Неизгладимое впечатление
— Кажется, я всё испортил, — прижимаясь к Казухе в ответ, шмыгает носом Хейзо.
— Нет, — закинув ногу на ногу, оповещает Рё, — это я не всё предусмотрел.
Вид у него, вроде бы, не очень битый. Может, помятый только.
— Э, рыжий, — спрашивает он, — имя Шиканоин Райто тебе о чём-нибудь говорит?
— Откуда я знаю? — пожимает плечами Хейзо. — Может, однофамилец какой.
— Шиканоин Райто — дядя Хейзо со стороны отца, — Казуха мрачно скрещивает руки на груди. — Он поссорился с братом, чтобы члены семьи не лезли в его слишком опасные дела, а потом погиб. Мне озвучить, из-за кого это произошло?
Рё пристыженно прикрывает глаза.
— Расскажи мне об этом, — тыкаясь носом Казухе в плечо, просит Шиканоин. — Мне настоящему. У него есть право знать.
— Может, попробуешь выглядеть как-нибудь иначе? — просит его Рё. — Или слейся с ним. Будет удобнее…
— Мне тоже было бы удобнее, если бы нас выпустили отсюда, но наши желания не всегда сходятся с реальностью. К сожалению или к счастью.
Казуха от вкрадчивого шёпота вздрагивает и невольно отшатывается от Камисато Аято, который, вместо Хейзо, приобнимает его за плечи.
— Я, кажется видел раньше это лицо, — замечает Юки. — Кто это?
— Ну и бестолочь, — бормочет Рё. — Память как у золотой рыбки.
— Уж простите! — разводит руками Юки. — У меня даже головы своей нет. Куда мне запоминать такие ценные знания?
Казуха протягивает Рё руку, чтобы помочь встать, и с трудом ставит на ноги небольшого и жилистого, но неестественно тяжёлого для своих размеров юношу.
— Это Камисато Аято, глава комиссии Ясиро, — поразмыслив, говорит про себя Аято. — Я, то есть Казуха, плохо с ним знаком, но мой отец доверял ему, поэтому…
— Поэтому на этот раз всё должно пройти без проволочек, — завершает за него Казуха.
— Я немного с ума схожу, когда ты так делаешь, — признаётся Юки.
— Как…
— …так? — интересуются Аято и Казуха.
— Так уж с переподвыподвертом у него голова устроена, — пожимает плечами Рё. — Если бы ты столько времени проводил в одиночестве, уже бы с ума сошёл.
— Не самый подходящий момент, чтобы обсуждать моё прошлое, о котором я даже не собирался рассказывать, — качает головой Казуха. — Лучше подай мне кружку.
Аято улыбается, виновато опустив белые полупрозрачные ресницы.
— Каэдехара, — Юки берёт его за плечи, — Если тебе когда-нибудь будет одиноко, я всегда…
— Ты умер, — вежливо обрывает его Аято, — а мы остались жить. Пожалуйста, не стоит закладывать лишних надежд на светлое будущее.
Теперь наступает время Нагисы растерянно поникнуть. Вывернувшись из его рук тоже, Казуха подбирает со снега холодный бокал.
— Да подожди! — Рё хватает его за руки. — Не думаю, что, вспомнив о Шиканоине, Яхико будет настроен со мной весело болтать за чашечкой чая. Так что давай прежде удостоверимся, что никто никого больше не стукнет.
— Могу связать, — предлагает Юки.
Рё без лишних слов кидает ему длинную верёвку, состоящую, кажется, из чистого фиолетового света:
— Валяй.
Казуха, передав Аято бокал, послушно бухается перед Нагисой на колени, в мягкий и совсем не холодный снег. Он стоит, озадаченно пялясь то на Каэдехару, то на Рё. Потом говорит:
— Мне связать его как Казуху или как человека, который придёт в его тело?
— Как хочешь, — вздыхает Рё.
— Можете рассказать, кем он был… какой статус и титул имел при жизни?
— Какая разница? Вяжи как сраного короля галактики, — Рё нетерпеливо ковыряет снег ногой. — Он оценит.
— Конечно, оценит! — вспыхивает Юки. — Клан Каэдехара входит в комиссию Ясиро, которая отвечает за всю культуру, всю её. Я уже один раз ударил отца Казухи по лицу, а так ещё и покажусь перед ним полным идиотом!
— Хорошо.
— Чего в этом хорошего?!
Зря беспокоится, думает Казуха.
Даже Кудзё Сара признавала, что на её памяти в комиссии Тэнрё не было лучше мастера по ходзёдзюцу, чем Нагиса. Казуха однажды убедился в его мастерстве на своём опыте и бесчисленное количество раз — на других; повторять не хотелось бы, но если бы Казухе поручили выбрать, кому бы он по доброй воле отдал свою свободу, то Нагису Юки он назвал бы без колебаний.
— Отец был руководителем тайной полиции Сюмацубан, — осторожно вставляет Казуха, — но при этом не обладал властью в самой комиссии. Вяжи как учёного мужа, который для работы использует руки, и не прогадаешь.
Юки благодарно чмокает его в макушку, прежде чем, усевшись на колено рядом, закинуть верёвку Казухе на запястья. Он даже прикрывает глаза от этой оглушительной яркости, но это не помогает: свет как будто брезжит изнутри его черепа, отражаясь радужными сполохами сквозь глазные яблоки. Каэдехара моргает пару раз, чтобы видеть лучше, но это не то чтобы сильно помогает.
— Красивое, — наконец заключает Рё. — А теперь…
— Я никуда не уйду, — говорит Юки.
— Я тоже никуда не уйду, — помедлив, говорит Аято.
— Какие мы ответственные, — закатывает глаза Рё. — Ладно. Казуха, пей маленькими глотками, а не как в прошлый раз. Постараемся сделать так, чтобы ты остался в сознании.
— Я никуда не уйду, — повторяет Аято, уже очень строго.
И прижимает к губам Казухи наполненную до краёв чашку.
Им проще сказать, чем сделать, на самом деле. Казуха делает маленький глоток — и тут же сплёвывает в снег: в воспалённом рту жидкость ощущается раскалённой лавой, приправленной самым острым перцем в мире.
— Глотай, — повелевает Рё.
Как Каэдехара смутно помнит с прошлого раза, просить бессмысленно: меньше боли не будет. Когда вода — в которую, если верить рыжему из Предвестников, вмешан костный мозг — попадает в желудок, то становится ещё хуже. Казуха чувствует, что его вот-вот вырвет, но рвать решительно нечем; второй и третий глотки идут проще, но потому что тело своё он чувствует всё меньше и меньше — впрочем, не переставая чувствовать совсем.
Я умираю, в панике думает он, я сейчас умру и в своё спящее тело не вернусь никогда больше.
Кто-то, кажется, кладёт руку ему на плечо, а потом успокаивающе гладит по загривку. Юки? Нет, не Юки.
В какой-то момент тело, вместо того чтобы позволить поить себя дальше, поджимает губы и отворачивается.
— В этот раз с группой поддержки, Предвестник? — спрашивает, поводя крепко связанными руками. — Как ты меня боишься, приятно, кхм-кхм, посмотреть. Столько предосторожностей. Зачем верёвки?
— Извините, — на всякий случай говорит Юки. — Я…
— Досин из комиссии Тэнрё, да-да, помню. Не мог бы ты нас оставить? Разговор, думается, не для посторонних ушей будет.
— Меня зовут Нагиса Юки, — стоически довершает своё представление Юки, — слушать имею право.
Тело никак не реагирует. Видимо, молчание — знак согласия.
— Папа, — Аято, поставив бокал с водой в снег, опускается рядом и обнимает старшего Каэдехару, — папа, это я.
Уточнять, какой именно “я”, он не решается.
Каэдехара Яхико сначала вздрагивает от прикосновений, как пленённая испуганная птица, но позволяет гладить себя по голове — не то чтобы у него был какой-то выбор. Это оказывается неожиданно приятно. Когда Казуха обнимал Хейзо раньше, это ощущалось всё равно как касаться самого себя — всё равно что сидеть, скрестив ноги и руки, или, к примеру, трогать себя за лицо. Сначала было странно, потом Казуха привык. Сейчас он впервые ощущает это тело — то есть, тело Аято — чем-то существующим самостоятельно, и это так нормально, что даже странно.
Кроме того, от этого Аято вкусно пахнет. Казуха не помнит, что из себя представлял настоящий Аято и пах ли он точно так же приятно, слишком много времени в его восприятии прошло; да и какая разница, в целом?
— Ладно, — говорит наконец Яхико, — раз уж отшлёпать ты себя не дашь, рассказывай по-нормальному. Чего натворил?
— Ничего, — резко отвечает Рё.
Глаза Казухи закатываются так резко и так выразительно, что он, кажется, рассматривает собственный затылок изнутри. По тяжкому вздоху, вырвавшемуся из груди, он смутно понимает, что это, по всей видимости, есть выражение крайней степени скепсиса.
— Я достал Сердце Бога, — подумав, объявляет Рё.
— Да, это отчасти объясняет весь этот воображаемый балаган, — равнодушно говорит Яхико. — Что требуется от меня?
— Я хочу выполнить твою просьбу, а ты мне мешаешь, Яхико. Разреши Казухе заниматься кузнечным делом.
— При чём здесь я? — недоумевает Яхико. — Он взрослый парень, а меня больше нет среди живых. Пусть делает со своей жизнью что хочет. Захочет — пусть куёт, не захочет — не будет ковать. Даже если подастся в кагэма, я ничего не смогу сделать с этим выбором.
— Бухтишь прям как бабка старая, — состроив кислую мину, говорит Рё.
— Эхе.
Смешок ощущается как глоток крепкого чая — вместе с заваркой.
— Мне нужно разрешение. Не риторические вопросы, — угрюмо скрестив руки на груди, говорит Рё.
— Рёма, я уважаю право своего ребёнка на свободный выбор, но это не обязывает меня с ним соглашаться.
— Помилуй. Осознанно давить в человеке его призвание и его интерес — не равно “давать право на свободный выбор”, — Рёма щурит синие глаза, как всегда бывает, когда он чем-то очень недоволен. — Особенно когда ты для него пример для подражания.
— Мой отец был кузнецом и я был кузнецом, пусть и недолго. Что с того? Я и чайным домом пару лет управлял, если ты понимаешь, о чём я; это что, тоже следует за мной повторять? Мастерство уже долгое время не приносило моему клану ничего, кроме боли, предательств и разочарования. Думаешь, мне хотелось бы для сына такой судьбы?
— Нет, — немного замешкавшись, говорит Рё.
— Помнишь тот чертёж меча, о котором я говорил? Ни я, ни мой отец не смогли по нему ничего сделать. А раз так, учить его нам было бессмысленно. У меня мало времени. Если позволишь… Тратить его на бесполезные разговоры больше не хочу.
— Он сможет. Сможет сделать, — заверяет Рё. — Я знаю наверняка.
— С чего бы?
Рё встаёт на колено и мягко берёт его за подбородок.
— Не догадываешься? Я — Куникузуши.
Яхико медленно моргает. Это имя ему ни о чём не говорит.
— Это я подменил чертёж меча, над которым работал клан Каэдехара сто лет назад.
Яхико молчит, несколько секунд глядя Куникузуши в глаза.
— За что? — наконец формулирует он свой вопрос.
Казуха слышал эту историю, но ему всё равно по-знакомому горько, обидно и неприятно.
— Сам не знаю, — чересчур быстро отвечает Куникузуши. — Может, мне хотелось сделать ей так же больно, как она сделала мне. Но так-то выстрелил себе в ногу, получается.
— …Кому? — недоумевает Яхико.
— Неважно, — говорит Рё, нервно улыбаясь. — Я люблю тебя. Это — всё, что имеет значение. Извини, что не мог сказать это вовремя.
— …Знаю, — невесомо кивает Яхико. — Делай что хочешь.
— Это не разрешение, — скорчив гневную мину, возмущается Рё.
— Ещё раз. В моём разрешении никакого веса нет. Моракс больше не Гео Архонт, и чем бы ты ни был занят вопреки моей воле, никакой Гнев Камня на тебя не падёт.
— Да мне-то оно зачем, твоё разрешение! Оно нужно…
— Мой последний бесплатный совет: не меряй всех людей по себе, — укоряет Яхико. — Это ты решил, что хочешь искуплять ошибки прошлого. Не мой сын. Если тебя интересует, почему он не делает ровно то, о чём ты просишь, несмотря на очевидную для тебя мотивацию, ответ очень прост — потому что не хочет. Просто существует другая мотивация, гораздо более веская.
Аято шепчет Каэдехаре на ухо:
— Погоди, не уходи. Ты же можешь остаться с нами, во мне. Со мной.
— Не могу, — качает головой Яхико. — Здесь же… здесь же живые.
Рё отпускает его подбородок и, гневно тряхнув рукой, выливает остатки воды из стоящей на земле чашки куда-то в снег.
***
— Это было жестоко, — замечает Казуха, практически швыряя на свой же рабочий стол свежевыкованный меч в ножнах. — Не ты ли говорил несколько лет назад, что одиночество якобы вредно для моей души?
Аято восторженно ёрзает, когда Рё, критическим взглядом осмотрев новенький клинок, разрубает им верёвки, привязывающие его к стулу. Юки сам вываливается из гардероба и лезет обниматься.
Гардероба в кабинете Хейзо, кстати, не было никогда — это если умолчать о том, что обстановка кабинета в целом здорово переменилась. Справедливо было бы сказать — подорожала. Только вещи и книги остались те же. И — пробковая доска на полную стену, покрывшаяся рисунками и записками, кое-где — в несколько слоёв.
— Вот, так бы сразу, — говорит Рё. — Сойдёт.
— Вы ремонт сделали? — интересуется Казуха.
— Мы? Это только ты считаешь, что помещение должно соответствовать владельцу, — тот нервно дёргает плечами.
— Если не нравится, можем вернуть как было, — предлагает Аято, расправляя спину и потирая затекшие запястья.
— Как хочешь.
— Как хочешь, — бездумно повторяет за ним Аято. — Ой.
Чтобы не сбивать себя и остальных лишний раз с толку, он делает пару шажочков навстречу Казухе и внутрь него.
Кабинет остаётся стоять как был.
***
Был на свете один мастер с золотыми руками и очень горькой судьбой.
Как и многие гении, одарённые множеством талантов, жил он свою жизнь с большим трудом. Те немногие люди, которые готовы были о нём позаботиться, либо бросали его, либо погибали, стоило только им достаточно сблизиться.
“Смогу ли я найти человека, который будет со мной вечно?” — спросил себя он однажды. И начал делать игрушки.
Особенно хорошо у мастера получались куклы: скрупулёзно вылепленные и покрашенные лица так сильно напоминали живых людей, что в неподготовленного зрителя попросту вселяли ужас.
“Суть жизни — это постоянное движение”, — справедливо рассудил мастер.
Но, соединив своё творчество со знанием механики, сделал ещё хуже. Хотя его новые куклы двигались, ужас они вселяли даже в него самого.
В своих изысканиях мастер двигался так далеко и так самозабвенно, что сам не заметил, как оказался в чужой стране, без единой мора в кармане, с кучей долгов за душой и с полной съёмной квартирой жутких игрушек, куда не хотелось возвращаться.
Однажды, печально гуляя по каменистому пляжу в поисках какого-нибудь особенно высокого мыса, он нашёл причудливо блестящий камешек, который сначала принял за кусочек коралла. Рассмотрев поближе, понял, что это — косточка среднего уха, сделанная из странного металла, покрытого радужной плёнкой, как будто его неравномерно нагревали со всех сторон.
Но, что самое важное: от прикосновения к загадочному металлу мастеру почему-то страшно, до истерического смеха захотелось жить.
Вернувшись домой он, следуя неведомому порыву, вставил косточку в одно из своих созданий. Его кукла ожила на несколько минут. Это был прорыв.
Была на свете одна юная принцесса.
Жила она, как и полагается всяким принцессам, во дворце, где северо-западное крыло предоставляло лучший в мире вид на море, а юго-восточное — на самый красивый в мире город. Придворные и подданные восхищались талантами принцессы, её добротой и великой мудростью; десятки академиков каждый день занимались её образованием. Она знала наизусть даже то, сколько маленьких красивых городов находится на всех концах нашей бескрайней родины, и сколько чешуек на коже глубоководной рыбы-капли.
Если уважаемому слушателю кажется, что эти знания не имеют совершенно ничего общего с мудростью, то он будет совершенно прав.
По мере того, как принцесса росла, она стала замечать вокруг себя всё больше странностей. Например, ей никогда не дозволено было покидать пределов дворца и внутреннего сада. И, несмотря на то, что город у подножья холма казался огромным, верных подданных, что приходили на аудиенцию, было мало. По мере того, как старели старые, приходили новые, но общее количество всегда оставалось прежним.
Поколения людей летели, как осенние листья, а принцесса оставалась вечно юной, как весна. Чем дольше это продолжалось, тем больше грустью наполнялось её доброе сердце.
Однажды по чистой случайности принцессе удалось выскользнуть из-под надзора многочисленных служек и попасть за пределы дворца. Она была поражена, как город — настоящий город, не вылизанная картинка из окна — не был похож на то, что ей всегда рассказывали о мире. В тот первый раз принцессу быстро нашли и “спасли” от горечи свободы, но воспоминания побуждали её всё чаще и чаще пользоваться тайными выходами из дворца, о которых новые поколения слуг даже не подозревали.
Юная принцесса никогда по-настоящему не была взаперти. Просто никто не объяснял ей, что такое свобода.
Однажды принцесса обнаружила на пляже нашего мастера, который упорно рылся среди камней. Делал он это уже так давно и бесплодно, так что пальцы давно покрылись кровоточащими язвами.
Принцесса представилась и вежливо поинтересовалась, почему он занимается такой ерундой. Мастер упал перед властительницей чужой страны на колени и рассказал свою историю. Она растрогала принцессу. Принцесса сказала:
— В моих палатах есть сокровище, которое поможет тебе в твоём деле. Но взамен пообещай, что первые куклы, которых ты сделаешь, будут моими копиями. Я размещу их во дворце, чтобы никого из слуг больше не расстраивало моё отсутствие, а сама останусь жить в этом странном мире, который самые близкие люди от меня скрывали. Может, даже останусь с тобой. Покажу, как по второму кругу не изобретать велосипед. Как тебе?
— Похоже на похищение и госизмену, — справедливо сделал вывод мастер, хотя предложение крайне его заинтересовало.
— Ты не очень умный? — искренне удивилась принцесса, бережно обрабатывая его кровоточащие руки. — На этой земле нет власти выше меня. Что я объявлю госизменой, то и станет госизменой. До тех пор не беспокойся.
Так принцесса и нищий мастер заключили союз, в результате которого один получил бесценные знания и кости Астарот, бога времени, а другая — правду.
