***
Много ли, мало ли времени прошло — не важно то. Жили купец с чудом лесным в согласии полном и ни минуточки врозь провести не желали. Вместе зори красные встречали, подкреплялись яствами и питиями медвяными и в сад зеленый выходили. Гуляли купец с господином своим любезным по садам предивным, беседы водили неспешные до самых сумерек серых. Рука об руку шли в палаты белокаменные, а уж там в шахматы-тавлеи забавлялись или же просил Драгомир Гордеевич хозяина душу усладить музыкой своей предивной. Так до поздней ночи и сидели. Словно птицы сизокрылые, точно облака белые дни пролетали. Дивился токмо купец честной, сокол ясный, будто не один десяток годков скинул, молодцем вновь стал. Сам себя нонче не узнавал Драгомир Гордеевич. Приходили ему ночками безлунными думы незваные: что коли бы не лик зверя лесного, страшный, безобразный, да не злая молва людская, и не желал бы купец другого суженого. Забрал бы Драгомир его с собой и зажили бы они в любви и согласии. Не отвращался Драгомир тем, что суженый его и не человек-то вовсе — зверь с головы до пят шерстью покрытый, в глаза его колдовские, разумные наглядеться не мог. Да как же его такого люду честному покажешь?! Баять почнут, что чудище поганое на купца морок да сухоту, волошбу приворотную навело — чего доброго извести тогда друга сердешного захотят! Не знал, не ведал Драгомир Гордеевич, а стал люб да желанен ему зверь страшный, паче красавиц писаных да молодцев пригожих. Впал ему в сердце хозяин его разлюбезный, и не выдрать из души теперича любовь окаянную! Давно ли пленником подневольным купец честной себя почитал, а ноне был ему хозяин его грозный дороже всего на свете! Вольно же любить, когда тебе и осьмнадцати нет: без утайки, без оглядки, никого не спросясь! Как вчера поминает Драгомир Гордеевич: как на травень¹ углядел он любушку свою, а уж зимой, после супрядок² увозом ее умыкнул. А как перелетела голубушка его за Навь³, так и белый свет не мил стал! Будто и не жил Драгомир этих шестнадцати весен! Думал ли, гадал ли купец, что он, вдовец горемычный, вновь судьбинушку свою повстречает? Волос уж седой у виска, а отыскалась зазнобушка его, какую он себе прочить не мог. Не поверял Драгомир Гордеевич, сокол ясный, другу своему любезному мысли свои потаенные. Да и к чему надобны словеса, коли и сам видал купец, как очи смарагдовые сверкают, слыхал, как вздыхает диво его лесное тихонечко, когда по разным опочивальням они расходятся. Не просил Драгомир Гордеевич у господина своего милостивого более отпустить его, хоть и тосковал он крепко по дому родимому, по дочери меньшой, любимой. Надвое душа и сердце от того рвались: не мог купец друга своего сердешного покинуть, а думы были все о младшей дочери, Аленушке ненаглядной, что дома одна оставалась. Наказывал Драгомир Гордеевич дочерям своим старшим за сестрицей глядеть. Да токмо Гордея уж на сносях была, а друга дочь Смеяна мыслями легка и не надежа отцу. Иной раз одолевала Драгомира печаль о брате своем названном, Деяне Далматовиче, не смог купец честной вызнать ничего о судьбе товарища наиприсного — сгинул друг его верный за тремя морями.***
Много ли, мало ли времени прошло — многие думы передумал купец честной. Совсем извелся, и ноченек не спал, худ да бледен стал. Вот как-то раз позвал к себе хозяин его дролевый⁴ и стал вызнавать, вызнавать да расспрашивать ласково об чем печаль купца честного, сокола ясного, что за мысли нерадостные одолели гостя его любезного. Ничего не добился господин его ласковый, не стал Драгомир Гордеевич думы свои потаенные открывать. «Вот ворочусь и напрямик спрашивать буду: мил ли, люб ли я другу сердешному!» Повздыхал зверь лесной, чудо морское, да и велел купцу честному домой собираться, дочерей своих хороших, пригожих навестить наказал: — Оставайся, покуда не соскучишься, а и только я скажу тебе: коли ты через три дня и три ночи не воротишься, то быть беде. Брал тогда Драгомир Гордеевич зверя лесного, чудо морское, за лапу с когтями, что ножи вострые и молвил ласково: — Ворочусь я, друг сердешный мой, и опомниться не успеешь! Простился купец с дивом своим лесным, надевал на правый мизинец перстень золотой, яхонт повернул лазоревый и дома очутился в ту же минуточку. Взошел Драгомир Гордеевич на крыльцо высокое дома родимого: набежала прислуга и челядь, загомонило широкое подворье купеческое, на крик да шум прибежала дочь меньшая, Аленушка ненаглядная. Глядит купец на чадо свое любимое и дивуется: как выросла-то меньшая дочь, высокая стала, статная, статная да ладная, брови собольи над синими очами да коса с два локтя. Долго же они целовалися, миловалися, ласковыми речами утешалися. Рассказал купец честной дочери своей меньшой, хорошей, пригожей, любимой про житье-бытье свое привольное у господина ласкового, хозяина милостивого, зверя лесного, чуда морского. Все обсказал, да и не все: утаил от дочери меньшой, ласковой любовь свою несказанную, несказанную да окаянную к зверю лесному, чуду морскому. Видит дочь меньшая, что не весел отец, нерадостен, да не стала выспрашивать, пытать, что за печаль-тоска на сердце у него. Сам расскажет батюшка, коли пожелает. Продолжила дело отцово, купецкое, повела дочь меньшая, Алена Драгомировна торговлюшку: по прошлой весне снарядила корабль батюшкин товарами кой-какими, да и отправила по морям-океанам со слугами верными. Воротился корабль купецкий золотом-серебром груженый да товарами заморскими. Не нарадуется купец честной, Драгомир Гордеевич на дочь свою меньшую, умницу-разумницу, красавицу писаную. Гордость да отрада сердцу отецкому дочь такая: красой в матушку пошла, а смекалкой, вишь, в батюшку уродилась. А уж ввечеру приехали дочери старшие, обе брюхатые, с зятьями купцовыми да со сватами и прочими сродственниками. Сели гости с хозяевами за столы дубовые, за скатерти браные, за яства сахарные, за питья медвяные; стали есть, пить, прохлаждаться, ласковыми речами утешаться. Ничего не было сказано, ничего не сговорено меж купцом и зверем лесным, чудом морским, а уж сам передумал и обрешил все Драгомир Гордеевич. Хорошо, сытно да привольно житье-бытье его было во дворце господина милостивого, да негоже то, что муж нестарый да смекалистый, могутный да расторопный, в нахлебниках праздных жил. Вот токмо не с руки купцу житом своим править, да дела торговые вести, от дома родимого вдалече находясь. Была у купца избенка невеликая, да посреди глухой чащобы лесной стоящая, а не было на три дюжины верст окрест духа человечьего ни видать, ни видать да не слыхать. Измыслил Драгомир Гордеевич так: дом с добром всем, да казну свою несметную, да корабли дочери своей младшей во владение оставлять. А самому взять кое-какие пожитки, да с суженым его желанным, с господином ласковым, дивом ненаглядным, зверем лесным, чудом морским в избенке, что в чащобе глухой, глухой да непроходимой, укрываться. Схоронить, упрятать друга любезного от людей злых, а у Ярилы, Сварога да Лады благословенья вымолить. Не пожелал купец честной с дивом своим ненаглядным в сраме бесчестном жить, без клятвы перед богами. Наживет купец, муж ловкий да сметливый внове богатство свое несметное, казну несчетную, не впервой ему. Выстроит посреди чащи темной, непролазной да непроходимой хоромы царские, ни в чем его суженый, любый отказу знать не будет. Не тужил, не печалился Драгомир Гордеевич об том, что не гулять им с другом сердешным на пирушках бражных, и не будут величать, благословлять их в народе честном, среди друзей и родичей, и не пировать им, сидя подле друг дружки на пиру браци хмельном, хмельном да веселом. Грустил только Драгомир, сокол ясный, что не приведет он любого своего, жениха желанного в дом родимый, в терем высокий, не покажет ни дочерям, ни сродственникам, ни люду честному.***
Третьего дня заутра прихватил купец честной пожитки свои да сундучок кованый со златом-серебром — замыслил в избенку лесную свою отъехать, что там да как глянуть. Вот только собрался Драгомир Гордеевич в путь-дорожку как услыхал стук да грохот во дворе. Вышел купец честной на крыльцо резное, а там возок расписной, расписной да раззолоченный. В возке том расписном, раззолоченном товарищ верный, брат его названый Деян Далматович, а подле друга его наиприсного султан сидит, из-за которого Драгомир Гордеевич через леса темные, темные да дремучие бежал и у зверя лесного, чуда морского очутился. Нахмурил купец честной брови соболиные, а товарищ его Деян Далматович выскочил из возка раззолоченного, да к брату своему названому вышел, стал его обнимать да целовать. Возговорил Деян Далматович радостно: — Многие лета здравствовать тебе, друже мой, брат названый, свет Драгомир Гордеевич! Не чаял, что свидимся, воротился я с чужбины: из-за тридевяти морей, из тридевятого царства, тридевятого государства. Вел я дела наши торговые, купецкие, привез я много товара заморского, злата-серебра, казну твою в три раза преумножил. А и привез с чужбины далекой я суженого своего любого. Взял Деян Далматович султана за длани белые, за персты тонкие да подвел к Драгомиру, купцу честному и молвит: — Не серчай, не гневись, Драгомир Гордеевич, на жениха моего, молод он еще да горяч. Не держи на него обиды. Брат ты мне названый, а и его прими как друга верного, как брата названого. Повздыхал купец честной, Драгомир, на Деяна Далматовича товарища своего верного глядючи, да на суженого его, что теперича, как девица красная, белая, румяная подле него стоял, очи черные долу потупив. Да рукой махнул: сердцу не прикажешь, а коли Деяну басурманин сей люб, так и пусть живут в согласии. Да и в правду сказать: не пришлось бы купцу честному от султановых баскаков убегать через леса темные, не встретил бы он свою судьбинушку, диво лесное, ненаглядное! Порешили Деян Далматович со султаном своим басурманским свадебку по весне справить, а покамест требу воздать и Роду, и Даждьбогу, и Сварогу, и Яриле, и Хорсу, и Перуну, и Велесу, и Ладе, и Макоши на капищах их⁵. Испросить чрез жрецов благословенье на венчание, на величание и коли не прогневит то ни богов, ни людей, соединяться Деян с суженым своим узами нерушимыми, нерушимыми да неделимыми. Прознал сам князь, про то что воротился купец посадский с женихом басурманским, прознал, да не огневался: ласкою, милостью княжьей решил одарить градского-посадского и суженого его любого, да побратимами обоих называть. За султаном басурманским и царство его было, и силушка, и казна огромадная. А князю таков сродник в честь и подмогу. Нимало не медля устроил князь пир, звал гостей яства есть сахарные, пития медвяные пить. Сходились на пир тот гости званые: и князья, и бояре, и посадники именитые. И позвал князь на пир тот султана басурманского с женихом его суженым, и сродственников, и товарищей жениховых, и слуг верных. А друга наиприсного, обоим женихам брата названого, купца именитого Драгомира Гордеевича на место почетное подле себя усадил. Потекли на пиру рекой вины зелены, пиво хмельно, меды настоянны да крепки — захмелели гости враз.***
Не посмел купец честной отказать князю, не пожелал Драгомир Гордеевич обиды наносить другу верному, брату названому. С тяжелым сердцем пошел он на пир званый. «Посижу немножко, а там, глядишь, и позабудут про меня в хмелю бражном, ворочусь я к другу сердешному». Глядел Драгомир Гордеевич на товарища своего наиприсного и тоскою сердце его наливалось, индо больно было видеть, как брат Деян с другом своим сердешным, со женихом желанным миловался. Не было ни на думах, ни на сердце у купца честного зависти черной, а и токмо не чужое счастье зреть, а своим услаждаться желалось. И ни дня, ни часа, ни минуточки единой не провел Драгомир, сокол синеглазый о друге своем милом, дролевом, разлюбезном не мысля. Не открывался купец пред братом названым, товарищем наиприсным Деяном Далматовичем. Не стал поверять дум своих и сердца своего и пред дочерью меньшой, любимой, Аленушкой ненаглядной. Порешил Драгомир Гордеевич твердо вначале с другом сердешным потолковать и сговориться, ему думы потаенные и сердце свое открыть. А и ежели люб Драгомир господину милостивому да желанен, стало быть, судьба то его и не посмеет купец воле богов противиться, назовет диво лесное мужем своим и посягнет на венчание с ним. Да кто из жрецов Ярилиных, али Сварожьих, али Перуньих станет мужа человечьего с чудищем поганым соединять?! «Разве что к Велесову кудеснику наведаться» — измыслилось купцу честному, соколу ясному, Драгомиру Гордеевичу, — «Испросить соединить их со зверем лесным, чудом морским». «Надобно и Ладо просить заступиться» — подумалось еще Драгомиру Гордеевичу, — «Да перстень сыскать со смарагдом наилепшим, воды чистой, что очи леля моего любого, дива лесного». За розмыслами таковыми не приметил купец честной как захмелел, как затуманилась его головушка. Не опомнился Драгомир Гордеевич, как смежились веки и соснул он хмельным сном, а проснулся, так солнце выше деревьев висело. «Беде быти», — точно в сердце купца ужалило, — «Ах, головушка моя похмельная, окаянная!» Враз протрезвел Драгомир Гордеевич. Надевал сокол ясный на мизинец свой правый кольцо золотое да камень лазоревый поворачивал, и не стало его в ту же минуточку. И не видали гости хмельные, как пропал с пира княжьего купец честной, ни с кем из ближних своих не прощавшись.