***
— Спать? — Куникузуши озадаченно накручивает на палец свободный локон. — Какой странный вопрос. Люблю спать. Особенно зимой в растопленной бане или летом — на тёплом камне… — Дружочек, мне кажется, что он жульничает, — бесцеремонно перебивает Юки. На острове с клёнами наступил день, зацвела весна и обновилась трава. Нежно-персиковое солнце греет, но не жарит. Клёны покрылись свежей листвой и жёлтыми пушистыми кисточками. Куникузуши и Юки сидят в тени дерева и играют в шахматы. Каэдехара молча глотает пинту ревности, совершенно необоснованной. Нагиса при жизни тоже часто выбирал компанию других людей, когда Казуха желал остаться вдвоём, но неизменно возвращался, когда был нужен больше всего. — Отнюдь, — возражает Куникузуши. — Твои навыки в этой игре оставляют желать лучшего, но самое страшное — они не становятся лучше. В похожих партиях ты совершаешь одни и те же ошибки. Ответь, для чего такое упорство? — Ты играешь, чтобы выигрывать, — надменно вздёргивает нос Юки. — Я играю, чтобы есть фигуры. Казуха, не сдержавшись, смешливо фыркает. — Вот как, — Куникузуши опускает глаза на доску. Перемещает свою белую ладью и забирает вражескую королеву. — Мат через три хода. Казуха ползает взглядом по доске, но не может найти, где он прав. — Иди сюда и попробуй, — говорит Куникузуши, поднимая руку с ферзём. — Доиграть за Нагису? — спрашивает Казуха. — Тут уже ничто не поможет. Куникузуши, наверное, знает, что он не умеет играть в обычные шахматы, но благородно позволяет сохранить лицо. — Нет же! — Юки нервно взмахивает руками. — Съешь фигуру. Они вкусные. Каэдехара, даже не задумываясь особо, придерживает Куникузуши за запястье, склоняется и откусывает королеве голову — прямо по пояс. Тонкий слой горького шоколада лопается у него под зубами, вскрывая фонтан жидкой начинки, то ли из плодов сакуры, то ли из черешни. Кисло-сладкой, совсем немного острой. И правда, очень вкусно. Каэдехара не сдерживается и поглощает ферзя целиком. И начинку с чужих пальцев тоже всю слизывает, чтобы наверняка. Кисть руки Куникузуши как-то уж совсем безвольно повисает в его хватке. — Я тоже хочу, — обиженно бурчит Юки. Казуха роняет руку и поднимает на него глаза. Юки смотрит на него и сквозь него тем взглядом, который не сулит ничего хорошего. — Тогда попробуй забрать мою королеву, — бесцветно отвечает Куникузуши. Юки крамольно улыбается: — А если я хочу попробовать на вкус твоего короля? — Такими темпами? — Куникузуши озадаченно поправляет волосы обслюнявленной рукой, в каком-то полузабытьи, видимо. — Интеллектуальной мощи не хватит. Да Нагиса напропалую с ним заигрывает, понимает Казуха, и заигрывал ещё неизвестно сколько. А Куникузуши не понимает этого — или не хочет понимать! — И чего я вообще пришёл? — пространно интересуется Казуха, подперев собой дерево. Ему вспоминается длинная и холодная ночь — кажется, она произошла вечность назад. Юки и Казуха тогда только начали путешествовать вместе. Попали под зимнюю грозу и были вынуждены среди дня остановиться у совсем незнакомых людей. К вечеру у Казухи начался сильный жар, а дождь всё не прекращался. Едва Каэдехара пытался заснуть — или грохотал гром, от которого тряслись стены, или Юки лез обтирать ему лицо, ругаясь семистопным ямбом на владыку бедствий. Чем дальше он повествовал, когда, как долго и в каких позах совокупился бы с сёгуном Райден, дай только ему таковую возможность, тем больше его матершинная хула напоминала красочную порнографическую исповедь. Казуха лежал едва в сознании, горячий, как печка, и больше всего на свете хотел или заткнуть Нагису собой, или чтобы он сам по себе, наконец, заткнулся. Тогда Казуха впервые допустил мысль, что Юки как-то уж совсем без меры увлечён образом сёгуна. Может быть, даже влюблён в неё — насколько вообще можно любить создание, которое никогда не встречал. Нагиса всегда влюблялся легко и с удовольствием. Теперь он, кажется, влюблён в Куникузуши. Или просто полюбил его дразнить. Ещё непонятно, что из этого было бы хуже. Куникузуши смотрит на Казуху почти с ужасом, широко распахнув глаза, и ни с того ни с сего говорит ему: — Скажи, что мне делать. — Не знаю, — Казуха скрещивает руки на груди. — Ты уже отдохнул? — напрягается Куникузуши. — Сделал домашнюю работу? — Нет… Он бросает взгляд на Нагису, но Нагиса куда-то опять исчез без предупреждения. — Это ты его выгнал? — хмурясь, интересуется Казуха. — Нет, — Куникузуши хватает пару своих, белых, пешек и грызёт их с характерным вафельным хрустом. — Бедняжка слишком давно был живым. Не понимает больше, чем состояние отличается от расстояния. Вот и шарахается туда-сюда, как только настроение немного поменялось. Не держи зла на него. Лучше сходи, поищи. Обещаю, подглядывать не буду. — Я не против, если будешь подглядывать. Куникузуши открывает рот. Снова закрывает. Его и без того белые щёки белеют, кажется, ещё сильнее. Казуха прикусывает язык, запоздало осознав, что сморозил не то. — То есть, я хотел сказать — я лучше себя чувствую, когда знаю, где ты и чем занят. — Я в курсе, — Куникузуши присматривается к аппетитному боку белой ладьи. — А ещё я уверен, что вы были не просто друзьями, прежде чем Эи его убила. Лезть в это не хочу. Не хочу, чтобы ты ещё больше меня… — Куникузуши, — окликает Казуха. Юноша, до боли похожий на убийцу его Нагисы, настороженно поднимает глаза. — Ты невероятно вредный, странный и скрытный, но я не испытываю к тебе ненависти. Поэтому смени, пожалуйста, пластинку. — Хорошо, — помедлив, соглашается тот. Казуха уводит белую ладью прямо у него из-под носа. У белого шоколада странный, но приятный вкус, оттеняемый орехами и липкой карамелью. Казуха ещё долго отковыривает её языком от зубов. Есть без голода ему понравилось.***
Нагисы у старых костей не оказалось. Зато оказывается смутно знакомый молодой мужчина — рыжий, долговязый и одетый в цвета снежного зимнего вечера. Он сидит, скрестив ноги, на снегу и глядит в свежую воду — никак не наглядится. — Здравствуйте? — осторожно зовёт Казуха. — Я ищу своего друга. — Привет, воин! — рыжий поднимает взгляд, скалится и приветственно машет ему рукой. Подходи, мол. Казуха подходит, зябко кутаясь в тёмно-синюю, опушенную белым мехом шинель. Но не близко. — Я вас знаю, — одновременно радостно и испуганно подмечает Казуха. — Тарталья, одиннадцатый Предвестник Фатуи? Вряд ли он мёртвый. Либо Куникузуши с ним знаком, либо план его эволюционировал настолько, что принялся оживлять шахматные фигуры. — Да ладно, — неестественно-белозубая улыбка Тартальи выглядит довольно угрожающе. — Откуда? — Госпожа Нин Гуан, Воля Небес Цисин, выпускает коллекционную игру вроде шахмат. Называется “Тысяча лет в Ли Юэ”. Среди особенно редких фигур есть вы, Панталоне, Синьора и Коломбина. — А Скарамучча есть? Казуха растерянно разводит руками: — Я не знаю. Если и есть, я его — или её — не видел. — Ой ли. Может, ты ещё и Михалрусланыча не знаешь? — Кого?! — опешивает Каэдехара. — Капрала Йомина, — говорит Тарталья таким тоном, как будто делает ему очень большое одолжение. Казуха понятия не имеет, кто такой капрал Йомин Михалрусланыч. — Такой маленький, даже ниже тебя. Худенький, бледненький и чернявый. Носит чёрное и красное. В чьём ты отряде, воин? Я думал, что никого, кроме нас, нет в этой глуши. Ясно. Значит, капрал Йомин — это, скорее всего, Куникузуши, а Тарталья едва ли осознаёт, где и в каком положении находится. Казуха бережно взвешивает слова: — Вероятно, возникло недопонимание. Я из Иназумы. — А. Каэдехара, — неожиданно быстро понимает одиннадцатый Предвестник. — Мне казалось, ты сильно старше. — Откуда вы-то меня знаете? — Неважно, — небрежно отмахивается Тарталья. — Иди сюда, посмотри в воду. Каэдехара подходит поближе и, уже во второй раз за неделю, позволяет уронить себя на колени. Голова гудит. Как будто океан пролился прямо в черепной коробке. Из отражения в глади водного зеркала на Казуху смотрят десятки людей, и одновременно — один; кого-то видно хуже, кого-то лучше. — Я не хочу, — слабо шепчет Казуха. Тарталья трогает кривое и неоформившееся отражение подушечками пальцев. Океан в голове отступает. Человек с обратной стороны водного зеркала, теперь вполне оформившийся и крайне удивлённый, ищет за пазухой очки и торопливо водружает их на переносицу. Наклоняется ближе. Казуха наклоняется в ответ — и чуть ли не падает, схватившись за голову, когда отражение с любопытством поднимает длинные пушистые уши, до этого вполне успешно сливавшиеся со светлыми рыжеватыми волосами — то ли пёсьи, то ли лисьи. Человек в воде робко касается её поверхности кончиками пальцев. Казуха на пробу касается его в ответ.***
Казуха хорошо помнит этот день — точнее, вечер — когда он в последний раз видел своего отца. Ему четырнадцать; пятнадцать должно будет исполниться этой осенью. Погода стоит летняя и ленная. Сухой горячий воздух высасывает всю энергию даже из его молодого тела. Господину Шиканоину — Хейзо-куну, то есть — уже исполнилось одиннадцать, и у него как раз энергия льётся из ушей. Чтобы развлечь Хейзо, пока сестра Нана занята работой, Каэдехара предложил ему сыграть в темари. Жрицы от такого обычно не в восторге, но добрая гудзи Яэ любит детей. Даже беготня по крышам храма часто сходит им с рук. Казуха велит Хейзо считать до ста, а сам бежит прятать расшитый мячик в коробке для подношений. За этим делом его застаёт сестра Маки и, отругав для вида, чтобы не лез, куда не положено, предупреждает: — Казуха-кун, Каэдехара Яхико пришёл за тобой. Хочет что-то сказать. Девять лет назад Казуху это разозлило. Сложилось так, что в тот момент для него не было никого важнее во всём мире, чем Хейзо, и ничего важнее, чем миссия спрятать темари где-нибудь ещё. У него оставалось где-то сорок секунд, но больше он боялся, что отец и дед опять сцепились; что отец оттого и пришёл, что хочет забрать его домой, в эпицентр очередного скандала. Но сейчас он знает больше. — Спрячьте, — говорит, — пожалуйста, в карман. Я скоро вернусь. Яхико сидит на ступенях у храма, вытянув ноги и подставив лицо уходящему солнышку. Вроде бы расслабленно, а вроде — готов сорваться и уйти в любой момент. Наверняка девять лет назад — так и сделал. Казуха садится ступенькой выше. Так и не находит в себе сил посмотреть ему в лицо. Глядя в стальной, с ярко-алыми мелированными прядками затылок куда проще напоминать себе об иллюзорности происходящего. От отца пахнет одержимым счастьем и цветущей сиренью. — Спасибо, что пришёл, — улыбается отец. По голосу слышно, что улыбается. Казуха печально роняет голову. На самом-то деле он не пришёл. — Хотел попрощаться с тобой. Я уезжаю. — Зачем? Куда? — спрашивает Казуха, хотя уже догадывается, что может услышать в ответ. — Сначала в Снежную по воде, потом — не знаю. Ему приходится подышать и собраться с мыслями, чтобы решиться на признание. — Я встретил девушку, которую люблю больше жизни. В этой стране жизни для нас не будет никогда. Ей семнадцать. Скоро. Думаю, вы могли бы стать друзьями. В лучшем мире. — Но почему мы не можем? Почему не останетесь? — Много причин… — Яхико барабанит пальцами по коленке. — Твой дед не позволит мне дважды наступить на одни грабли, и будет совершенно прав. Когда Яхико стал отцом, ему было около восемнадцати. О матери Казухи в доме не говорили, но это его никогда не тяготило; они с отцом так похожи, а разница в возрасте между ними так ничтожна, что многие из многочисленных отцовских друзей шутили, что в клане Каэдехара размножаются делением. О том, куда отправится, отец не рассказал никому. — Это всего одна причина, — замечает Казуха. — К тому же, надуманная. Дед часто бухтит, но он добрый и любит тебя. Я уверен, к нему можно подобрать нужные слова. — Не имею права. — Хотя бы расскажи о ней? — Вспыльчивая, но отходчивая, как майская гроза. Любит сладкое — но кто из женщин не любит! Лик её подобен ▊▊▊▊▊▊ ▊▊▊▊▊▊