»То, что сначала кажется раем, потом может оказаться адом «
В её глазах отражаются белые квадратики-блики от окон так, что в них совсем нет зрачков, только непонятная ей, непривычная усталость. Уже несколько месяцев Ви плавает в космосе как сардинка в банке с выбитым логотипом «Арасака». Сегодня. Сегодня день был такими же, как и вчера. Ви вновь сидит, съёжившись перед коридорным иллюминатором, собирает руки на коленях и поднимает голову, точно поставленный на колени пленник. Для нее время течёт слишком нерасторопна, а сама девушка часто находит себя за откровенным наблюдением. Да, просто за наблюдением, без всякого участия в процессе. Вот, даже сейчас, она очередной раз попалась в ловушку своей излюбленной роли, роли наблюдателя. По пустоши коридора проходит врач, которого Ви провожает безразличным, неприкрытым стыдом или простейшими нормами приличия, взглядом. С врачом пол руку шествует её личный пес поводырь — солдат, чёрный Арасаковский солдатик, опутанный проводами. Взгляд Ви густеет до нельзя. Ее тело, сомкнутые пальцы вновь сжимаются, в след не самой радостного наблюдения – пожалуй, даже при самом сильном желании, у неё заранее не было ни шанса на побег. Ну, даже самого крошечного. «Ви, ты лабораторный кролик, вот и сиди смирно, окей? Отвернись, не пялься, что ты вечно смотришь на неправильных людей?» Девушка прислоняет руки к горящим щекам, отворачивается, подставляя под чужие взгляды две линии от выступающих лопаток. Будь здесь Джонни, он бы выразился иначе. Да, положение её не было завидным, Ви это прекрасно знала. Чуть ли не на следующий день после операции, когда лежала в постели и чувствовала себя размазанным по кроватью пятном. Как бы горько ей не было, назад события даже при самом великом ее желании, вернуть было нельзя. Ви терзалась, билась в истерике, сгорала от внутренних противоречий и чувствовала себя пропащей. Слишком многое свалилось ей на плечи: смерть лучшего друга, пуля в лоб, бесконечные ее судорожные попытки заработать деньги, вытащить себя из постоянно уходящей из под ног пучины, Джонни, постоянные заказы самой уродливой наружности и содержания, ночи, в которые Ви просто не могла заснуть от боли, раздирающей ее по частичкам. И, кажется, приход сюда добил её окончательно. Над её головой давно был занесён меч с самым тупым лезвием. Она чувствовала его холод у затылка. Она знала, что однажды тесты действительно закончатся, а вечно падающее метафоричное лезвие, наконец, срубит ей голову по-настоящему. Быстро и одним ударом. Ви, сидя у окна, расслабляет плечи, те падают, вместе с её равным вздохом. Дни её идут почти в том же темпе, как у обычного заключенного, разница лишь в том, что у неё нет даты казни, нет чётко обозначенного палача, а будущая смерть представляется ей туманной, липкой от пота и лихорадочной. Сейчас, хмурясь и стараясь задушить в себе мысли о смерти, Ви не может совладать со своим истинным страхом – умереть здесь, такой жалкой, похудевшей и абсолютно ничтожной. В любом случае, Ви допускала мысль о том, что однажды наигравшись, Арасака просто усыпит её, как отловленного пса, её тело понесут по коридору одинаковых дверей, обезличенных очками лиц и всеобщего молчания, а потом выпустят прах в космос, к звёздам, голодным астероидам и шершавой луне. Ви травится этими мыслями ежедневно. Не может с собой совладать. Часто теряется в себе, глаза ее, такие раньше карие и яркие, сейчас похожи на две черные прожжённые дыры. Утром она просыпается в тишине. Встаёт босыми белыми ступнями на пол и с ощущением неподдельного страха идёт в ванную. В зеркале её каждый раз встречает разбитое подобие человека. Каждый раз оно выглядит всё хуже: почти иссиня-чёрные синяки под глазами становятся багровыми, корни отросших, каштановых волос вытесняют окрашенные синие локоны. Идут дни, появляются синяки: у запястей, под ключицей, на лодыжке, у бедра, во весь живот. Ви разглаживает их перед зеркалом дрожащими пальцами, пока не удостовериться, что дело совсем не в плохо падающем свете. Она их не знает, не знает эти бесформенные зелёные, синие ошметки. Гематомы, ссадины, все тело сопротивляется и пламенем горит, стоит ей лишь слегка себя коснуться. Со временем Ви, впервые встретившая свои новые отметки с неописуемой болью, страхом и загнанностью в бегающих по собственному отражению в зеркале, вскоре почти перестала реагировать на новые круглые, иногда бесформенные, уродливые, желтеющие синяки. Ви привыкла к ним, как к факту о том, что нам всем нужно чистить зубы, иначе.. Да, в целом и это ее больше не трогало. Весь ее мир будто отошел на задний план. Люди перестали казаться такими уж значимыми, вообще перестали видится ею как живые существа, теперь ее окружали лишь одни одни объекты. Может быть первые пару раз она и старалась защитить себя, не спала целые сутки, отказывалась от лекарств, грубила и сопротивлялась, ничтожно выставляя себя в глазах окружающих каким-то убожеством. Ви так сильно страдала и плакала, что в одно мгновение в ней будто просто лопнула горящая лампочка. Лопнула и перегорела, оставив ее во мраке собственных мыслей. Для нее все это было слишком: больничное заточение, одинаковые дни, сросшиеся между собой в один, отсутствие даже намека на общение, а что же касается её знакомых и друзей? Они исчезли. В отличии от ее не пропадающих синяков, смешно или не очень, но все ее знакомые и якобы друзья, канули во мраке. Телефон даже не попытался зазвонить. Звонить было не кому. «А кому? Мне звонить?» Плечи Ви подрагивают от её нарастающего смеха. Он такой искренний, громкий и пугающий своим внезапным появлением, обращается в истерику и наполняет собой пустынный коридор. Следующие дни Ви просто плавает в набытие, не показывая головы из собственных размышлений. Со стороны можно подумать, что она просто пялится в стену или лежит, подобрав под себя ноги, абсолютно пустая и незначащая. За всем этим видимым внутри у нее тлеют огоньки мыслей. Нет сил, чтобы почистить зубы. Нет сил на малейшее взаимодействие с врачом. Больше нет сил, чтобы скинуть себя с кровати. Ви точно знает, что потеряла то, что так долго в себе держала, хорохорилась и боролась. Наконец, она с головой ушла только в себя. Ушла и редко возвращалась на поверхность, где у ее кровати хозяйничали уборщицы, врачи, только изредка она слышала какие-то голоса, обрывки чужих слов или команд. Телефон молчал. Ви тоже. На автомате она жила, казалось, больше нескольких часов, дней или недель и обнаружила себя в ванной. Стоящей перед зеркалом и наблюдающей на себя. Зрелище для нее было не из приятных, может быть поэтому Ви и «проснулась» только взглянув на себя со стороны. Вот она надевает свою Арасакую робу, натыкается пальцами на очередной синяк и тут её просто.. Заклинивает. Взгляд Ви загорается белым в свете ламп огоньками, с небывалым приливом сил она с настоящим остервенением срывает с себя костюм и отшвыривает в сторону, как в детстве избавлялась от надоевших колготок. Она раздевается с тем же усилием и злобой до нижнего белья, встречается со своим перебитым от раздражения взглядом и замирает. Ноги ее подкашиваются и Ви просто оседает на пол, дрожащими руками обнимая себя за плечи. Их стало больше. Гематомы просто испещерили на ней настоящие дырки, она вся была в них. Плечи, лопатки, бедра, голени. Тело просто было усыпано ими. Ви, глаза которой широко распахнуты и выражают настоящий ужас, закрывает рот ладонью и морщась, проглатывая вязкие, застревающие в горле слюнные сгустки, бессильно заходится в слезах и всю себя отдает истерике. Все ее окружение, толчок, душевая кабина, раковина покрываются затягиваются толстой пленочкой и Ви сидит на полу до полного опустошения. Разрывает своим надрывным плачем душу и испытывает ненависть к собственному существованию. События, дорогие люди просто расслаиваются для нее в отдельные фрагменты ничего не значащих событий. После вечности терзаний, она мало помнит о вчерашних днях и совсем не задумывается о будущих, репетируя перед зеркалом улыбку. Красные от слез глаза не получаются счастливыми, а раскрасневшиеся к ним в придачу щеки и нос и того хуже – сдают печаль Ви с потрохами. Однако к врачу она выходит как ни в чем не бывало. В палате она садится на кровать, складывает руки в послушном жесте на коленях, дружелюбно кивает, и на неё тут же сыпятся вопросы о самочувствии, а слух вновь режет без ножа вечный шум монитора. Ночи она не помнит, а сны ей не снятся. Это место не дышит, оно опутано проводами и чужими вопросами, оставшимися без ответа, как тонна ваты. Клиника белая, врачи бирюзовые, запахи выведены или химичны. С каждым днём, Ви всё реже пытается сосчитать новые синяки, полученные, видимо, ночью, при неизвестных ей обстоятельствах. Всё очевиднее проклёвывается её болезненность, зеркало становится для неё неприятным ванным элементом. Близится её финал, он прячется в чёрных крапинках её карих глаз, уже живёт в этом зеркале и синих пятнах на теле и пляшет под очками санитаров, в комнатной гуще тишины. Они вытягивают из неё последнее. Скоро от Ви останутся лишь острые плечи и бесцветные губы.****
В пятницу к ней прекращают ходить врачи, то ли опасаясь найти её тело, то ли брезгуя выслушивать её вопросы, её вечные жалобы на головную боль. Им не хочется вновь покрыться коркой мурашек от проницательной просьбы Ви: оставить у двери кого-нибудь. Всё же это неприятно – видеть, чувствовать и дышать воздухом умирающего человека. Люди Смерть вечно гонят, не любят её запах и бледность, не любят молча смотреть на то, как она спит в одной постели с умирающим. Людям не нравится видеть, как Смерть терпеливо сидит у экрана монитора, похлопывает болеющего по спине, от чего тот откашливается и становится тише. Смерть гладит пальцами дрожащие веки людей, которым суждено не проснуться, успокаивает их боль, держа их за руку, она баюкает их сказками и снами, она заботится и скорбит. Но людям она противна, её не принято обсуждать, о ней нельзя думать. Она преследует Ви, вместе они сидят на фоне чёрной панорамы космоса. Ви на полу, смешная с виду, ребёнок, слишком белая, как поставленное зубной пастой пятнышко. Смерть у окна касалась пальцами стекла. Вместе они проводят тихие ночи, молат об одном. А Ви есть о чём промолчать, она постоянно думает, прыгает по мыслям, но остановиться, остаться на одной из них не может. Ночью она играет в гляделки с красным глазом камеры. Ви лежит на боку и смотрит на стену, Смерть сидит перед ней на корточках, прослеживает её взгляд и улыбается молочными, прямыми зубами, щеками в красных пятнах. Вместе они ждут и прислушиваются, но прислушиваются совсем к разному: Ви хочет услышать шаги Смерти, а она лишь ждёт её истинного палача. Ночью тихо шепчет процессор стоящего монитора и горит красный глаз камеры над дверью. Здесь нет ничего людского. Нет запаха мебели, нет запаха старого кондиционера, как было в Сансэт. В клинике витает серый дух Арасаки, их чужеродные традиции и благовония. Смерти это нравится, она любит белое, красное, да что угодно. Она любит и Ви, терпеливо слушает её, обнимает и трогает мысли бледной девушки из серой мастики, молчит и каждый раз обречённо кривит брови, когда ночью Ви переворачивают на живот, втыкают щепку ей в висок, Смерть вздрагивает и поднимается с места, когда Ви забирают от неё. Она идёт гулко вместе с ними, выглядывает в коридор и провожает её в чужих руках. Ночь тянется, Смерть водит пальцами вдоль её подушки. Днём тесты. Тишина и тесты. Бесконечные. Безвременные. Время путается в здешних проводах и замирает на часах. Ви закрывает глаза и представляет время прыгающим, вечно опаздывающим, спотыкающимся кроликом. Она пробыла здесь достаточно, чтобы высохнуть и пересчитать собственные рёбра, несколько раз спотыкнуться о толстую шею кабеля, петляющую по полу, и перебрать все книги с полок. Сколько раз она завтракала, сколько раз не поднималась с кровати? Месяц? Год? А может год и один месяц. Тем не менее, девушка всё ещё спала без одеяла в кувыркающейся жестяной консервной банке, являясь в нём уже даже не рыбкой, а камнем, вечно оседающим на дно. Ви часто оставалась в постели, в абсолютной, неподвижной тишине. Ложилась в свой гроб, тайно мечтая заползти под кровать и ещё долго брыкаться и бороться с санитарами, злобным крабом цепляться им за любопытные носы. В этом месте, сухом, беспыльном вакууме, с кроватью, белвотно-зеленой тумбочкой, с этим шумным монитором, проводами, которые ночью превращались в чужие длинные волосы, норовящие опутать твою шею, залезть тебе в рот и ещё долго-долго ползти вдоль по пищеводу, Ви часто лежала без сна. Тем не менее, она продолжала вести список дел, как раньше. Это её успокаивало. Выглядел ее список дел, примерно, так: 1. Встать с кровати и почистить зубы (Тесты.....) 2. Выйти в коридор (Позвонить!!!) Первые два пункта она выполняла почти безупречно. Были дни, когда Ви всё же не могла их выполнить. Так или иначе, ей нужно было выбраться из своей кровати, похожей на уродливый гробик без крышки, пройтись вдоль комнаты, чтобы «вернуться в сознание». Иногда Ви обращалась к Джонни: «Да, я всё ещё здесь, у нас получилось, да?» или что-то типа «ЭЙ, не обязательно молчать каждый раз, когда я пытаюсь заговорить с тобой, может, мне подключить воображение? Что бы сказал такой бесчувственный мудила, как сам ДЖОННИ СИЛЬВЕРХЭНД, блядская легенда среди террористов?» Иногда губы Ви сами собой тянулись в слабую улыбку, она садилась на кровать и, сокрушенно обрушив голову на руки, тёрла красные глаза. Ей трудно было дышать, голубые линии вен тянулись по кистям, глаза раздирали лопнувшие вены, но ни о чём кроме его последних слов, девушка больше не могла думать. Она подцепила что-то пострашнее чужой души и мыслей. Было что-то иное. Совесть Тогда Ви срывалась с места и, быстро утирая слёзы пальцами, выходила в коридор. Почти как нервный болельщик, проигравший деньги. Ви проигрывала собственную игру. В такие моменты, комната была слишком мала для неё, давила в плечах. Ви хотелось вновь закурить, поцеловать Джуди или найти «дурь» на улице и затянуться ею до беспамятства. Хотелось прийти в себя, собраться, почувствовать себя в собственном теле, а не в мыслях. Спрятаться под одеяло, нырнуть в воду, забраться высоко высоко на песчаный бархан пустоши. Так каждый день комната не выдерживала её желаний иметь тысячи одеял, морские волны в рукавах, песчаных далей в волосах. Комнату рвало песком её мыслей, злостью её водяных глаз. Её мягкие одеяльные руки становились тоньше, мыслей больше, комната меньше. На земле ей даже хотелось бы этого спокойства, скучного дня дома, скучного завтрака, скучной жизни с Джуди, скучного «…И жили они долго и счастливо.» Сейчас звучат такие желания так запоздалое вступление фортепьяно: сломано и раздражающе. Будто Ви с земли и Ви, эта бессовестная блядь, которую она чувствовала в себе и видела теперь в зеркале, были разными людьми. Ви с земли словно обгоняла в возрасте самого Сабуро Арасаки, почти рассыпалась в прах, искала покоя, а та, в которую она превратилась здесь, вдруг испила из омолаживающего источника, вытравила первую и стала слишком молодой для тишины и покоя. Ви колебалась между безудержным желанием заполнить тишину и желанием отказаться от неё вовсе, избежать, уйти и никогда больше её не слышать. Собирая бледные губы в жгут, она часто думала о жучках, загнанных в коробок и о днях. Сколько она здесь? Ви тайно ставила засечки чёрной ручкой, чуть выше сгиба руки. Засечки получались тонкими, поэтому она трижды их обводила. Было бы лучше, будь здесь лезвие, или.. Ви смотрит в зеркало. Иногда, ей мучительно сильно хочется его разбить, спрятать вывалившийся кусочек или найти выступающий болтик. Девушка, избегая взгляда в зеркало, наклоняется над унитазом и заглядывает за его основание, ощупывает его красными, пульсирующими пальцами, но никаких выступов, никаких торчащих болтиков здесь нет. Что, если она здесь не один год? Мысли её путаются и вьются сухими, худыми ветками старого дерева. Она — запертый бонсай в пустой комнате. В Арасаковских жестяных коробках полно таких деревьев. Врачи поддерживают в бонсае жизнь, а он просто медленно засыхает изнутри, оставляя им на радость оболочку здорового ствола и лишь россыпь слегка жухлых листьев на полу. Ви тянет взгляд вдоль белого кафеля, садится на пол и облокачивается головой о стену. Кроме свободы ей не хватало мячика. Маленького, теннисного мячика. Так, его хотя бы можно было покидать об стену или радио, да, шумного и говорливого радио. Ви тоскливо упирается взглядом в стену. Вновь думает о бонсае. Поднимается и на вялых прутьях ног возвращается в комнату. Они подумают, Ви совсем спятила. Девушка остаётся в дверях и отыскивает его карим, густым взглядом. Бонсай стоит на полке в окружении блеклых книг разного формата. Её взгляд становятся уже и значительнее, она тихо подходит к нему и аккуратно зажимает листок между большим и указательным пальцами. Мягкая гладкая поверхность листа, тусклый блеск света на листьях. Карии глаза Ви становятся яркими и красными, она шмыгает носом, ободряюще трёт листок пальцами и забирает его с собой в коридор. Наверное, он тоже не знает, как долго он здесь. Ви возвращается, но уже с маленьким, совсем крохотным ощущением компании. Она садится на пол и обнимает руками квадратный горшок растения. Ничего, приятель, вот вернёмся на землю, куплю тебе горшок посвободнее. Становится легче, намного легче. Сама Ви тоже, словно капризное растение, любила горшки посвободнее. Поэтому, конечно, коридор ей нравился больше. За эти недели она только здесь и сидела. Здесь стены были дальше, было окно. Коридор стал для неё местом уединения, а окно — её личным способом довести себя до ручки. Всё же дома за окном было хоть что-то кроме черного космоса. Здесь не было. Ви тосковала по людям. До смешного сильно, из ряда того, что никогда не ценишь при наличии. Без людей будто и мира то не было, земля сошла с орбиты, а Ви превратилась в сардинку и теперь, кажется, постепенно покрывалась плесенью. Она умирает, а Бонсай, похоже, пишет жизнью. Ви заговорчески улыбается. В чём секрет зелёных листьев, приятель? Она поднимает взгляд на иллюминатор. Её наполняет решительность, даже ответственность. Мы выберемся, вот увидишь. Я заберу тебя. Такая решительность, правда, посещала её довольно редко. В основном, сидя здесь, Ви подводила итоги своей жизни. Прощалась со всем, что было, часто возвращалась на битый асфальт Пасифики, в «Побережье», чувствовала запах соли, обжигающий песок под ногами, а затем стужу холодной воды. Видела как сейчас свою брошенную доску для сёрфинга и себя, покачивающуюся на поверхности рядом. Она была как маленький буйок, оставленный за горизонтом. Иногда, Ви вспоминала даже своё маленькое детство с вечной простудой, сухую, найденную по счастливому случаю одежду (она была на вес золота после сезона дождей или холодов) вспоминала она и первую ложку мороженого, и моменты, когда возвращаясь с заказа, когда чувствовала, что может спокойно поесть и лечь в чистую постель. Ей так нравилось её маленькое одиночество, но как оно коварно. То было не одиночество. Ви просто была кем-то брошена, была среди людей. То было не одиночество. Что-то другое. Может быть, независимость? В самом жалком смысле этого слова, вынужденная независимость, Ви всё же была ребёнком. Она не знала этого чувства, не ощущала его. Да и как-то времени на всё это не было, ей нужно было найти еду, убежище на ночь, желательно, принять где-нибудь душ. Со временем Ви вообще вычеркнула одиночество из списка чувств, стала тем типом людей, которые, скорее, дохлого таракана слопают, чем заговорят и уж тем пойдут на контакт с посторонним. Да и вообще, Уотсон не был похож на детскую игровую площадку. Маленьких девочек на улице не жаловали, они долго на ней не задерживались и, как часто представляла себе Ви, их «утаскивали» липкие руки «ценителей» или «забирали» грязные руки Мусорщиков. И без того понятно, детей в Уотсоне было не шибко много. Была она, девочка со старыми ярко-красными брекетами, жившая под магазином со взрослыми штучками в Чайна Тауне, мальчик с сожженными пальцами, пугливый и тощий, с большими добрыми глазами, как у бездомной собаки. Он часто менял положения, у него были очень светлые брови, но найти его было проще простого – по старому цветочному горшку, везде его с собой таскал и ставил у окна. Ви смотрит на свой бонсай. Ирония. Теперь это не кажется ей глупым. У него был яркий желтый цветок, а ещё он вечно доставлял сдешним жителям многолюдного кломовника какие-то неприятности. Ругали кого-то, кричали? В доле случаев, это был Жёлтый (так она его мысленно окрестила), помимо него была ещё парочка тех, на которых Ви редко обращала внимание. Они были какие-то, ну, уж странно обычные, такие на улице не задерживались, а значит и замечать их не следовало. У оставшихся были дефекты, это детей несколько защищало. Дефективных не старались присвоить. Красные зубы (девочка с брекетами) покрывалась красными пятнышками, в цвет железок во рту. Возможно, от нервов или ела много сладкого. Вероятнее первое. Желтый тяжело дышал. Не похоже было на насморк. И она была с дефектом, если дефектом можно назвать дикость маленькой девочки в большой старомодной чёрной ветровке по самое небалуй. Ви была несговорчивым, упрямым ребёнком с сезонной ангиной и плохо ходщими ногами в сезон дождей. Со временем эта дикость переросла в спокойное одиночество, тогда и Ви стала старше, заброшенные здания и она, маленькая девочка, считающая свои украденные гроши, превратились в Ви постарше, понаглее. Теперь она считала деньги при свете дешёвого, но чистого (тогда это было важнее всего) мотеля. Ей часто помнилось то, с какой приятной болью расходилась её спина, прежде чем полностью расслабиться, как она с головой уходила под одеяло. Как тепло и спокойно ей было, не знай она никого, не будь она привязана ни к кому. Сейчас Ви безнадёжно хватается за мысль, что прежде она и спала крепче, слаще, жила со своим ласковым эгоизмом и бед вообще не знала. Затем появился катализатор её проблем — Джекки Уэлс. Её лучший друг. Будь она умнее, смогла бы отговорить его от работы на Дэкстера Де Шона? На мудилу, чей вид кричал о маразме? Золотая хрустящая обёртка просроченной конфеты. Ви и сама знает, что нет. Девушка трёт глаза. Синие маленькие волны её волос спадают на лицо. Чем больше она думала об одном и том же, тем больше это «одно и тоже» теряло всякий смысл. Это как жевать жвачку с одним и тем же вкусом и каждый раз ждать от неё чего-то нового. Вкус становился резиновым. А мысли? Мысли становились бессмысленными. Хотя, пожалуй, чем ещё можно заняться в больнице? Тоска. Скучно, во всех смыслах, в космосе было скучно. Не как в компьютерных играх, не было в нём огромных инопланетных колоний или эпичных перестрелок. В железной банке с логотипом Арасака, кувыркающийся в космосе, у Ви в запасе, увы, кроме как воспоминаний и накопившихся мыслей, ничего не было. Волю она им на земле не давала, поэтому теперь мучилась и варилась во всём этом за все потерянные недели. Ах, да, были ещё книги, но она никак не могла сосредоточиться, чаще чувствовала отвращение и постоянно уходила в себя, чтобы вновь подумать. Не обдумать какую-то определённую тему, она скорее просто хотела уйти из сознания в яркие картинки пережитого, перемотать воспоминания, поставить их на паузу. Так или иначе, Тишина ей позволяла. И Тишина росла и мыслей становилось слишком много. В такие моменты Ви остро чувствовала неизвестную ей тревогу. В один день это закончилось приступом. Она слишком глубоко ушла в себя, потеряла резкость взгляда, вяло упала срубленным деревом на пол и мир её начал расползаться от сотрясающего её кашля. Девушка лежала у кровати и давилась собственной кровью. Она текла из носа, из сомкнутых губ, кровавыми лентами тянулась к полу. Ви просто тряслась в мелком болезненном кашле, не в силах пошевелиться. Кровяные сгустки с каждым раскатом кашля достигали рта, смешивались с вязкой слюной и тянущимися каплями ползли по губам к подбородку. Когда в дверях появилась профессор Кусама, она подняла на неё ничего не значащий взгляд. Крови было уже слишком много. Тогда и поставили эту камеру над дверью. Тогда, наверное, она впервые поняла, как чертовски сильно боится Тишины. Хотя этот страх обоснован и совсем не удивителен. Человек, оставленный надолго наедине с самим собой, становится восприимчивее. Обостряются притупленные многолетней дрессировкой мысли, чувства и самое страшное, проходит время, и из такого человека начинают костьми выступать совершенно новые рассуждения и выводы. Такой человек становится опасен для общества или же абсолютно бесполезен перед ним. Так с ней и случилось. С уходом Джонни, этого гаранта безопасности перед тишиной, девушка будто отошла к заводским настройкам. Что-то в ней замолчало. И нет, это был не Джонни Сильверхэнд. Не может, блять, такого быть. Было что-то ещё. Ви поэтому так сильно пыталась вернуть себе это таинственное «что-то глубоко утраченное». Тишина мешала, как плесень, зародившаяся в консервной Арасаковской банке. С каждым днём, неделей здесь, девушка с синими кудряшками умирала, покрывалась пылью, плесенью. От этого нельзя было избавиться. Сюрприз. Дело было не совсем в Джонни? Может быть, она уже давно болела. Так или иначе, Арасака проебалась. Ви всё ещё двигалась в сторону смерти. Нет, даже не так. Ви, вдавив педаль в пол, на всех порах неслась в метафорический столб. Ей об этом постоянно напоминали совсем не метафорические, да даже не душевные боли. Они пробивали тело неожиданным выстрелом, от боли Ви вздрагивала и просыпалась. Была и тошнота. Есть она вскоре перестала. Начала отказываться, врачи стали настойчивее. И она стала. Закончилось это тем, что Ви сбросила поднос с едой на пол, расплакалась и больше не подпускала к себе ни единой души. Врачи посадили её на капельницу. Отругали, можно сказать, без слов. Тесты не отменили и еду тоже, стали приносить еду, но с бонусом — маленькой квадратной таблеткой. Выпив её, минут через двадцать Ви отводили в столовую. Правда пахла таблетка аммиаком и красила язык в красный, но в целом, только благодаря ей Ви всё ещё могла есть. Иногда даже без ужасных последствий над унитазом. Проблемы с едой не самые страшные, хотя ты же растение. У тебя проблемы с землёй, а у нас с головой или с задницей. И то и другое ужасно. Ви, неожиданно для себя, глядя на растение перед собой, вспоминает Джуди. Наверное, когда с ней была Джуди, всё её внимание было обращено только к ней. Все остальные люди будто прекращали своё существование, оставалась только Джуди. С ней у неё не было проблем с фокусировкой внимания. С Джуди она не вылетала из сознания в эти запутанные дебри собственных мыслей. Ви просто смотрела на неё и испытывала невероятное чувство радости, что с Джуди всё хорошо. Она любила даже тишину рядом с ней. Но Джуди здесь не было. И Ви стала вылетать из сознания, по возвращению она даже глаз не открывала, просто сидела, будто только что проснулась, рассеянно моргала и терла глаза. Наверное, именно так себя чувствует человек, неожиданно вернувшийся с того света. Он становится чем-то испорченным. Такой человек омрачает любое фото присутствием. Взгяд его, даже с улыбкой, беспричино грустный. Люди не любят такое, изгоняют или спешат повесить какой-то ярлык или причину этой грусти. Грусть всегда должна быть с причиной. Ви просто сидела со своей грустью под руку и смотрела на всё это с места человека, отвечающего за проекцию кино на экране. Добавить или изменить порядок кадров она была не в силах. Доктор приходил, сажал свою задницу у блевотно-зеленого ящика, ставил свой ебучий планшет и начинал свой допрос. Иногда Ви просто не шевелилась. Такое бездействие особенно бесило Профессора Кусаму. Хотела от неё женщина с высоким самомнением чего-то большего, поэтому трясла её с этими тестами каждый божий день. Ей хотелось научного прорыва, Ви же хотелось свернуть ей шею. Все были разочарованы. За эти вечные месяцы Ви врала больше, чем за всю свою поганую жизнь. Врала о том, что чувствует, что болей в основном нет. Врала и изворачивалась. Каждый день девушка заново открывала глаза, видела профессора Кусаму, проходила тесты и вновь их закрывала. С каждым таким пробуждением, она чувствовала растущее раздражение. Ей хотелось, чтобы во сне Клинику насквозь пронзил астероид, желательно, сквозь её палату. С этими мыслями она вставала, вновь проходила эти тесты. Были силы — вытаскивала тело в коридор. Пожалуй, теперь, она наконец обрела свободу, которую так желала. Свобода эта болела в её глазах, с каждым вздохом нарастала и плесневыми ошмётками выходила вместе с только что съеденной едой. Болезнь отнимала мысли и силы. Ви теряла всё это потихоньку, по капельке. Мысли становились тише, сил выйти — меньше. Температура время от времени прыгала с 37 и 4 до 38 и 6. Кровать-гробик становилась ловушкой. Умирающий рассудок уступал место бессвязному бреду. Ви медленно тянет взгляд по стене. Плечи её падают и странные мурашки бегут по тонкой коже. В такие дни, окрещенные ею в «Горячие понедельники» (ей не нравились понедельники) были самыми страшными. Она часто не могла вспомнить, что говорила и делала в бреду, но на утро, как правило, просыпалась в ледянной ванной, вся в проводах. О таких днях говорли и вечные болезненные точки от вколотых стимуляторов. Девушка хотела прекратить всё это. Знали ли врачи об этом? Вообще, это довольно логично. Кто станет так мучиться, если есть способ ускорить приближение неизбежного? Странно, но врачи не увидели в ней этой мысли. Они всё еще пытались выловить причину всего этого, куда там её мыслям? Случись это, если бы врачи поймали бы эту идею в её голове, они бы стёрли ей память? Именно так толстые кошельки избавлялись от суицидальных мыслей. Поистине чудо небесное, благодать божья, что в 2077 году родственники таких людей могли сделать несколько звоночков, подождать приземлившееся ави «Trauma Team», насильно усадить своего депрессивного дружочка к добрым докторам с дробовиками и дождаться операции. Врачи могли запросто вытащить эту эмоцию из сознания, как перегоревшую лампочку, подогнать парочку нанитов в мозг и — тадам! Такой человек будет теперь тащиться от восторга, как прокуренный хиппи, радоваться утру, солнцу, счастью и добру, первое время, конечно, потом эффект пойдёт на убыль. Счастливое забытьё. Радость в незнании. Плевать вообще, почему ты хотел умереть — больше ты об этом никогда не вспомнишь. Более того, даже если и сможешь вспомнишь, у такой операции есть маленький бонус. Ты физически не сможешь убить себя, внутренняя блокировка не позволит. Иногда ей действительно хочется сдаться и прекратить всё это. Стать безмозглым, пустым, но счастливым человеком. Положить болт на скорую кончину, убить в себе скромные остатки прежней Ви, стереть прошлое окончательно. Забыть о смерти. Или прибавить газу и, наконец, врезаться в метафорический столб со всего маху. Одно из двух. Сил бороться в ней не осталось. Но было и другое. Ви не думала о плохом постоянно. Это было бы невозможно. Хотя, бог свидетель, в такой ужасной обстановке, даже перед сном в своей серой кровати-гробике, сны её наступали быстро, они ей ничего не давали. Сюда бы Мисти. Она бы быстро навела здесь порядок. У неё был талант к уюту. А ещё стальное терпение и желание очистить плохую энергию в свой «энергетический пылесос» для плохой энергии. Ей бы пришлось повозиться. Ви была большей пессимисткой чем Мисти. Неизбежно, ей казалось, что здесь не место для хороших мыслей. А хорошим мыслям так не казалось. Они с трудом, но всё же проникали в её сознание и заглушали растущую боль. Снимали раздражение, как анастезия. Мысли, мысли. Ви любила мысли о Земле и Джуди. Она чувствовала к ней невероятную нестерпимую боль, но всё же считала мысли о ней самыми светлыми. Каждый чёртов раз, она вспоминала её лицо, голос, моменты, когда могла поймать её улыбку или взгляд. Правда, раньше Ви смотрела на неё другими глазами. Девушка чувствовала к ней какое-то новое, по-настоящему детское и слишком самостоятельное от любой логики чувство. Что-то ласковое и заботливое, будто Джуди была оставлена на её ответственность. Ей хотелось быть в списке её быстрого набора, чтобы та могла позвонить в случае неприятностей, ну или хотя бы просто так. И Джуди позвонила, а Ви тут же бросила все свои дела. Но в ту же секунду, когда она во второй раз появилась у неё дома, Ви с порога поняла, что здесь попахивает новым пиздецом. Она пожалела о том, что так хотела быть для неё экстренным контактом. Нет, она просто хотела, чтобы всё было иначе. Только не так. Тогда первой её мыслью стала мысль о том, что Джуди нужно немедленно найти, сгрести в охапку и тут же эвакуировать. Всё стало ещё хуже, её предчувствие оказалось правдивым, а Эвелин уже лежала в ванной. Уберечь Джуди было уже невозможно. Ви тогда обречённо ударилась взглядом о край ванной, наклонилась над ней. Дважды спросила про пульс. Ей нужно было нащупать её пульс. Как не в себе, с пустыми, туго распахнутыми глазами, Ви коснулась её шеи, убрала руку и подняла взгляд на сидящую Джуди. Ви окинула её лицо быстрым взглядом и тут же почувствовала, как сильно виновата перед ней. Возможно, будь всё иначе, она бы не прошла через всё это. Всё должно было быть не так. Джуди что-то говорила, но у Ви шумело в ушах, она подняла Эвелин, отнесла её в комнату и тут же выскочила из неё. Она чувствовала, что вот-вот разрыдается от бессилия. Ей хотелось забрать девушку домой, сделать всё, чтобы Джуди хоть на секунду отвлеклась от пережитого ужаса. Но они знали друг друга обрывками, поэтому это странное желание опекать Джуди, как маленького ребёнка, присматривать за ней, показалось Ви излишним. Так или иначе, к Джуди она испытывала странную смесь эмоций. Ви будто где-то внутри себя приняла решение стать для неё маленькой компенсацией за всё, что случилось. Стать на время её опорой, человеком, на которого она смогла бы положиться даже в случае убийства или кукольной революции. Ви любила Джуди, как друга, любила почти той же тёплой любовью, которой прониклась к Джекки. Чувства к ним двоим были разные и эту разницу Ви почувствовала на губах. Она будто нашла давно потерянный кусочек пазла, что-то желанное и доставляющее приятное чувство завершенности. Эта разница, приникнувшая с благоразумными губами Джуди тут же прошлась по её телу и уютно устроилась где-то внутри. Заняла положенное место. Ви прекрасно помнила своё желание коснуться Джуди, заправить за уши её волосы, проявить нежность, удержать её. Она испугалась этих желаний и не пожелала выпускать их. Поцелуй стал для Ви анестетиком, её всепоглощающей секундой. Влияние Джуди, её неожиданный порыв и самый обходительный, самый аккуратный, наполненный нежностью и смыслом поцелуй за всю её жизнь. Былая собранность Ви, шутливость тогда вдруг сменилась детской нерешительностью. Она ответила ей с тем же трепетом, если не с большей неуверенностью. Она влюбилась в Джуди. В этом была разница. Сейчас Ви ловит себя на мысли, что она слишком легко к ней привязалась. С какой-то готовностью, без единого сопротивления. Возможно, Джуди просто была для неё успокоением, следствием чувства вины перед погибшей Эвелин или ещё чем-то. Иначе объяснить это сильное чувство, она сейчас попросту не способна. Ей не хочется признавать, что она и здесь проебалась. Трёт себя за плечи, но неприятная тревога остаётся. Болезненно взбивается сердце, находит на какое-то препятствие, выворачивается и вновь занимает своё место. Взгляд Ви становится острым и незначащим. Ей вообще не стоило вспоминать о ней после всего случившегося. Да и вообще любить её, давать ей надежду на их общее будущее и счастливый конец. Это слишком жестоко. Ви умирала, в пизду вообще такие мысли, она старалась задушить подобное в себе. Плечи Ви, окаменевшие в напряжении, скованно падают вниз. Она бросает взгляд через плечо и мучительно долго смотрит на дверь своей палаты, а в голове все вертится, лазает, кружится и всё одно: ей здесь не место, она должна уйти, ничего не закончилось. Ви чувствует неприятные маленькие мушки, бегающие по её черепу и извивающихся в танце таракашек под кожей, нервно касается шеи и до красноты раздирает её ногтями. За ней вот-вот должны прийти. Девушка хмуро оборачивается и смотрит на дверь. Как по команде, в неё входит щуплый невысокий парень в обезличивающей униформе: белый костюмчик, поскрипывает при ходьбе, кепка, ботинки. Классика. Здесь, таких как он — большинство. И вот, он, яркий пример Арасаковского подчинения, останавливается около неё и, поправив кепку, откашливается. — Время обеда, — Ви поднимает голову и смотрит на него снизу вверх, ну точно он её хозяин, а она — взбалмошный пёс, оставленный в наказание на улице. — А у вас есть собака? — на лице девушки появляется маленькая злая улыбочка, не касающаяся глаз, это скорее раздражение, чем улыбка. — Нет, Мисс, — он подаёт ей руку. — Какое облегчение, — Ви ударяет его по тыльной стороне руки, его застывшая ладонь оскорблённо взмывает вверх на несколько сантиметров. Девушка встаёт самостоятельно. Хватило с неё Арасаковской помощи и доброты. Пора вновь впасть ей не в милость. Едва поднявшись она припадает плечом к стеклу. Она готова поклясться, охранник улыбнулся. Ви отражает его улыбку и вскидывает бровь. — Да, всегда весело, когда не с тобой. Ладно. 1:1 — Мне привезти коляску? Она бросает на него желчный, полный отвращения взгляд и медленно качает головой. Коляска. Ужасное слово. Ко-ля-ска. В их то время? Ви не желает его слышать, это её личное табу. Последнее время, они часто желали усадить её в коляску. Малейший чих и мальчики в костюмчиках тут же везли ей это убожество: смесь огромных колёс, белого цвета и красного мягкого сидения, ну, и логотип на колёсах. Словом, самое нелепое и отталкивающее устройство. Словами не передать, как она её ненавидела, как отрицала и чувствовала себя униженной, когда они настойчиво брали над ней контроль и управляли её коляской. Возили её с помощью пульта, как электрическую машинку. Ну, блять, не сегодня. Ви раздраженно хмурится, отталкивается подушечками пальцев от стекла и делает несколько шагов в его сторону. Да, после операции её ноги долго не могли вернуться в форму. Прошло несколько месяцев и, как бы упорно она не стискивала зубы, её синяки на коленях превращались в гематомы, разодранные болячки вновь открывались и кровоточили. Ви постоянно падала и падала. Ударилась об пол, больно соскальзывала с ленты беговой дорожки, едва успев закрыть лицо, иногда падала даже в столовой (а это самое худшее, ведь там были свидетели). Первые десятки раз ей было стыдно, затем она положила «болт» на всё это. Конечно, сейчас она вновь не хотела садится в это уродливое убожество с именем «Анис». Да-да, они даже дали своей коляске ИИ. Ви медленно плетётся по коридору. Шаг, ещё шаг. Это похоже на блядское подобие её привычного шага. Она выглядит как ссутулившийся костлявый старик, шаркающий в сторону туалета. Её сопровождающий нетерпеливо обгоняет Ви и идёт вперёд, скрипя своим костюмчиком. Она исподлобья провожает его взглядом и тайно мечтает, чтобы он вообще не ждал её, а лучше вообще забыл о её существовании. Куда там? Он останавливается у прослойки из резины и металла, прикладывает свой пропуск и собирает руки в области паха. Ви думает, что это идиотская поза, слишком популярна у телохранителей должна нахуй исчезнуть. Суть ненависти в ассоциациях. Она тут же вспоминает амбала Декстера Де Шона. Какая же ирония. Всё повторяется. Осталось ему только выстрелить ей в голову. Превозмогая боль, она, то красная, то бледно-зеленая спотыкается на этой прослойке и падает на руки. Сюрприз. Очередной раз. Ви обессиленно утыкается лицом в резиновые складки на полу. — Анис, забери её и отвези в столовую. — Нет, да, ну, пожалуйста, не надо её звать. — Вы не в состоянии пройти даже полметра без падений. Я доложу об этом Профессору Кусама. — Как тебя зовут? — Они-сан. — с недоверием отвечает парень. — Какая же ты крыса, Они-сан. Ви облокачивается на руки, вновь встаёт и нервно оборачивается. Она буквально слышит эту дуру. Она катится к ней через весь корабль, очень при очень шумно поминая резиновые прослойки колёсами. Слышится шум множественных открывающихся дверей. Анис показывается за поворотом и Ви с ненавистью сжимает губы. Значительно смотрит на оставленный на полу бонсай, мол, видишь, с кем мне приходится иметь дело. Затем вдруг напрягается. Коляска же ненормальная, с придурью. Она может разбить бонсай. Ви выставляет руки перед собой, подбирает ноги и оттолкнувшись, как бегун на старте, срывается в сторону растения. Коляска на всех порах мчится прямо за ней. У Ви получается молниеносно схватить горшок в руки и попятиться назад. Уродливое создание пулей мчится на неё. Ви придерживается мысли о том, что уж лучше бы она её переехала, чем вновь везла как мешок с навозом через какие-то дебри в эту столовую. Но не сегодня. На её ответственности эта кроха бонсай. Ви удерживается на ногах. Когда она оборачивается, на лице мужчины написан шок и смятение. Девушку пробивает в пот. Болезнь берёт своё и Ви потихоньку вновь возвращается на пол. Коляска нелепо паркуется у стены. Мужчина берёт её за подмышки и усаживает в кресло с горящим красным сиденьем. Только она и бонсай. Лучше, чем в одиночестве. — Здравствуйте, Ви. Рада сообщить, что помимо вас в моих услугах заинтересованы только три человека со всей клиники. Вы самая молодая из них! ПОЗ-ДРА-ВЛЯ-Ю! — И сколько же им лет? — мрачно интересуется Ви, притупив взгляд. — Двести три и двести девять. — Прекрасно. — ворчливо выплёвывает она. Они-сан уступает коляске дорогу и она пулей протискивается в другое крыло. Пока эта бешенная скачет, как на трассе один, Ви откинув голову назад, наслаждается быстро сменяющимися картинками и смазанными одинаковыми лицами в одинаковых очках. — Может, ты Дэламейна знаешь? — Ви слегка потягивается в кресле и сжимает горшок, когда Анис круто сворачивает в сторону и съезжает по специальной дорожке на этаж ниже. — Вопрос не является корректным, для запроса, вы должны обладать правами администратора. — Забудь. Двери перед Анис распахиваются по мгновению ока, коляска, наконец, минует коридор с яркими синими лампами на потолке и въезжает на бархатный пол столовой. Выглядит этот зал необычно уютно. Ну, если тебе больше пятидесяти, ты обожаешь вычурные золотые кандилябры, детали а-ля я здесь хозяин, животный принт и лепнину на потолке, а ещё снимаешь себе шлюх после удачных контрактов, старомодно наворачиваешь всяких лобстеров за обе щёки, запиваешь всё это шампанским и отжариваешь всю ночь с обручем для брейна. Если же нет, тебе здесь не понравится. Ви сжимает губы. Как хорошо, что ты этой безвкусицы не видишь, счастливое ты растение — Куда желаете сесть? — На планету Земля высади меня, сможешь? _ Эээ, — коляска срывается вперёд на сантиметр, вздрагивает и сдаёт назад на сантиметр, Ви вжимается в спинку. _ ОШИБКА. ОШИБКА. НеожиДАН-НыЙ сБОй в ПРогРаММе!. — За нулевой стол. — Уточняю. Обработка запроса. Запрос подтвержён. Анис рассекает зал и находит маленький стол в углу, паркуется у него и замолкает. — Заказ на вас уже сделан. Ви закрывает глаза. Здесь царит шум джаза, пьянства богатых больных и клацающих вилок. Кто-то допивает кофе, кто-то вытирает жирные от мяса усы салфеткой. Смотреть на них ей тошно. Официантка с золотым хромированным телом ставит перед ней пакетик сока, какой-то салат и чипсы. Ви чувствует её присутствие только по запаху вишнёвых духов и дуновения от её приближения. Как только она уходит, девушка приоткрывает один глаз и окидывает обед взглядом. Есть она не собирается. Последнее время, ничем хорошим это не заканчивается. Сок — другое дело. Здесь исход понятен. Ви наклоняется над столом берёт его в руки. — Можно ваш сок? — Ви вздрагивает и сминает картонную упаковку, трубочка мнётся. Над её столом, не понятно откуда, вырастет тень грузного мужчины. Он как какое-то йети: длинные запущенные волосы, большие руки, болезненные костяшки пальцев и взгляд, боже, да у него глаза настоящего торчка или человека с безумной бессонницей — все в лопнувших сосудах, глаза настолько красные, что голубые зрачки выглядят в них сюрреалистично, как голубые блюдца на поверхности кровавого моря. Волосы, свалявшиеся у висков светятся синими линиями. Нос картошкой, густая борода, такая же заброшенная, как и всё остальное. Красные кончики ушей. Ви щурится с недоверием. — В чём прикол, закажите его из меню? Мужчина как-то жмётся, отодвигает стул и садится напротив. — Сок лишь предлог для начала беседы. — А-а-а, — тянет Ви, — вот оно что. Она отодвигает коробочку в его сторону. — Итак, — она смотрит через его плечо, охранники в чёрных сверхающих шлемах обезличены, все в поводах, черные штаны, всё черное, у каждого новейший софт и оруже, точно снесущее тебе бошку с первого выстрела. Сложно представить их лица или выражение лица, но они всё же люди. Всё же нелепые люди, которые сейчас поочерёдно наклоняются друг к другу, чтобы пошушукаться, пока никто не видит, — что вам нужно? — Ты сегодня опять на коляске, — мужчина обращает свои яркие глаза на Анис и как-то странно нервно потирает руки, — хуёво, Ви, это и вправду, — брови его вскакивают, — хуёво. — Понятно, — Ви откидывается в кресле, — глаза её загораются, — Анис, сваливаем отсюда. Ну, понятно, очередной мудак. Липнут ко мне. — Нет, нет, подожди, — он вытягивает в её сторону руку, — нам вообще опасно разговаривать, но слушай, слушай, — мужчин заговорчески склоняется над столом, — он ещё там? Безумный голубоглазый мужик с квадратным лицом, всем своим видом похожий на бомжа, так же неуместен здесь, как и она сама. От этого сходства плечи Ви падают вниз. Что-то с ним не то. Он как забытое растение. Ви смотрит на охранников, они выпрямились, поймав на себе её взгляд и теперь стоят в дверях и вот вот норовят появиться здесь, у их столика, а то и вообще перевернуть его и скрутить их обоих. Ви хмурится и переводит на него карий, почти чёрный взгляд. — Кто «он»? Мужчина нетерпеливо ёрзает и неожиданно прислоняет указательный палец к виску. — Джонни Сильверхэнд, он же с тобой, да? Ви вздрагивает и сжимает собранные на коленях пальцы. — Что вам нужно? — Взорвать все это нахер, — он вставляет трубочку в картонную коробку своими большими руками, не с первой попытки, но у него получается. Глаза Ви расширяются, а этот чокнутый с дьявольским весельем тянет сок по трубочке, вытаскивает её и маленькая оранжевая капелька остаётся на его бороде.