***
— Леви! Леви, очнись, чёрт тебя побери! Леви! Тот резко открывает глаза и вскакивает, принимая положение сидя. Рядом сидит Айзек в ночной рубашке со смешным спальным колпачком набекрень. Внимательное лицо врача с круглыми очками на носу, множеством мелких морщинок по всему лицу и плотно сжатыми губами выжидающе смотрит на Леви. Сам мужчина в полной растерянности. Что только что произошло? Сон, затем снова какая-то чушь про смерть, сон, и Айзек говорит, что Микаса мертва. — Микаса жива? Хриплый от сна голос почти шёпотом выдаёт то, что хочет сказать хозяин. Айзек ещё некоторое время смотрит на Леви и кивает. — Тебе приснилось что-то? — Да. Та ночь. Снова… Дальше Леви не продолжает. Айзек встаёт и выходит из комнаты. Через пару минут он возвращается со стаканом воды и какой-то склянкой. Он садится на край кровати и капает из этого маленького бутылька несколько десятков капель в стакан. Перемешивает и протягивает Леви. Успокоительное, скорее всего. Майор недолго смотрит на врача и забирает стакан. Содержимое слабо ощущается на вкус, так как разбавлено водой, но горьковато-сладкий привкус всё же остаётся на нёбе и языке. Стакан возвращается в руки Айзека, и тот смотрит на него. — Леви, я должен тебе кое-что сказать. Мужчина настороженно смотрит на Фостера и пытается сосредоточить свое ещё сонное сознание на той информации, которую ему поведает врач. — По всем признакам у тебя острое стрессовое расстройство. Ты плохо спишь. Тебе снится та ночь. Ты теряешь память. Сильно злишься, и у тебя развилась диссоциация. Всё это очень плохо влияет на твою нервную систему. Если не приступить к лечению уже сейчас, потом это перерастёт в куда более серьезное расстройство. — И что за лечение? — после недолгого молчания спросил майор. — Будешь промывать желудок успокоительными и всякой дрянью? — Для начала нам нужно поговорить. — Поговорить? — Да. Я должен определить причину твоего стресса. Расстройство появилось на почве травмы, а значит, я должен найти источник. — Ну допустим. Говори. — Во-первых, говорить будешь в основном ты. Во-вторых, всё это утром. Сейчас два часа ночи. Леви только сейчас заметил единственный источник света в комнате — торшер. Мужчина кивнул, и врач, удовлетворённый ответом, решил покинуть его общество. — Постарайся если не уснуть, то хотя бы отвлечься. Хмыкнув себе под нос, майор посмотрел на закрытую дверь и решил размяться. Несколько выученных упражнений, планка, отжимания, а после душ немного отвлекли больное сознание Леви, и тот даже успел мысленно этому порадоваться. Торжество продлилось недолго. Когда он спустился вниз попить воды, по пути ему встретилась та самая дверь в кабинет. Сердце от чего-то сжалось, и какой-то внутренний импульс потянул его в сторону двери. Остановившись около самой ручки, Леви закрыл глаза и вздохнул. Секунды теперь казались вечностью. В этой гробовой тишине он слышал только собственное тяжёлое дыхание, стрекотание сверчков и отдаленный лай собак. Набравшись окончательно смелости, мужчина повернул ручку и толкнул дверь. Всё, что было здесь днём, так и осталось на своих местах. Возможно, только новые бинты, точнее, их запах и незажженная керосиновая лампа на краю стола — единственные и незначительные изменения. Леви решил зажечь её и немного осмотреться в кабинете. Раньше он этого не делал, однако сейчас, в момент, когда ему надо особенно отвлечься, его больное сознание цепляется буквально за всё. Лишь бы ни о чём не думать. Кабинет был ничем непримечательным. Прямо напротив входа в трёх или четырёх шагах стоял широкий дубовый стол тёмно-коричневого окраса. За ним стоял такого же цвета стул и шкаф, полностью забитый книгами, очевидно, по медицине. На столе царил полный порядок. Мужчина внутренне усмехнулся схожести хозяина этого кабинета с собой как в скрытности, так и в педантичности. На самом столе покоилась небольшая стопка белой бумаги, чернильница с пером, какая-то медицинская книга о психологии, как прочитал Леви, и сама лампа. Прикасаться к этим вещам друга мужчина не питал желаний, поэтому повернулся вправо и увидел другой стол, стоящий вплотную к стене. На нём были предметы иного рода, и уж к этим Леви точно не притронется. Помимо жестянок с пинцетами и скальпелями различного размера и формы, на столе стояли банки с какой-то подозрительной мутной зелёной жидкостью, а в одной из них Леви вообще увидел червя. Нет, к этой братии маленьких безногих у майора не было никаких предубеждений, просто внешний вид самого червя и та странная жидкость, в которой эта личинка насекомого и плавала, не особо располагала к дружелюбию. Слева от стола вплотную стоял шкаф со стеклянными дверцами. В нём находились подобные находящимся на столе банки и, по-видимому, лекарства. Дальше была какая-то дверь, но Леви не рискнул туда заходить, поэтому быстро развернулся обратно, направляясь в другую сторону. Слева от входной двери прямо в углу стояла высокая кушетка, очевидно, для осмотра пациентов. Около неё стоял какой-то полустеклянный столик-тумба, внутри которого тоже находились всякие медицинские штучки. Дальше у окна было небольшое пространство и ширма. За ней на кушетке лежала Микаса. Леви тихонько подошёл к ней и, придвинув единственный во всём помещении стул, сел. Он долго просто сидел и смотрел на неё. Точнее, на её рану. После пяти минут безуспешного гипнотизирования и следовавшего за ним провала взгляд Леви скользнул к её рукам. Также как и у него, запястья были перебинтованы, а левая рука и вовсе находилась в гипсе. Естественно, что падение с почти пяти метров сказалось на девушке такой травмой. Дальше взгляд перекочевал на ноги. Правая от колена до лодыжки была в гипсе, а левая в свободном счастье лежала под тонкой простынкой. Леви посмотрел на лицо девушки и увидел небольшой почти фиолетовый синяк, расцветший над бровью. Голова, к счастью, не была забинтована, но мелкие царапины по всему лицу говорили о том, что этой важной части тела тоже досталось немало. Поджав губы и нахмурившись, мужчина так и сидел в полусогнутом положении, склонившись над Микасой. Как и всегда, Леви считал, что произошедшее с ней не является полностью его виной, однако маленький червячок сомнения (Леви надеялся, не тот, который был в банке) закрался внутрь него и подбивал совесть на самоедство. Поэтому мысль о том, что бежать тогда на всех парах в конюшню не стоило, его мозг смаковал и растягивал. Трус. Эта мысль не давала покоя. Он мог вернуться за друзьями. Спасти их. Предотвратить случившееся с Микасой. Совесть активно отозвалась на это «гениальное умозаключение» и теперь с силой барабанила по стенкам больного сознания, создавая головную боль. Чувствуя, как тело снова размякает, как хлеб в воде, Леви мотнул головой и вновь посмотрел на девушку. Она жива. И на том спасибо. Всё же в этой схватке и внутреннем конфликте победу одержал разум. Самобичеванием не поможешь ей восстановиться. Теперь мысли пошли в другое уже знакомое русло. Айзек, конечно и безусловно, хороший друг и товарищ, но бесконечно пользоваться его гостеприимством Леви не намерен. Нужно было бы найти достойное жильё, по возможности подальше от Королевской полиции, и переехать туда. Но! Это «но» было очень важным. И, мало того, их было несколько. Чтобы найти жильё, нужно узнать хотя бы о нескольких возможных вариантах, а разгуливать по улицам города, в котором, наверняка, уже давно расклеили объявления с его красивой рожей, совершенно неразумно. Просить Айзека помогать ему ещё и в этой проблеме Леви считал верхом бестактности. Да-да, у господина сарказма и самого чёрного юмора на свете есть понятие корректности и такта. Иного выхода, конечно, пока он не находил, но отложил этот вариант. Следующее «но» было скорее обстоятельством влияющим как на выбор жилья, так и на транспортировку себя к новому месту. Микаса. Если, что вероятнее всего, она не очнётся, переезд будет осуществляться на повозке или телеге, что ещё больше минимизирует возможность быть незамеченными. Если же, на что очень надеется Леви, она придёт в себя, переезд, а точнее, просто выход из дома, будет без лишнего шума. Леви не верил в чудеса, но это единственное, что ему оставалось в нынешних обстоятельствах. К тому же Айзек не отпустит майора до того момента, пока не убедится, что тот здоров. Леви решил уложиться в пару недель, незримо обозначая и себе, и Микасе срок выздоровления. Сидеть до утра с Микасой Леви не собирался. Да и не имел желания выслушивать потом гневные тирады Фостера, о важности здоровья, которое тот не ценит, потому как не спит. Ещё больше мужчина разойдется, когда узнает, что тот не просто не спал, но и сидел с Микасой, прямым напоминанием о его психической травме. Врач не забудет упомянуть и о том, что Микаса не очнётся от гипноза взглядом, а Айзек не сомневался бы, что тот сидел и пялился на девушку всю ночь. Заключительным аргументом также будет пренебрежение советом врача, который подразумевал собой «отвлечься». Поэтому Леви поспешно ретировался в зал так же тихо, как и зашёл, закрыв за собой дверь. В гостиной было прохладно. Вовсе не от разницы температуры, а от отсутствия человека. В кабинете была Микаса, а тут никого. Даже комаров, похоже, не было. Леви прошёл с лампой внутрь и поставил её на обеденный стол. Наконец, утолив жажду, из-за которой он вообще-то и спускался два часа назад, мужчина подошёл к стеллажу с книгами и стал осматривать полки в целях найти хоть что-то немедицинского содержания. К удивлению Леви, он нашёл целую полку с художественной литературой. Всё же старикашка не совсем выжил из ума, чтобы не иметь хотя бы пару томиков какого-нибудь современного романа. Аккуратно перелистывая почти новые страницы книги, Леви прошёл к креслу и уселся в него. За этой книжонкой он провел ещё два часа, иногда вслушиваясь в тиканье настенных часов и затихающий стрекот насекомых. Он прервался в своём увлекательном чтении совершенно неинтересного романа, когда заметил красные цвета на белой бумаге книги. С первого этажа было почти незаметно, но небольшой чистый кусочек неба был нежно-розовым с более преобладающим белым светом. И когда Леви умудрился заделаться романтиком? Он не знал. В военное время особо небом не насладишься. Учитывая, что за двадцатиметровыми, а то и выше, титаньими рожами и неба-то не видно. Даже в те моменты, когда мужчине удавалось отдохнуть и просто посмотреть на него, виден был лишь красный закат или светло-голубая пелена знойного или, наоборот, морозного неба. Нет, за свою жизнь он уже видел восход и, может быть, даже восхищался этим прекрасным явлением. Но сегодня он, видимо, очень чувствителен ко всему происходящему, наверное, сердце всё ещё не на месте от того сна. Пока эта безмятежность утра красиво расцветала в ещё не отравленном проблемами воздухе, Леви наслаждался ей. К черту всё! Королевскую полицию с их тупыми указами, психику с этими странными закидонами и подарочками в виде снов и беспокойного сердцебиения, Айзека с его нравоучениями и наставлениями на путь прямой к здоровью и разуму. Достало. Единственное, чего Леви сейчас действительно хотел — это попасть в какой-нибудь другой мир, чтобы не вот это вот всё. Возможно, он бы согласился быть каким-то учителем в школе, где людей учат совершенно бесполезному, а потом под радостные возгласы отпускают жить или проходить квест под названием «Либо ты коммуналку, либо она тебя». А может, и в непонятное место, куда все приезжают в странном железном ящике, а после не могут выбраться, потому что должны пройти смертельный лабиринт. Может, всё-таки в школу, где все бегают в мантиях и с палочками, прячут эмоции и стараются скрыть правду, где всё зависит от одного мальчика… Нет, это слишком похоже на его жизнь. Как-то одинаково, как типичный любовный роман. Везде нужно выжить. Везде всё зависит от какого-то пацана, у которого, кхм, шило в жопе. Везде. Зачем другой мир, если и там такая же ситуация? Просто в новой обстановке, так сказать, побывать? Подпалить зад и с угрюмой миной на лице отправиться домой? Эх. С этими мыслями Леви возвращается на страницу книги, вновь погружаясь в сюжет. Тут тоже всё одинаково. Мужчина проходит все девять кругов ада для того, чтобы добиться признания возлюбленной. Она, в свою очередь, либо кукует в заточении, либо на каторге у мачехи, либо спит, либо в коме… Леви усмехнулся над последним. Похожее он уже где-то видел. Ах да, точно! Сегодня ночью во сне. Правда, там исход был не очень… Не так, как в реальности. Да и в этой книжонке тоже. Леви допускает ещё одну усмешку. Как девушка может так легко согласиться на совместную жизнь с человеком, которого даже не знает? Ну допустим, спас от дракона или мужа-тирана или мачехи-сволочи? Где гарантии, что она не была одиночкой и души не чаяла в драконе, или не любила мужа, пусть он и бил её, или не мазохистка, которой нравилось обращение мачехи к ней? Одни вопросы, и никаких ответов. Зачем он вообще об этом думает? Своих проблем хватает. Книга уже подходила к концу, и в помощи лампы мужчина не нуждался, когда наверху послышались шорохи и первые шаги. Леви не отвлекался от чтения, но настороженно прислушивался к звукам. Вскоре источник шума в теплом домашнем платье, шерстяном кардигане и всё тех же тапках спустился вниз по лестнице, без перерыва зевая и почесывая взлохмаченные волосы. Девушка, наверное, и не заметила бы его, пока он не закрыл с шумом книжку, положив на колени. — Ух! — испугалась Виолетта, по инерции отпрыгнул в сторону. — Ты что не спишь? Рано ещё. — Я уже давно. Решил вот почитать. — Понятно. Разговор зашёл в тупик и Виолетта поспешила на кухню, из-за чего, собственно, и спускалась. Леви услышал скрип заслонки и удар дерева о пол. Видимо, девушка неловко взялась за полено и уронила его. Однако дальнейшие действия, точнее, звуки их, которые приглушенно доносились до ушей Леви, казалось, были совершены настоящим профессионалом. Затем послышался шум воды и стук чайника о чугунный настил. Сзади Леви, то есть на кухне, работа кипела. Он даже не подумал предложить помощь и совсем не от того, что считал это дело немужским, а от своей недавно появившейся и активно прогрессирующей тормознутости. Что-то железное, очевидно, кастрюля, наполнилось водой и чем-то сыпучим. После вода сливалась в раковину несколько раз и снова наполняла ёмкость. Из шкафа что-то достали. Об этом говорил характерный стук дверки о короб. Это что-то помыли и начали резать. Достали тарелку или несколько и выложили «это» на неё. Чайник предупредительно закипел и быстро был снят с плиты. Какая-то фарфоровая посуда опустилась на стол из нижнего шкафа и наполнилась небольшим количеством воды. Её снова опустошили и засыпали чего-то сухого, вновь залив водой. Через несколько минут до Леви дошёл аромат чая и малины. Теперь стало ясно, что за действия происходили на кухне. Кастрюля забулькала, но «повар» не дал воде выплеснуть пену наружу, быстро и умело приподняв крышку и «кинув» её на стол. Противный скрип гласил о помешивании ложкой и сошкрябывании со дна чего-то съестного. Открытая кастрюля давала больше аромата и даже приглушила запах чая. Леви не был гурманом, но запах гречневой каши точно мог отличить. Девушка появилась в гостиной, забирая лампу с большого стола. — Через десять минут будем завтракать. Леви кивнул, но взгляда от книжки, которую уже давно не читал, хоть и держал открытой, не поднял. Виолетта быстро поднялась по лестнице, и послышался стук в дверь. Наверху Леви уже слышал звуки и, кажется, кто-то заходил в ванную комнату. Разговор было не разобрать, но он и не продлился долго. Виолетта тут же спустилась вниз и направилась на кухню. Шум столовых приборов и тарелок, запах еды и хорошо затопленной печки придавали утру какую-то домашнюю обстановку. Виолетта то и дело пробегала мимо Леви в фартуке, но на лице не было волнения. Просто сосредоточенность и ещё не смытая до конца дремота. Она вроде и проснулась, и умылась, и приготовила завтрак на всех, но всё ещё выглядела сонной. Она раздвинула пошире шторы, возвращалась, чтобы приоткрыть окно и проветрить дом. Она выглядела в этой своей занятости так красиво, что Леви невольно засмотрелся, тем самым отвлекаясь от своего первоначального плана игнорирования. Он не мог назвать её дочерью, да и сестрой она не могла быть. Что-то родное, но не близкое. Теплое, но не горячее. Приятное, но не сладкое. Виолетта была интересной. Леви часто проводил время за анализом того или иного человека, а точнее, разбора по косточкам всех его недостатков. Но её он всё ещё не мог понять. Может, от того, что они мало знакомы, мужчина не мог назвать ни одного её значительного недостатка. Он знал её вспыльчивость и резкость. Но почему-то не мог назвать их недостатками. Странно… У Айзека определенно был недостаток — вечно совать нос не в своё дело. Говоря языком более грамотным, чрезмерно любопытствовать. В Эрвине, как в своём лучшем друге, Леви всегда трезво и отчётливо видел недостатки. Например, его одержимость и некоторую невнимательность. В Ханджи его особенно бесила неряшливость и назойливость. В Эрене… Словом, в Эрене его раздражало многое, но недостатком он мог назвать лишь одно: юность. Леви был твердо уверен, что повзрослев, парень станет человеком. А не безбашенным шифтером титана, у которого ни мозгов, ни инстинкта самосохранения. В Микасе… О ней он тоже мог сказать, что его бесило. Однако особых недостатков он снова выделить не мог. Она переросла свою материнскую озабоченность Эреном и стала настоящей сестрой и поддержкой брату. Она больше не рвется, как сумасшедшая, в бой, а спокойно оценивает силы и ситуацию. В отличие от Эрена, эта девушка уже повзрослела. Недостатки… Вот теперь Леви задумался. И почему же он не видит в них недостатки? Точнее, они определенно есть, но для него не являются большой проблемой. В случае с Виолеттой он успокаивал себя малым временем знакомства, долгим разрывом и снова относительно недолгим общением. Если это вообще можно было назвать общением. Они не разговаривали, а кидали друг другу фразы. И в то время, как неуравновешенность Леви радовалась спокойствию со стороны девушки, сама Виолетта пообщалась бы с ним поближе. Такое желание чувствовалось за обеденным столом и за взглядом, который задерживала она на Леви дольше обычного. Это был интерес не романтического плана, нет. Скорее любопытство давно заснувшего в ней ребенка. Она была уверена, что он знал её мать и многое мог рассказать о ней. Отец не любил эту тему и всегда переводил разговор. Хотя Виолетта потеряла маму в осознанном возрасте, со временем воспоминания смывались, а память о дорогом человеке терять не хотелось. Допытываться она, конечно, не стала. Но отложила этот личный разговор до определенного времени, момента. В случае с Микасой всё обстояло иначе. Да, они мало общались. Да, он всего лишь её начальник, а она подчинённая. Да, он многого о ней не знает. Но это ни о чём говорит же? Чем меньше знаешь человека, тем сильнее эмоции, которые испытываешь к нему. Леви знал это не понаслышке. Он мало знал Эрена в момент его суда, но эмоции, испытываемые Леви, были живыми. Он и не скрывал своего странного наслаждения от процесса, как он сам выразился, воспитания. Ему нравилось не столько калечить Эрена, сколько затыкать его рот, заталкивая поглубже слишком длинный язык. Эмоции не гнева, а презрения были намного сильнее в момент их знакомства, нежели сейчас. Вспоминая этого импульсивного паренька, Леви не испытывает теперь никаких эмоций. Максимум — желание найти и узнать, что этот недоносок всё ещё жив. Микасу он знает почти 5 лет. Обычно люди в его жизни не задерживаются, каждый раз сменяя друг друга новыми, такими же наивными и вскоре умирающими. Но эта прошла явно и раскалённую печь, и медные трубы, раз так долго находится в его окружении. Леви бы даже сказал, близком окружении. Но до сих пор найти в ней это пятно, изъян, который выводил бы его из себя и одновременно вызывал бы добрую ухмылку, он не смог. Хотя нет, есть один. Она в чертовой коме и недееспособна. Дурацкий недостаток. Наверное, самый скверный, который Леви когда-либо встречал. От глубоких размышлений отвлёк Айзек: — Читаешь? — И тебе доброго утра. — Спал хоть? Леви мотнул головой. Какой смысл спать, если все равно будет та же картина? По коже пробежались противные мурашки, точно его облили холодной водой и выставили на улицу в минус сорок. Мужчина закрыл книгу, положил её на диван в надежде потом дочитать последние страницы сопливого романа и направился вслед за Айзеком на кухню. На столе стояла маленькая белая вазочка с каким-то черным узором и тремя яркими мелкими сиреневыми цветочками. — Анна дала? — Да. — Вербена бона́рская, — с причитанием говорил Айзек. — Очень красивые цветы. — Да, мои любимые, -глухо отозвалась Виолетта и вернулась к своей работе. Она вертелась между кухонным гарнитуром и столом. Он уже был накрыт. Аккуратно, сдержанно и без лишних предметов. Три тарелки с кружевными салфетками, к ним необходимые приборы в виде ложки и вилки (кстати, начищенных отменно, Леви ещё раз ухмыльнулся педантичности друга), тарелочка с нарезанными яблоками, вазочка с вареньем и небольшой стеклянный сотейник с кашей (видимо, она переложила кашу для удобства). К удивлению Леви и совершенно спокойному лицу Айзека, не было грязной посуды. Кастрюля, в которой готовилась каша, доска для нарезки яблок и прочие вещи, использованные Виолеттой в процессе готовки, уже стояли на полотенце рядом с раковиной и сохли от воды. Девушка уселась за стол. Склонив голову в короткой молитве и пожелав всем приятного аппетита, она принялась за еду. — Ты верующая? — с некоторыми нотками насмешки спросил Леви. — А вы нет? Вопрос повис в воздухе. Леви терпеть не может, когда ему отвечают вопросом на вопрос. Хотя её ответ был очевиден, исходя из молитвы и спокойного отношения к этому действу Айзека. Сам врач, не поднимая головы, накладывал себе в кашу варенье. Как только он поставил вазу со сладким обратно, все услышали стук или бросок в дверь. — А вот и почта! -почти весело проговорил Фостер и направился к двери. Она была прямо сзади него, шагах в пяти, и он не потратил на поход много времени. Впустив в кухню и дом в целом прохладный воздух осеннего утра, Айзек захлопнул дверь и вернулся к столу. Попутно натягивая на нос очки, до этого мирно покоящиеся в нагрудном кармане его жакета, он уселся с новой, как говорит Виолетта, макулатурой. — Так, что тут у нас? С интересом, ярко горящим в глазах, он рассматривал первую страницу газеты. Бормоча под нос скучные заголовки, он остановился и, громко проговорив «Ага!», начал читать один из них: — «Бывшие члены разведывательного отряда пустились в бега от Королевской полиции!» — мужчина посмотрел на реакцию слушателей, но, заметив равнодушие со стороны как дочери, так и его друга-пациента, ничуть не изменился в лице и продолжил читать. — «Бежали все члены Элитного отряда Леви, сам Леви Аккерман, а также Ханджи Зое и Эрвин Смит. Некоторые солдаты из их взвода, находящиеся в главном штабе разведывательного отряда, тоже совершили побег. Убедительная просьба: если вы или ваши соседи видели этих преступников и изменников власти, сообщите об этом командующему Королевской полиции Найлу Доку». Фото прилагается. — Айзек чуть повернул газету к трапезничающим, но никто не отреагировал. — «За Эрвина Смита дают 35 тысяч серебряных»! Слушай, а ты не знаешь, часом, где твой друг, а то мы могли бы уехать жить на эти деньги куда-нибудь отсюда, — старик ухмыльнулся и продолжил. — «За Ханджи Зое дают 32 тысячи серебряных, и за Леви Аккермана», внимание, «40 тысяч серебряных монет»! — Айзек отложил газету на колени, облокотился на стол и, наклонившись к Леви, спросил: — Это чем же ты так им понравился, что больше, чем твой начальник, стоишь, а? — он залился глухим смехом и, поправив очки, вернулся к чтению. — «За каждого члена Элитного отряда Королевская полиция готова выплатить по 20 тысяч серебряных монет». Тут мужчина остановился и со странной задумчивостью добавил: — Чёрт бы их побрал! — Папа! — как и всегда на ругательство отца, воскликнула Виолетта. — Вот скажи мне, дочка, от чего я такой совестливый? Ты представляешь, 60 тысяч серебряных монет! Мы с тобой можем больше не работать вообще. У нас за столом сидит и есть кашу целое состояние! Врач засмеялся и, отложив газету в сторону, принялся за уже остывшую кашу. Виолетта промолчала на насмешливое замечание отца и коротко посмотрела на Леви. Тот, в свою очередь, уже расправившись с кашей, всё с тем же безэмоциональным лицом пил чай, держа кружку в привычной манере. Девушка внутренне удивилась такому способу испития горячего, но ничего не сказала. Айзек же в приподнятом настроении продолжал поглощать кашу, более не пытаясь вовлечь в разговор сотрапезников.***
Завтрак был окончен, и все стали потихоньку расходиться. Первой из-за стола встала Виолетта, умело и быстро забирая из-под носа мужчин тарелки и уже ненужную посуду. Следом встал Айзек. Допивая свой чай, он со звоном поставил чашку на место, поблагодарил дочь за вкусный завтрак и, кинув Леви, удалился в свой кабинет. Виолетта принялась за мытьё посуды, полностью игнорируя присутствие майора. Тот смаковал остывший чай, разглядывал чаинки в стеклянном и прозрачном заварнике и думал. Что стоит говорить Айзеку, а о чём стоит умолчать? Хотя странно, ведь друг хочет ему помочь, а скрывая что-либо, Леви сделает только хуже. С другой стороны, мужчина не привык к откровенным и задушевным разговорам, а потому от одной только мысли о рассказе о внутреннем «Я» у Леви возникало жуткое желание куда-нибудь спрятаться. Нет, Леви не врал и всегда говорил правду в лицо. Но это не просто правда. Тогда от него не требовали сказать, что он чего-то боится или во что-то верит. А сейчас он чувствует непомерную тяжесть от невысказанных слов, но в то же время он боится делиться этим с кем-то. Тяжело вздохнув, Леви проводит рукой по лицу, как бы смывая усталость, и встаёт из-за уже чистого стола. На нём осталась лишь его чашка, заварник и ваза с цветами. Мужчина захватил со стола свою посуду и, поставив её около раковины, где орудовала мыльной губкой Виолетта, сухо поблагодарил за завтрак. Он ушёл тихо и направился в кабинет к Айзеку. Постучавшись и получив разрешение, Леви вошёл. В этот момент Айзек укрывал Микасу простыней, видимо менял ей перевязку и обрабатывал рану. Майор бросил короткий взгляд в сторону девушки и сел на предложенный ему стул. Леви внутренне ухмыльнулся, что тот притащил стул непонятно откуда, а не усадил на кушетку, стоявшую сзади. Врач прошёл к мусорке у входа и, стянув с себя перчатки с характерным хлопком, начал: — Ита-ак, — протянул старик и уселся напротив Леви. — Если ты не против, я начну. Леви, честно говоря, понятия не имел, как будет выглядеть их разговор, и сейчас, осторожно наблюдая за другом, он постепенно собирал картину. Леви откинулся на спинку стула и закинул одну ногу на другую, принимая привычное ему положение. Айзек тоже расслабился и, оперевшись локтями о стол, продолжил говорить: — Я буду задавать вопросы, а ты отвечай «Да» или «Нет». Ответ «Не знаю» не принимается. Понятно? — Леви кивнул. — Хорошо. Тебе снился неприятный сон? — Да. — Ночь два дня назад? — Да. — В нём с Микасой случилось плохое? — Да. — Она умерла. — предположил Айзек. — Да. — Ты бы смог принять её смерть? — невольно на языке загорелся ответ «Не знаю», но Леви быстро осекся и закрутил шестерёнки. — Нет. — Ты чувствуешь вину за случившееся? — Да, — Айзек нещадно бил по больному и в то же время давал Леви время, делая паузы между вопросами. — Ты считаешь, что мог предотвратить это? — Да, — в горле тяжёлый ком, сквозь который отвечать всё труднее. — Она дорогой тебе человек? — врач внезапно меняет тему, тем самым не давая опомниться самому Леви. — Да. — Тебе больно? — Айзек не уточняет. — Да. Леви прикрывает глаза и тихо выдыхает. Внутренний голос торжествует, в тот момент, как совесть вместе с проклятым червяком забиваются в уголок сознания. Поражение — жалкое зрелище, особенно когда это твоё поражение. Айзек пронзительно смотрит на Леви, после чего откидывается на спинку стула и гипнотизирует стол. — Допрос окончен? Я могу идти? — Нет. Я ещё не закончил. Леви послушно остаётся на месте и ждёт. Врач не торопится продолжать, одновременно нервируя разум Леви и успокаивая испуганную совесть. Майор между тем слышит, как Виолетта хлопает входной дверью, проходит в дом, закрывает окно в гостиной и вновь подкладывает дрова в печь. Это наблюдение или, скорей, подслушивание успокаивает Леви, и он больше не испытывает прошлого напряжения. Заметив эту перемену, Айзек возвращает локти на стол и начинает говорить: — Расскажи мне о Микасе. — Что рассказать? — А ты много о ней знаешь? — ловит на слове врач и еле заметно ухмыляется. — Не так много, — врать этому злодею в белом халате бесполезно. — Ну тогда то немногое, что знаешь, и расскажи. — Она, — Леви собирается с мыслями, ведь в двух словах не скажешь то, что узнавал целых пять лет к ряду, — сильная и стойкая девушка. Её сводный брат Эрен Йегер раньше сильно на неё влиял. Она с ним была как курица с яйцом и вечно нарушала приказы, которые, по её мнению, к хорошему для Эрена не приведут. С недавних пор она повзрослела. Не только телом, но и разумом, к счастью. С ней теперь проще работать. Она очень сильна, и я думаю, в этом она ничуть не отстаёт от меня. Она талантлива в бою и в жизни есть… увлечения. — Какие? — Вышивает красиво. У неё был шарф. С детства носила эту тряпку. Говорила всё, что это от Эрена, и он подарил его в день, когда тот спас её. Но после Гула всё переменилось. Она тоже. изменилась. Стала разумнее, что ли… Но я этого не успел увидеть хорошо. Через день после нашего возвращения в штаб приехали эти. Не знаю, как она получила травму, но уверен, что от неё не хотели избавиться, может, припугнуть или вывести из строя. Я слышал, она из вымершего клана Азумабито. Азиаты, словом. Отсюда эта её красота и разрез глаз. Такое на черном рынке добрых денег стоит. Значит, я у них забрал целое состояние, когда спас в ту ночь… А спас ли? — Я не знаю, что чувствую, но точно знаю, что думаю. А думаю я, что Микаса сильная и вскоре оклемается. Это всё. Айзек смотрел на Леви и думал над его словами. «сильная и стойкая»Она для него и вправду такая. Он редко о ком так говорит.
«С недавних пор она повзрослела».Раньше считал её ребенком. Наблюдал, значит, за ней… Она его интересовала.
«Вышивает красиво».Леви не нигилист, но за восхищением над искусством я его редко замечал, особенно над самостоятельным. Возможно, неумелым…
«эту тряпку».Она его раздражала. Наблюдал, восхищался, бесился… Что всё это значит?
«Но я этого не успел увидеть хорошо».Ему требовалось время, чтобы не только понаблюдать за ней, но и проанализировать. Интересно…
«от неё не хотели избавиться».Сказано сквозь зубы. Она ему очень дорога. Ставлю почку, что он готов за неё четвертовать этих сволочей.
«Отсюда эта её красота».Она ему нравится… Может, не в сильном смысле слова, но Леви редко признаёт женскую красоту. Кажется, он вообще чужд подобного чувства…
«…я у них забрал».Торжествует. Рад, что насолил или что стал обладателем? Хотя какой ты обладатель, если она в моём кабинете живёт. В коме. Хм, всё это очень странно.
Леви смотрит на Айзека выжидающе и, кажется, он что-то спросил. — Ты можешь идти. Думаю, на сегодня хватит. Врач привстал со стула и, хлопнув по столу ладонями, направился в сторону стола с червяком. Леви поморщился и быстро ретировался. Кажется, на сегодня и правда хватит.***
Леви окончательно надоело это безделье. Он уже дочитал ту сопливую книжку. Браться за новую не имело смысла, она точно такая же, только с другими именами и продолжительностью событий. Помочь в уборке ему не дали. Виолетта посмотрела на него так, словно тот хочет забрать у неё последний кусок хлеба. Потому, во избежание новых травм, Леви отложил эту затею и принялся расхаживать по дому. Он наблюдал за девушкой, пока та убиралась. Она начала с потолка. На этот раз Леви спросил себя: «А не педантичность ли эта Айзека, а не Виолетты?». Пипидастром пройдясь по всем углам дома, в том числе кухни и пространства под лестницей, Виолетта убрала его до поры до времени и взялась за влажную тряпку. Вытирая ещё не успевшую образоваться пыль со стеллажей, книг и полок, девушка не забыла пройтись и под полкой. В этом доме паукам не рады. К этому умозаключению Леви пришёл, когда увидел, как Виолетта с жестокостью втаптывает бедное животное в ламинат. Как говорится, чтоб неповадно было всякую грязь разводить. На этом уборка не закончилась. Девушка на некоторое время ушла в кладовую, что соседствовала с кухней, и вернулась с жёсткой щеткой. Побрызгав на мягкий ковер какое-то средство, Виолетта подождала несколько минут, а после принялась за самую тщательную чистку ковра. Со всего достаточно большого ковра набралась горсть мелких соринок, запутавшихся в длинных женских волосах. Леви, кажется, начинает понимать, почему уборка настолько ювелирна. Девушка, похоже, планирует чьё-то убийство и хочет убрать все следы своего пребывания здесь. Леви проходит на кухню. Скорее всего, уборка началась отсюда. В печи догорают угли, но в духовом шкафу явно что-то готовится. Этот вывод мужчина делает из аромата, наполняющего всю кухню. Хотя окно чуть приоткрыто, в помещении всё равно жарко. Вся печь в пределах досягаемости вымыта и кажется совершенно новой. Рядом с ней стоит какая-то самодельная плетёная корзина с пятью сложенными друг на друга поленьями, и рядом вставлены пара картонок. Взгляд скользит влево и встречается с самой кухней. Вся посуда сложена в шкаф внизу и уже не мешает взгляду. На раковине лежит тряпочка, аккуратно сложенная в конвертик. Мыльница и средство для мытья посуды, по-видимому, тоже хорошо протёрли. Нет следов подтёков или мыла. Мужчина позволяет себе осмотреться. Мало ли вдруг что понадобится? Что же, просить постоянно? В высоком шкафу всё сложено с удивительной продуманностью. Леви в который раз убеждается, что чистота и порядок, царящие в доме, — дело рук не педанта-Айзека, а его чистоплюйки-дочки. На уровне досягаемости лежат в специальной подставке вилки, ложки, ножи и прочие принадлежности. Рядом небольшой стопочкой лежат салфетки для тарелок. На полке выше стоят чашки вместе с блюдцами, рядом заварник и молочник, всё из одного чайного сервиза. В углублении Леви замечает кофейник и мысленно удивляется такой находке. Он точно знает, что Айзек, как и он сам, пьёт только чай, а кофе на дух не переносит. Может, для очень важных гостей? Да ну бред какой-то! В одном из нижних шкафов мужчина замечает целых две небольших коробочки с кофе и турку. Неужели и правда в этом доме кто-то пьёт кофе? На кухонном столе нет ни соринки. Стол, стоящий напротив гарнитура, также чист, сверху ещё покрыт белой кружевной скатертью. «За завтраком её не было», — замечает Леви. На столе всё так же стоит ваза с цветами. Но рядом появилась плетёная корзинка с зелёными яблоками. Леви смотрит на окно, у которого стоит стол. Коротенькие светлые шторки ровными складками распадаются вниз и почти в самом низу плотно стянуты с обеих сторон коричневыми лентами, завязанными в бант. На вымытом подоконнике стоит одинокая фиалка в горшочке, красиво расцветшая двумя маленькими темными цветками. Предварительно цветок полили. Земля вокруг влажная, а листики чистые, точно их кто-то протер. Сзади неожиданно раздаётся голос: — Ты голодный? Леви поворачивается и видит слегка удивлённое лицо Виолетты. Они поели два часа назад, но кто их, мужчин, знает. А, тем более, этот — больной. Леви качает головой и видит, как плечи девушки опускаются, и она успокаивается. — Обед будет готов только через час. Я ещё занята уборкой. Если что, зови. Она тотчас удаляется, возвращаясь к своей работе. Леви заключает, что и правда не найдёт на кухне ничего примечательного и отправляется в гостиную. Лестница и перила ещё влажные, поэтому мужчина остаётся на месте, не пытаясь подняться наверх по только что вымытой поверхности. Самому противно от таких действий стало. Сама девушка выныривает из-под лестницы со шваброй в руках и явным намерением освежить тряпку. Она с силой сжимает ткань, и страх перед этой женщиной у Леви возрастает в разы. А что? Она сильная. Не то слово скажешь, и шею свернёт, как эту тряпку в трубочку. Нет, майор, конечно, тоже не шилом крыт, но он никогда не думал, что врачи настолько сильны. Особенно семнадцатилетние. Особенно такие тихие, как эта девушка. Но, как говорится, в тихом омуте… Сама Виолетта даже не обращает внимания на мужчину. Лишь обходит его стороной и вновь натирает пол. А Леви не может оторвать взгляда. Такая усердная уборка, да ещё и добровольная! Ему это в самом прекрасном сне не снилось. Уж не ангел ли она? А, нет… Леви тут же осекается. Он вспоминает её взгляд, шуточки про смерть, сарказм и прочее, что никак не вяжется с ангельским видом благодетеля. Может, врач она и отменный и с обязанностями дочери справляется прекрасно, да вот только вредина та ещё. Леви уверен, что за ней, как за красавицей и умницей, уже приходили свататься. Да только, наверное, бежали потом бедные через ухабы да поля. Ведьма эта выйдет замуж никак не меньше, чем за Сатану. Да, если вообще выйдет… В чувство его приводит хлопок двери. Что-то слишком часто Леви уходит в себя и собственные мысли. Раньше такого не было… Айзек всё же прав, расстройство есть, и это не пустые слова. Причина его «оживления» сейчас вернулась внутрь дома с пустым ведром, которое тут же наполнила водой из чайника. Она уже, похоже, остыла, пар не идёт вовсе. Леви вздыхает и поднимается по лестнице. Это бессмысленное наблюдение он продолжать не намерен. В его комнате пахнет свежестью, прохладой и чистотой. Кровать заправлена по-новому, не так, как он её оставлял в 2 часа ночи. Прикроватная тумба, комод с зеркалом и шкаф протерты и с усердием. Зеркало сверкает чистотой. Шторы раздвинуты и, кажется, она и окна протёрла. Или в её случае помыла? В шкафу появились новые вещи. Точнее, старые, но выглаженные и выстиранные. Его форма — рубашка, штаны, ремни и сапоги — всё стоит и висит в шкафу. На вешалке рядом с его вещами висит теплая чёрная куртка. На соседней полке теперь покоится полотенце, которое он, видимо, использовал раньше. Чуть ниже лежат новые вещи, ну или старые Айзека: коричневая рубашка, бежевые свободные штаны. Рядом аккуратно сложено нижнее белье и носки. Последние вещи пахнут иначе, хоть и прошли стирку, чувствуется запах магазина. В комоде ничего нет, как и не было. Сверху лишь стоит заправленная керосиновая лампа. Тихо. Леви блаженно опускается на кровать и разбрасывает конечности в разные стороны. Приятное чувство усталости с нежным чувством удовлетворенности наполняет сердце, высвобождая разум от тяжёлых размышлений и совестливого самокопания. С этим чувством мужчина устало закрывает глаза.