***
Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Много ли, мало ли купец наш по лесу прошел, а только видит, что все темнее и непроходимее чаща становится. Деревья меж собой смыкаются, и не видно стало солнца красного. «Но уж лучше я в лесу сгину, чем в плену у султана жить буду и забавою для него сделаюсь» — думает Драгомир. — Видит купец как в далече зарево видно, как от пожара. «Из огня да в полымя. Эх, пропадай моя головушка!» Хотел было Драгомир Гордеевич обратно повернуть, а и не может — и с правой стороны, и с левой, и сзади сомкнулись деревья меж собой, переплелись ветвями — нету хода, окромя как вперед. Зарево меж тем все ярче разгорается, а жара-то и нет. «Диво дивное» — головой качает купец — «Ну, двух смертей не бывать, а одной не миновать!» Идет Драгомир той же дорогой, тропкой, будто пред ним проторенной. Выходит купец на поляну широкую, а посреди поляны той изба не избенка, терем не терем — дворец стоит ограмаднейший, весь горит и светит, индо глазам на него смотреть тяжко. Дело уж к вечеру шло, а на поляне той светло, как днем. Перед дворцом тем пруд стоит, точно зерцало чистое, хрустальное и дворец в пруду том отражается. Идет Драгомир Гордеевич по дорожкам, мрамором выложенным. Входит купец на широкий двор: всюду фонтаны и статуи, цветы диковинные, благоуханные. Подымается во дворец по лестнице боковой беломраморной, с ковром алым персиянским. Заходит в горницу — никого нет! А слышит меж тем купец, как музыка играет дивная, согласная, какой до того никогда он не слыхал. Идет Драгомир в одну комнату, в другую, в третью. Две дюжины комнат обошел — нет никого! Ни хозяев, ни стражи, ни челяди! А палаты эти царские все богаче убраны — повсюду мрамор, злато и серебро, везде ковры драгоценные и завеси шелковые. Ни в одном дворце королевском, царском али султанском Драгомир такого великолепия не видывал. — Эй, хозяева добрые! — кликнул тогда Драгомир Гордеевич. Но не отозвался никто, только музыка продолжила играть своим чередом. Возвращается тогда купец во двор. А там терем небольшой — вроде банька как! Обрадовался Драгомир Гордеевич — с дороги не грех искупаться. А и банька не простая: с виду махонькая, а внутри просторная; посреди нее купальня, печь изразцовая с краниками серебряными. И диво-то какое! Не успевает купец поворачиваться как чаны сами собой наполняются. Искупался да попарился Драгомир Гордеевич — словно годков десять скинул! Возвращается во дворец, по-прежнему никого нет, да только в горнице яшмовой накрыт стол богатый — и каких только яств на нем нет! Попил-поел купец в свою меру, а поклониться кому не знает! Поклонился купец тогда на обе стороны за обращение ласковое и угощение сытое. А как поклонился, стол сам собой пропал! Уморился Драгомир Гордеевич, да так, что ничему уже не изумлялся. Сами собой пред ним двери отворяются, и свечи сами по себе загораются. Набрел он на опочивальню богатую, с кроватью большой. Над постелью пуховой полог дивно вышитый золотом да серебром. «Вот бы дочерей милых во сне увидеть» — думает купец пред тем как уснуть. И приснился Драгомиру Гордеевичу сон, что живы-здоровехоньки его красавицы, да горюет по нему токмо дочь меньшая, Аленушка; у старшей и средней женихи богатые есть и весело им, хоть и скучают маленько по батюшке. Встал Драгомир, когда солнце уж высоко светило. Видит, что одежа его лежит готовая, вычищенная-выглаженная. Идет по дворцу купец, так никого и не повстречав. В одной из палат стол богатый накрыт: с посудою золотой да серебряной, хрустальной да фарфора тонкого. Яства на столе, что заморские, то и привычные для человека русского. Все с пылу, с жару! Как встал Драгомир Гордеевич — так все само по себе исчезло! Поклонился муж честной хозяевам любезным, коих в глаза не видывал.***
Выходит купец из дворца в сад дивный, полный деревьев невиданных, плодоносящих, цветов красоты несказанной. Идет Драгомир и налюбоваться не может: с деревьев перелетают птицы дивные, поют песни свои согласные. Везде от цветов и деревьев плодовых аромат стоит дивный, благоуханный. Много купец стран повидал, во многих садах царских-королевских побывал — нигде не было такого великолепия райского. И узрел тут сокол наш остроглазый пригорочек зеленый, а на нем цветок: точно огонь горит и зарей алой пышет, краше цветка этого Драгомир не видывал. — Вот он, цветочек аленький, о котором Аленушка моя просила! — и сорвал купец цветок в ту же минуточку. Разом потемнело все вокруг, загрохотало, буря поднялась, ветры задули, земля загудела! Не держат купца ноги. Слышит сквозь бурю эту страшную Драгомир голос, словно гром грохочет, как ветер воет, точно сам хозяин леса ревет! Жутко купцу сделалось — знать пришла его погибель! Посреди поляны, точно из-под земли, выросло чудище поганое! Рогатое, на лапах когти, что ножи вострые; вместо ног — копыта, клыки кабаньи, само с головы до пят шерстью покрытое. А очи-то, что самое страшное, человечьи, колдовского смарагдового¹ цвету! И как заревет это страшилище! — Ты зачем сорвал цветочек мой аленький?! Я тебя приветил, накормил-напоил, да с дороги спать уложил. А ты, окаянный, мне за доброту мою черным злом уплатил. Цветочек тот — единственной утехой был в жизни моей безотрадной. Умереть теперь смертью тебе безвременной! Хоть и задрожал дрожкой теперь сокол Драгомир Гордеевич, все же храбрым он был мужем, не растерялся перед чудищем рогатым. — Не боюсь я смерти! — выпрямился купец, хоть вина заползла в сердце его змеей незаметною. Стыдно было ему татью воровскою выступать перед хозяином милостивым, что беглеца бесприютного приветил. — Ты прости меня, хозяин ласковый, господин превеликий! Виноват я пред тобой, да преступление мое от незнания. Не гневись на меня, окаянного! А цветочек твой предивный я сорвал для дочери своей меньшой, Аленушки. Попросила она, сердешная, когда отправлялся я в страны далекие-заморские, только цветочек привести ей аленький, краше которого на всем белом свете нет! Двум дочерям своим старшим справил гостинцы я богатые: венец драгоценный да зерцало хрусталя горного, а для Аленушки, дочери моей любимой, не нашлось подарка обещанного. — Аленушка, значит, — эхом вторило ему чудище престрашное. — Вот что, купец! Не буду я казнить я тебя смертью лютою. Цветочек подарю тебе аленький, да отпущу с миром и с подарками богатыми. Только дашь ты мне на то слово свое верное, купецкое, что пришлешь ко мне одну из дочерей своих. Обиды ей никакой не будет, будет жить в чести и приволье. — Не бывать тому! — вскричал купец да ногой топнул. Как и не было страха пред чудищем грозным и смертью от него безвременной. — Не знаешь ты сердца отцовского! Отвечает ему тогда чудище: — Как знаешь, купец! Даю тебе три дня да три ночи, повидайся с дочерьми своими, поклонись родимой земле. А коли не приедет никто — сам возвращайся! А там и порешу я как с тобой расправиться! Головой качает Драгомир Гордеевич: — Более года ехал я в дальнюю эту сторону, в земли сии басурманские, а сколько по лесу заколдованному ходил — того не ведаю! А как схватят меня в слуги султановы, возле чьего царства лес стоит? Я ведь вчерась от султановых стражей спасался. — Возьми перстень с руки моей, — протянул чудо лесное, диво морское купцу перстень с яхонтом лазоревым², — Наденешь перстень тот на мизинец правый, да повернешь камень на нем. Где пожелаешь, в единое мгновение ока очутиться сможешь. А коли обмануть меня вздумаешь, знай: везде тебя отыщу и на клочки разорву! И в мыслях нет у купца честного обманывать хозяина своего грозного. Повернул Драгомир яхонт лазоревый на кольце волшебном — враз дома очутился. А с ним и подарки, чудищем лесным обещанные. Смотрит купец, а у ворот слуги его верные, с ними товары заморские. И Деян живехонек-здоровехонек стоит. Обнял Драгомир Гордеевич брата своего названого, товарища своего наиприсного³. Тут и дочери выбежали из терема, батюшку родимого встречать. Выскочили все дворовые, горничные, сенные, дневальные и ночные. Поднялось, загомонило широкое купецкое подворье — воротился хозяин с чужедальней стороны! Стали дочери старшие от радости плакать, батюшку целовать-миловать. Аленушка же видит, что нерадостен отец, что на сердце у того печаль потаенная есть. Спрашивают дочери старшие: достал ли отец-батюшка гостинцы заветные. Приказал Драгомир Гордеевич принести сундуки дорожные, железом окованные. Доставал он старшей дочери венец золотой, яхонтами и лалами бесценными убранный — как солнце ясное сияет, аж смотреть больно! Доставал дочери средней гостинец — зерцало хрусталя чистого, беспорочного, как самая чистая прозрачная водица! Старшие дочери как подарки отцовы получили, так и убежали в светлицы свои — досыта ими потешиться. Но не серчал на них Драгомир Гордеевич, звал он дочь меньшую, любимую, приголубливал ее и словами ласковыми утешал: — Что же ты, Аленушка, не берешь подарочек свой, цветочек аленький, али не понравился гостинец? Краше цветочка этого во всем белом свете не сыщешь. Заплакала Аленушка, на шею отцу-батюшке бросилась. Берет дочь меньшая цветочек аленький, с неохотой будто бы. — Не гневись на меня, батюшка, на дочь свою меньшую, неразумную! Чую на сердце у тебя грусть-тоска лежит, думы тебя печальные одолели. Успокоить решил Драгомир меньшую дочь, утешить: — Не печалься, Аленушка, о думах моих, о тоске моей. Все пустое. Сердце мое радуется, что в дом родной воротился, да с дочерьми родимыми свиделся снова. А о чем грусть-тоска моя опосля поговорим — сегодня веселья черед! Засуетились дочери да челядь домашняя. Накрыли столы богатыми скатертями бранными. А как вечер настал, так собрались в доме купца его соседи и сродственники, други и слуги присные. Стали они пировать да веселиться. А на следующий день Драгомир Гордеевич делами своими торговыми занялся. Не до дум стало печальных. Ввечеру снова дом набит гостями, суетой и весельем. Так два дня прошло. Ничего не сказал купец дочерям своим; не затем он их растил, холил, лелеял да берег, чтобы кровинушек своих чудищу поганому в утеху отдавать.***
Близится срок купцу воротится назад к хозяину грозному, зверю лесному, чуду морскому. А воротясь, ответ держать за вину свою, и, как знать, решит чудище казнить купца казнью лютою. Страшно было Драгомиру, а делать-то нечего. Порешил Драгомир сначала о беде своей поведать другу верному, брату названному, Деяну Далматовичу. А может и посоветует тот ему что. Но ничего не надумали други верные ни вместе, ни порознь. Наказал тогда он брату названному, товарищу наиприсному, чадушкам любимым заместо отца родного быть, да дело их торговое, купецкое продолжить. А как сватать будут дочерей купцовых, так приданое богатое им подготовлено. Решает тогда Драгомир Гордеевич попрощаться с дочерьми своими любимыми. И наказывает им друг с другом в мире жить, людей добрых не обижать, честь свою соблюдать, да отца своего иногда вспоминать. Кивают дочери старшие, лебезят, отцу кланяются, а сами о нарядах новых и женихах думают. Только одна дочь меньшая, Аленушка ни жива, ни мертва стоит. Чует сердце дочернее, что отец-батюшка точно перед смертью прощается. — Не гневись батюшка! Да только сон мне приснился давеча страшный, что хотело на тебя чудище страшное кинуться и на клочки разорвать! Нету мочи у купца более от дочерей правду таить! Решил он сознаться Драгомир Гордеевич и рассказал обо все, что с ним приключилось. Воскликнула тогда дочь меньшая, любимица отцова, Аленушка: — Не гневись на меня, батюшка! Не твоя это вина, а моя. Для меня ты сорвал цветочек аленький, мне и к зверю лесному, чуду морскому надо отправляться и ответ держать! Закивали дочери старшие: мол, правду говорит, вина на дочери меньшой! Тогда разгневался Драгомир Гордеевич, стукнул кулаком о стол: — Нет уж. Не бывать тому! Я цветок сорвал и отправлюсь к зверю лесному тоже я. Не дам я губить себя ни одной из дочерей своих любимых! Вот вам мое слово отецкое, поперек него не пойдете! Плачут дочери купецкие, да что скажешь поперек слова отцовского. Молвила тогда меньшая, Аленушка: — Тогда возьми ты с собой, батюшка цветочек аленький. На беду я попросила цветок этот, из-за него отец-батюшка пропадает. — Хорошо, Аленушка, возьму я цветочек аленький, может и не будет шибко серчать на меня зверь лесной, хозяин грозный. Взял купец цветочек аленький, краше которого не было на всем свете, надел на мизинец правый перстень золотой, что чудище ему дало, повернул камень лазоревый и исчез в тот же миг!