Танцы на песке

      Никому не доверяй ключи от дома       Яхико вдыхает. Затем выдыхает. Клокочущая ярость и желание прогнать наглеца взашей расходятся со страхом за близких, и что неприятнее даже — страхом разоблачения.       Скарамучча, не дождавшись ответа, поворачивает голову и кивает на ступени рядом: мол, присядь со мной. Не услышав заранее его голоса и не узнав неестественно прямой спины, Яхико никогда бы не заподозрил под толстым слоем бинтов ослепительную красавицу, похожую на сёгуна.       Яхико остаётся стоять, угрюмо глядя на вечнозелёный — или, точнее, вечносиний — лес Тинцзю, простирающийся за воротами.       — Как ты сюда попал? — наконец спрашивает.       Скарамучча поводит плечами.       — Ногами дошёл.       Яхико садится, поджимает ноги и мрачно смотрит на непрошенного гостя.       — Я не об этом…       — Хочешь спрятать дерево — спрячь его в лесу, — перебивает Предвестник. — Никто не заметит маленький нежный клён среди величественных кипарисов и разбитых сосен, какой бы рыжей ни была его крона. Мне повезло просто встретить наследника клана Нива, который проникся жалостью к бедному измученному страннику и был не против провести его к себе домой.       Ну и подлец.       — Моя фамилия — Каэдехара…       — Братик дорогой, клан Каэдехара — давно уже социальный конструкт. И потом, живёшь ты в поместье, которое принадлежало клану Нива.       — Ты слишком много знаешь, владеешь техниками моей школы, и ещё смеешь называть меня своим братом после…       — Потому что ты и есть мой маленький восьминогий братик.       — Всё нормально? — с нескрываемым сарказмом Яхико приподнимает бровь.       Скарамучча лающе смеётся:       — Если ты вдруг так спрашиваешь, как я себя чувствую после того, как один там благородный господин дважды выкинул меня из окна, то не спрашивай и не беспокойся. Я совсем не злюсь. Как говорят на моей новой родине, до свадьбы заживёт. Я бы даже изыскал возможности встретиться снова на нейтральной территории, но вот незадача: он закрылся у себя в волшебном поместье, как затворник, и уже несколько дней никуда не выходит. Начал терять терпение.       — Я не буду больше говорить с тобой здесь. Уходи сейчас же.       — Как грубо. А я даже прервал ради этого визита свой отпуск по состоянию здоровья…       — Что ж, иди долечивайся. Если нужно будет ещё раз сходить в отпуск, ты знаешь, где ещё меня найти.       — Ты не понимаешь, — Скарамучча почти раздражённо качает головой. — Больше нигде не получится. Говорить в другом месте — всё равно что шептать на ухо самой Царице. Мне этого не нужно. Дело моё, пусть и связано с артефактом, созданным Фатуи, глубоко личное.       Ещё при упоминании Крио Архонта Яхико оглядывается. Не подошёл ли сын?       — Мне не нравится мусорить там, где я живу, — тихо говорит Яхико. — Но если тебе хватает чести исполнять обещанные угрозы, то выполняй и обещания. Со своими добрыми намерениями вернись после полуночи. Нужные двери будут открыты.       Скарамучча кивает и, тяжко облокотившись на трость, встаёт на ноги.       Казуха успевает остановиться как раз вовремя, чтобы на всех парах в него не врезаться. Скарамучча опускает перебинтованную голову и неспешно рассматривает его; Яхико встаёт тоже и пытается было закрыть сына собой, но Казуха подлезает под руку и спрашивает, прижав к груди графин:       — Как он… как вы себя чувствуете?       — Спасибо, милое дитя. Стоило только этому чудесному человеку ко мне прикоснуться, как стало очень хорошо.       Скарамучча щурится единственным заметным из-под повязок на лице глазом, рассматривая Казуху.       Он и правда растёт очень милым. Ко всему прочему, как и многие мальчики, с возрастом всё больше начинает напоминать маму — только волосы, может, не такие светлые, да и глаза не зелёные. Вишнёво-карие, прямо как у деда. Для тех людей, которым повезло не встретиться с нею, Казуха навсегда будет копией отца; как и тогда, пятнадцать лет назад, его мать часто принимали за сестру Яхико.       На самом деле они, как и всякие люди, которые постоянно живут вместе, постепенно переняли ужимки, манеры и бытовые привычки друг друга. Теперь уже кажется — это произошло слишком быстро.       — У меня Электро Глаз бога, — старший Каэдехара растерянно разводит руками, — я могу сделать так, чтобы человек перестал чувствовать боль, но её причина от этого никуда не денется. Вам бы голову проверить.       — В самом деле. Может быть, я перегрелся на солнце и вы вообще мне причудились. Десятки лет гуляю в этом лесу, а только сейчас увидел, что здесь кто-то живёт.       — Хотите воды? — резко переводит тему Казуха.       Такой-то молодец.       Одна из черт, болезненно роднящих его с матерью — чрезмерная доверчивость. Ей люди всегда кажутся добрыми и прекрасными, даже после того, как многократно доказали обратное. Но расположение поместья, как и факт наличия чар на нём — тайна, о которой не стоит распространяться даже дорогим гостям. Казуха запомнил это.       Скарамучча, пересекшись с Яхико взглядами, отвечает мальчику:       — Нет, не хочу. Спасибо.       — Тогда стоит захотеть, — терпеливо улыбается Казуха, протягивая графинчик с водой. — В такую погоду важно много пить. Особенно если со здоровьем проблемы.       Скарамучча долго, не мигая, смотрит на Яхико. Его выражения лица не видно, конечно, но Каэдехара понимает, что чего-то с ним не так.       — Пейте, — с напускной вежливостью предлагает Яхико.       Предвестник вцепляется в графин так, будто там — самая последняя вода в его жизни, и выпивает залпом, за несколько глотков. Там, где ткань соприкоснулась с влагой, бинты набухают, напитываясь пурпурным цветом.       — Спасибо ещё раз, — говорит. — Я уже ухожу.       — Куда? — уточняет Казуха, приняв и прижав к груди пустой кувшин.       — Не знаю…       — Если вы больны, то надо в город, в больницу. Я провожу?       — Нет, — хмурится Яхико.       — Не надо, — в один голос с ним говорит Скарамучча.       Младший Каэдехара растерянно опускает голову.       — Не огорчайтесь, господин, я смогу о себе позаботиться, — фиолетовое пятно на лице Скарамуччии дёргается как будто в улыбке.       — Можно хотя бы узнать ваше имя?       — Не стоит интересоваться моей судьбой, — качает головой Предвестник. — Вы ещё не в том возрасте, чтобы брать на себя ответственность за чужие души. До свидания.       — Пока, — соглашается Яхико.       И, подтолкнув сына за ворота, закрывает их за Скарамуччей.       — Вы знакомы? — ни с того ни с сего спрашивает Казуха.       — Что? — вопросом на вопрос отвечает старший Каэдехара.       — Мне показалось, что вы вели оживлённую беседу, пока я не пришёл.       — Я немного отчитал странника за наплевательское отношение к своему здоровью.       Казуха хихикает:       — Отчитал…       — Что?       — Папа, ты даже на меня никогда не ругаешься, не то что на незнакомых людей. И вообще мне показалось, что никакой это не путешественник. Скорее, не знаю… потеряшка?       Папа, говорит. Это значит, сменил уже гнев на милость.       — Почему ты так решил?       — От путешественников пахнет далёкими краями, ну или хотя бы потом с дорожной пылью. От него — разве что столичной речкой. И духами. Ванную принимал сегодня с утра, после этого сразу пошёл в лес. Странно это для путешественника.       — Странно, — соглашается Яхико. — Но не приставать же к человеку, в самом деле. Ты молодец, что не рассказал ничего про поместье.       — Это важно. Я помню, ну.       Возле воткнутой в землю лопаты стоит и озадаченно трёт глаза под очками молодой лорд Камисато Аято. Вид у него такой же, как вчера вечером — бледный и усталый, но теперь ещё и порядком помятый после недолгого сна. Заметив старшего Каэдехару, говорит:       — Не меня ли спрашивали?       — Кто тебя хочет спросить — те не дошли бы, — заверяет его Яхико. — Почему сачкуешь, дорогой господин?       — За последние семьдесят два часа я спал от силы одиннадцать, — виновато рассматривая свои голые ступни в малиновых гэта, сообщает Аято.       — Кайто считает, что он сам и его дети сделаны из дерева, — сварливо поясняет старший Каэдехара своему сыну. А Аято говорит: — Дорогой, тебе надо поспать ещё.       — Не могу, — говорит молодой господин Камисато. — Не очень хорошо себя чувствую.       — У тебя что-то болит? Температура есть?       — Нет. Не знаю… Когда я проснулся, — Казуха меня разбудил…       — Извините, — склоняет голову Казуха.       — Нет, ты ни при чём. Когда я проснулся, мне сперва показалось, что происходит что-то очень страшное. Сердце так колотилось, словно хотело выпрыгнуть из груди. У меня не получилось заснуть обратно.       А если подумать — так ли он был неправ, раз визит в поместье Каэдехара нанёс сам Предвестник? Интуиция Камисато острее самого острого ножа.       — Помоги мне в саду? — предлагает Яхико. — Потом чаю тебе заварю. Успокаивающего.       Аято смеётся, очаровательно поправляя очки средним пальцем:       — Удивлён, что Глаз бога, который вы получили — не Дендро. Вас послушать, так все на свете проблемы решаются приложением тела к земле.       — Хорошо же ты обо мне думаешь, — Яхико скрещивает руки на груди. — Просто люблю, когда нужная зелень всегда под рукой.       — Знаешь, я тоже могу помочь, — ковыряя подошвой гэта влажную землю, предлагает Казуха.       — Не ты ли сегодня с утра говорил, что будешь страшно занят? — не сдержав ехидства, поддевает его Яхико.       — Ветер подул в другую сторону, — пространно поясняет Казуха.       Он к Аято, как обычно, по-чёрному ревнует самой страшной сыновней ревностью; молодой Камисато, по счастью, достаточно взрослый, чтобы не принимать это на свой счёт.       Когда Камисато Кайто, прямолинейный и бесхитростный, отойдёт от дел, — что есть вопрос считанных лет, — Аято наверняка сможет управлять комиссией Ясиро и тайной полицией Сюмацубан без посредников. Горько и неприятно, что из-за тяжёлой судьбы клана Камисато детства у него почти не было — и не будет уже никогда. Лучшее, что Яхико может ему дать в качестве компенсации — знания, возможность отдохновения и волю управлять своим временем, чтобы не надломиться слишком рано. Так же, как его отец; тот, того и гляди, сломается, но — вкалывает за восьмерых, никого не слушает.       Работают они втроём в тишине, которая всегда шла их отношениям ближе, чем оживлённые разговоры. После обрезки кустов и сбора увядшей пади мусора скапливается много, и Яхико решает пустить их в ход — затопить небольшую печку и приготовить чай на открытом воздухе.       Аято к этому моменту почти спит на ходу. С нечитаемым выражением на осунувшемся лице он кидает в пламя опавшие цветы. Сгорая, они вспыхивают в отражениях на стёклах очков яркими бликами — ярче, чем сам огонь, — и наполняют серо-голубые глаза почти осмысленным сиянием.       Яхико милосердно подкидывает к его заварке в чашке пару листиков снотворной травы. Аято милосердно делает вид, что ничего не заметил.