Викинг возвращается к моменту, когда наследник уже закончил собрание. Он медленными движениями оттирает грязь с рук, шагая между рядами палаток. Арен не останавливается и тогда, когда чужой голос зовёт его в третий раз. Эванс дёргает его за плечо, останавливая, чтобы тот наконец-то посмотрел на него. Голос командира звучит ломано при вопросе: — Что ты сделал с ним? — Похоронил, — словно уже самому себе, воин добавляет: — Христианина.***
С наступлением вечера, Эндевар, успевший поговорить с командирами и узнать про все детали того, что успело произойти, запрашивает личный разговор с ярлом и Ареном. Последний имитирует заинтересованность планами, но Тойе несложно заметить: что-то тяжело осело в мыслях воина. Будущий монарх выдыхает коротко, опуская взгляд к карте под рукой, и произносит слова, которые резко меняют общее настроение присутствующих: — Я хочу, чтобы Арен поехал со мной. — И ты думаешь, что я соглашусь? — ярл издаёт тихий смешок, словно прозвучавшее было чем-то нелепым. — Он не товар, — слова действуют на обоих норманнов именно так, как на то надеялся Тойя, — и это не попытка прийти к соглашению в торге. Торград решает сам. Недолгое молчание прерывает приглушённый голос черноволосого викинга: — Я поеду.***
К рассвету следующего дня, все палатки уже пусты. Отряд, собранный лично ярлом ещё в Норвегии, за ночь успевший отдохнуть в лагере саксов, уже готов выдвинуться. Кацуки даже не пытается скрыть всё то недовольство, что вызывает факт отъезда Арена. Однако Тойя был прав, это только его решение. Он неторопливыми шагами обходит своих воинов, проверяет готовность каждого и напоследок останавливается напротив товарища. Торград заглядывает в его глаза с некой усмешкой, ведь их роли так сильно поменялись. Всегда Арену приходилось беспокоиться из-за любой неприятности, в которую ввязывался Кацуки, а сейчас тот смотрит на него так, словно не сможет справиться без его присутствия. Он подходит к ярлу, буднично проговаривая: — Обещай не натворить глупостей и не спасать никаких брошенных в лесу христиан, пока меня не будет. — Я убью Эндевара, если он не вернёт тебя живым и целым, — Кацуки благородно кивает, словно давая слово ярла, после протягивает руку. — Ты неисправим, — тихо смеётся Торград, поддавшись ближе, чтобы крепко обнять товарища. — Возвращайся, — глухо произносит ярл, прикрыв глаза и слабо похлопав по чужой спине. Он ещё долго стоит у входа в лагерь, взглядом провожая всадников, и надеясь, что это действительно последняя битва за эту войну. Большую часть утра Кацуки проводит в компании Эванса, который сообщает обо всём, что ему стоит знать. Ближе к полудню ярл выходит из палатки и направляется к центру лагеря, чтобы поговорить с руководящими отрядов и с ответственными за основные, распределённые обязательства. Кацуки стоит к ним лицом, знает, что его не понимают, но всё равно обращается напрямую, устанавливает зрительный контакт и сдержанно жестикулирует. Эванс, на понятном для саксов языке, передаёт всё сказанное ярлом, делает уточнения и точно так же поясняет для Кацуки вопросы со стороны командиров. В какой-то момент ярл останавливается, прерывает собственную речь, заметив, как взгляды саксов обращены куда-то за его спину. На лицах присутствующих застыло лихорадочное изумление, словно увидели то, во что сознание отказывается верить. Эванс, с неверием в голосе, проговаривает слова, смысл которых викингу неизвестен, но которым парирует вся толпа: — Ваше Высочество! Саксы синхронно опускаются на одно колено, склонив головы. Кацуки окидывает их быстрым взором, после, словно поддавшись какой-то внутренней тяге, медленно оборачивается. Разноцветные глаза пристально смотрят в ответ.