СОБОР. КНИГА I. ☨ ПОСТУЛАТ ЯДОВИТОГО ЯЗЫКА ☨

Она ни разу не была у меня в мастерской, но оставила частичку себя на память. Одной вещью создала уют, которого никогда не было в моём доме. Каждая связанная петелька напоминает её руки. Я не мастер в стирке, поэтому, чтобы не испортить подарок, памятную мне вещь стирает Цилла. Я доверяю жене лучшего друга, а лучший друг хранит мой секрет уже пятнадцать лет. Да, мы ссоримся и спорим с Калебом, но наши печали нас объединяют. Руки Самира ложатся мне на плечи. Я сижу за рабочим столом, а сын стоит позади. — Ты как? — Нормально. — Я наговорил тебе глупостей. Прости. Это самогон. — Ты прав. Я старый и одинокий. Это не глупости. — Ты не одинок, пап. Я всегда буду с тобой. Я тебя не брошу. Его руки сильнее сжимают мои плечи. Я знаю, он не оставит старика. — Я ведь и без самогона не слежу за языком. Это восточная кровь бурлит в теле. Пресекай меня, пап. Я не обижусь. Я не имею права разговаривать с тобой на высоких тонах. — У тебя есть мнение на любой счёт. Ты — взрослый человек. Ты можешь отстаивать свою позицию. — Нет, пап. Я должен слушаться и уважать тебя. Это превыше всего. Самир целует меня в щёку и уходит к себе в комнату. Он всегда со мной. Однажды мне пришлось отдалиться от него из-за того, что сотворили с дураком-Альфи. Я не мог ухаживать за маленьким ребёнком, потому что не мог самостоятельно передвигаться. Снова заболели низ живота и промежность. Снова хочется в туалет. Я перестал ездить в город. Не могу. Запрещено. Мне стыдно, но приходится не показывать это чувство. Все в общине знают, что у меня проблемы с мочевым пузырём. Все входят в моё положение. Я посещаю туалет каждые десять минут. Мне стыдно носить памперсы. Вот и сейчас мочевой пузырь снова надулся и заболел, а в области паха появилась жгучая боль. На ночь я ставлю ведро у кровати. Я сплю в подвале, сыну отдал свою старую комнату. Каждые десять минут просыпаюсь. Множество раз я просыпал боль, а потом просыпался на мокрой простыне. Об этом никто не знает. О таком не говорят. Только Калеб знает. Тогда он предложил памперсы. Я отказался. Это стыдно. В моём состоянии можно испражняться и сидя, но я привык стоя. Первое время была тупая боль, и ошмётки висели между ног. Боль прошла, но куски плоти остались болтаться. С разорванной стопой я смирился. Помогла железная конструкция. С раздробленными кистями я смирился. Помогли железные перчатки. С порванным мочевым пузырём я не смирился. Ничего не помогло. Да я и не пробовал, ведь спасения нет. После похода в туалет я иду вдоль Сада Прокажённых. Пятеро слоняются на улице. Остальные — в домах. Я кинул им кости и рыбьи головы час назад. Достаточно. Энтони вообще сказал их не кормить. Вонь, конечно, стоит отвратная, но что поделать? В четвёртом домике шебуршание. Ничего не видно, а света с собой нет. В тишине просыпается слух. Странные звуки, похожие на лопание пузырей. Четвёртый домик… Кто там живёт? Ах, да! Точно! Нет, это не пузыри лопаются, а хлопки в ладоши. Прокажённый совсем с ума сошёл. Я отворачиваюсь от Сада и смотрю на церковь: праздничный стол собирают, праздник подошёл к концу. Хороший вечер, несмотря ни на что. Хлопки прекратились, слышится оборвавшийся женский стон. Четвёртый домик. Нет… В свете луны я замечаю промелькнувшие в окошке светлые волосы. Женщина со светлыми волосами. Дайане нечего делать в Саду. Она не навещает старых друзей. Четвёртый домик. Нет… — Что же ты наделала, девочка…