Три горьких акта
500 лет назад
Темнота подвальной комнаты разбавляется только размеренным щёлканьем метронома, светом единственной лампы и тихим хрустом татами под ногами юной девушки, самозабвенно танцующей в окружении трёх напряжённых зрителей — впрочем, не обращая на них ровно никакого внимания.
Танцевать для этого существа почти так же естественно, как и дышать. Глядя за тем, как ловко выгибается туда-сюда гуттаперчевое тело, Нива Нагамицу чувствует что-то среднее между ностальгией и завистью. Зависть, вкупе с чётким пониманием истории, заложенной в танце, досталась ему в наследство от Урсулы; Яэ Мико, должно быть, понимает это — а поэтому следит не за девушкой, а за беспокойным выражением на лице племянника.
Около 600 лет назад
Акт первый: В дальнюю дорогу по её следам
Трое братьев-близнецов — Нива Нагамицу, Каэдехара Кагэмицу и Акамэ Мицунага — расставались в Лиюэ перед чёрной месой, на земле клана Юнь.
Лицо Акамэ выглядело радостным, Каэдехары — безмятежным. Только Нагамицу, кажется, беспокоила скорая разлука с братьями. Особенно тревожно ему было от воспоминаний, что совсем недавно они проводили в последний путь драгоценного учителя Фуцу Масайоси.
Беда редко приходит одна. Кто знал, что могло случиться с братьями в дальней дороге! Ниве предстояло ехать на север, в Монд и Снежную, Акамэ — на юг, в Сумеру и Натлан; Каэдехара же планировал остаться в Лиюэ и посетить Фонтейн.
Акамэ, заметив на лице младшего брата тоску, нежно погладил его по щеке:
— Вот увидишь, — сказал, — двадцать пять лет пролетят, не успеешь и глазом моргнуть.
— Двадцать пять лет?! — ахнул Нагамицу. — Что ты собираешься делать так долго?
— Это тебе сейчас кажется долгим, — возразил Мицунага. — Масагомару хотел, чтобы мы впитали всё, чего достигло кузнечное дело во всех сторонах Тейвата. Но даже жизни полубессмертного ёкая не хватит, чтобы изучить всё. Я просто ставлю себе достижимую цель: буду странствовать, пока не вымрут и не отойдут от дел мастера пятого поколения клана Фуцу.
— Тебе бы не пришлось бегать, если бы ты поумерил пыл в наживании себе врагов. Хотя бы чуточку, — упрекнул его Каэдехара.
— Не я навлёк на нас гнев Хиройоси и его детей, — возмутился Акамэ. — Разве я виноват, что учитель оставил наследство нам, а не им?!
Масагомару был из тех людей, которые постоянно откладывают свою жизнь на потом. Благодаря мастерству и изворотливым, хитрым ханъё в учениках, к старости лет он сколотил себе крепкое состояние — но всё так же, как в детстве, питался необработанным рисом и спал на жёсткой циновке. На все попытки близнецов вмешаться в его стиль жизни учитель только небрежно разводил руками. Всегда жил плохо — так нечего, как говорится, и начинать.
От этих воспоминаний в сердце щемит горем.
— Смотри, не просади всю свою мору сразу, — наставлял Акамэ Каэдехара.
— Вот и просажу, — кивнул Акамэ. — А как просажу — приползу вслед за тобой на иждивение к господину Юнь.
Каэдехара сначала нахмурился, потом рассмеялся:
— Я не задержусь здесь надолго.
— Почему же? — поинтересовался Акамэ. — Черногорская кузница — самая большая в Лиюэ. Да и пятый глава дома Юнь относится к тебе хорошо.
— В том-то и дело, — Каэдехара обескураженно покачал головой. — Я думаю, даже слишком хорошо.
— У уважаемого главы трое дочерей, — пояснил Нагамицу. — И ни одного сына. Согласно местной традиции, муж старшей дочери унаследует титул главы Юнь, а вместе с титулом — и Черногорскую кузницу. Кагэмицу умён, красив и богат, но что немаловажно — у него есть опыт как в управлении, так и в кузнечном деле. Во всём Тейвате не найти лучшей партии для госпожи Юнь Цинцзяо!
Каэдехара смущённо и растерянно прижал ладони к полыхающим красным щекам, а длинные пушистые уши — к голове.
Акамэ звонко рассмеялся, хлопнув Ниву по спине:
— Кагэмицу? Лучшая партия для некой женщины? Вот это ты весело придумал!
— Кажется, я знаю, кто подошёл бы ей лучше, — вставил Каэдехара.
— И кто? — поинтересовался Нива.
— Некто по имени Нива Нагамицу. Я слышал, он хорош собой. Да и кузнец отличный.
Шутка растрогала и немного развеселила его. Но недостаточно.
— Постой-ка, — перебил их милования Мицунага, рассерженно размахивая хвостом, — он сказал сейчас — трое дочерей? Если у меня арифметика правильно сошлась, нам всем нужно бежать как можно скорее!
Каэдехара вдумчиво кивнул:
— У меня остались неоконченные дела и обязанности перед главой клана. Но как только с ними будет покончено, я не задержусь и дня. Посмотрю все маленькие мастерские. Я думаю, именно в условиях, когда люди предоставлены сами себе, когда на них никто не давит, возможно создать настоящее искусство. Когда мы вернёмся домой, такого больше не будет.
— А ты, Нагамицу? Уже придумал, куда подашься?
— Хм…
Нагамицу опустил глаза. Говоря честно, он не совсем понимал, почему учитель в последние годы жизни, — и даже находясь на смертном одре, — так торопился сослать близнецов от себя куда подальше. Сначала на другие острова Иназумского архипелага, потом — на материк. Безусловно, в чужих краях можно найти много нового опыта — как хорошего, так и плохого. Но так же много там искушений и опасностей.
Касуми, их мать, однажды так и не вернулась со своего пути. Нагамицу, будучи ещё несмышлёным Наги, много думал, было ли это её осознанным решением; столкнулась она с искушением или с опасностью, или, может, спонтанно решила всё бросить.
И всех.
— Скажи хотя бы, где мы сможем тебя найти, если в ближайшие годы что-то пойдёт не так, — попросил Акамэ.
На этот вопрос ответить было проще.
— Капитан кавалерии Ордо Фавониус Эрих Крюгер сообщил, что познакомит меня с местными гильдиями ремесленников. Если личная встреча пройдёт хорошо, он замолвит за меня слово. Останусь у них работать.
По лицу Каэдехары Нагамицу понял, что брат не то чтобы сильно одобряет его решение. Государственные заказы всегда ему казались необходимой, но болезненно напрасной тратой потенциала.
— Ясно, — сказал Каэдехара, вернув на лицо безмятежную улыбку. — Если станет плохо, спросим у ветра, где тебя искать.
Трое братьев поцеловались — и на этом разошлись.
***
Действующий магистр Ордо Фавониус Артур Гуннхильдр произнёс вслух то, о чём Каэдехара лишь подумал:
— Боюсь, среди моих кузнецов нет человека, который мог бы вас чему-то научить. Я могу предложить работу. Но не надо винить меня, если она покажется вам скучной.
— Я не намерен гоняться по небу за звёздами, — заверил его Нагамицу.
— Правда? — Артур приподнял светло-рыжие брови. — В переписке вы казались мне немного другим человеком.
Капитан кавалерии Крюгер деликатно кашлянул. Ни тогда, ни потом Нагамицу решил не спрашивать его ни о чём. Возможно, среди вышестоящих лиц ордена Фавония принято читать письма друг друга, или же эти двое довольно близки. Оба варианта устраивали Нагамицу в равной степени.
— А вот мне нужна ваша помощь в очень деликатном деле, господин кузнец.
— Это в каком? — поинтересовался Гуннхильдр. Его мощная квадратная челюсть с ямочкой на подбородке напряглась и задвигалась вправо-влево.
— В кузнеческом, — осторожно заверил Крюгер.
Он хотел, чтобы к предстоящему празднику цветов Нагамицу приготовил украшение — заколку в виде цветка анемонии для прекраснейшей из актрис — которой, несомненно, полагал старшую дочь Гуннхильдра.
Этой весной ей исполнялось двадцать три, и это был последний год, когда она, множество раз переломанная во всех местах, выступала в традиционной театральной постановке праздника цветов на одной из главных ролей. Крюгер планировал наградить её на сцене.
— Но это же несправедливо! — возмутился Нагамицу. — Девушки из клана Рагнвиндр и даже опального клана Лоуренс трудятся и готовятся к постановке ничуть не меньше! Вы можете вручить подарок от своего собственного имени, но праздник и постановку к этому приплетать не надо.
— Не пытайтесь делать вид, что разбираетесь в традициях Монда, если вы в них не разбираетесь, — попытался пожурить его капитан Крюгер.
— Я думаю, традиции тут ни при чём, — улыбнулся Нагамицу. — Опасаетесь приблизиться к ней, потому что наедине она откажет?
Крюгер вздохнул. И не ответил на вопрос.
— Ладно. Если вы так говорите, то всем девушкам следует подарить каменные цветы. Но тогда и занимайтесь этим сами.
Несколько дней Нагамицу бродил по окрестностям города свободы и песен, собирая гербарий и общаясь с жителями предместий. Но никто так и не смог ответить ему, какой из многочисленных цветов, растущих в долине Ветров, называют анемонией.
Ночью на утёсе Звездолова он встретил отдыхающего юношу, отвлечённо играющего на лире и поющего колыбельную песенку.
— Вы сказитель, — окликнул его Нагамицу. — Может быть, знаете, что такое анемония?
— И я не знаю, и ветер не знает, — пожал плечами сказитель. — Да и какая разница, в общем-то? Важно то, что Рагнвиндр любит ветряные астры, Гуннхильдр — свежие жёлтые одуванчики, Лена Лоуренс выращивает на окне белые розы, а её старшая сестра Урсула обдирает по ночам все лилии калла на озере. Вот как-то так.
— Откуда вы узнали?.. — изумился Нагамицу.
— Я же бард, — ухмыльнулся бард. — Моя работа — слушать, о чём говорят люди. Слушать и смотреть.
— Я бы назвал это скорее “подслушивать” и “подглядывать”, — отметил Нива. — Я-то предполагал, что работа бардов — петь песни.
— А я пою. Ещё гладью вышивать могу, и танцевать тоже. Мне положены цветы на празднике? Хочу сесилию. Такую, чтобы никогда не увядала.
Нагамицу кивнул:
— За твою помощь я сделаю тебе такой подарок. Но скажи мне — что это за девушка такая, которой нравится собирать лечебные травы? Да ещё и в ночи, чтобы никто её не увидел?
Глядя на болезненную пластику умирающего на сцене лебедя, Нагамицу сам ответил на свой вопрос.
Мондштадская школа танцев беспощадно относилась к своим последователям. Дочери Гуннхильдра было всего двадцать три, и у неё постоянно что-то болело.
В ту весну, когда Нагамицу впервые поместил в волосы своей Урсулы гребень с яшмовым кровоцветом, ей было двадцать девять, а её тело, казалось, держалось целым только на силе воли.
***
Эи первой нарушает торжественное молчание.
— Это ты приносил ей цветы? — спрашивает она у Нагамицу.
Девочка, услышав её хриплый голос, перестаёт танцевать и быстро, яростно почти, кланяется. Как кукла, у которой резко отрезали все ниточки, держащие в нужном положении руки и шею.
Нагамицу опускает голову и прикрывает глаза. Эи этого достаточно.
— Спасибо, — помедлив, говорит она.
