Escape

Любовь нельзя завоевать. И Камила это давно знает, несмотря на свой возраст. Она понимает, что в своем сумраке влюбленности к Ане она давно уже переступила все возможные черты разумности. Не ища ответа, что было виной невзаимности, не находила ее в своих каких-то чертах. Она просто терпеливо ждала, верила и оберегала в душе этот теплый костёрок чувств. А Анечка, её идеал, шарахалась теперь от нее, как от чумной. Не разговаривала, ограничивалась приветствиями, сбегала к другим. Прятала взгляд своих ореховых глаз, сводила брови к переносице, проносилась мимо. Было бы здорово, если бы мы могли влюбляться только в своего человека, который тебе обязательно ответит взаимностью. Что смотришь на него – и мэтч в голове, как в тиндере, и сразу бабочки в животе, появляются розовые очки на переносице, рядом женщины пляшут индийские танцы. А пока остается только вздыхать да ждать. – Валиева, Щербакова, отрабатываем тройной лутц, – Тутберидзе кричит из-за борта, привлекая их внимание. Щербакова покорно едет, Ками – за ней. Пытается как-то подобраться ближе, но не получается. – Давай синхронно, – шепчет Камила, когда понимает, что Анечка ее услышит. – Выполняй свои упражнения, Валиева. От её фразы веет таким страшным холодом, словно ещё немного – и сама Щербакова обратится в лед, один из осколков которого застрял в сердце юной Ками. Воздуха не хватает, и Валиева ожидаемо делает помарку на прыжке, выезжает с трудом, виновато смотрит на Этери Георгиевну, понимает: вот то самое испытание, которое нужно прожить. В конце концов, Женя же его тоже как-то прожила. *** – Надоело! Вечно мы влюбляемся в какую-то хуйню. А какая-та хуйня в ответ нет. Кристиан давится своим напитком, смеется, машет рукой и призывает уменьшить количество мата в речи своей подруги. – Даже не проси! Лучше дай мне сигарет. – Женя! – Не комментируй. Я в упадке, мой друг. Мне срочно нужно вино и сигареты. Первое у меня есть, а второго почему-то ещё нет. Медведева откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. В голове уже приятно плыло, мысли трансформировались уже в какую-то философию о том, что все материальное неважно, а важно лишь развивать себя. И собирать по кусочкам, если ты случайно надломлен. Тренировки, психотерапия, йога, какие-то аффирмации – она уже давно варится в этом котле собственного побега. И как понять, что из этого поможет? Да и понравится ли ей в самом конце. – Как у тебя с тренировками? – осторожно спрашивает Крис, поджигая ей сигаретку. Сизый дым улетает куда-то под потолок. – Неплохо. С акселем пока проблемы, но на то он и аксель. – А с той психотерапевткой... – друг замялся. – Я просто хожу к ней на сеансы раз в неделю, – отрезала Женя, чуть закашливаясь от табака. – Помогает? Медведева делает неопределенный жест рукой. Это просто сильная эмоциональная привязанность. То признаемся друг другу в любви, то знать не хотим. Какие-то взгляды полубезумные колкие, страдания за плотно сомкнутыми губами, просмотры сторис в инстаграме. М. советует заканчивать те связи, которые не приносят счастья. Но у них не получается, и Женя сама не знает почему. Думает, что если бы они с Этери взаправду любили друг друга, то не расставались бы и не искали замен в случайных людях. Этери знает, что у Жени были другие. Женя знает, что у Этери были другие. Но никто не хранил верность своим "запасным колесам". Порой им кажется, что они нужны друг другу лишь на случайность, чтобы не оставаться совсем одним. Чтобы заполнить эту звенящую пустоту внутри. – Она просто в миллионный раз повторяет, что нужно съебаться от этих созависимых отношений, – Женя тушит окурок. – Но меня удерживает надежда. Лживая, ебаная надежда, которая так и шепчет: не сдавайся, Жень, у вас же там что-то похожее на чувство. – Так может и вправду нужно уйти? – Дурак ты, Костов, – Медведева вздыхает. – Непрошибаемый дурак. *** Камила думает, что чувствам нельзя доверять, особенно тем, которые связаны с любовью. Или кажется, что с любовью. В одну секунду все может оказаться сном, либо плодом ее больного воображения. Тем более, испытывать ненависть пока не входило в её планы. Но в один день она находит плачущую Аню в пустой раздевалке. По какому-то удачному стечению обстоятельств, Ками задержалась с Глейхенгаузом, обсуждая музыку. Как всегда, они заговорились до того, что уже все ушли, и хореографу самому нужно было ехать. Тысячекратно извинившись, он покинул Хрустальный, и Валиева пошла переодеваться. А там – её Анечка. Сидит и давится слезами, которые нет-нет, да капают на черное покрытие пола. – Аня... – растерянно говорит Ками, присаживаясь рядом. – Не уходи, – вместо привычного игнорирования прошептала Щербакова и вцепилась в ее плечо своими тонкими пальцами. – Я никуда и не уходила, – пробормотала растерянная Валиева. Сердце забилось чуть быстрее, чуть хаотичнее, когда Анечка её коснулась. Ответа не последовало. Камила сильнее прижалась к любимой, пока та позволяла. Вокруг молчание, металлические шкафчики давили своим серым цветом, как будто секунда – и всё рухнет. Валиева сжимает свободной рукой свое бедро, чувствуя, что ещё немного – и Аня отстранится, сказав, что всё это было ошибкой. Очередной приступ боли почти залеченного сердца. – Никогда не уходи, – снова зачем-то повторяет Щербакова, смотря в пол. – Ань, я ведь... – Даже когда я прошу. Не уходи. Ками нервно сглотнула. – Но... почему? – Я не могу этого сказать сейчас, – Аня всхлипывает, вытирает лицо рукавом кофты и наконец отлипает от плеча Камилы. Что-то дурацкое и тревожное поселилось в сердце последней. Валиева пожимает плечами. Не сейчас, так потом. Либо никогда, она не будет настаивать, впрочем, как и обычно. – Мне это тяжело дается, – обреченно говорит Анечка, наконец вставая со скамейки и поднимая свою спортивную сумку. – Фигурное катание это вообще тяжело, – как-то невпопад отвечает Ками, пряча взгляд. Кажется, у нее тоже застыли крупинки слез на ресницах. – А я не про фигурное катание. Я совсем про другое. Тактичность это что-то вроде компромисса. Возможно, благодаря таким компромиссам люди не ссорятся и не убивают друг друга в порыве ссоры, смотря друг на друга гневно, а внутри сдерживая порыв своей ярости. Только Камила отчаянно хочет зацепиться за слова Анечки, вскинуть её с вопросом: что, что ты имеешь в виду? Ты сошла с ума? Ты в кого-то влюбилась? Ответь... Но лишь провожает взглядом до двери. Змей внутри расползся по всей груди, оплетая грудную клетку изнутри. Я тебе подарю на закате зарю, синее море до самых звезд, всё, что не спел, всё, что сказать не успел. *** Все ломается на том моменте, когда Медведева срывает каскад и улетает прямо боком в борт. Пытается встать, шипит сквозь зубы от боли, но держится, пока Этери отворачивается, не в силах смотреть на это – но она узнает это позже. Сейчас пока обеспокоенные Глейхенгауз и Дудаков уводят её со льда, что-то говорят про врача и уколы, а глаза Жени застилают обидные слезы. Прихрамывает, старается держаться на публике, а затем заходит в раздевалку и начинает выть. Она не смогла. Она сорвала. Хоть и обещала. Прижимается к стене, утирает слезы рукавом, пытается сдержать себя, но эмоции все выходят наружу. Обида, поражение, боль. Где-то она уже чувствовала, где-то проходила это. И Этери тоже не могла тогда смотреть, отводила взгляд, прятала его где-то в своем сером пальто. Можно хоть бесконечно рыться в своей памяти и ворошить прошлые чувства, подходящие моменту. Воспоминания, как они обнимались после победы на ЧМ, как праздновали 18-летие Жени, как утешали друг друга после поражений. Но насколько эта информация сейчас важна? Ведь все это может рухнуть в один момент и оказаться не прочным фундаментом, а такой временной опорой из тонких досок. На которую рассчитываешь, затаив дыхание. А затем Медведевой позвонила М., и спросила, где та пропадает. – На тренировках, – поморщившись, ответила Женька. Она совсем забыла про очередной сеанс. – Приедешь? – Навряд ли. У меня ушиб, похоже. – Давай я тебя заберу. Поедем к врачу, – обеспокоенно предлагает та. – Не нужно, – качает головой Женя. – Со мной всё хорошо, правда. – Давай я тебя заберу всё же. Ты наверняка устала, развеемся, – так добро говорит М., и Медведева почему-то соглашается. Называет ближайшую станцию метро, наспех одевается, и бежит прочь из Хрустального. Дальше, как бы банально это не звучало, всё как в тумане. Я тут недалеко живу, пройдемся? И вправду оказалось совсем недалеко. Пару кварталов, Женька едва заметно прихрамывала, но терпеть эту боль можно было. Главное, чтобы не во вред себе. Не впервой. Не привыкать. Вина возьмем? Терпкое красное вино обжигает губы, проникает сухим черносливом внутрь, согревает грудную клетку. Разговор идет совсем легко, тонкий смех заполняет кухню, и будто все отступает на задний план. Пока чужие губы не поскальзываются на собственных моральных устоях и не падают в жажду близости. Может, останешься? Тебе всё равно надо где-то ночевать. – Нет, не стоит. Я буду себя винить завтра, лучше не надо. – Это тебя ни к чему не обязывает. – Я так не могу. Сейчас мы попрощаемся и больше никогда не увидимся. Человек – существо интересное. Он всегда ищет что-то своё, его планы в итоге становятся осмысленными и целенаправленными. Вот уже он прекрасно знает, какие у него ошибки, помарки, падения. Учит наизусть, куда лезть не стоит, иначе током дернет. Но в одном у него не получается строить схемы. Любовь – это самая дикая авантюра в жизни. При первом загорании сигнала check на приборной панели данного явления не поймешь, нужно срочно ехать в мастерскую либо забить со словами – само пройдет. И вместо денег бросать поцелуи на стол, как оплату своих ошибок. – Этери, – выдыхает Женька, когда садится в такси и прижимается лбом к стеклу. Бок противно тянет. Живу сейчас обломами, обломками не той любви Попытками не то любить, что нужно Теряю смысл, ну и пусть, невыносимой стала грусть И в комнате, что с потолком мне чужда *** – Куда она делась, почему вы не уследили?! – в ярости выговаривает Этери смущенным Даниилу и Сергею, пока они оправдываются. – Она же с травмой, черт вас побери! – Мы ее отвели в раздевалку, а потом она исчезла, – пробубнил Глейхенгауз, опустив взгляд в пол. – Растворилась в пространстве?! – почти зарычала Тутберидзе, еле сдерживая себя в руках. – Нет, охрана говорит, что она пошла по направлению к метро, – ответил Дудаков. Женщина заметно напряглась. – Женя, и в метро? Что-то здесь точно нечисто. Этери кусает губы, пытается подобрать возможные причины, но что-то не склеивается и не сглаживается. Впрочем, не первый раз. И понимает, что они существуют только так, в полухаотичном вихре своих решений, пока не договорятся о чем-то большем. И наконец успокоятся.