***
Ты, как паук, сплёл свою сеть В темноте твоих глаз липкая паутина Lovesick, I’m so lovesick Even lost in your darkness, I am so lovesick Мне в твоих объятьях душно Не могу дышать Нас как будто бы связали И не развязать Я готова на всё ради этой любви Будь со мною вместе или умри Да, я готова на всё ради этой любви Будь со мною вместе или умри Любовь как яд Любовь как яд IC3PEAK — Любовь Как Яд
***
Две недели спустя
Ганнибал издаёт звук нерешительного протеста, когда Уилл прижимает его к двери в ту же секунду, как она за ними закрывается, но отвечает слишком жадно, когда их губы сближаются в голодном поцелуе. Уилл прижимается своим телом к твёрдым, знакомым линиям, пока их губы двигаются вместе, удерживает Ганнибала со всей осторожностью, на которую способен. Доктор отрывает рот, чтобы судорожно вдохнуть, и произносит: — Уилл, остановись. Это час для твоей терапии. Уилл смеётся, но не отпускает своего мужчину, утыкается носом в его шею и вдыхает упоительный запах глубокими, обжигающими вдохами. Он скользит руками по бокам Ганнибала, по напряжённым мышцам, покрытыми слоями мягкой дорогой ткани, и сопротивляется желанию сорвать всё это прямо здесь и сейчас. Я правда не верю, что смогу хоть когда-то устать от тебя. Ганнибал судорожно выдыхает, когда зубы Уилла хватают его за мочку уха, сильно дёргая. Руки пытаются неохотно оттолкнуть, но вместо этого сжимаются в кулаки на клетчатой рубашке. Уилл отстраняется, в последний раз дразняще прикусывая припухшие губы человека, и поднимает руку, чтобы провести кончиками пальцев по ним. — Ты всё время говоришь, что это мой час. Значит, я могу делать всё, что захочу? И что если я захочу провести его, наслаждаясь тобой? — спрашивает он Ганнибала и посмеивается над смесью желания и раздражения, которые появляются на красивом статном лице, прежде чем скрыться обратно. До сих пор их еженедельные сеансы оставались не затронуты их более непрофессиональными занятиями, за исключением нескольких поцелуев то тут, то там. По настоянию Ганнибала, конечно. И хотя Уилл безжалостно дразнит своего человека за это, он на самом деле не возражает. Обсуждать дела с Ганнибалом почти так же восхитительно, как трахаться с ним. — Потрошитель снова вышел на сцену, — говорит Уилл, когда Ганнибал направляется к своему обычному месту, тщательно поправляя при этом волосы и одежду. Уилл предпочитает просто прислониться к стене, пристально глядя на своего человека. — Так скоро? Его последнее убийство было меньше двух недель назад, — отвечает Ганнибал, склонив голову набок в несколько озадаченной манере. Он так спокоен, безмятежен, как будто они не говорят о его собственных учащающихся убийствах. Как будто он не накачивал Уилла наркотиками всего две недели назад, когда тайком убивал и выставлял напоказ тело молодой медсестры. Уилл хочет улыбнуться, но его лицо остаётся непроницаемым. Как будто бухгалтер средних лет, которого сегодня нашли выпотрошенным и выставленным в его собственном доме, никоим образом не связан с добрым доктором. — Ага, всё больше тел. И частота их появления растёт. Довольно значительное отклонение от известного нам modus operandi, но это всё ещё он. Но что-то его взволновало. Я взбудоражил тебя, ты взвинчен до предела. Ты хочешь, чтобы я увидел. Чтобы продолжать видеть. Даже если ты не знаешь, что будешь делать, когда я это сделаю. Ты играешь в игру со смертельным исходом, Ганнибал. Как и я. — Ты знаешь, что это? — Нет, — лжёт Уилл, пожимая плечами, — и это сводит Джека с ума. Ганнибал мимолётно улыбается, но его глаза устремлены на Уилла с острой, как бритва, сосредоточенностью. Ему больше не составляет труда читать доктора, как когда-то, и контрастная смесь интереса и осторожности, окрашивающая эти напряжённые глаза, вызывает лёгкую усмешку на его губах. — Скажи мне, Уилл, почему ты так уверен, что это Потрошитель? Ты сам сказал, что недавние убийства значительно отличаются от его предыдущих. Уилл вздыхает и качает головой с неподдельным раздражением. Ганнибал допрашивал его подобным образом почти каждый раз, когда он называл Потрошителя ответственным за убийство. И по мере того, как шло время, и их отношения развивались, цель этих запросов, казалось, смещалась от простого желания увидеть себя глазами Уилла к реальной потребности продлить неизбежное. Мой дорогой запутавшийся каннибал. Хотя он, безусловно, может поставить себя на место Ганнибала в этом конкретном вопросе. Мысль о том, что их танец, наконец, подходит к концу, наполняет Уилла смесью предвкушения и трепета. — Как я могу быть не уверен? — начинает Уилл, обнаруживая, что снова потакает своему человеку с чувством, которое можно назвать только нежностью. Он покидает своё место у стены в пользу неторопливой прогулки по кабинету. — Как я вообще могу спутать Чесапикского Потрошителя с кем-то? Я чувствую тебя в каждом мучительном крике боли, в каждой пролитой капле крови и в каждом отрезанном куске плоти. — Он уникален, достойный художник своего времени, творящий кровью, плотью и смертью. Весь мир — его охотничьи угодья. И он оставляет за собой право убивать тех, кого он считает недостойными. И его разум… блистателен. Он не психопат, не социопат. Он не может быть ограничен такими обыденными ярлыками. Он — нечто совершенно иное, нечто невиданное и непредсказуемое. Поистине необыкновенное создание. Мы во многом очень похожи, mon trésor. На долгое мгновение тишина между ними переполнена словами, которые они ещё не готовы произнести и услышать. Ганнибал ничего не отвечает на это, и Уилл отворачивается, чтобы скрыть ухмылку. Уилл никогда раньше так пламенно не описывал Потрошителя, и, хотя он был совершенно искренен в своей похвале, он видит, как восхищение, которому он позволил окрасить свои слова, сбило Ганнибала с толку. Уилл хотел бы однажды впечатать эти слова в кожу своего человека, рассказать ему, каким он всегда видел его, и какой он великолепный. Ганнибал, наконец, заговаривает, и, несмотря на всё его кажущееся самообладание, его голос чуть хриплый. Эта хрипотца посылает первобытный трепет через всё тело Уилла. — Звучит так, будто ты влюблен. Уилл моргает один раз, другой, и его ухмылка тает, превращаясь в мягкую улыбку. Он проводит рукой по стопке эскизов на маленьком столике перед собой, не оборачиваясь, даже когда слышит, как Ганнибал встаёт с кресла, чтобы подойти к нему. Я не могу любить, Ганнибал. Но то, что я чувствую к тебе — это самое близкое к тому, на что я способен. Искривлённая тёмная версия привязанности. На секунду он думает о том, чтобы сказать Ганнибалу, что он знает. Что он видит. Он думает о том, чтобы покончить с этим прямо сейчас. Эти мысли тянутся патокой внутри, даже когда его губы приоткрываются, чтобы сказать совсем другие слова. — Я им восхищаюсь в некотором роде. Он довёл своё мастерство до совершенства. Это, безусловно, достойно похвалы. Он рассеянно проводит по тёмным линиям самого верхнего рисунка, безупречному изображению Сикстинской капеллы, и прислушивается к резкому дыханию человека позади него. — Джек Кроуфорд бы с тобой не согласился. — Джек Кроуфорд и не видит мир так, как я. Уилл лениво перебирает наброски только для того, чтобы остановиться, когда натыкается на самого себя, облечённого в графит. Он сидит на троне, простая элегантность которого резко контрастирует с его обычной одеждой — джинсы и клетчатая рубашка. На лице застыло выражение абсолютной безмятежности: глаза закрыты, голова откинута назад, обнажая горло. Верхние несколько пуговиц на его рубашке расстёгнуты, обнажая полоску кожи. У его ног разбросаны цветочные лепестки, и в его воображении возникают образы кроваво-красных роз, разбросанных среди белых костей. Эффект, который производит на него рисунок, гораздо более чувственный, чем имеет на это право, и Уилл благодарно вздыхает, когда по его телу начинают распространяться волны желания. Он поднимает рисунок и видит несколько других под ним. Уилл поворачивается, чтобы обнаружить, что Ганнибал наблюдает за ним со знакомой хитрой улыбкой на губах. — Ты совсем не упрощаешь мне работу. Я и так еле держусь, чтобы не сорвать с тебя одежду и не трахнуть тебя на твоём драгоценном антикварном столе, мой дорогой доктор. Внешняя реакция Ганнибала на его слова ограничивается небольшим расширением зрачков и учащением дыхания, но Уилл видит, что предложение так же привлекательно для человека, как и для него. Вероятно, Ганнибал изначально намеревался соблазнить Уилла, чтобы ещё больше вовлечь себя в его жизнь. Но с тех пор добрый доктор сам вовлёкся так, что очень даже готов позволить Уиллу делать с ним всё, что профайлеру заблагорассудится. За исключением «никакого-секса-во-время-терапии» правила, но Уилл начинал сомневаться, что правило продержится хоть сколько-нибудь долго. — Я бы предпочёл, чтобы ты этого не делал, — отвечает Ганнибал, и его голос звучит почти безразлично. Почти. — Я лишился слишком многих великолепных костюмов в угоду твоему… энтузиазму. — Моему энтузиазму? Не припоминаю, чтобы ты был против, Ганнибал. Доктор широко ухмыляется, и Уилл отвечает одной из своих ухмылок, прежде чем снова переключить внимание на рисунки в своих руках. Он листает их, блуждая глазами по дворцам и цитаделям… когда его взгляд привлекает один набросок, он замирает. Раненый человек. Fasciculus Medicinae, 1492 Уиллу знакома иллюстрация. Но ещё больше Уиллу знакомо дело Джереми Олмстеда. Шестая жертва Чесапикского Потрошителя. Джереми был найден в своей мастерской, пронзённый своими собственными инструментами. Иллюстрация представляет собой почти точную копию убийства, даже лицо имеет некоторое сходство с мертвецом. Безрассудно, Ганнибал. Позже он задастся вопросом, намеренно ли он позволил своей реакции быть такой очевидной в подсознательной попытке продвинуть их затруднительную ситуацию с мёртвой точки. Природа, наконец, берёт верх. Но в тот момент, когда Уилл поднимает глаза, — он видит необыкновенно пустое выражение на лице Ганнибала, продолжающего наблюдать за ним. Он чувствует, как в нём борются сожаление и пыл при мысли о конце. Он кладёт листы бумаги обратно на стол, не сводя глаз с Ганнибала, его разум работает с невероятной скоростью, чтобы решить, как поступить дальше. Он мог справиться с этим, не раскрывая себя человеку. Уильям Грэм не святой, и они оба это прекрасно понимают. Было бы вполне возможно убедить Ганнибала в том, что он слишком «привязался» к нему, чтобы сдать полиции. Это даже не так далеко от истины. Но… он не хочет. Уилл всегда рассматривал это противостояние как переломный момент. И он действительно жаждет покончить с этим фарсом раз и навсегда. Чтобы он мог проложить путь к их новой жизни. — Что теперь, Уилл? — Ты скажи мне, — уклоняется от ответа Уилл, делая один шаг вперед и облизывая губы, когда всё тело доктора напрягается, готовое атаковать в любой момент. Он уже хищник. Из него получится прекрасный вампир. — Я не хочу ранить тебя, Уилл. В действительности, я бы хотел, чтобы всё оставалось как раньше. — И что мне просто игнорировать твою факультативную деятельность? Что же… я могу это сделать, — ему требуется мгновение, чтобы насладиться скептическим удивлением в глазах Ганнибала, прежде чем добавить. — Ты не причинишь мне вреда, Ганнибал. Ещё один шаг вперёд, и Уилл осознаёт, как его движения становятся неуловимо угрожающими, монстр пытается вырваться наружу. Ганнибал хмурится, но стоит на месте, чувствительный к внезапному изменению атмосферы, он не до конца понимает, что происходит. — Но боюсь, что я не заинтересован в том, чтобы продолжать как раньше. Это было бы слишком… скучно, — он продолжает двигаться, пока их тела не соприкасаются. Ганнибал остаётся неподвижным, настороженно наблюдая за продвижением Уилла и обдумывая его слова. Он обхватывает лицо Ганнибала обеими руками и наклоняется, чтобы поцеловать его, едва касаясь губами. Он позволяет своим глазам закрыться, когда шепчет в губы своего человека. — Я бы тоже не хотел причинить тебе боль. Губы Ганнибала искривляются в улыбке, его позабавил намёк на то, что Уилл мог бы сделать ему что-нибудь. Уилл снова целует его, на этот раз немного сильнее, издавая недовольное урчание, когда человек не отвечает взаимностью. Он скользит рукой по плечу Ганнибала, намеренно сохраняя легкое прикосновение, и отстраняется, глаза вспыхивают — ярко-красные вместо океанически-голубых. Прежде чем Ганнибал успевает отреагировать как-то, кроме как ошеломлённо вздохнуть, Уилл сильно хватает его за плечи и толкает. Доктор врезается ногами в стол, удар несильно сотрясает его, но ему требуется некоторое время, чтобы прийти в себя. Этого мгновения более чем достаточно, чтобы Уилл набросился на него и грубо повалил на деревянную гладь стола. Уилл опускает голову к шее, чтобы нащупать пульс Ганнибала, и вдыхает, радостно смакуя усиленный адреналином запах. Он даже не чувствует скальпеля, пока тот не вонзается глубоко в его грудную клетку. Он с удивлением выдыхает, а затем смеётся. — Я знал, что ты будешь сопротивляться, — нежно шепчет он, легко вытаскивая скальпель из своего тела и бросая окровавленную вещь на пол. Он чувствует, как его плоть заживает, снова срастается, даже когда украденная кровь просачивается сквозь ткань его рубашки. Он прижимает ладонь к ране и накрывает лицо Ганнибала этой же рукой, размазывая яркую кровь по потрясённому лицу человека. — Если бы ты значил для меня хоть немного меньше, я бы охотился на тебя, бросил бы в лесу и преследовал. Мы бы отлично повеселились. — Кто ты? — несмотря на то, что к этому моменту человеческая маска Уилла полностью сброшена, в голосе Ганнибала нет страха. Его глаза без колебаний впились в Уилла, ярко-карие напротив пульсирующе алых. Поразительный человек. Уилл чувствует, как его тело дрожит от восторга, все его сожаления исчезают, когда более мягкие черты его личности покидают разум. — Не человек. Уилл улыбается, мрачно и хищно, и наклоняется, пока его рот не оказывается прямо над приоткрытым ртом Ганнибала. — Ты спросил, люблю ли я тебя. Я не могу любить, Ганнибал. Но очень хочу. Он не целует Ганнибала, вместо этого свирепо опускаясь, длинные клыки впиваются в изящные губы, и язык энергично лакает вытекающую амброзию. Человек дёргается под ним, но в тот момент, когда кровь попадает ему на язык, — Уилл потерян. Даже те многочисленные часы, которые он провёл, представляя именно это, не смогли подготовить Уилла к вкусу Ганнибала. Кровь взрывается на его языке, посылая всплески чистого экстаза, проносящиеся по телу. Ганнибал сладкий, терпкий, горький и насыщенный. Вкус уникален и ошеломляющ, вырывает из глубины лёгких Уилла распутный стон. Требуется каждая унция самообладания, которой он когда-либо обладал, чтобы оторваться от Ганнибала, не прикусив его губы ещё раз. Всё тело Уилла трепещет от желания, когда обжигающий жар разливается по его венам. Твёрдость между ног не вызывает удивления. Как и очевидная выпуклость на брюках Ганнибала. Глаза доктора широко распахнуты, зрачки расползлись почти на всю радужку от невозможного возбуждения и смеси противоречивых эмоций. Его дыхание вырывается резкими вздохами, а рот всё ещё призывно приоткрыт, раненый и окровавленный от нападения Уилла. — Это, конечно, каннибализм… но ты на вкус просто божественен. Ганнибал сглатывает и готовится что-то сказать, но Уилл затыкает его поцелуем, более диким, чем всё, что они делали раньше. Губы Ганнибала всё ещё слабо кровоточат, придавая поцелую совершенно новые грани. Человек не сопротивляется и двигает ртом в тандеме с ртом Уилла, хватаясь за его порванную рубашку. Уилл вспомнил, как однажды думал, что поцелует Ганнибала в последний раз, прежде чем убить его, и чуть не расхохотался над собственной наивностью. Как он мог подумать, что всё будет так просто? К тому времени, как они разрывают поцелуй, Уилл чувствует себя пьяным и утыкается носом в щёку Ганнибала, он высовывает язык, чтобы обвести резкий изгиб скул. Мужчина под ним остаётся неподвижным, запах его возбуждения усиливается, смешиваясь с запахом крови. — Я так долго хотел этого, Ганнибал. Хотел тебя без притворства между нами. Он чувствует, как Ганнибал напрягается под ним, тело готовится сбросить Уилла с себя. Но за мгновение, слишком быстрое, чтобы человеческое зрение могло за ним уследить, Уилл поднимает Ганнибала и разворачивает так, что он становится прижат спиной к груди Уилла, пойманный в клетку из стальных конечностей. — Не делай этого, mon cher. Не сейчас. Я не хочу причинять тебе боль. Я знаю, что ты силён, но ты всё равно всего лишь человек. Ты не сможешь победить, только не против меня, — Уилл осознает, какой пыл пронизывает его голос и слова, возбуждение придает им маниакальный оттенок. — Что именно ты собираешься сделать, Уильям? — спрашивает Ганнибал небрежным тоном, который не выдаёт ни страха, ни беспокойства по поводу его затруднительного положения. Уилл с усмешкой зарывается лицом в пепельные пряди на макушке любовника, крепче сжимая его в смертоносных объятьях. — Я собираюсь тебя трахнуть, — говорит он и скользит рукой вниз по телу Ганнибала, чтобы потом положить ладонь на его эрекцию, ощущая жар через мягкую ткань брюк. Ганнибал ахает от прикосновения, тело напрягается ещё больше, и Уилл знает, что он старается не выгибаться к его руке. — А после? — После… Полагаю, мне придётся убить тебя. Он не упоминает, что смерть, о которой он говорит, не совсем обычная. Уилл остаётся в таком положении, одна рука всё ещё крепко прижата к паху Ганнибала, в ожидании реакции мужчины. Когда Ганнибал, наконец, расслабляется в его объятиях и поворачивает лицо, чтобы найти губы Уилла в поцелуе, Уилл знает, что это не признак смиренного принятия мрачной судьбы, которую он ожидал, а просчитанная временная капитуляция. Он задаётся вопросом, имеет ли Ганнибал всё ещё хоть какое-то представление о том, во что он ввязался. — Полагаю, твой костюм всё-таки не переживет сегодняшний вечер, — говорит он, когда они разрывают поцелуй, и плавными движениями срывает слой за слоем дорогой ткани, окутывающей корпус Ганнибала. Сверхчеловеческая сила может быть иногда полезна. Ганнибал издаёт встревоженный звук, который превращается в низкий стон, когда Уилл начинает массировать его через штаны, одновременно прижимая свою эрекцию к одетой заднице Ганнибала. Уилл оставляет лёгкие, как перышко, поцелуи по только что обнажённой линии плеч Ганнибала и вверх по его шее, чтобы потом не слишком нежно сомкнуть зубы вокруг его уха. Он снова разворачивает его, чтобы поцеловать в губы, нежнее, чем в предыдущие разы. — Ты должен знать, — прошептал он в раненые губы, — что до тебя, я никогда не смешивал секс и еду. Остальную одежду настигает та же участь, что и пиджак Ганнибала, Уилл отрывает куски ткани, вылизывая податливый рот Ганнибала. Он должен был остаться с Ганнибалом после терапии, чтобы томно провести время за ужином, который плавно бы перетёк в пиршество совсем другого характера, и это единственная причина, по которой у него в джинсах припрятан флакончик лубриканта. У них была милейшая привычка устраивать любовные засады друг другу в самых неожиданных местах, и поскольку Уилл ненавидел выпускать Ганнибала из своих рук, как только они начинали, он стал носить с собой всё необходимое всякий раз, когда они встречались. Он никогда ещё не был так рад этому обстоятельству. Он правда не хотел причинить никакой нежелательной боли. Он настолько нежен, насколько может быть — на самом деле не так уж и сильно нежен, — когда удерживает лежащего Ганнибала на столе. Он поспешно смазывает два пальца смазкой и массирует вход. Доктор остаётся стоически спокоен, на вид совершенно невозмутим, если не считать расширенных зрачков и учащённого дыхания. Уилл наклоняется, чтобы покрыть его лицо поцелуями, уделяя особое внимание месту, где ещё лежат капли свежей крови. Он проводит языком по сырой плоти его губ и вводит в Ганнибала палец, ухмыляясь его слабому шипению. Уилл недолго массирует стенки, прежде чем добавить второй палец. Ганнибал издаёт низкий горловой стон, когда Уилл увеличивает темп, просовывая пальцы внутрь, раздвигая разгорячённую плоть. Одна из рук Ганнибала зарывается в кудрявые волосы и сильно тянет, когда Уилл углубляет их поцелуй, постанывая отчасти от удивления, отчасти от удовольствия, когда чужой язык скользит по его удлинённым клыкам, прижимаясь к деснам. Уилл отстраняется со сдавленным вздохом: взгляд мечется по лицу Ганнибала, чтобы оценить реакцию. Глаза широкие и тёмные, пульсирующие оттенками эмоций, которые ещё предстоит определить. Истинное проявление великолепной тьмы, которая процветает прямо под добросовестным фасадом Ганнибала Лектера. Здесь нет никаких масок, никакой завесы, отделяющей человека от чудовища. И Уилл улыбается, ярко и непринуждённо, при виде этого. Он прикусывает собственные губы, и его клыки глубоко врезаются, оставляя красный след на подбородке, прежде чем порезы закрываются сами по себе. Глаза Ганнибала необъяснимо темнеют при этом, вспыхивая голодом, который на самом деле не так уж сильно отличается от голода Уилла. Он бесцеремонно добавляет ещё один палец, не сводя глаз с лица Ганнибала. Он сгибает их внутри, задевая простату, и губы Ганнибала раздвигаются в диком рычании, обнажая острые белые зубы. Уилл повторяет это действие снова и снова, пока Ганнибал не начинает тяжело дышать и сжиматься вокруг него, его веки завораживающе трепещут. Уилл любуется им: резкие линии его тела, распростёртого над столом с тонким блеском пота, его лицо, искажённое выражением, которое напугало бы большинство, маниакальный блеск в его глазах — смесь похоти, голода и ярости… И Уилл задохнулся бы, потому что забыл как дышать от чистой красоты всего этого. На его счастье, воздух ему не нужен. Совершенство. — Ты — великолепен, — шепчет Уилл, снова наклоняясь вперёд, чтобы поцеловать его, позволяя человеку слизать кровь, окрашивающую его бледную кожу. — И я тебя не отпущу. Ганнибал хмурится, но не протестует, и Уилл воображает, что его гениальный человек всё ещё выжидает своего часа, но всё равно наслаждается, пока строит план. Он слегка смеётся и убирает пальцы из Ганнибала, который недовольно на это ворчит. Он хватает со стола смазку, чтобы покрыть свою плоть, раскрасневшуюся и твёрдую. Уилл закидывает длинные, крепкие ноги Ганнибала себе на плечи и пристраивается к его входу. Он неуклонно начинает продвигаться внутрь, ногти впиваются, как когти, в бёдра Ганнибала. Сейчас сдерживать себя ещё труднее, чем когда-либо прежде, но независимо от того, насколько сильно его желание просто бездумно втрахиваться в Ганнибала, он знает, что не может такое себе позволить, пока тело, соединённое с ним, всё ещё такое человеческое. Пока что. Ганнибал решительно не издаёт ни звука, пока Уилл входит целиком, но вскрикивает, когда Уилл обхватывает рукой его эрекцию, слегка сжимая. Уиллу требуется мгновение, чтобы просто почувствовать чудесный жар вокруг себя, прежде чем он начнёт двигаться, покачивая бёдрами и поглаживая член любовника. Сначала он не спешит, дразня себя так же сильно, как и Ганнибала. Но затем Ганнибал приподнимает бёдра, подстёгивая, его пятки впиваются в спину Уилла, и он рычит хриплым от желания голосом, чтобы Уилл просто двигался. И он двигается, отстраняясь, прежде чем резко рвануться вперед, загоняя глубоко в своего человека с каждым неистовым толчком. Он безжалостно надрачивает Ганнибалу в такт толчкам, царапая ногтями нежную кожу так, что любимый доктор выгибает спину и стонет громко и распутно. Он любит Ганнибала таким, лишённым своей защиты и превратившимся в извивающийся хаос чистой нужды. Ему нравится, как он рычит и стонет, безмолвно требуя всем своим телом большего. Ему нравится, как он произносит имя Уилла, когда кончает, как будто это самая святая молитва в мире. — Прости, — шипит Уилл сквозь зубы, прижимаясь лицом к изгибу шеи Ганнибала, хотя слова далеки от искренности. Он начинает работать рукой быстрее, лишая человека шанса ответить на зловещее извинение. Ганнибал кончает с криком, зовя Уилла по имени. Он трахает Ганнибала сквозь оргазм, стонет, когда тот сжимается вокруг него, толкается со всей силой, на какую осмеливается. Уилл проводит рукой по светлым волосам, чтобы откинуть его голову назад и обнажить горло. Как будто чувствуя надвигающуюся опасность через блаженство своего оргазма, Ганнибал дёргается против него, тщетно пытаясь оттолкнуть. Уилл прижимает его к себе и нежно целует вверх и вниз по линии его горла, проводя острыми кончиками клыков по нежной коже. Он поднимает голову, чтобы встретиться с прищуренным взглядом Ганнибала… прежде чем опуститься к шее вновь и вонзить клыки в предложенную плоть. Уилл кончает с клыками, глубоко вонзающимися в шею Ганнибала. Оглушительный крик человека заставляет его сильно содрогнуться и извергнуться глубоко внутрь, пока они так сильно и интимно связаны. Это отличается, так резко и восхитительно отличается от небольшого укуса, который он оставил на губах человека. Кровь — сладкая, горячая и насыщенная — устремляется из Ганнибала в Уилла, полностью перекрывая удовольствие от его оргазма и наполняя его яркой жизнью. Он кусает сильнее, опрометчиво раздирая кожу в слепом голоде, и в него вливается ещё больше теплой жидкости, жар которой стирает всё остальное из его сознания. Он смутно осознаёт, как Ганнибал стонет и извивается под ним, разум и тело охвачены экстазом, и как его собственная рука мягко поглаживает торс человека, словно пытаясь успокоить. Всё его существо сейчас сводится к восприятию вкуса Ганнибала на языке: он может чувствовать, как кровь струится по его безжизненным венам, распространяя тепло по каждому дюйму его тела, наполняя его. Уилл не останавливается — не может остановиться — и он жестоко вгрызается в шею, жадно упивается, не желая никогда останавливаться. Сначала он действительно не замечает, как звуки, вырывающиеся из Ганнибала, становятся слабыми и рваными. Но что-то проникает сквозь густое облако эйфории, когда рука Ганнибала соскальзывает с его кудрей, и его тело безропотно оседает на стол, шея всё ещё обнажена в вынужденной мольбе. Уилл почти продолжает, его чувства слишком затуманены жаждой крови, чтобы он был способен даже на что-то, близкое к рациональности, но то же самое чувство, которое предупредило его об ослаблении Ганнибала, заставляет его остановиться, прежде чем он зайдёт слишком далеко и сделает непоправимое. Он проводит языком по разорванной коже на горле Ганнибала, необыкновенные химические соединения в его слюне, подобные тем, что сбивали его жертву волнами интенсивного удовольствия, работают, чтобы заживить рану, не закрывая её, но останавливая кровоток настолько, чтобы Уилл мог отстраниться. Ганнибал лежит на столе, его грудь поднимается и опускается с опасно неглубокими вдохами, его глаза полуприкрыты и утратили свою обычную остроту. Он выглядит таким уязвимым, таким… хрупким. Человечным. Восхитительный. Уилл прижимается носом к щеке Ганнибала, вдыхая его восхитительный аромат в последний раз. Он целует кончик носа и отстраняется. — Я сохраню твою жизнь. Уилл подносит свою кисть ко рту и плавным движением вонзает в неё клыки, почти ничего не чувствуя при этом. Кровь, немного более вязкая, чем у людей, вытекает из двух проколов. Другой рукой он приподнимает голову Ганнибала и прикладывает кровоточащую кисть к открытым губам мужчины. — Пей.***