Сколько бы Джейс ни делал — этого всегда было недостаточно. Бессонные ночи. Нервные срывы. Сухой кашель Виктора, бивший по нервам.
Всех их совместных усилий, и усилий множества учёных — тысяч мужчин и женщин — было не достаточно.
— Мы не можем больше терпеть их выходки, — Хеймердингер тяжело отложил корону в сторону, размял плечи. — Они ходят по Пилтоверу, как по родному городу. Их уже не отличить от
нас.
В этот раз король выглядел раздражённее обычного. Совет наседал на него, как и миллионы рассерженных жителей, потерявших в огромном пожаре своих близких. «Слизняки». «Монстры». «Животные».
— Но ведь... даже если они другие... они всё ещё разумные существа. Мне кажется, нас и не надо отличать друг от друга. Надо просто работать вместе, сотрудничать... — Джейс терял уверенность с каждым произнесённым словом. Он всё понимал.
Русалы травили людей своими наркотиками, добываемыми прямо из залежей отходов, некогда вылитых им на голову. Возможно, тот, кто их производил, считал это остроумной местью. Но этот кто-то не понимал: чем больше зависимых появлялось в Пилтовере, тем быстрее Заун приближал свой конец.
Угроза карательного похода была близка как никогда. Снова.
И как десять лет назад, Джейс ощущал себя абсолютно беспомощным, хотя, казалось бы, добился столького. Но —
недостаточно.
— Иногда, сколько бы мы ни старались, мы ничего не можем изменить. Если перед тобой горы, то их никак не свернёшь.
В глазах отца читалось сочувствие, но принц знал (увы, слишком хорошо), что это были глаза убийцы. За королём оставалось финальное решение. И он уже принял его десятилетие назад — через вину, через мучительное оттягивание, но принял. Мог повторить и в этот раз.
Долгом Джейса было изменить ситуацию сейчас. Чтобы не ловить вылетающие из кровавой пены новые слёзы.
— Мы можем использовать магию. Мы можем спускаться под воду благодаря пилюлям. Мы столько всего можем — надо только
стремиться к этому...
— Это лишь эксперименты, сын мой. Начальная стадия. А люди Пилтовера —
наши люди — ждут вердикта сейчас. Прости.
Хеймердингер сжал корону, но было видно: он не хотел её надевать. Он, кажется, ждал слов Джейса. Чтобы тот остановил его. Чтобы придумал решение.
Но у Джейса не было ответов. Только проекты, только мечты — он
всегда жил мечтами.
И этого всегда было недостаточно.
— Можно ли... хотя бы... — принц сжал зубы до боли, лишь бы не выдавливать из себя следующие слова, но те так и ложились на язык — и разъедали его ядовитой кислотой. — Можно ли не убивать всех? Лишь нескольких? Найдём зачинщиков, выдадим их массам.
— Ты говоришь о той девушке с синими волосами? «Джинкс»? Хм, она стоит за многими преступлениями в этом городе. Думаю, её известность сыграет нам на руку.
Джейс стоял, склонив стыдливо голову, и Вай глядела на него откуда-то из воспоминаний: загнанно, умоляюще. Как не позволяла себе глядеть — но только когда речь не заходила о «девочке с синими волосами».
— Лучше было бы найти самого главаря банды. Наркобарона. Короля Зауна.
А лучше было бы очистить море побыстрее — и выпустить русалов, наконец, на волю из гигантского нефтяного кольца, загустевшего, кажется, за столькое количество лет.
Хеймердингер вздохнул. Он тоже знал, что было бы лучше прекратить уже эту войну.
Но — горы действительно не свернуть.
— Надо думать реалистичней. Короля Заун не выдаст — а вот одну из пешек запросто. У миротворцев есть свои каналы для контактов с Зауном: задействуем их, чтобы передать информацию. Вряд ли сами русалы хотят бойни.
Король надел корону и с нажимом потёр виски.
Было ли это всем, что они с принцем могли сделать? Было ли это единственным выходом?
Джейс прокручивал эти мысли по пути в подвалы. Отец взял на себя большинство обязанностей: по помощи пострадавшим, торжественным и не очень похоронам, по восстановлению.
Так что всё, что касалось Зауна, навалилось на Джейса. И каждое дело было неразрешимым. Будто принц бился лбом о глухую стену — снова и снова, под разными углами.
— Ты дал Кейт достаточно препарата? — Джейс устало опустился рядом с Виктором.
Друг был как всегда тих и сосредоточен. Синие блики от морских слёз играли на его скулах.
— Каждая пилюля действует сутки, — Виктор снял очки и устало проморгался. — Той девушке хватит где-то на неделю. Правда, могут быть побочные эффекты, но это предстоит выяснить уже ей. Когда вернётся, пусть зайдёт, расскажет.
Друг хрустнул позвонками и довольно потянулся. Джейс не смог сдержать улыбки. В этом весь Виктор: с виду тихий и угрюмый, но каждое его слово — будто незримая поддержка. Безусловное доверие. Даже сейчас: не «если» вернётся Кейт, а «когда».
— Всё возишься с этой слезой? Не хочешь поужинать? — Джейс аккуратно отодвинул мерцающий шарик.
— Перекусить неплохо бы, — Виктор хмыкнул и принялся рыться в их с Джейсом запасах еды, пополняемых по большей части заботливыми лаборантами. — А эта слеза... не знаю, просто она единственная, которая не стремится взорваться, стоит тебе выйти из комнаты.
Принц задумчиво зажевал батончик, кинутый ему за компанию.
— Странно... Помнишь, мы с тобой искали объяснение этому феномену — но так и не нашли. На тебя реагирует только эта слеза, никакая больше. Плюс ни на кого другого остальные слёзы не откликаются.
— И? — Виктор придвинулся ближе, как всегда угадывая, что Джейс к чему-то клонит.
— Та девочка... та, которая напала на меня и устроила пожар на фестивале. Она украла слезу. Она взяла её голыми руками, безо всяких инструментов для хранения, — а для спокойствия слёз требовались либо Джейс, либо сложные руны. Либо особые вибрации, хорошо получавшиеся с помощью ветряных ловцов. Вот уж точно — связь моря и неба.
— Соответственно, — подхватил мысль Виктор, — если она спокойно её унесла и под водой ничего не произошло, то слеза всё ещё стабильна. Хм, занимательно, — он дожевал и вернулся к своей слезе.
— Мы так и не выяснили, почему слёзы тянутся ко мне. Может, это значит, что они спокойны не только рядом со мной. Что могут быть другие такие «хранители». Например, ты?.. Или та девочка?
Виктор замер. Потом фыркнул мягко. Он посмотрел на Джейса в упор: с какой-то тоской, с надрывным умилением, мол, откуда ты такой глупый взялся.
— Слёзы — это морское горе. Ты можешь не верить русалочьим легендам, — друг предугадал возмущения Джейса, и тот замолк, не успев сказать ни слова, — но они гласят: когда море не может носить в себе столько горя, сколько ему выпадает, оно выплёвывает эти слёзы, и те рассыпаются в морскую соль где-то в глубинах. Потому море такое солёное. Оно плачет так уже вечность.
— Но тогда почему... почему
эти слёзы не взорвались. Вернее, некоторые взорвались, — Джейс проглотил болезненное воспоминание о стёртых в соль воришках и запальчиво продолжил, — но почему не сразу под водой? Что им мешало?
Виктор пожал плечами.
— Может, горя было слишком много? Ты говорил, слёзы появились в ночь, когда бомбили Заун. Может... это
чьё-то горе? И его так много, что океан не выдержал?
— Тогда почему...
— Потому что море живое! — Виктор смотрел на друга, как на ребёнка. — Потому что под водой целый
город, Джейс. Слёзы взрываются где-то далеко, в тёмных впадинах либо на пустынных равнинах. Они... уничтожают всё вокруг. Но море ведь живое. Как оно могло допустить, чтобы его же слёзы уничтожили его детей?
Принц поджал губы. Сколько бы он ни работал с магией... он никогда не воспринимал её как разумное явление. Это был поток формул, это был инструмент. Мужчине было тяжело мыслить категориями сказок.
— Можешь не верить, но другое объяснение вряд ли можно найти, — Виктор раздражённо принялся копаться в своих записях, поглядывая на друга.
— Но тогда... почему они потянулись именно ко мне? Не к кому-то другому?
Виктор замер. Смущённо отвёл глаза, покусал губы. А потом вдруг накрыл руку Джейса своей и сжал так крепко, как не смел никогда.
— Потому что неизлечимое горе тянется только к любви. К искренней. К безусловной. Ты же любишь море, Джейс. Ты, пожалуй, единственный, кто не хочет от него ни торговли, ни отношений, ни ресурсов — ты любишь его просто так. И оно... может быть, оно отвечает тебе тем же.
Виктор упорно смотрел куда-то в угол, но бледные скулы предательски налились румянцем. Он вскочил и начал ещё хаотичнее перебирать бумаги. Потом передумал, схватил «свою» слезу и убрал её к остальным, спавшим под руническими цепями — не всегда же звенеть ветряным ловцам.
Джейс, оглушённый собственным пульсом, сидел неподвижно.
— Вот. Такова моя теория. Вот, — Виктор нервно захлопнул дверцы лабораторного шкафчика. Что ж, Джейс тоже отлично улавливал, когда друг хотел закончить тему.
— Тогда, может быть, и эта «твоя» слеза чувствует... твою любовь, — увы, принц не мог отказать себе в том, чтобы поддеть друга. Он понимал его смущение — но в лёгких пузырилось что-то воздушное, как настоящая магия.
Виктор покачал головой, конечно же, понимая уловку. Он молча отошёл, всё ещё избегая поворачиваться к Джейсу.
— Может быть. А может быть... — он пробормотал себе под нос, Джейс расслышал смутно: — наше горе одинаково и ей не сложно со мной.
В любом случае, принц ничего не ответил. Слишком страшно было переспрашивать.
Слишком страшно было дойти до правды, ведь до сих пор было известно лишь одно: слёзы, кроме Джейса, ни за что не принимали
людей.
***
Тени в её голове. Мысли в её голове.
Было слишком много, было слишком громко. Джинкс заводила музыку на полную, бралась за любое дело — лишь бы не слышать своих мыслей. Лишь бы ничего не помнить: только забыв прошлое, она могла чествовать новую версию себя. Самую крутую. Самую опасную.
Ту, которая взорвёт человеческий муравейник к чертям.
Джинкс ни о чём не хотела думать. Она чертила что-то, ломала что-то и что-то строила — в хаотичном, радужно-масляном водовороте.
Нет. Она не думала. О том, что Силко в последнее время ходил сам не свой. О том, как разинули свои акульи пасти другие бароны, видя слабость короля, — Джинкс бы в каждой из них перебила зубы, но, увы, с этим пока прекрасно справлялась остальная банда.
— Посиди пока у себя. Не высовывайся, — устало попросил её Силко, стоило им вернуться из старого бара.
Джинкс не могла ему отказать. Она чувствовала что-то. Что-то плохое, но не хотела понимать, что именно, потому что оно было слишком громким, слишком большим.
Обновлённая,
полностью цельная Джинкс должна была быть тихой и пустой, как нефтяная пучина, которая породила её. Никаких метаний, никаких сожалений — только безудержное веселье и жизнь без оглядки на других.
Что за чудесный мир! Мир, где правит хаос и Джинкс плавает меж обломков и пожарищ, дабы воспевать бесконечное горе.
Дабы горе воспело её.
— Почти готово, почти готово, — она напевала это себе под нос, как мантру. Как неотвратимую закономерность.
Ничего не вернуть. И некуда вернуться. Не к кому. Незачем.
Джинкс подчинит себе горе — ибо они с ним равны — а после затопит им всё, до чего получится дотянуться. Может быть, она уничтожит даже морионовую стену, чтобы хаос вырвался из проклятого кольца.
Чтобы Силко, может быть, увидел
тот самый океан, который хотел повидать и мечты о котором бросил. Он возвратился к ним только однажды, когда юная Джинкс болела и хныкала в его кабинете — вся в ожогах от устроенного бароном же пожара.
— Море лечит, — успокаивал он тогда, отчего-то не выставив вон, а невесомо поглаживая. — Море — наш дом. Целый океан поёт нам, только нам одним.
И Силко рассказывал: о том, что там, за пустотой. Что там вода — сапфирового цвета, есть солёные пустыни и горячие горы, впадины без дна и чудовища без глаз. Есть тёплые и холодные воды, и каждые текут куда-то — к краю обитаемых земель, чтобы слиться с небесами и стать ветрами, а после вернуться дождями туда, откуда текли.
Джинкс думала: если она не оставит внутри нефтяных стен ничего — ни любви, ни страха — морионовая тьма смилуется и снимет с Зауна проклятье. И нефтяная тюрьма падёт, ибо главный тюремщик — мерзкий принц, дьявол,
любящий запирать русалок, будет стёрт в морскую соль!
Станет пусто и тихо. Наконец-то тихо. Джинкс так отвыкла спать в тишине. Не в кислотных отблесках вечеринок, не в навязчивых образах из головы. Просто в тишине, как в детстве: прижимаясь к чему-то боку, слушая простенькую колыбельную.
Нет! Нет-нет, не вспоминать. У Джинкс нет прошлого, у Джинкс — только будущее, только ждущая её пустота! Только пожары и побоища, только смех и безумства.
У Джинкс нет ничего, что было у Паудер. Потому что прошлое не может вернуться.
Не может же?
***
— Не может ли... — Вай сделала вдох поглубже, — не может ли
кто-то там, наверху, связаться с нами? Чтобы мы отдали им слезу — и всё.
Вандер, до того нахмуренный, поднял на женщину усталый взгляд. Ну да, уже женщину — с массивными мышцами, сбитыми костяшками. Настоящая хищница.
— Ты же можешь, — Вай продолжала давить.
Пока не было Кейтлин — та отправилась «разведывать» (под чутким и незаметным руководством пары вандеровских друзей), — Вай хотела наконец-то поговорить начистоту:
— Миротворцы не оставят Паудер. Так что легче будет, если я найду её в одиночку, верну слезу — и мы передадим её твоим знакомым из Пилтовера.
— А сухопутная девочка как же? — Вандер хмыкнул хитро, как будто плавающая за Вай хвостиком миротворица была важна.
Вай фыркнула, показательно равнодушно. Кейтлин была безобидной акулкой — той, которая лопает планктон, воображая, что пожирает зубастых монстров.
— Она забавная, — пришлось признать. — Но обезвредить её — раз плюнуть. Отправим её вместе со слезой. В сознании или без.
Вандер понимающе хмыкнул. Покачал головой, с каждым движением всё сильнее хмурясь.
— Всё бы хорошо, но вот беда: мне никто не отвечает. Уже сколько дней. Ты... знаешь ли капитаншу Грейсон? — Вандер усмехнулся неловко, явно с виной вспоминая, при каких обстоятельствах связывался с ней в последний раз. В ночь, когда ушла Вай.
Та замерла, и дыхание у неё спёрло. Очевидно. Это было очевидно. Но...
— Грейсон мертва, — раздался от дверей мрачный голос. Кейтлин пришла, очевидно, с пустыми руками и с ещё большей тяжестью на сердце.
Она устало стёрла с кителя следы маслянистой блевотины и — уже без возражений, хотя обычно не пила, — приняла от Вандера бокал алкоголя, чтобы заглушить тошнотворный вкус пилюль.
— На сколько дней тебе ещё осталось? — Вай кивнула на её таблетницу, спешно переводя разговор.
Вандер вернулся к натиранию стойки, грустно кивая самому себе. Обоим русалам стало ясно: помощи ждать неоткуда. Но бездействовать было нельзя.
— На парочку хватит, — Кейт усмехнулась очевидной уловке и впилась взглядом в Вандера: — И зачем вам Грейсон?
— Мы... кхм. Мы много лет назад неплохо общались.
— Неплохо? Человек и русал? — миротворица пьяно захихикала: её повело с пары глотков, ну что за дурында. Вай мягко придержала её непослушный хвост, чтобы он не утянул обладательницу на пол.
— Ну, настолько неплохо, что два города умудрились договориться до перемирия. Негласного, конечно же. Но это помогло избежать смертей.
Вандер снова аккуратно наполнил бокал Кейтлин. Та, казалось, не замечала, как бессовестно её спивают: сонно водила пальцем по стеклянным граням, кусая губы. Вай кивнула здоровяку на одну из бутылок: мол, подливай оттуда. От пойла оттуда голова болела меньше.
— Если у вас было перемирие... почему, — Кейт зло всхлипнула, душа слёзы, — почему вы допустили тот пожар? И кучу русалочьих вылазок до этого. Знаешь ли ты, сколько моих друзей погибло?! И сколько гибнет в этой войне?! — она бессильно ударила по стойке, её хвост раздражённо заметался по илистым полам.
Вандер смотрел на миротворицу, как на маленькую. Как на всякого из своих детей, взращенных им — а потом потерянных: в обидах, в дурацких авантюрах, в наркотическом бреду. Каждый ушёл куда-то. Каждого Вандер упустил, не смог убедить вернуться — и потому запер сам себя в этом баре, чтобы доживать старость с призраками.
— Потому что я больше не король Зауна. У города новый король, и он... — Вандер болезненно сжал кулаки, но так и не смог ни обозвать, ни обругать Силко. — У него свои методы.
— Тогда я убью его, — Кейт пьяно икнула, всё больше клонясь к удобной для сна стойке. — Я... вообще-то... отлично стреляю.
Она засопела устало. Вай для надёжности потыкала в её круги под глазами — самое бесящее место для пробуждений, — но девушка даже не шевельнулась.
— Позаботься о ней, — шепнула Вай, натягивая капюшон. Здоровяк неопределённо кивнул.
— Будь осторожна.
— Вернусь к вечеру, — русалка не глядя махнула рукой, даже не догадываясь, какую глупую надежду взращивала в Вандере. Что кто-то может к нему вернуться. Что он ответственен за тех, кто возвращается к нему. Как в былые времена.
И теперь он не хотел проигрывать судьбе: не хотел никого терять, никого отталкивать.
Опасная надежда пробудилась в Вандере: что он вновь ответственен за
своих людей. Что он вновь защищает Заун.
Вот только… помнил ли Заун, каково это — быть защищённым?
