obsession

Рука тянется к книге, стоящей на полке в университетской библиотеке. Тонкие пальцы аккуратно оглаживают корешок, будто читая название книги нервными окончаниями. Хёнджин берет книгу с полки, проводя по деревянной обложке рукой и рассматривая незамысловатое изображение. Открывая первую страницу, пробегает глазами по оглавлению, удостоверившись, что там есть необходимые ему вещи. Бегло скользит взглядом по аннотации, освежая в памяти давно забытый сюжет. — «Искусство сочинять танец»? — звучит где-то в метре от блондина, заставляя чуть дернуться и поднять глаза на человека, стоявшего рядом. Это был Сынмин. С обворожительной, почти незаметной, улыбкой на лице и добрым взглядом. — Да, Дорис Хамфри, — чуть смущенно кивает Хван, отводя глаза обратно на книгу и захлопывая её. Между ними повисает недолгое молчание. Они встречаются всего второй раз за ту неделю, что прошла с начала учебного семестра. — Задание по современному танцу? Профессор Пак снова издевается над хореографами? — усмехается Ким, но тут даже намека на издевку нет. Он просто шутит, старается быть дружелюбным и пытается выстроить подобие естественного и непринужденного разговора, помня о том, что Хёнджин тут пока ещё новенький и, вероятнее всего, хорошими знакомыми не обзавелся. В качестве ответа на вопрос он получает простой кивок. — Но почему проза, а не что-то из учебников? Их же тут полно, да и делать по ним удобнее, — интересуется Сынмин, держа в руках несколько книг, которые явно не по его профильной дисциплине. — Проза лучше описывает то, что не в силах должным образом рассказать сухие строчки учебников. Она живая, — спокойно отвечал Хёнджин, иногда украдкой посматривая на лицо Кима, которое так и манило к себе, одновременно дико смущая. Сынмин чувствовал себя немного пристыженным, ведь он никогда не задумывался о том, что проза правда наполнена большей жизненной энергией, чем простые учебники: в них все просто, до ужаса допотопно, разжевывающе и написано самым легким языком, чтобы любой дурак мог понять, о чем идет речь. — Хамфри — новатор в области современного танца и известный на весь Мир хореограф. Она опубликовала эту книгу незадолго до смерти, — рассказывал Хёнджин, даже не отдавая отчета тому, что Сынмину может это быть хоть на каплю интересно. — Она всегда сравнивала танец со Спящей красавицей, хотя и считала его полной противоположностью. Она считала, что люди должны видеть за танцем не привычную всем нежность, а независимую и страстную сущность. Сынмин умиротворенно слушал парнишку, стоявшего рядом, почему-то с нескрываемым наслаждением. Складывалось ощущение, что за невероятно привлекательной внешностью этого танцора стояла глубокая душа, полная тайн и загадок. Которые хотелось разгадать все до единой. — Черт, прости, тебе, наверное, все это неинтересно, — молчание сокурсника напрягало, поэтому Хёнджин решил, что надо бы выбраться из своего помешанного на хореографии мозга. Он даже не обратил должного внимания на то, как завороженно Ким его слушал. — Нет-нет, продолжай. Мне все ещё интересно услышать, что ты скажешь дальше. Хёнджин замялся на одном месте, переступая с ноги на ногу, а после стал листать книгу, вдыхая запах давно не открывавшихся страниц. Книги в библиотеке редко доставались со своих уютных мест на полках. Особенно проза. — Мне нравится то, как автор рассказывает о танце в театральном действе. Она говорит не только о хореографии, как об искусстве, но и о нужных танцору качествах, о работе с пространством, музыкой, ритмом, сценическим дизайном. Я считаю её гением, — Хван покивал будто сам себе, поднял взгляд на Кима, вновь удостовериваясь в том, что ему интересно и он правда слушал. — Многие великие танцоры, вокалисты, просто артисты заканчивают свою жизнь суицидом, считая, что не нашли должного признания. На самом деле, они просто немного не дождались момента своего триумфа, решив, что лучшим триумфом будет смерть. Но только Хамфри знала, что у нее мало времени и нужно было сделать как можно больше, потому что рак — болезнь страшная и беспощадная. Поэтому выпустила эту книгу. Самую главную в ее карьере. После слов о суициде и смерти Сынмин явно напрягся — обычно эта тема никогда не заставляла его реагировать с должной чувствительностью, но в этот раз, глядя на Хёнджина, которого знал от силы неделю, Ким будто бы проникся душевной тяжестью, которую блондин вкладывает в понятие «смерть». По резко сменившемуся выражению лица Хвана, — рассказывая элементы биографии и содержание книги, свое отношение к творчеству танцовщицы и её восприятии искусства всей жизни, с лица нового знакомого не сходила глупая полуулыбка, показывающая увлеченность и явно обширные познания, но когда он сам коснулся темы смерти, Хёнджин стал мрачнее тучи, — Сынмина будто бы камнем к земле придавило, потому что невооруженным взглядом было заметно, что сокурсник глубоко «переживает» тему смерти. Ким молча оглядел стеллаж с кучей книг, привстал на мысочки и достал еще одну толстую книгу в темной обложке. Он протянул её Хвану, а тот принял без всякого смятения, лишь одарил шатена непонимающим взглядом. — Прочитай, тебе понравится. Потом расскажешь свои впечатления, — он доброжелательно улыбнулся. — Ещё увидимся, Хёнджин. И он скрылся из библиотеки, оставляя блондина в руках с двумя книжками и несгладимо приятным впечатлением. Казалось, что это был скорее монолог, чем разговор двух людей, — Хёнджин говорил один, — а сейчас задумчиво разглядывал черную обложку с красной надписью «Мэри Вигман. Абсолютный танец. Воспоминания, письма, статьи».

***

— Нам что, поставили снова пару после народников? — негодовал Феликс, заходя в раздевалку и проклиная всеми матерными словами отдел расписания. Навстречу ему выходили парни курсом старше, с костюмами для народных танцев. В этот раз в их руках были странные сапоги на каблуке, поэтому можно было сделать вывод, что учебный семестр для них начался с изучения хореографий славянских народов. — Эй, малышня, — обратился к Феликсу и Сынмину, что был рядом, парень с 4 курса, сапогами в руках и светло-сиреневыми волосами. — У вас сигаретки нет? — А тебе лишь бы стрельнуть у кого, Минхо, — Феликс деловито сложил руки на груди. — Ой, Ли, не начинай. Я верну потом все равно, просто в табачку перед парами зайти не успел, вот и все, — Минхо лишь раздраженно закатил глаза и цокнул языком, упирая одну руку в бок. — Ага, ну так что у Джисона своего не попросил? Ты же с ним и был перед парами, ну. Я видел, как вы около входа в главный корпус зажимались у стенки утром, — дразнил старшего Феликс, чувствуя неотвратимость приближающейся бури под названием «бешенство Ли Минхо». Но старший даже с места не сдвинулся, пусть внутри по венам разлилось дикое раздражение, смешанное с желанием проучить сопляка. — Джисон не курит, — молчание. — Так дадите или нет? — Такое будешь просить у Хана, а сигарет нет, — наконец вмешался Сынмин, пока Феликс хватался за живот со смеху из-за шутки, брошенной Кимом. — Да вы че, угараете что ли, — прыснул Минхо. Ни у кого не было сигарет в этом чертовом вузе, когда так сильно хотелось курить. До тошноты и ломки в костях хотелось. А перерыв слишком маленький, чтобы успеть сбегать в магазин за территорией кампуса. Буквально пару секунд парни постояли, слушая то, что происходило вокруг: кто-то спешил на следующую лекцию, кто-то жаловался о недостатке кофеина в организме, кому-то вторая половинка сделала сюрприз, кто-то никак не мог определиться с темой диплома. Жизнь в университете искусств шла своим чередом, заставляя студентов барахтаться в море проблем, забот, которые были компенсированы счастливыми эмоциями и маленькими достижениями. — Минхо, — хитро посмотрел на старшекурсника Феликс, растягивая губы в ехидной улыбке. Будто похвастаться чем-то хотел. — Что? — Какая у тебя пара дальше? — У профессора Юн. Лекция по особенностям славянского танца, — он брезгливо поморщился. — Идти впадлу, честное слово. — Прогуляй и останься с нами. У меня в группе новенький, — Феликс гордо тыкал себя пальцем в грудь. — Хорош, закачаешься. Сынмин уже положил на него глаз. После этого Феликса одарили возмущенным взглядом. Сынмин цыкнул и сложил руки на груди, отворачивая голову куда-то в сторону снующих в раздевалке студентов. — Он учился на хореографическом и в другом вузе. Его расхваливали и рекомендации у него тоже есть. Сейчас на паре первый раз покажет нам свое мастерство. — Мда уж, бедный пацан, немец устроит ему показательное сегодня перед всем потоком… мне его жаль. Но я остаюсь, — Минхо подмигнул и на каблуках развернулся в сторону зала. — Шанс такого развлечения не упущу, — последние слова он буквально пропел, перед тем как скрыться за дверью. — А ты, Минни, правда… Отпусти прошлое, пора двигаться дальше. Уже в спортивной форме парни зашли в просторный танцевальный зал. Огромное зеркало во всю стену, специальный деревянный станок, гладкий пол, не утративший своего блеска даже после 3 пар нескольких потоков студентов, тонкие линии окон почти под потолком, проводившие в помещение пока еще яркое и теплое сентябрьское солнце. И конечно же музыкальная установка. В таких помещениях всегда особая атмосфера — в них рождается и творится искусство. В танцевальном зале человек познает через эмоции, чувства, которые он вкладывает в движения. Ритмы тела сплетаются с мелодией невидимыми нитями и чувства танцора сливаются с чувствами музыканта, становясь единым целым. Обычно зал до пар пустовал — туда заходили очень редко заранее, предпочитали оставаться в раздевалках или коридорах до прихода преподавателя — но сегодня в зале уже присутствовал один человек. По светлым волосам и пастельным тонам в одежде Сынмин узнал Хёнджина. Ким смотрел на Хвана и отмечал совершенно никому не интересные детали. Например, за то время, что они знакомы, блондин никогда не надевал темную одежду. В его гардеробе преобладали светлые, пастельные оттенки, мягкие ткани и никаких орнаментов, волосы всегда были чистыми и пушистыми — Хёнджин не любил возиться с укладкой — а на шее всегда была подвеска с ромашкой. Неизменная. Блондин сидел на полу, широко разведя ноги и наклонившись к одной из них так, что голова лежала на колене, а рука тянулась к мыску. Неизвестно, сколько он в таком положении просидел. Хван был неподвижен, словно статуя. Он сидел в этой, казалось бы, крайне неудобной позе, смотря себе же в глаза через отражение в зеркале. Создавалось ощущение, что внутри Хёнджина шла борьба, известная лишь ему одному. — Хорошенький, — шепнул на ухо Сынмину Минхо, чуть пихая того локтем в бок и улыбаясь. За такое он чуть не схлопотал оплеуху от друга, но успел вовремя увернуться, поэтому все обошлось и его затылок не пострадал. В зале начали собираться студенты, сразу же стало шумно, и атмосфера спокойствия резко испарилась. Шум закончился так же быстро, как и начался — в зал зашел преподаватель. Это был мужчина европейской внешности, которому на вид уже порядком за пятьдесят. Проседь на голове, спокойный взгляд, не предвещавший ничего хорошего, ровная осанка и плавная походка, вздернутый подбородок. Когда студентам представляли этого дедка «преподавателем современного танца», никто не мог сложить паззл в голове до конца. Однако, было у этого мужчины то, что делало из студентов хореографического настоящих профессионалов именно в современном танцевальном искусстве. Только он зашел — вся молодежь выстроилась в одну шеренгу, приветствуя преподавателя. Один Хёнджин не вписывался в этот отлаженный годами механизм, потому что здешних порядков не знал и со всеми вместе в строй не встал. Первый провал на паре у нового преподавателя. — Юноша, — обратился к нему мужчина, что по спине Хвана прошла дрожь. — Почему не встали-с в строй? Вам отдельное приглашение нужно-с? Хёнджину стало до жути некомфортно: на него было обращено внимание десяток пар глаз, да ещё и преподаватель смотрел так, что хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы избежать вселенского позора. Он машинально выровнялся, смотря на мужчину, говорившего с немецким акцентом. — Извините, я не знал о… — А, так Вы, должно быть, новый студент из Пусана, я прав? — преподаватель резко и без церемоний перебил студента, которого застиг врасплох. — Как Вас звать, юноша? — Хван Хёнджин, — отчеканил блондин, пытаясь подавить дрожь в голосе. На этот раз вышло успешно, пусть всем видом он излучал напряжение и страх накосячить ещё раз. Преподаватель подошел чуть ближе к парню, сощурив глаза, потом и вовсе обошел его по кругу, будто оценивая его и пытаясь прочесть способности Хвана. В зале в этот момент стояла гробовая тишина, которую никто не смел нарушить. Все знали — начался процесс обучения. Нужно наблюдать и ловить каждую деталь, впитывать, как губка. — Покажи нам свое искусство. Хван подрывается с места, берет с пола телефон, пока в его голове активизировался мыслительный процесс. Десяток хореографий и музыкальных композиций — где-то танец поставил сам, а где-то с другими хореографами в прошлом вузе. Пальцы скользят по экрану телефона и набирают нужную комбинацию, составляя выражение — название песни и имя исполнителя. Подключив телефон к колонкам по беспроводной сети, Хёнджин включил песню и метнулся в центр зала, который освободили для него студенты, усевшиеся вдоль стенок. Преподаватель стоял чуть поодаль от них, наблюдая за каждым движением Хвана. Студенты копировали его, пожирая взглядом каждое движение. Сынмин стоял в компании Феликса, сидевшего на полу, и Минхо, упершегося рукой в стену. Парни неотрывно следили за Хёнджином, что активно готовился к своему показательному выступлению. Начала играть музыка. — Спокойная мелодия… — Контемп? — тут же шепотом ответил Минхо на вопрос, который ещё не был озвучен Феликсом до конца. Парни даже переглянуться не захотели, потому что зрелище перед их глазами было гораздо более притягательно, чем лица надоедливых товарищей. Взмах рукой, изящное движение кистью, за которым следовал исполненный горечью взгляд. Хёнджин прижимает ладони к груди, будто ловит бабочку, сразу же после резко сгибается пополам, движение сродни, если бы его ударили в живот. Он двигался по паркету зала босиком, как принято в данном направлении танца, был нежен и резок, как мелодия и слова, несущие за собой тяжелый смысл утраты любви, который вложил в текст автор. В тот момент Сынмин понял, что утром в библиотеке имел в виду Хёнджин, говоря о танце как об «изнеженной принцессе». Ты смотришь и первое впечатление — мягкость, легкость движений, которые не несут за собой абсолютно ничего. Но стоит заглянуть глубже, и видна та незыблемая страсть, которую танцор передает через свои движения, накладывая их на музыку. Такой тандем заставляет сердце биться чаще, а душу трепетать от волнения. Зритель видит не просто танец под определенную мелодию, а целую историю, которую с жадностью поглощает взглядом, нетерпеливо ожидая финала. Это слова и Дорис Хамфри, которые в своей книге, должно быть, она интерпретировала немного иначе. Но наблюдая за тем, как страстно Хван отдается своему делу, рассказывая историю через танец, Сынмин думал, что все эти умные мысли о хореографическом искусстве принадлежат парню, с которым он разговаривал в библиотеке пару часов назад. Казалось, что Хёнджин одержим танцем — остановиться для него будет сродни разбиться о скалы. И именно эта одержимость помогала ему очаровать зрителя, прочувствовать энергетику, что бывает так сложно донести только телом. За те три минуты, что играла музыка, на лице Хвана можно было прочесть весь спектр эмоций, начиная с мимолетной искренней радости и заканчивая глубоким отчаянием. Завершающий куплет, — песня идет к концу, — блондин лежит на полу и на последних ярких нотах вскидывает верхнюю часть тела, будто пытаясь ухватиться за надежду, выскальзывающую из его рук. Но игра заранее была обречена на провал — Хёнджин закрывает глаза, медленно опуская руку на уровень лица, что исказилось так, будто ещё миг и он расплачется. Мелодия обрывается. В зале звучат аплодисменты.