AU, где все живы

И с чего бы в кафе-мороженое в такой холод… но весенняя черемуха расцвела, и внезапно ударила холодина, а мороженое на Невском – лучшее в Ленинграде и вообще в СССР. Ветер гонит свинцовую невскую воду, вязь Дворцового Моста – холодно-зеленого цвета. - Сэнсэй, вы ухаживаете за мной, как за девушкой. Эйзенштейн смеется. - Скажи это еще раз. Он до сих пор немножко стесняется, и поэтому он смеется. - Вы ухаживаете за мной, как за девушкой. Черемуха у Мишки в руках – бело-золотистая, на фоне рыжей замшевой куртки. Мишка не стесняется говорить это. Он дразнит. Говорит это совершенно спокойно, как ни в чем ни бывало. - Не это, - просит Эйзен. - Сэнсэй. Он произносит это своим хорошо поставленным баритоном. Бархатным, вибрирующим где-то на нижних нотах, и от одного того, как это звучит, у Эйзенштейна скручивается тугой горячий комок где-то внутри живота. Каждый раз до сих пор. - Я ухаживаю за тобой, как за юношей. Мишка смеется – теперь он, и прячет лицо в душистой черемухе. Одна веточка выпала – падает на гранит, ненадолго задержавшись на парапете, соскальзывает в бегучую невскую воду. - Я назначаю тебе свидание в другом городе… - Лучшем городе на земле… - Лучший город земли – это Пуэбла-да-Сарагоса. - …городе влюбленных… - Город влюбленных – это Париж. - …самом романтическом городе мира. - Ладно, сдаюсь. Эйзенштейн поднимает повыше воротник своего пальто из роскошного, мягчайшего, светло-бежевого кашемира. Ему хорошо. И ни капельки не неловко, что одежда не для конца мая. - Я приношу тебе букет черемухи, которую наломал украдкой в чужом дворе. И я поведу тебя в кафе-мороженое. А потом, ты не поверишь – но я собираюсь пригласить тебя в кино. Глаза у Мишки – цвета летнего неба. Между свинцовыми тучами и свинцовой невской водой. - Жалко, черемуха тогда завянет, - говорит Мишка. - Поникшая она тоже по-своему красива, и даже романтически смотрится. Можно будет вставить в петлицу. Надеюсь, на тебе сегодня костюм с галстуком? Потому что после кино мы идем в ресторан. - А потом?.. - Вынужден вас разочаровать, дорогой. Страстного свидания не будет. Черемуха пахнет сладко и сильно. Рядом с Мишкою пахнет черемухой из букета, невской водой, и немножко – деревом. Совсем недавно провезли в тачке свежие доски. Хочется подойти еще ближе, совсем-совсем близко – чтобы вдохнуть шипровый запах Мишкиного одеколона, запах новой, мало ношенной замши, чернил от вечного пера в нагрудном кармане, и собственный, теплый, Мишкин… Мишка, похоже, поверил. И, похоже, что огорчен. - Точнее, будет, но несколько позже. Люкс в гостинице уже заказан. Но для начала нам следует кое с кем встретиться. Как говорят в капиталистических странах – сегодня нам предстоит деловой ужин. Поверь – ты не пожалеешь. Кое-кем оказались двое японцев: неожиданно высокий режиссер и симпатичный брутальный парень чуть младше Мишки. - Ну-с… нельзя побывать в России и не заказать салат «Столичный»! – Эйзенштейн энергично потирал руки, разворачивая перед иностранными гостями меню. – И, конечно, икру. Есть отличная штука – котлеты по-киевски… запеченный судак – тоже вещь. Но, поверьте моему слову, самое лучшее, что есть в Ленинграде, если не считать Банковского моста – это бульон с пирожками! Для черемухи попросили графин с водой, и она начала опять оживать. - Мишель, ну как тебе фильм? Говорили все четверо по-немецки, местами с вкрапленьем английского. Впрочем, младший японец все больше молчал, да и Мишка в основном тоже. Но теперь заговорил, тщательно подбирая слова, был не очень уверен в своем знании языка: - Это что-то потрясающее! Я никогда не видел такой… такой стилистики и такой пластики. Это так непривычно… для… для европейского взгляда, и это завораживает! - Это ты никогда не видел Кабуки! - весело подхватил Эйзенштейн. – Но ничего, скоро увидишь. Куросава-сан, это определенно лучший фильм сорок пятого года. - Я бы назвал лучшим «Ивана Грозного», - улыбнулся Куросава. Эйзенштейн сказал что-то по-японски, чего Мишка не понял, но японцы разулыбались, причем конкретно ему, отчего Мишка даже немного смутился. Принесли салат и икру в хрустальных розетках. - Я был бы рад, если бы вы посмотрели «Бездомный пес», - сказал японский режиссер, с интересом трогая вилкой сочно-зеленый горошек. – Вы еще не видели Тосиро-куна, а поверьте, оно того стоит. - Я уже! – с энтузиазмом подхватил Эйзен. – А товарища Кузнецова непременно отправлю завтра. Товарищ Кузнецов, задание ясно? - Есть, товарищ режиссер! – отрапортовал Кузнецов, улыбаясь. - Мифунэ-сан, - Эйзенштейн повернулся к младшему японцу, - честное слово советского режиссера, я в конце искал по всем карманам бинты, йод, зеленку, стрептоцид и перекись водорода! Правда, ничего не нашел. Мишка с изумлением увидел, что японец зарделся. За пирожками с бульоном Эйзенштейн перешел к главному. - Куросава-сан, идею совместной советско-японской картины наверху одобрили. И даже отнеслись с большим энтузиазмом. Причем особо настаивали, что в фильме необходим «национальный колорит». – Он торжествующе подмигнул и потер руки. – Так что – Ёсицунэ у меня есть, Бэнкэй у вас есть… а что соотношение роста не совсем правильное – все исправляется грамотным построением кадра! Куросава задумчиво посмотрел на Мишку. - У вас такие удивительные голубые глаза. Никогда не видел таких. Словно небо отразилось в воде. Это будет парадоксально… именно то, что нам надо!