Две недели до этого.
Тэхен ураганом проносится по комнате, прижимая телефон к уху ничем иным, как плечом, пока стройные, сильные ноги пытаются попасть в узкие скинни, которые он так не любит, предпочитая им классику. Что-то согласно бормоча в бездушный, но дорогой аппарат корчит лицо, мимикой стараясь донести информацию до спокойного Юнги. Тот, к слову, понимает без слов, кивает и через минуту уже подаёт очки. Получает теплый взгляд шоколадных глаз в благодарность и воздушный поцелуй — такой шкодный, что душа по швам расходится. Вновь. Каждый раз, если честно, вот уже который год. Приходит осознание, что они никаких дат никогда не праздновали и счетчика своих отношений не вели, просто живя в свое удовольствие. И Юнги ловит себя на мысли, что, возможно, Тэхену это важно. Отвешивает себе мысленный подзатыльник, отрезвляющий такой, чтобы шестеренки закрутились в нужном направлении. Король его мыслей тем временем заканчивает разговор, подходит к выпавшему из реальности мужчине и привычным, таким трепетным жестом цепляет край подбородка, чтобы глаза в глаза, чтобы души навылет, а пульс сбился, тоже привычно. — Ну что, я поехал? – спрашивает так, как будто от ответа и правда что-то зависит — и новый проект подождёт, и контракт с известнейшим домом моды отодвинется на задний план, пока собственнические замашки не уйдут за пределы этой пары. — Даже не знаю, — тепло улыбается и тянется вперед каждым атомом, — а как же поцелуй? И они целуются. Виртуозно, как только у них получается, глубоко и мокро. Дыхание вмиг сбито, не смотря на ночной секс марафон, после которого оба ещё долго не смогут плюхаться на твердые поверхности, а Юнги, пожалуй, так и похоронит идею со снятием футболки даже на пляже, потому что на спине, на местах царапин, по его подсчетам, должны остаться шрамы. Чего ещё ждать от тигра, которого удалось приручить? Вот и сейчас из глубин крепкой груди раздается грудной, мурчащий звук, пронизывающий насквозь, подсказывающий — Тэхен заведен. И у Юнги вмиг уплывает сознание и слабеют ноги, он никак не привыкнет, что можно, что всё это счастье, пузырящееся в груди — заслужено и выстрадано. — Юнги, самолет... — рвано молит припухшими губами, хотя сам не может отодвинуться от губ напротив даже на сантиметр. Юнги же ничего слышать не хочет, какие такие самолеты? Когда стройное, поджарое тело в руках податливо подрагивает, примагничивается, обещает так много... Рингтон бесячего телефона вновь истерично орет мелодией, которая стоит на менеджера. Тоже бесячего, к слову. Тэхен гримасничает, цепляя на лицо раскаяние, которому не верит тот, для кого этот спектакль и затевался, потому как самый главный зритель и критик, по совместительству, видит чертей в омуте глаз напротив. И они, черти эти, пляшут у кострища, подливая топлива. Юнги безнадежно тонет, проваливается в этого человека, даже разговора не слышит, фокусируясь только на движении полных и чуть влажных губ. — Я поехал, мой Сахарный. Бесит. Знает, как Юнги не нравится подобное прозвище, провоцирует специально, чтобы тоску прогнать из глаз храбрящегося Мина. — Давай уже, в самолет сядешь — отпишись. — Юнги~я, — тянет ласково, — это всего на пару недель. Даже соскучиться не успеешь. Ложь. Он уже так иррационально тоскует, хоть волком вой. И оба знают это, ведь чувства обоих идентичны. — Не успею, даже не надейся, — новая ложь как элемент игры, которая в эту секунду создает симуляцию, альтернативу, что-то, что не так рвет душу. И все же новый поцелуй на пороге ломает схему, а судорожно цепляющиеся за тонкий шелк рубашки пальцы сдают с потрохами. Тихое "люблю" в унисон, прямо в губы, такое сокровенное, нужное, нежное. Дверь этот день на до и после делит, заставляя Юнги соскребать себя с её поверхности, потому что ну нельзя же так влипать лбом в холодную гладь, жмуря глаза до мурашек, проваливаясь в это самое страшное "скучаю", выкрученное на максималки. Они сотни раз расставались из-за графиков, из-за долгого молчания Юнги в начале пути, но всё стало в разы острее с началом отношений. Каждый раз как увечье на хрупких душах. Этой же ночью Юнги решает, что числа и даты прошлого не стоят столько, сколько возможность создать новые. Крутится на кровати, проигрывая идеи того, как удивить своего ручного тигра, чтобы потрясающее лицо осветилось восторгом. Тэхен наиболее прекрасный, когда ярко светится, широко улыбаясь и источая восторг, а у Юнги гребаная зависимость от такого Тэхена, вот и не спится на сбитых простынях, хранящих общий запах. Юнги ревнует к Парижу, мысленно проклиная французов, но благодарит их за фразу «tu me manques». Ее однажды прислал Тэхен, а на вопрос о том, что она значит получил ответ уже тогда, когда этот хищник прилетел домой, сгреб в охапку и жарко шептал в самое ухо, обездвиживая и лишая воли: "Во французском языке нет фразы «я скучаю по тебе», ты говоришь «tu me manques», что переводится как «ты отсутствуешь у меня». Я люблю это «ты отсутствуешь у меня», ты как будто моя часть или орган или кровь, текущая по моим венам. Я не могу функционировать без тебя." И это чертовски актуально и тогда, и сейчас. Юнги кожей это ощущает. Отсутствие своего самого важного жизненного органа, своего личного кислорода. Но он верит. Верит в то, что у них есть завтра. Верит в каждое "люблю" и в каждое "скучаю", в каждое "навечно" и в каждое "ты мой". И эта вера настолько сильная, что впору религию собственную юнитом имен называть. И хочется чего-то, что стало бы наглядным примером этого Минового "верю". Именно тогда и приходит идея. Такая же, как и сотни рожденных под покровом ночи, смелая, яркая, безрассудная. Идущая вразрез с принципами, но такая пронзительно искренняя, что Юнги понимает — это оно. И уже утром набирает знакомые цифры для консультации, терпит пытку любопытством, фыркает на улыбку в голосе и благодарит за соучастие и помощь. Отступать некуда, он сделает это. Во имя веры, которая вот уж который год помогает тогда, когда солнце внутри гаснет, погружая во мрак внутренние улицы. Наше время. Юнги знакомится с мастером, поражается антуражу салона, больше похожего на салон красоты, нежели тату-салон. Смущает обилие света и улыбок, но терпеливо следует, слушает, кивает. Кивает, подтверждает, что знает о том, что на ребрах больно. Потерпит, и не такое проходил, что эта игла с чернилами против агонии, в которой приходилось выживать годами? Но когда по отпечатку эскиза с тихим жужжанием настойчиво царапается – морщится. А ещё, оказывается, это долго. Лежать, глядя в потолок надоедает, раздражающий звук надоедает тоже. И вот, казалось бы, все готово, но мастер задвигает про тени, окунается в работу с новыми силами, пока Юнги устало вздыхает. Некого винить, сам захотел, но кто же знал, что такая трепетная задумка в исполнении окажется скукой смертной? Всё меняется, когда специальная пена убирает излишки чернил, а Юнги наконец-то разрешают оценить результат. И ему определенно нравится, хоть кожа покраснела и немного припухла. То что надо, лучше, чем было на эскизе, лучше, чем было в фантазиях. Что ж, Чонгук не обманул, мастер и впрямь высшего уровня. Юнги благодарит искренне, выслушивает рекомендации по уходу, кланяется и уходит. На улице наконец-то спала духота, а ещё опустились сумерки. Ребро слегка печет, а пленка стягивает кожу, но ожидание реакции Тэхена отбрасывает все эти мелочи как ненужные — в группе все знают про его отношение к татуировкам, потому так и удивился Чонгук. Потому так тронут, Юнги в этом уверен, будет Тэхен. К его возвращению должно поджить более менее, и тату будет выглядеть лучше, чем сейчас. И все это предвкушение разливается по венам в тот момент, когда раздается звонок с таким родным рингтоном. Мин не сильно заморачивался и просто поставил голос любимого на звонок, и сейчас сердце пропустило удар. — Хэй, ты как там? — звучит без приветствия родной до боли голос. — Домой иду. Как у тебя? — А я только на съемки собираюсь. Я что звоню-то, – тяжелая пауза, – придется задержаться. Слишком много встреч запланировали, я смог сдвинуть корейский график, менеджер уладил мигом, и я ему благодарен, на самом деле, потому что в противном случае пришлось бы в скором времени вновь сюда лететь, но... Юнги не должен расстраиваться, он взрослый и самодостаточный мужчина, его дни тоже забиты до основания, а студия давно стала вторым домом, но он скучает и поэтому уголки губ, дрогнув, летят вниз. — Это надолго? — Ты расстроился? — на заднем плане слышен шум машин и монотонный гомон людских голосов. — Нет, прикидываю что из своего смогу сдвинуть так, чтобы встретить тебя, — врет Юнги, разминая пальцами складку между бровей. — Не заморачивайся, я прилечу сразу как освобожусь, и приду к тебе, где бы ты ни был. Хорошо? — в голосе вновь слышится улыбка и это на самом деле сейчас помогает. — Всё равно позвони. Я буду тебя ждать, — выдыхает Юнги. — Обязательно, Сахарок. — вновь дразнится чертенок. — Допрыгаешься, — все же Мин не может сдержать смешливых ноток в голосе. — Так вообще в порядке? — Да, приняли как короля. Только эти толпы уже порядком надоели. Вчера выходили из ресторана, так там уже пол Франции собралось. — Ешь в номере. — Я не для того здесь. Ты же знаешь. — Знаю, — тихий выдох. — Береги себя, ладно? — Конечно. Ты тоже. Люблю тебя. — И я, — бурчит недовольно. — Что ты? — нарочно издевается, выводит на эмоции, чтобы не так сильно стягивало грудь от тоски. — Ты сам знаешь. — Знаю, — вдруг переходит на серьезный тон. — И я тоже уже соскучился. Обещаю, что как только прилечу домой, то сделаю всё, чтобы сутки минимум не выходить из дома. — Ты главное прилетай, там разберёмся. И не пропускай завтрак, окей? — Да, папочка! — веселится Тэхен, а фоном раздается музыка, где-то в отдалении. Там, во Франции, день только входит в силу, тогда как Юнги наблюдает, как небо темнеет окончательно. — Беги уже, занятой мой. — Твой. Мне и правда пора. Не скучай, Сахарок. — Не буду. Лжет, первый сбрасывает, а сам думает: "Скучать и выть от тоски — понятия разные". Хочется пройтись до дома пешком, но стафф уже дает сигналы из машины, что надо бы загружаться, пока Юнги не привлек к себе внимание. Сегодня с ним нет охраны, только водитель, менеджер и один из помощников. Рисковать нельзя и потому ноги сами несут в авто, прямо в заботливо открытую дверь. Путь до комплекса проходит в тишине, изнутри жрет желание снова сгрызть кожу на пальцах, но держится железно. А ещё курить хочется до нетерпячки. И выпить. И желательно перенести себя на дату, когда прилетит Тэхен, займет собой пространство и в квартире, и в Юнги. Во всем Юнги, если быть точнее.День X
По телевизору идет ночное шоу, излишне бодрый ведущий для этого часа намекает, что всё это запись, синий свет от экрана рвано освещает кровать, на которой спит парень, на спине, в домашней футболке и шортах, прямо поверх покрывала. Его волосы сейчас длинные, темными прядями разметались по подушке, а грудь мерно вздымается при каждом вздохе. Под рукой лежит телефон, который явно выпустили только во сне. Ждал. Звонка или смс — до последнего ждал. Кто вообще мог всерьез задуматься о том, что Юнги такой? Заботливый, мягкий, временами застенчивый. Умеющий любить, как оказалось, от всего сердца, хоть и не без закидонов. Отдавать умеет, в этом ему равных нет, Тэхен не встречал во всяком случае. А вот принимать всё ещё учится. Дорожная сумка осталась в дверях, не до тряпок сейчас. Ким скучал каждую минуту, вдыхая воздух Парижа мечтал вдохнуть воздух своей римской империи. И сейчас, наспех стянув с себя брюки и рубашку, чтобы не мешались, ныряет к теплому и сонному, даже сквозь сон реагирующему. Потому что Юнги тут же коалой обвивает любимый торс, носом в шею утыкается и расслабляется, словно до этого спал в напряжении. — Юнни, я вернулся... — тихое на ухо, и тут же не устояв куснуть плотную мочку без серьги. Парень с трудом разлепляет глаза, трется о шею и ключицу, сгоняя сонливость, но все равно выглядит как воробушек, когда топит волной любви и счастья стоит лишь пересечься взглядами. — ТэТэ... – хриплым шепотом. — Не ругайся, я хотел сюрпризом. — В холодильнике кот повесился, — уронив голову все так же в шею бормочет, только теперь хватка осмысленная, живая, пальчики пританцовывают по телу. — Почему кот? — недоумевает и посмеивается, зарываясь в копну волос, пахнущих их общим шампунем. Пахнущих домом. — Потому что тебя так давно нет, что сначала там мышь висела, но её съел кот. А потом тоже повесился, — на грани засыпания мелет несуразицу. — Вот дурной, у нас нет и не было кота. — Что прицепился? Потому и не было. Потому и нет. И вообще это я к тому, что я не заказывал еды. Ты голоден? — кажется, забота родилась раньше, чем сам парень. — Очень голоден, — соглашается, настойчиво перекатывает разомлевшего Юнги на спину, нависая сверху. — Я так скучал... Юнги борется со сном, его было слишком мало в эти недели, но тело уже откликается и тянется, по нему мурашки толпами расходятся от любимого голоса и спавший вместе с хозяином член постепенно начинает твердеть. От одного только шёпота. — Иди ко мне, Тигра. И Тэхен идет, падает как в омут, хотя почему как? Омут и есть... На языке оседает оттенок самого любимого, самого желанного парня, с примесью геля для душа и прожитого дня. От Тэхена же едва уловимо мускусом пахнет, даже руки не помыл после перелета и поездки до дома, но это мелочь. Юнги с каждым голодным поцелуем вовлекается активнее, свою же губу закусывает, ища в себе выдержку. Она летит к чертям. Туда же летят двое, что сплетаются на кровати пылающими телами, теряя элементы одежды и сбивая простыни. Юнги подминает под себя любимого, целует глаза с трепещущими ресницами, зачем-то кончик носа кусает, сидя голым на бедрах и сгибаясь дугой, как шипящий кот. Щеки и скулы, виски, уши, шею. Так сильно скучал, невыносимо жить не касаясь, поэтому пальцы бегло трогают и мнут, поспешно и жадно, наверстать бы дни разлуки, насытиться бы! Тэхен губы размыкает, чтобы разоблачающе-длинно выдохнуть. — Я скучал. Короткое, но такое искреннее, что закрепляется коротким укусом за подбородок. — Я знаю, я тоже… Юнги любовно бёдра разводит, чтобы удобнее и теснее на стройном теле устроиться, но сам неуемно ёрзает, гладит, целует, сминает и кусает, дышит и лижет — нежит всё, куда смог дотянуться. Дорожка влажных поцелуев спускается по шее до плеча, о него трутся носом, совсем не страстно, да, зато со шквалом нежности, разрывающей душу. Тэхену голодно тоже, он вообще считает, что оголодал раньше, потому в долгу не остается, чертит узоры изящными пальцами по крепкой спине, распаляясь сильнее от ощущения крепких мышц под ладонями, перекатывающихся при каждом движении. Такая идеальная, такая мощная спина, и кто как не Тэхен знает, сколько усилий после операции ушло на то, чтобы не вернуть форму, а сваять себя заново, слепить, СОЗДАТЬ. Юнги же ниже спускается, шею и соски терзает да так, что искры перед глазами от пробивающего насквозь удовольствия. Его руки и губы повсюду, жадничают, все так же торопливо теребя и ощупывая, выбивая судорожные громкие вздохи. А губы без устали скользят по телу, язык слизывает уходящий день, заставляя мелко вздрогнуть, от чего по телу вибрация расходится как рябь по воде. Предельная чувственность. Член уже крепко стоит и пачкается смазкой, но его игнорируют, сгибая стройные, длинные ноги в коленях, чтобы поцеловать чашечки, до новой волны мурашек. Тэхена мажет по периметру кровати эта запредельная нежность. Они не говорят словами, за них всё сказано телами и пульсом, что в унисон, сердца в один ритм кровь гоняют. Чтобы остро, на максимум, чтобы наконец почувствовать себя живыми. — Хочу тебя, — выдыхает в опасной близости к паху, на что член тут же дергается, откликается первым. — Побудешь сверху? Я готовил себя перед вылетом, — бархатный голос еще больше потяжелел и осип. — Ненормальный, – ласково смеётся, выдавая счастье, которое не скрыть, которое рвется изнутри, яркое и безудержное. Света очень мало, глаза влажные и взоры мутные от страсти. Тэхен привычно сам тянется к тумбочке, но Юнги перехватывает тюбик, сам льет гель и сам же бережно растягивает. Ким, запрокинув голову, тонко постанывает и разводит ноги шире, а с уголков зажмуренных глаз хрусталики слез срываются. Невыносимо приятно. Узловатые и жесткие пальцы так опытно растягивают тугие стенки, слишком интимно и близко, торопливо, но чутко, задевают сокровенное средоточие кайфа и кровь вскипает, ударяя в голову хлеще самого забористого вина. Из припухших губ срывается дрожащий всхлип похожий на скулеж, на что Юнги дергается, громко выдыхает и торопливо вынув пальцы заменяет собой. Проникает плавным движением, заполняя до предела, стыкуясь телами, замыкаясь друг с другом без ключа. Остро. Настолько приятно, что вынести сложно, но они справляются. Тяжело дышат, привыкают заново к тому, что встретились и примагнитились. Целуются глубоко, мокро и отчего-то громко, прям порнушно, и от этих звуков по телам от одного к другому жар разливается. — Двигайся, только не спеши. Какой там, если тормоза рвёт с колодками, а концентрация бурлящего напряжения в паху подстегивает кнутом. Юнги под бедра подхватывает, вскидывает их, устраиваясь удобнее и глубже, изгиб уха ласкает, плавно выскальзывает, еще немного и совсем —но на этой самой грани толкается до шлепка. Он бы извинился за торопливость, но дар речи теряется под обрушившимся тягучим стоном, а тело Тэхена, содрогнувшись, выгибается навстречу. Попал с первого толчка! Можно будет похвалить себя, но это потом, потому что сейчас, отпустив себя, он вбивается крепко и быстро в напрягшееся тело. У Тэхена ноги разъезжаются и бедра дрожат, он мечется под глубокими, на самом деле очень глубокими фрикциями, уже не стонет, а поскуливает, так непривычно для его тембра, сводя этим окончательно с ума. Юнги с оттяжкой любит, сбивчиво шепчет, как молитву, что скучал, желал, ждал. Тэхен губами ловит драгоценные признания, гладит хаотично спину, плечи и волосы, с особым удовольствием зарываясь в непослушные пряди пальцами, пока Юнги сверху голову задирает к потолку, хрипя, сдерживая себя изо всех сил. Смазка начинает противно хлюпать — во всем виноват сумасшедший темп, от него же впервые издает скрип кровать. Не выдержала. В комнате градусы лезут вверх, тела раскалены от страсти и так же лихорадочно блестят от пота. Двое уже просто извиваются на разворошенной кровати, Юнги хочет ещё ближе и глубже, врезаться не лобком, а в ином смысле, как вырезается замок с дверь, становясь неотъемлемой частью. Дышит беспорядочно, а под ним тело в агонии бьется, губы уже не в состоянии целовать, хватают воздух с жадностью рыбы на берегу. — Не останавливайся, пожалуйста, боже-е! Тэхен отдается без остатка, всем телом, душой, сердцем, гортанными стонами и напряженным животом, под рельефом которого, как поршень, движется член. Юнги от мольбы сбивается, чертыхнувшись, но умудряется, работая бедрами до ноющего напряжения в них же, целовать любимое лицо. Мало. Руки находят руки, пальцы переплетаются в замок и стискиваются до побелевших костяшек. На них и упор. Тэхен по-особенному стонет, руки из плена вызволяет, и жмурится, отчего на лице гримаса, как от боли, но только Юнги знает, что это не она. Тэхен напрягается и сводит дрожащие бёдра, больно хватаясь за плечи, но даже сквозь пелену накатывающего оргазма спохватывается и переносит страсть на спину. Полосует её, вжимается телом в тело предельно близко и тесно. Судорожно и очень часто, до головокружения, дышит. Пытается двигаться так, чтобы налитый до предела член терся о тела, невыносимо хочется кончить, уже вихри внизу живота хороводы водят. Такой сладкой истомой тело заполняется, что нет сил терпеть и он вскрикивает, когда Юнги чуть меняет угол. Вскрикивает и теряется в ощущениях, стимуляции так много, что тело трясется, но его пригвождают к месту сильные толчки. Шлепки и чавканье смазки всё звонче и громче, кровать скрипит натужно. Виски мокнут от пота, обоим очень жарко и во рту пустыня, но гонка за оргазмом уже у пика, а напряжение достигает апогея. Тэхен начинает дышать еще чаще, а стоны такие сладкие и глубокие, что можно только от них спустить. — Юнги... Юнги!!! Юнги, я сей… Не успевает, его неведомой силой вжимает в парня, он весь деревенеет, пряча лицо в изгиб шеи и крупно содрогаясь бурно и долго кончает, раздирая спину до засечек. Мин шипит — боль отрезвляет, особенно когда в тонкие раны попадает пот, отчего оргазм немного отступает. Он толкается прямо сквозь оргазм, побуждая ломаться и крошиться от удовольствия, наслаждаясь зрелищем кончающего Тэхена. Красиво. Сексуально. Интервал фрикций увеличивается, амплитуда движений идет на спад. Юнги пытает нежностью, залюбливает поцелуями, дает возможность прийти в себя, хотя изнутри разрывает пламя, требующее выхода. — Перевернись? – просит, покидая обмякающее тело. Затраханный, такой потрясающе красивый Тэхен послушно переворачивается и встаёт на четвереньки, а у Юнги уже привычно перехватывает дыхание от того, как он перед ним открыт, доверчиво и интимно. Интимнее некуда. Жаль, что нет надежного источника света, лишь тени на телах от бликов забытого всеми телевизора, жаль, что нет столько выдержки после воздержания, чтобы залюбить это тело до потери сознания. В тусклом свете Юнги любуется изгибами, добавляет смазки, наощупь оценивая, как натружен вход, потому лишь невесомо целует в самый кончик хребта, оглаживает шелк ягодиц и проникает, неторопливо и легко. Тэхен тихо стонет и слегка сводит ноги. В этой позе он всегда легче доходит до оргазма, но выбирает всё же чаще лицом к лицу. — Как же я скучал… Хрипло и тихо, начиная двигаться. Первые толчки совсем короткие, но тугие. Руки блуждают по контурам, ласкают, гладят, приручают вновь. Они не торопятся, передавая друг другу энергию и любовь, Юнги отводит таз, держа в руках бёдра, рывком подаётся вперед и замирает глубоко внутри, жаждет отклика, ставя целью распалить. Секс как искусство, более тонкое, и чтобы сыграть хорошо, надо уметь чувствовать. Он и чувствует, притираясь, ища нужный угол, замедляясь и ускоряясь, приподнимая и разводя бедра, пока не добивается того, что Тэхен непроизвольно подмахивает и тонко вскрикивает. — Ласкай себя, – севшим и сухим голосом просит. И его слушаются, рука кольцует вновь затвердевший из-за стимуляции член, начинает двигаться вверх-вниз, принося облегчение. Кажется именно этого так не хватало! Черт, да, именно этого. Удовольствие такое полное и яркое, когда удается войти в синхрон, тянущая истома закручивается спереди, стекая к лобку и сзади, электрическими всполохами пронизывая поясницу. Тело то и дело потряхивает от попадания в простату, а Юнги всё чаще двигается прицельно, не давая передышку. И стонет. Сломлено и протяжно, вдруг переходя на грубые фрикции, стискивая до синяков. — Блядь, я сейчас кончу! — звучит и впрямь на грани. Тэхен активнее дрочит себе, и кончает прямо в тот момент, когда сзади раздается рокочущий стон и Юнги совершает последние, самые сладкие движения, скручиваясь и содрогаясь от сильнейшего оргазма, на миг лишающего и зрения и слуха. Кажется, что это длится так долго. Словно удовольствие подпитывается от одного к другому, замыкая сеть. Такое опустошение, нега, штиль после. И пусть липкие и перепачканные, всё равно в обнимку. Они опустошают целую бутылку воды и ещё долго молчат, ласкаясь кончиками пальцев, продолжая разговаривать на эмпатическом уровне. Первым нарушает тишину шкодно-счастливый Юнги: —У меня такой чуткий и внимательный парень, даже не думал, что настолько, — нависает чуть над ним и улыбается, когда берет чужую руку в свою. — Я даже теряюсь, знаешь ли. Ты брови выщипал? — откровенно троллит старшего Тэхен. — Жопу побрил, — отбивает шпильку. — Жаль, ты не заценил. Оба некоторое время смеются, совсем по-дурацки и не вовремя. — Так что я должен заметить? — всматривается в лицо, лузер. — Любовь? — светит в ответ так ярко, отдавая её самую в огромной концентрации. — Я заметил, если ты заметил, – вторит светом, отражает. — Дважды. — Кончай идиотничать, я так никогда не смогу сюрприз показать! – тушуется, но хрупкая улыбка прилипает к губам. Юнги просто ведёт рукой, открытой ладонью туда, где под самым сердцем тату. Она только поджила, перестав шелушиться и пугать этим хозяина. Но не ощутить невозможно и да, Тэхен ощущает. Замирает, слепо водит пальцами, то нажимая, то едва касаясь, смотрит пронзительно, ищет в глазах ответы. И пусть темно, он эти маяки в кромешной тьме отыщет. — Это то, о чём я думаю? — упавшим голосом. — А о чем ты думаешь? – шепчет заполошно. — Это... Тату? — Юнги лишь кротко кивает. — Но... Ты же... Почему? — И тебе не интересно узнать, что там? — Очень, если честно. А... можно? — Дурында такой, конечно можно, я так тебя ждал, чтобы показать! Растрепанный и очень уютный, с улыбкой этой своей деснами, он достает с пола грохнувшийся мобильник и ругается громко, когда фонарик светит прямо в глаза, которые после полумрака стремятся скорее закрыться. Да уж, романтично выходит, ничего не скажешь. И все же луч света выхватывает нужное, демонстрирует аккуратную надпись со словами "Dum spiro, amo atque credo". Тэхен разглядывает, бережно проводит пальцами и начинает тихо смеяться, потом громче, а после и вовсе опрокидывается назад и хохочет уже в голос. Мин теряется — он явно не ждал такой реакции, глядит настороженно, но молчит, ждет объяснений. — Прости! — отсмеявшись. — Перед тем, как ты скажешь, что это значит, я хочу, чтобы ты кое-что увидел тоже. Если можно было растеряться ещё больше, то концентрация этого чувства в комнате превысила бы нормы. Но, когда фонарик, направляемый уже другой рукой, подобно указке привлекает внимание к лодыжке парня, становится ясно, что же послужило поводом для смеха. Вверх от косточки, по внешней стороне икры поднимаются чернильные буквы, складывающиеся в слова. Finis vitae, sed non amoris. — Я вот теперь какую эмоцию юзнуть должен? — смеётся зачинщик безобразия. — Сам застрял между "удивлен" и "тотально счастлив". — Окей, тогда давай всё же я на правах родителя идеи переведу фразу? — Что это значит родителя идеи? Я не знал же! — даже фыркает для убедительности. — Судя по корочке ты набил позже, так что все лавры мне. — Ой, как скажешь, давай скорее! Я же от любопытства сейчас умру! — Dum spiro, amo atque credo с латинского: Пока дышу, люблю и верю. Я решил, что у нашей любви должна быть своя религия. Я верю тебе и в нас, и буду верить, пока дышу. И любить, конечно, тоже. Теперь не будешь постоянно переспрашивать? И вымогать признаний? – подначивает беззлобно. — Не буду, — глаза странно блестят, но судей в комнате нет, как и палачей, а потому можно позволить себе излишнюю чувствительность. — Но я переиграл тебя, Сахарок. Finis vitae, sed non amoris с латинского: кончается жизнь, но не любовь. Я тоже верю. В тебя, в нас и в наши чувства. Моя любовь к тебе имеет такой же вес, как эта тату. Однажды, когда меня не станет, она, тату, ещё будет жить. Как и моя любовь к тебе не ограничится смертью. — Звучит ужасно мрачно, — серебряные реки на щеках судить по-прежнему некому. — Знаю. И до ужаса пафосно, но Юнги, я правда тебя очень. Не думал, что так бывает. И да, я рад, что теперь у нас своя религия. Не должен же человек жить без веры? — Не должен. — Тогда я верю. Прям... Как ты там сказал? — машет рукой. — Нет, погоди, вот же... — Нежно самыми кончиками пальцев ведет по буквам, складывая тихо из них слова. — Dum spiro, amo atque credo. Вот. Именно так. — Спасибо за всё, — шепот в самые губы. — Брось, Сахарок, это я должен тебя благодарить. И да, может посвящение... Ммм? И не давая ответить утягивает в поцелуй, продолжая держать руку у сердца. Там, где теперь исток их религии, подогнув под себя ногу, на которой теперь исток их любви.