Олимпийская afterparty

Рано утром Жене по-прежнему всё кажется слишком нереальным, каким-то продолжением горячего, вопиюще-неприличного и сладкого сна. В нём Аня невероятно красивая, манящая и смелая. Жене снова и снова снится её нежное и трепетное «Женечка», длинные тёмные ресницы над полуприкрытыми веками, жар ласки и её тела, то, как она касалась, целовала и дрожала в его руках. Женя сам плавится и трепещет, нежится в тёплых волнах, но даже сквозь сон думает о том, что это всё так и должно остаться всего лишь драгоценной, сладкой фантазией и просто не может быть по-настоящему. Но наутро Аня не исчезает. Она лежит рядом, крепко прижимается обнажённым телом и тихо сопит в основание его шеи, как будто составляя собой продолжение его сна. Женя засыпает и просыпается несколько раз за ночь, постоянно будучи убеждённым, что всё обязательно закончится. Но Аня всегда оказывается рядом, обнимает его так же ощутимо-реально, совсем не собираясь превращаться в мираж. Женя осторожно поворачивает голову, смотрит на часы и мягко ведёт ладонями по нежной коже, надеясь не разбудить Аню и всё ещё не веря до конца в то, что она так близко к нему. То, что было вчера, кажется каким-то чудом, благословением, большим даже, чем его поступление в медицинский и попадание на олимпиаду вместе взятые. Ещё пару недель назад он успел старательно убедить себя, что увидит Аню не скоро, а надеяться на что-то случайное глупо, и просто надо стараться поддерживать общение по мере сил. И сосредоточиться, наконец, на тренировках и учёбе, не отвлекаясь ни на что лишнее, и поменьше вспоминать о нежных руках и губах в номере сочинского отеля. А потом Аня вдруг появилась сама. Оказалась рядом, держала за руку, с готовностью последовала за ним к нему домой, позволила целовать и ласкать. Женю бросает в краску, когда он вспоминает, как Аня сама искренне предложила себя ему. Как будто так можно было, как будто ей не было страшно и в этом не было совсем никакой проблемы. Чуть запоздало Женя думает, что наверное, ему всё-таки стоило сдержаться. Не поступать так с Аней, не сходить мгновенно с ума от её слов и поцелуев, остаться хоть немного разумным и беречь её, не позволяя себе срываться и отчаянно, жадно брать её тело. От того, что Аня как будто сама этого хотела и согласилась, разрешила, ему совсем не становится легче. Но ведь она тоже горела, тоже говорила, что любит? Может, они всё сделали правильно? И он, Женя, ничем не оскорбил и не испачкал Анину нежность и чистоту? Но он всё равно почему-то долго и упрямо чувствует себя ужасным человеком, посягнувшим на то, что ему не принадлежит и чего он ни при каком раскладе не достоин. И, должно быть, именно поэтому он продолжает невесомо обнимать её и гладить пальцами плечи и выпирающие косточки ключиц. Так, что Аня, наконец, просыпается. – Женя, – влюблённо и протяжно спросонья шепчет она и тянется к его губам. И Женя сдаётся, позволяет себе затеряться в ласковом поцелуе, снова тягуче и упоённо касается Ани, гладя щёки и забираясь пальцами в пряди густых волос, а потом долго смотрит в карие глаза, затянутые нежной поволокой совсем рядом. Нет, наверное, он просто в доску влюблённый мальчишка. Аня кажется ему какой-то неземной, ещё более красивой, чем раньше, такой, что хочется смотреть, не отрываясь, и никогда не отпускать. Жене до безумия хочется быть слишком наивным, чтобы верить, что будет смотреть так на Аню всегда. Хотя, может быть, именно с ними эта глупая система о том, что время лечит всё, даже то, что не надо, сломается, и у них действительно получится? В конце-концов, какой-то промежуток с непонятными границами, чтобы разобраться, у них всё ещё есть. И если можно об этом пока не думать – он не будет. Но остаётся кое-что ещё. Женя целует Аню в лоб и на секунду закрывает глаза, прижимаясь к её коже губами и старательно оттягивая момент, когда придётся решать почему-то смущающий и неприятный, но очевидно необходимый и важный вопрос. – Анют, прости, что напоминаю, – смущённо начинает он, – но может, ты... – Таблетки? – Аня догадывается раньше, чем он заканчивает фразу и смотрит так ласково, что Жене на мгновение кажется, что он придумал себе это сам. – Конечно. Спасибо, что напомнил, я бы сама, наверное, забыла, – так же смущённо признаётся она и улыбается, пряча взгляд где-то на Женином плече. – Сейчас, мне только из сумки их достать, – продолжает она, отворачиваясь и начиная неловко выпутываться из одеяла. Женя соскальзывает с кровати на пол и торопливо ищет в шкафу домашние шорты. Ходить голым по квартире, тем более, при Ане, почему-то ощущается по-прежнему неловким, несмотря на то, что произошло между ними. Это странно, наверное, так не должно быть, но Жене почему-то кажется, что так будет правильнее и спокойнее. Повернувшись, он натыкается на Анин взгляд. Она застенчиво смотрит на него из-под ресниц, сидя на кровати и закрывшись по грудь одеялом, и то и дело робко поглядывает на свою одежду, разбросанную по полу. Женя надеется, что правильно понимает этот взгляд, когда снова роется в шкафу и протягивает Ане свою чистую глаженую футболку и тут же мысленно ругает себя, что поступает, как в глупых сериалах. Но Аня смотрит с благодарностью, а потом улыбается, разглядывая рисунок на ткани – там очередная картинка из аниме – и надпись из иероглифов, которые она, наверное, не может перевести. Она, кажется, совсем не против его неловких попыток ухаживать за ней, и Женя думает, что, должно быть, Аня не станет обижаться на него, если он продолжит это делать. Он подбирает с пола собственную футболку, говорит: – Я принесу тебе воды, – и выскальзывает за дверь. Когда он возвращается со стаканом, Аня стоит возле стола и сосредоточенно читает инструкцию на пачке таблеток в руках. Его футболка на ней кажется огромной, но всё равно почти не закрывает длинных стройных ног, так, что Женя снова замирает от восхищения. Аня не стала собирать волосы, и они струятся длинной волной по спине, заканчиваясь как раз где-то у нижнего края ткани. И в целом, всё вместе: Аня, у него в комнате, в его футболке – выглядит так, что Женю прошивает тёплой, ласковой нежностью. Аня глотает две таблетки, как написано в инструкции, и чуть морщит лоб, запивая их водой. А потом вдруг обнимает Женю, крепко обхватывает ладонями его плечи, прижимается к груди и тихо смеётся куда-то в район его солнечного сплетения: – Футболка классная. И тобой пахнет, – и тут же смущается, робко замолкает, и Женя чувствует, как она просто дышит, согревая дыханием его кожу. – Как-то неловко всё, да? – шёпотом замечает она спустя время. – Я ужасно, наверное, себя веду. – В смысле, ты о чём? – Женя правда, совершенно искренне не понимает, что они такого сделали, чего стоит стыдиться. Разве что... Почему-то он отчаянно боится, что Аня всё-таки пожалеет о том, что случилось, и просто уйдёт. Тем более, если он такой – так же неловко краснеющий и боящийся сделать лишний шаг. Какая из него защита, опора или поддержка? Так, одно безнадёжное название. Но Аню, оказывается, тревожит совсем не это. – Ну, я же стесняюсь тебя почему-то. Не знаю, мне казалось, что люди наоборот должны как-то... по-другому общаться, когда... ну, что-то такое сделают. А я не могу, не получается... Я тебя сильно обидела? – вдруг добавляет она, поднимая голову, и смотрит  снизу вверх тревожно распахнутыми глазами. – Нет, конечно, нет, – на секунду Женя снова неловко теряется. А потом его окутывает и приятно согревает радостное, по-глупому счастливое чувство. Получается, Аня точно здесь, с ним? И она совсем-совсем не жалеет о том, что произошло, не хочет его бросать и отрекаться? Жене кажется, что он позорно тает под Аниными руками и её нежным, доверчивым взглядом и опять становится ни на что, кроме своей любви, неспособным, когда торопится её разубеждать. – Ты совсем не обидела меня, я даже не думал ни о чём таком, честно. Это ничего страшного, мы обязательно со временем привыкнем, – говорит он, не подумав, и тут же смущённо краснеет, стараясь не смотреть на Аню. – В смысле, я не имел в виду, что мы теперь должны... ну, бросаться друг на друга при каждой встрече или что-то такое. Просто... если вдруг случится ещё раз, то будет уже проще, наверное, должно так быть. Вот. Жене думается, что если бы люди действительно могли бы сгорать от стыда, он бы уже давно превратился в жалкую кучку пепла у Аниных ног. Собственные слова ощущаются бесконечно глупыми, позорными и как будто напрочь меняют и перевирают то, что он на самом деле хотел сказать. И от этого ещё большим чудом ощущается то, что Аня почему-то по-прежнему не уходит. И наоборот, прижимается к нему ещё теснее, продолжает обнимать обеими руками и робко и ласково утыкается носом в изгиб шеи. – Ты самый лучший, – доверчиво шепчет она, задевая губами Женину кожу. – Самый-самый, честное слово. Женя в ответ старается хотя бы держать себя в руках, не рассыпаться тут же от нежности и глупо стучащего под рёбрами сердца. И ему хватает сил только на то, чтобы уткнуться лбом Ане в макушку и тихо надеяться, что сможет её не разочаровать, полностью использовать так чудно выпавшую ему возможность быть рядом и сделать для неё всё, на что он только будет способен. Ненадолго Женя позволяет себе не думать и просто наслаждаться Аниным ласковым теплом. Но потом ему всё же приходится осторожно высвобождаться из обнимающих рук: время неумолимо ползёт вперёд, и чтобы побыть вместе, его остаётся как будто совсем, ничтожно мало. Остаток утра проходит в Жениных сборах на тренировку и в институт, и у него в груди всё время цветёт удивительное и почему-то приятное чувство. Аня рядом с ним собирает и складывает в аккуратную стопку свои и его вещи, и Женя смущённо отворачивается, когда она начинает переодеваться и из-под его футболки обнажается ещё больше нежной светлой кожи. А Аня, как будто вразрез со своими словами, наоборот почти совсем не боится смотреть на него, когда снова обнимает со спины, а потом расправляет у него на груди где-то заломившуюся ткань спортивной кофты. Женя решает, что, наверное, и он может позволить себе чуть-чуть больше. Когда они выходят из квартиры, он берёт Аню за руку и чувствует, как от его пальцев как будто поднимаются к сердцу тёплые волны. Это кажется новым и, бесспорно, приятным, и Женя старается зацепиться за каждую секунду этого тепла, как можно прочнее отложить его в памяти. – Ты сейчас в институт или на тренировку? – негромко спрашивает Аня, держась за его ладонь, пока они спускаются по лестнице вниз. – И туда, и туда, по сути, – усмехается в ответ Женя, и тут же принимается пояснять. – В институт сейчас надо только заехать сдать одну работу, а потом сразу на тренировку. Ну и оттуда потом на две пары ещё успею забежать. Ничего особенного, в общем, день, как день, – заканчивает он и тут же думает, что наболтал слишком много. Но Аню, кажется, его такое пространное объяснение устраивает и даже вызывает симпатию. Она на мгновение чуть сильнее сжимает его пальцы, прежде чем вскинуть на него взгляд, и смотрит откровенно восторженно. – Какой ты замечательный, Жень, – порывисто восклицает она. – Нет, серьёзно. Ты вроде уже везде говорил всем, что тебе в таком графике нормально и только лучше, а я всё равно каждый раз не могу понять, как ты это делаешь. И врачом ты, наверное, тоже классным будешь, – вдруг заявляет она. Женя думает, что ему бы для начала просто неплохо было бы вывозить саму учёбу, что уже там про дальнейшую карьеру, до этого ещё надо дожить. Но Аня смотрит так уверенно, что словно готова даже саму судьбу дерзко убеждать, что всё будет именно так, как она говорит. И Женя мысленно тоже позволяет себе подобную дерзость: думает, что в этой самой будущей светлой жизни он бы очень хотел видеть Аню. И тут же запрещает себе мыслить дальше в этом направлении сейчас и вообще всегда. Так он рискует провалиться в вязкие и совсем беспочвенные мечты и безнадёжно увязнуть в них, придумав себе ту жизнь, которой на самом деле нет. Аня будет рядом с ним, если сама захочет, и столько, сколько посчитает нужным. Жене кажется, что он не в праве рассчитывать на что-то большее. Да и какой смысл думать о том, с кем ты собираешься провести жизнь, когда тебе девятнадцать? Это же глупо, правда? – Тебя подвезти? – спрашивает Женя, когда они выходят на улицу. – Ты же домой сейчас уже, да? Странно, что он как будто совсем не осознаёт, что их «вместе» вот-вот закончится, и они снова останутся сами по себе по разным городам. Анино присутствие рядом почему-то кажется привычным, а отъезд не видится таким уж страшным событием, словно она уходит в соседний двор, а не исчезает за шестьсот километров в далёкую шумную Москву. – Да, – Аня кивает и отпускает голову, но тут же снова смотрит на Женю и робко улыбается. – Я бы с радостью с тобой проехалась. Но если тебе в институт сейчас, то давай я до него вместе с тобой, а потом уже сама закажу такси? Ты не обидишься? Женя легко соглашается, уверяет Аню, что совершенно не обидится и всё в порядке, а потом помогает ей сесть в машину, открывая перед ней переднюю дверь. Он старается ехать по самому красивому маршруту и мысленно снова ругает себя бессовестным за то, что показывает Ане город всего лишь так, через стёкла автомобиля. Но Ане всё равно нравится. Она восхищённо смотрит по сторонам, задаёт вопросы и то и дело поглядывает на Женю, старательно пряча улыбку. Уже у университета они рискуют надолго застрять в салоне, держась за руки и оттягивая момент, когда придётся прощаться. – Можно я тебя поцелую? – тихо спрашивает Женя и чувствует, как скулы обжигает краской от смущения. – Конечно, – Аня улыбается так, что у Жени сердце падает куда-то вниз и там отчаянно бьётся от сжигающе-восторженной любви. – Я совсем не против, – шёпотом признаётся она и сама тянется к его губам, касается нежно и трепетно и пальцами несмело гладит его по щеке и шее, целует ласково и нежно. А потом так же невесомо отстраняется, и в первую секунду Жене обиженно кажется, что он даже не успел ничего почувствовать. – Я тут совсем тебя задержу, – чуть пристыженно замечает Аня и тянется к дверной ручке. – Ты так и на тренировку потом опоздать можешь. Жене же снова уже не хочется думать о чём-то, кроме ласкающих рук и слов и  оседающего теплом дыхания на коже. А Аня опять оказывается как будто в разы благоразумнее его. Хорошо, что из них двоих хотя бы у неё получается мыслить здраво и держать себя в руках. Женя краснеет от мысли о том, чем всё могло бы закончиться, не останови его Аня и останься они в машине столько, сколько пожелают. И тут же становится стыдно за такие мысли. Это же Аня, чистая, нежная, невинная, с ней так нельзя и не может быть. Он выходит из машины вслед за ней, забирает с заднего сиденья вещи и изо всех сил старается выглядеть спокойным. Наверное, у него получается, потому что Аня совсем не замечает его состояния, сосредоточенно ища что-то в телефоне. – Всё, я заказала такси. Вроде бы скоро будет, – сообщает она через пару минут и тут же замолкает. Женя тоже смущается, подавая Ане её сумку. Прощание ощущается каким-то неловким, и время, как назло, тоже становится вязким, тягучим и идёт медленно, словно отсчитывая за десять секунд только одну. – Я был очень рад с тобой увидеться, – говорит Женя и ощущает сжигающий стыд за то, что не может сказать ничего лучше заезженной, банальной фразы. – Теперь, получается, я должен вернуть тебе долг и приехать как-нибудь в Москву? – Это было бы классно, – улыбается Аня и коротко шагает чуть ближе, – но ты ведь в любом случае будешь на контрольных прокатах, да? – Я уже не хочу загадывать, если честно, – признаётся Женя. – Планирую, конечно, но кто знает, на питерских прокатах я так-то тоже думал быть не в качестве молчаливого зрителя, – ему хочется сказать это как можно спокойнее и равнодушнее, но получается совсем по-иному, с каким-то странным, глупым и ненужным сожалением, которое вдруг вскидывается внутри. И Жене совсем не хочется, чтобы Аня снова его жалела. Он думает, что сам должен поддерживать и помогать ей, а не наоборот, вываливать на неё, чуткую и нежную, всё, что надо и не надо – так, пожалуй, и вовсе не должно быть. Но Аня всё равно вдруг грустнеет и смотрит с отчётливым сочувствием, а потом тянется к нему, осторожно обнимает и устраивает голову в его изгибе между плечом и шеей. И в целом оказывается очень-очень близко, так, что Жене кажется, что он слышит, как бьётся её сердце под рёбрами, спрятанными под кофтой и курткой. – Спасибо, – шепчет он, глупо и бестолково тычась губами ей в макушку. – Ты чудесная. На телефон приходит громкое уведомление о том, что такси ожидает, и Жене поневоле приходится отпускать Аню. Она послушно выскальзывает из его рук, напоследок ещё раз сжимает его пальцы и бежит к машине. Но потом вдруг разворачивается, снова возвращается к нему, торопливо чмокает в щёку и уголок губ: – Вот теперь точно пока, – шепчет Аня сквозь робко-ласковую улыбку. – Я же так и не попрощалась по-хорошему. И тут же – Женя снова почти не успевает опомниться – убегает обратно, исчезает в салоне автомобиля и машет ему рукой из-за стекла. Кажется, Женя окончательно сходит с ума, раз ему всё кажется слишком быстрым и скомканным и требуется время, чтобы окончательно прийти в себя и собраться с мыслями. Аня по-прежнему странно и нелогично ощущается рядом, на коже как будто до сих пор чувствуется обжигающим теплом её поцелуй. Усилием воли приходится заставлять себя сосредоточиться, но похоже, работает не особо удачно. И на тренировке Женя всё равно умудряется наткнуться на пару шуток от Лизы и замечаний от Профессора. Тренер выговаривает ему по поводу концентрации во время проката, а Лиза тем временем напевает фоном какой-то смутно знакомый мотив про любовь. И то, как Женя старается это всё игнорировать, только больше её веселит. – Ну а что, Женьк? – смеётся она, подъезжая и хлопая его по плечу. – Сами виноваты, раз попались, я тут теперь ничего не могу поделать. Анечку я просто не трогаю, потому что она далеко и смущается так сильно каждый раз... А тебя можно, даже с удовольствием, – заключает Лиза и снова широко улыбается. И то, что Женя, похоже, краснеет и мешается не меньше Ани, её как будто не останавливает вообще. – Я перед контрольными прокатами украду твои билеты, и ты никуда не полетишь, – шутливо угрожает Женя, изо всех сил стараясь выглядеть серьёзным. Но не сдерживается и улыбается, а Лиза в ответ смеётся ещё громче: – Да пожалуйста! Я их сама уже третий день не могу найти. Так что если обнаружишь, куда я их положила, буду очень признательна. – Ну тогда я не буду тебе помогать, – заявляет Женя и едет по льду вокруг Лизы. – Останешься в Питере, будешь на меня по телевизору смотреть. – Ага, конечно, – лукаво улыбается Лиза. – На тебя из вредности не буду. Но ты бы всё равно потренировался ещё. Тебе ведь всё ещё надо не облажаться, да? Женю тянет закатить глаза куда-нибудь до затылка и рассмеяться. Лизины подколы, видимо, будут сопровождать его целую вечность – тут разве что можно сбежать и  перейти из группы Профессора к кому-то ещё. Но за этим обязательно последует потеря всех боевых товарищей, с кем делили не одни соревнования, той же Лизы, в том числе, которая, если быть честным, вообще-то классная. И она права: кататься всё ещё нужно хорошо и никого не подводить. Может быть, и к остальным её словам стоит прислушаться?

***

Контрольные прокаты приближаются стремительно и сильно Женю тревожат. Падение на сборах вдруг оказывается более неудачным, чем казалось раньше, и нога слушается ощутимо хуже, даже слишком часто вспыхивая болью то на тренировках, то дома. Наверное, с этим стоило бы поберечься – и в общем-то, тренеры это и советуют. Не предлагают пропускать прокаты совсем, но хотя бы убрать на время четвертные и не красоваться ими раньше времени, чтобы к началу сезона ничего себе не доломать. Звучит разумно, и Женя соглашается почти легко – глупое хвастовство всё равно неприятно покалывает внутри, но он заталкивает его подальше и старательно штампует тройные, чуть увеличивая время на заход и выезд, чтобы не выбиваться из музыки и времени, рассчитанного на четыре оборота. В итоге к контрольным прокатам он подходит в форме, которую сам для себя определяет как "выше среднего ожидания". Ожидалось ведь действительно намного-намного меньше – как минимум, уверенные прыжки, даже тройные, казалось, пройдут мимо, а нет, они всё ещё здесь, с ним. Остаётся только самое главное – не развалить и не усугубить, спокойно доказать, что идёшь с сезон, а потом уже лечиться и вообще решать все проблемы по мере их поступления. Тем более, что есть ещё над чем думать и о чём переживать. Например, о том, что ему снится Аня. Женя честно не уверен, что может назвать это полноценной проблемой, но всё равно упрямо убеждён, что это неправильно и нехорошо, так не должно быть. Потому что то, что происходит в этих снах слишком неприлично и слишком сладко. Аня всегда оказывается очень близко, жарко целует, касается руками низа живота, ласкает робко и нежно, так, что Женя всегда просыпается посреди ночи со сбившимся дыханием и долго старается успокоиться. Но стоит ему снова погрузиться в сон, как Аня опять появляется рядом, вновь смотрит ласково и влюблённо, доверчиво отдаётся ему, позволяет любить себя и сама шепчет, что любит. Женя думает, что ни в коем случае нельзя позволять себе этого, становиться слишком зацикленным на одной только близости. Он никогда, ни за что в жизни не причинит Ане вреда и не станет делать что-то против её воли, следуя только за собственными желаниями. Но с такими снами это становится как будто чуть более возможным, в сумме с вдруг жадным, требовательным желанием показывается ближе и реальнее. И это уже действительно Женю пугает. Он словно не в состоянии справиться с собственным телом, и от этого становится только сложнее, тем более, что Аня пишет ему всё так же часто, старательно поддерживая их общение, присылает какие-то фотографии и видео. Жене же внезапно становится болезненно даже просто на это смотреть. Он отвечает коротко, односложно, корит себя, что поступает так с Аней, но всё равно не видит иного выхода, кроме как ограничить себя и переждать то, что чувствует. Он очень надеется, что её не будет на контрольных прокатах, как бы иррационально и плохо это не звучало – само собой, она точно не сможет выступить со своей травмой, но может быть, всё так сложится, что она не приедет и просто посмотрит с трибун? Жене бесконечно сильно хочется её увидеть, но одновременно с этим что-то внутри отчаянно сопротивляется. Вдруг этим всё сделается только хуже, ещё больше затянет Анин светлый образ в его ужасные, низкие, грязные фантазии, с которыми он окончательно перестанет справляться? Жене до отчаянного, болезненного стыдно за себя, стыдно за такие свои мысли. Но в аэропорту перед посадкой на рейс до Москвы он всё же отправляет Ане короткое сообщение о том, что скоро будет на контрольных прокатах. Лучше уж не усугублять всё ещё и тайнами и враньём, быть честным с Аней до конца, и если она всё-таки решит оказаться в Мегаспорте рядом с ним... Ну что ж, он будет изо всех сил сдерживаться и никогда не позволит себе причинить Ане вред. На удивление, она сама отвечает как-то коротко и скомканно, занятая, должно быть, какими-то своими проектами, и пишет, что вряд ли сможет появиться на контрольных прокатах. Наверное, ему стоило бы расстроиться в другое время – и Женя на мгновение ощущает обидный, неприятный укол под рёбрами. Но тут же признаётся сам себе, что сейчас это будет лучше – глупо же всё-таки спорить с очевидной правдой. Так просто спокойнее, и Ане, и ему, и всё, ничего плохого и страшного. На какое-то время Женя даже разрешает себе расслабиться и ни о чём не волноваться – предстоящие прокаты вдруг перестают казаться такими страшным и настолько значимыми. И тут же, почти что сразу, напоминает себе, что растекаться окончательно ни в коем случае нельзя. Если совсем развалиться и перестать относиться серьёзно, можно ведь и тройные развалить, и всё вместе с ними, это же на самом деле проще, чем кажется. Женя упрямо старается себя контролировать, держаться, планировать хорошие, качественные прокаты, и у него как будто бы получается. Короткая программа знакомая, уже привычная с конца прошлого сезона, накатанная за лето и поэтому ощущается легче, выходить на неё словно спокойнее, не так нервно, а если не отвлекаться на зрителей, оформление от первого канала и лишних людей за бортиком, то можно откатать и вовсе замечательно. Хотя, в общем-то, Жене нравится, как федерация в этом году всё организовала. Приятное волнение от начала сезона по-новому, непривычно будоражит, отзывается в сердце прохладной дрожащей ноткой и как будто обещает, что всё будет хорошо. И всё вместе с твёрдым стержнем спокойствия внутри выходит ещё лучше – программа катается легко, раскованно, тело послушно заходит на элементы, а боль в ноге не чувствуется, словно уходит совсем. И кажется, со стороны это выглядит так же – тренеры остаются довольны, а фанаты наперебой забрасывают его похвалами, снова восхищаются длинными чёрными перчатками, как будто сливающимися с кожей, и чувство радости становится ещё реальнее, ощутимее и правильнее. Развалить на таком фоне произвольную было бы совсем, вопиюще бессовестно. Уже перед самым началом разминки Женя в раздевалке достаёт из рюкзака палетку и, сняв перчатки, осторожными движениями рисует вокруг глаз дымчато-мягкие тени. Новый образ ощущается непривычным и дерзким, по настроению идеально сочетающимся с новой программой, таким, что хочется зажигать и кататься на разрыв аорты, как в последний раз. От того, как его встречают зрители, сердце начинает биться ещё сильнее, а волнительное возбуждение итак уже, кажется, хлещет через край, расплёскивая адреналин. Камеры за бортиками и на льду снимают со всех сторон и проворно выхватывают из общей картинки костюм, коньки, лицо, подсвеченное софитами, и транслируют над всей ареной. Это словно поджигает трибуны ещё больше – они восторженно кричат, заглушая разминочную музыку и голоса ведущих, а среди зрительских кресел яркими пятнами цветут плакаты со словами поддержки. Они ждут его, ждут его произвольную, и Женя добросовестно старается не разочаровать. Наверное, будь это турнир, ему было бы всё же не так просто карабкаться вверх, задевая локтями соперников рядом с собой в борьбе за место в соревновательном протоколе. Но сейчас прокаты, это совсем, совсем другое, и сердце стучит в каждой клеточке тела как будто тоже по-иному, смело и зажигательно. Может, с ним не стоит спорить и можно просто подчиниться и кататься так, как оно чувствует? По ощущениям – как будто бы да, действительно можно, и Женя покорно слушается. И катает так, что ему всерьёз кажется, что трибуны взрываются и сгорают вместе с ним. Женя забывает себя, забывает почти что окончательно, остаётся только музыка и элементы, которые несутся один за другим в дерзкой связке, и это всё в целом так прекрасно, что на мысли и контроль за телом времени совершенно не остаётся. Женя чувствует неладное на самом последнем элементе. В колене что-то хрустит и словно даже ломается, и нога сразу становится мягкой, слабой, полуонемелой и непослушной, бессмысленно волочится за телом. И финальная поза от этого тоже ломается и разваливается, превращаясь в непонятное нечто. Кажется, на лёд он валится совсем неуклюже и некрасиво. В попытке хоть как-то это сгладить он вскидывает руки в неопределённом жесте, вытягивается так, словно это всё и было задумано, и надеется, что такая нехитрая, очевидная манипуляция всё же сработает. На несколько секунд Жене чувствуется только бесконечно громкий стук собственного сердца и рваное, тяжёлое дыхание. А потом в его сознание врываются крики и разом оглушающие аплодисменты. Трибуны словно превращаются в одну огромную волну, соединяя в один долгий, шумный возглас его имя и горячий, шквальный, совсем ничем не сдерживаемый восторг. Наверное, теперь можно считать, что у него получилось, да? Наверное, было ожидаемо, что после этого что-то внутри как будто сдаётся и доламывается окончательно. Женя очень старается держаться, не падать тут же на ровном месте, хотя получается, по ощущениям, плохо. Перед глазами всё упрямо плывёт, размазывается в одно пёстрое, подрагивающее пятно. С интервью сразу после проката он выбирается почти что на одной ноге, болезненно прихрамывая и подпрыгивая, и сразу же натыкается на обеспокоенный взгляд Профессора. – Евгений, ну как же так? – строго и обеспокоенно выспрашивает Алексей Николаевич, подавая ему красную форменную кофту сборной. Женя в ответ пожимает плечами и опускает глаза, стараясь хотя бы не морщиться от неприятной, ноющей боли. Он ведь честно, действительно не знает. Тренеры предлагают проводить его до раздевалки, но Женя отвечает, что справится сам – бессовестно будет отбирать их сейчас у Глеба с Мишей, которым ещё катать программы, и в целом привлекать к себе лишнее внимание. Хорошо, что сейчас все, даже те, кто не выступают, сидят в зрительном зале или за бортиками, и никому в голову не приходит бегать по подтрибунным помещениям. Женя медленно ковыляет по коридору, то и дело цепляясь за стенку, и думает, что как ни старался, получилось всё только в худшую сторону. Глупо с этой болью предполагать, что это что-то несерьёзное, что не выбьет его ещё на полсезона – с таким, к сожалению, Женя уже слишком хорошо знаком. Наверное, позже он всё равно получит нагоняй от тренеров за упаднические мысли, а заодно и за бесконтрольную неосторожность в прокате, да и обижаться сейчас всё равно не на кого, разве что на собственную неловкость. Но что-то внутри всё равно противной тяжестью давит на сердце и как будто разъедает старые, полузажившие ранки. Усталость после двух дней программ вдруг наваливается разом, и Женя тяжело опирается на стену и на какое-то время закрывает глаза, думая, что это всё вместе как-то особенно больно, обидно и совсем не похоже на хорошее начало хорошего сезона. Он пропускает момент, когда по коридору слышатся чьи-то негромкие шаги, и запоздало думает, что кому-то, видимо, всё-таки захотелось побродить под трибунами, пока все остальные сидят наверху. Женя надеется, что кто бы это ни был, он не понесётся в его сторону с ненужными вопросами, а в лучшем случае, даже не узнает, хотя предполагать такой исход, наверное, совсем уж глупо и нелогично. А потом его вдруг окликают совсем рядом: – Женя?.. От знакомого голоса Женя резко вздрагивает и открывает глаза. В двух шагах от него стоит Аня и смотрит с отчётливым беспокойством. – Жень, всё... хорошо? – неловко уточняет она и осторожно придвигается ближе, касается плеча и тут же робко отдёргивает руку. Женя в ответ так же неловко улыбается непослушными губами, отталкивается от стены и замирает рядом с Аней, чувствуя, как по скулам вновь расползается смущённый румянец. Как-то неожиданно ощущается увидеть её здесь, и от этого всё тело, вдобавок к травме, сковывает ещё и удивлением, растекающимся и радостью, и испугом одновременно. Женя вдруг отчётливо вспоминает, о чём думал перед прокатами, и это осознание прочему-то резко обжигает. Наверное, так неправильно, так не должно быть, Аня ведь просто стоит рядом, и не может быть, чтобы от одного этого всё самообладание мгновенно испарялось в никуда, и в голову лезли всякие неприличности, такого просто не бывает. Женя старательно отгоняет прочь эти мысли и пытается не чувствовать то, как внутри словно начинает ворочаться что-то тёмное и горячее. Может, это только кажется, просто какая-нибудь глупая психосоматика, то, что он опять сам себе придумал, а теперь так же глупо боится того, чего на самом деле нет. Женя решает, что наверное, так и есть, и вновь старается улыбнуться Ане, хотя выходит как будто не очень: – Я в порядке, – заявляет он, неловко растягивая в стороны уголки губ, и его тут же тянет дать самому себе по лбу: ну не дурак ли? И Аня словно тоже это чувствует и неуверенно косится на его ногу: – А... нога? Мне показалось, у тебя с ней что-то? Или нет? – тут же вскидывает она глаза, и теперь уже пытливо вглядывается в его лицо так, что у Жени совсем не остаётся сил что-то от неё утаивать. – Опять травма, – признаётся он и смущённо опускает голову. – Что-то не так сделал на самом последнем элементе, ну и вот... получается, опять сам себя доломал, – с горечью заканчивает он. Его упрямо и неприятно точит изнутри, а ещё ему почему-то очень стыдно перед Аней – как будто он опять не может ничем ей помогать, не может для неё быть сильным, а способен оставаться только бесполезным и влюблённым созданием, рассыпающимся от одного её взгляда. И словно в подтверждение собственных мыслей он вдруг пошатывается и снова думает, что ничем, наверное, не может в таком состоянии Ане нравиться и вызвать что-то, кроме жалости. И удивительно, что сама Аня как будто совсем так не считает. Она бросается к нему, оказывается вдруг под боком, и закидывает его руку к себе на плечо, и смотрит так же ласково и даже почему-то восхищённо, словно всё абсолютно нормально и так и должно быть. – Прости, прости пожалуйста, Жень, – тут же начинает виниться она и тянет его по коридору в сторону раздевалки. – Пойдём. Я и сама могла бы догадаться, глупая, а в итоге замучила тебя тут совсем, – смущённо улыбается она, подставляя ему под локоть своё плечо. – Пойдём, тут вроде недалеко осталось. Дверь действительно оказывается совсем близко, и Аня умудряется, несмотря на то, что Женя, по ощущениям, повис на ней безвольным мешком, аккуратно затолкнуть его в узкий проём и одновременно зайти сама. Мужская раздевалка ожидаемо пустует, и Аня заботливо и терпеливо ведёт Женю подальше от входа, усаживает на лавку и сама устраивается рядом с ним. Её словно совсем не смущает Женина беспомощность, а даже наоборот, она смотрит ещё ласковей, прикасается нежнее, и это осознание Женю приятно греет. Но тут же приходится заставлять себя не поддаваться неуклонно расцветающему в груди теплу, не вестись у него на поводу, чтобы как-случайно опять не оказаться беспомощным перед своими чувствами и ничего под ними не натворить. Женя чувствует, как что-то как будто нехорошее внутри по-прежнему не затихает и всеми силами старается это что-то сдержать. Он смутно догадывается о том, откуда оно взялось, и волей-неволей приходится признаться самому себе, что дело просто в Ане, в том, что она рядом, а он вновь оказывается неспособным ничего с собой поделать. Женя медленно сжимает и разжимает ладони до белеющей кожи и сглатывает тяжёлый, давящий ком в горле. Его болезненно жжёт стыдом и одновременно как будто разрывает жаром, требовательным, тянущим свинцом сворачивающимся в низу живота. Жене гадко, ужасно от самого себя, и всё вместе это как будто разрывает его на мелкие куски, которые вместе уже не собрать. Ему хочется, хочется так, что он словно весь вспыхивает жарко и горит, и становится страшно от того, насколько сильным, настоящим, живым это всё ощущается. А Аня рядом с ним словно совсем ничего не замечает. Она по-прежнему тянется к нему, смотрит доверчиво и бережно касается его нервно сжатых ладоней, аккуратно и ласково раскрывает и переплетает его пальцы со своими. – Что у тебя всё-таки случилось? – негромко уточняет она спустя какое-то время. – Ты сказал, что старая травма, это та, которая была у тебя со сборов, получается? – Да, так и есть, – скомканно и неловко отвечает Женя. Он по-прежнему старательно силится держать себя в руках, смотреть на Аню только мельком или даже не смотреть вообще, если это покажется хоть на секунду возможным. И первое время кажется, что это помогает, срабатывает именно так, как и должно было – между ними появляется спасительное расстояние, и Жене как будто даже становится чуть легче дышать. Но следом оказывается, что Аня это понимает совсем не правильно. Она, должно быть, решает, что снова сделала что-то не то, отчётливо пугается и тут же льнёт к Жене теснее прежнего. – Тебе больно? – спрашивает она шёпотом, поглядывая на его коленку, и протягивает руку, осторожно касается её кончиками пальцев. И тут же – Женя даже не успевает её остановить и вообще как-то удержать – соскальзывает на пол, к его ногам. Возможно, Женя опять напридумывал себе лишнего и Ане так просто легче и удобнее разглядывать что-то там в его колене. Возможно, в этом вообще нет ничего такого, от чего должно немедленно бросать в дрожь и обжигать болезненным румянцем, но Женя всё равно трепещет и чувствует, что дальше всё как будто валится в жаркое пламя ещё глубже и безнадёжнее. Аня сидит у его ног и осторожно гладит больное колено, нежно и невесомо проводит кончиками пальцев, то бережно заласкивает и массирует кожу и мышцы вокруг сустава, то легко касается самой коленной чашечки, под которой как будто и спрятано то самое, болезненно ноющее и так не вовремя сломавшееся. Анины прикосновения словно бьют током раз за разом, обжигают даже сквозь ткань костюма и в целом практически причиняют боль. Жене кажется, что Аня что-то говорит, старается утешить и поддержать. Но сознание упрямо заволакивает дымкой, прорываться сквозь которую у него совсем нет сил. Он жмурится, пытаясь отдышаться, и всё время думает только о том, чтобы не сойти с ума окончательно, ничего не натворить и ни в коем случае не навредить Ане. А тело словно вопреки всему распаляется всё сильнее, упрямо требует, желает, и под ласковыми Аниными руками Женя только больше плавится от стыда. Спустя время он всё-таки начинает слышать Анин голос и снова дрожит от пронзительной нежности и любви. – Всё будет хорошо, Жень, – снова и снова повторяет она, продолжая ласково гладить его колени. – Я, наверное, глупость делаю, так ведь всегда все говорят, но я просто верю в тебя. Ты сильный, ты замечательный, ты обязательно восстановишься и всё будет хорошо. Женя успевает подумать, что, наверное, слишком смело говорить вот так прямо, не таясь и не пугаясь. Нельзя ничего загадывать наперёд, тем более сейчас, когда с будущим непонятно вообще ничего. А потом Аня поднимается, опять садится рядом с ним, вновь оказывается близко-близко, так, что Женя чувствует её дыхание на своей щеке. Она доверчиво тянется к нему, обвивает хрупкими руками его плечи и снова шепчет, что всё будет хорошо. Мягко ведёт ладонями по волосам, по затылку, как будто стараясь ещё больше обнять и приласкать его, на мгновение прижимается горячими губами к часто пульсирующей венке на шее. И это как будто добивает Женю окончательно. Жар в теле не остывает, полыхает по-прежнему обжигающе, закипая лишь сильнее, и Жене кажется, что ещё немного, и он окончательно сойдёт с ума. Он дрожит, отчаянно вырывается из обнимающих рук, отталкивает Аню от себя. – Выпусти, выпусти меня, я не хочу... – твердит он, чувствуя, как безвольно падают вниз тёплые ладони, как вся она сжимается рядом с ним. Аня смотрит на него широко распахнутыми глазами и как будто ждёт удара. – Женя, – испуганно и растерянно шепчет она, – что случилось? Я же... Что с тобой? Что я сделала не так? От боли в её голосе Женю как будто бьют наотмашь, так, что хочется стонать. Ему отчаянно противно от самого себя, он не знает, куда от этого деться, и вскакивая, почти порывается бежать и совсем забывает про свою ногу. Плохо, что она вылетает тут же, предательски подкашивается, и Женя неловко шатается, цепляется за то, что попадётся под руку. А Аня – она снова бросается к нему, как будто забыла про всю его грубость, с готовностью подхватывает его, помогает сохранить равновесие, и её руки ощущаются такими же нежными и  заботливыми, как раньше. – Жень, Женечка, стой, давай я тебе помогу, пожалуйста, – торопливо просит она, и её глаза как будто снова загораются ласковой надеждой, смотрят открыто и доверчиво. Женю же упрямо и ужасно плавит и разрывает надвое. Чувство стыда вперемешку с отвращением и нежеланием причинить Ане вред мучает и подчиняет себе, уничтожает последние остатки самообладания и воли, и Женя окончательно перестаёт понимать, что он делает на самом деле. Он сбрасывает с плеч Анины ладони и толкает её, так, что она шатается и делает несколько шагов назад, чтобы устоять. Женя как в замедленной съёмке смотрит, как с её лица сбегает краска, и глаза наполняются слезами. – Не трогай меня, не надо! – практически выплёвывает Женя, и ужасается тому, как звучит его голос: противно, злобно, словно в нём никогда и не было всего того, что он говорил Ане раньше, не было ничего от любви. Аня мелко дрожит и становится ещё бледнее, обхватывает себя руками за плечи и не отрываясь смотрит на Женю, почти плачет и тут же быстро смаргивает слёзы. В её глазах плещется какое-то безграничное, глубокое отчаяние и видно, как она ломается, разрушается изнутри. Жене становится дурно от одного этого взгляда. Он словно прожигает его насквозь, и сердце внутри от этого беспомощно трепещет, рвётся и рассыпается на мелкие острые осколки. Женя уже отчётливо понимает, что сотворил, и просто стремительно и безнадёжно падает в тёмную бездонную пропасть. У него не остаётся сил и ему словно застилает глаза, когда он бросается к двери, ощупью открывает её и бежит куда-то по коридору, совсем не обращая внимания на тянущую, неслабеющую боль в колене. Куда угодно, лишь бы подальше от Ани, подальше от того, что он с ней наделал. Наверное, он похож на сумасшедшего, пока шатается по коридорам арены, не зная, куда деться. Наконец он находит какой-то угол, маленькую подсобку и забивается туда, садится на пол, обнимает руками колени и покусывает себя за костяшки на ладонях, лишь бы хоть немного успокоиться и заглушить ужасное чувство, которое точит изнутри. Пусть. Пускай так. Зато с Аней точно всё будет хорошо.