La Carbon

Машина приближалась к старому зданию. Этот квартал был опасным: улицы мрачные неприветливые, дома старые, без всякой архитектуры, цветов серого и грязно-зеленого; снаружи негостеприимны и внушающие тоску, хранящие в себе какие-то страшные тайны, хоть, глядя на внешний вид их, и не было желания разгадать эти тайны. Здесь жили очень бедные люди, в особенности африканцы и индейцы. Коренных французов было мало, если же и были, то несли в себе такое же настроение, как улицы, по которым они ходили, и дома, в которых они жили; совсем не такие были, как привычные для нас мило улыбающиеся, окрыленные любовью и романтичные французы — напротив же: грубые, холодные, угрюмые, некоторые даже агрессивные; и все это объяснялось местом, где они жили. Лэсли остался в салоне машины, попутно отвечая на миллионы рабочих звонков, и, постоянно вздыхая и потирая вспотевший лоб. Все остальные направились ко входу в казино. Карина вошла первая. Внутри заброшенного помещения было очень сыро, холодно и, казалось, свежий воздух сюда вообще не попадал. А в общем-то по своему виду было такое же обыкновенное казино, как и миллионы других во Франции и других странах — ничем не отличалось, разве что воздухом и чистотой; не убирались здесь лет 5, оттого и пыли много было. Она огляделась, а затем прошла вглубь просторной залы, чтоб включить свет. После этого сразу же в глаза всех входящих бросилась красная во всю стену надпись : “post omnis fumo sequentur ignis”. — За каждый дымом последует огонь, — промолвила та, а затем обернулась и, играя бровями, продолжила, — латиноамериканская фраза. Старая. Макрон похмурел. Известно, что значила эта фраза, и каждый, находящийся в помещении, понимал ее значение. Тишина длилась минут 5, пока в глаза Макрону не попал белый лист бумаги, еле-еле виднеющийся при таком приглушенном свету, лежащий на кожаном диване. Он подошел поближе, дабы убедиться, действительно ли это лист, и взял его в руки. Записка была на французском: “За все придется платить, Кара” Карбон сразу же заметила, что Макрон что-то держит в руках, и подошла ближе. Тот посмотрел на нее и дал ей в руки записку. — К чему это? — спросил тот. Она прочитала. И прочитала, вероятно, раз 5 еще, очевидно, переваривая всю информацию. Резко изменилось ее лицо: улыбка пропала, брови свелись к переносице, и дышать она стала более порывисто. В миг она резко подняла взгляд от записки на Макрона. Тот увидел в ее глазах страх и оцепенение. Она тут же скомкала записку и бросила ее на пол, а затем пулей вылетела из помещения. Макрон, немедля, побежал за ней. — Эй! Какого черта?! — кричал ей вдогонку он. Та не бежала, но шла быстрым шагом к машине. Макрон, тут же догоняя девченку, разворачивает ее на пол пути и останавливает, хватая за плечо. — Да в чем дело?— спрашивает он. — Верни меня в тюрьму, — резко отвечает та. Лицо мужчины тут же меняется, а затем, не понимая в чем дело, он спрашивает, все еще держа ее за плечо: — Что? Почему? Объясни в конце концов! — Это очень серьезные люди. И я знаю, кто они. Я не собираюсь в этом принимать участие, а он только этого и ждет. Не знаю как, но он вычислил, что ты втянешь меня в это дельце. Я не хочу. Ему интересен не только ты, но и я. Он убьет меня при первой же возможности.... — Да кто он?! Что за люди?! Та недовольно закатила глаза и нехотя ответила: — Это кубинская мафия. Они сотрудничают с корсиканцами; в частности контрабанда, еще сутенерство. Корсика для них очень важный объект — считай все. Это их главная касса, их прибыль. Тут на кону столько бабок. Им невыгодно, что ты стал президентом. У тебя позиция “на Европу”, у них — евроскептицизм. Они хотят убрать тебя, и будут делать это любыми способами, пока ты не сдашься или не перестанешь пресекать криминал на Корсике. Я была знакома с их главарем. Мерзкий тип, как и его сынок, который, очевидно, и писал эту записку. Он хочет отомстить мне за то, что я грохнула его папашку, который частенько надувал наших ребят и по-тихому переправлял наших девченок в рабство. Жан имел с ним некоторые договоренности; пока он был жив, я была в безопасности. Но теперь, когда он умер, тот возьмется за меня. Не удивлюсь, если его люди уже здесь рыскают и обнюхивают каждую стенку. Мне перережут горло за любым другим углом. Отправь меня обратно в тюрьму. Лучше залечь там, иначе как пуля в лоб. И тебе бы советовала не продолжать... гиблое это дело. — та говорила быстро, тяжело дыша, и непрерывно. —Послушай,— тот схватил ее крепче, но не со злобы, так, что никакого плохого умысла не было, — я не отступлю от своей идеи. И меня абсолютно не пугает опасность. Сколько еще невинных людей должно быть убитыми из-за этих грязных делишек? Почему в 21 веке в европейской стране, стране-гаранте цивилизованной и свободной жизни люди все еще боятся, пускай не везде, но от этого не легче. Я хочу, чтоб спокойно и хорошо было везде. Я этого добьюсь, и мне плевать, пусть меня грохнут, к черту уже, — он остановился, посмотрел на нее, затем немного ослабил хватку и продолжил, —Я не знаю... я бы хотел назвать тебя сволочью и тебе подобных, но у меня принцип никого не осуждать. Не имею я на то право. Я не идиот наивный, но все же: вы живете по своим законам, у вас свои обычаи, и хоть вы убиваете, занимаетесь тем, что по закону запрещено, но и у вас есть сердце. В какой бы то ни было грязи можно найти что-то чистое. Помоги мне их найти. Она слушала, не смотря на него, но проглатывая каждое слово, и со всей серьезностью взгляда. Макрон ожидал ответа, но ни слова от нее не прозвучало. Тогда он продолжил: — Ты будешь под надежной защитой. За это не трепи себе нервы. Ты в моих интересах, и в тюрьму я тебя не запихну. Будешь находиться где-нибудь... да хоть даже и у меня в доме. Там много охраны: бояться нечего. И раз уж дело на то пошло, стало быть, и в твоих интересах их ликвидировать. Он наконец закончил. Та еще немного постояла, а потом вырвалась из его хватки и посмотрела на него серьезным взглядом; во взгляде этом читалось понимание и соглашение, но при этом ни слова она по-прежнему не вымолвила. Карина развернулась и прошла к машине. Черная Тайота ехала в направлении к выезду из города. Макрон снова рылся в телефоне, тишину разрушал только Лэсли, по прежнему разговаривающий по телефону, и, видимо, не выпускавший его из рук ни на минуту. Карина сидела, вернее лежала на заднем сидении, задрав ноги кверху, и стуча ими по окну, и насвистывала какую-то непонятную мелодию. Они стояли на перекрестке в 8-ом округе. — Поверни сейчас направо, — внезапно разрушила тишину девушка. — Это еще зачем? — спросил Макрон, обернувшись. — Там напротив Fouquet`s Barriere квартира Жана, мне надо забрать шмотки, все такое. — Квартира Жана? У Жана разве... Ах твою мать! Господи! — он скривился, понимая очевидное. — Ха-ха-ха!! — она уже смеялась, чуть ли не доходя до слез, — какой ты чудной! Ха-ха, право, не могу! — Боже, — отворачиваясь, сказал тот, — как много мне еще предстоит узнать о нем. Лэсли повернул руль, и машина подъехала к высотке на Елисейских полях. Карина выпорхнула из машины, Макрон следом. Та обернулась и, недоумевая, посмотрела на него. — Я иду с тобой. Вперед, — сказал тот и пошел вслед за закатывающей глаза девченкой. Они поднялись на 10 этаж. Ключ находился в ящике, который был открыт Кариной с помощью обыкновенной шпильки. “Я потеряла его еще месяц назад” — бросила та, объяснив Макрону такой способ открытия ящика. Они вошли. Квартира была очень светлой, просторной, стены белые, шторы молочного цвета, окна во весь пол, четыре террасы с видом на Елисейские поля, Эйфелеву башню и Триумфальную арку. Пол был мраморный, мебель высококачественная и дорогая. Квартира была красивая, но неуютная, вся роскошь не внушала восторга, и было такое ощущение, что с момента заселения сюда ничего не изменилось, как будто и не жил здесь никто; сухое богатство и неживая атмосфера там царили. Двое прошли в одну из спален, где находился огромнейший шкаф с одеждой. Девченка сразу достала два огромных чемодана и бросила их на пол, начиная складывать одежду. Макрон сел на кровать, попутно рассматривая комнату. — То есть вы здесь... — Трахались? Кололись? Нюхали? — ухмыляясь спрашивала Карбон. — Жили.. Она рассмеялась. — Шучу, шучу, господин президент! — кладя в чемодан пару тройку штанов, говорила та, — Жан здесь не жил, я практически тоже, у меня другая квартира есть. Но тут мы часто встречались. В этой квартире было много очень важных доков, комп и сервера со всеми даными. — И где они сейчас? — Жан забрал их задолго до того. Сказал: уничтожил. — Что же впрямь все уничтожил? — Да. Он замолчал и снова внимательно наблюдал за каждым ее движением, а потом, резко прервав тишину, спросил: — Зачем ты его убила? Та наклонила голову в сторону и приподняла бровь, как бы, пытаясь понять, с какой целью он это спросил. Усмехнувшись, она ответила: — Он бы убил меня. — Почему? Она, сложив финальную часть вещей и запихнув ее в чемодан, вздохнула, а потом начала: — С Жаном я познакомилась два года назад, когда вернулась из Вашингтона, где залегла на пять лет после того, как грохнула папашку Вэдсбрука — этого кубинского придурка, который писал записку. Он по началу нравился всем моим людям, да и мне. В частности помог с политизацией криминала, которую ты так усердно хочешь искоренить. Появились некоторые законы среди контрабандистов, сформировалась община, даже “своя” власть. Он был нашей подушкой безопасности, скрывал все от государственных органов и, естественно, имел с этого выгоду: у нас был налог, который все платили и, как не странно, не отклонялись от его уплаты; все деньги с налога получал Жан и выводил в офшоры. Так было до поры до времени, пока ты не начал баллотироваться в президенты и трубить во все щели о том, что хочешь пресекать это все. Тогда то он начал финтить. В особенности, когда рейтинг твой рос, он стал крысить. Я пронюхала это сразу же. Первым звоночком было как раз таки то, что он уничтожил все доки и перенес в цифру. Это меня смутило, я следила за всеми изменениями: он за два месяца до того, как ты выиграл дебаты, начал копировать некоторые данные на флэшку, я тут же просекла, что он мутит. Я тогда сделала копии всей информации, которая его компрометировала, и перекинула их в облако майкрософта azure, там оно все было под надежным колпаком, соответствуя требованиям конфиденциальности данных твоего высокопочтенного ЕС. А через месяц он, как я и предполагала, уничтожил данные с компа без попытки их восстановить. Я ничего не говорила ему, а лишь выждала момент. За день до балла я удалила все оставшиеся данные на компе, которые были связанные со мной и моими людьми на Корсике. Он был в бешенстве, мы тогда с ним сильно поссорились. Жан пригрозил мне тем, что у него есть на меня компромат, я же сказала ему, что все данные, от которых, он думал, что избавился, хранятся на сервере в облачной платформе, откуда их извлечь или удалить невозможно. Он тогда встрепенулся и понял, что дело дрянь, и меня не проведешь. Мы потом вроде как помирились, Жан даже сказал, что все забыто и, что возьмет меня на балл, а после мы поедем в загородный дом и поживем там некоторое время. Я же прекрасно знала: он собирался грохнуть меня после балла, а брал с собой, потому как не хотел, чтоб я улизнула..... — сделав паузу, она продолжила, — Понял ты теперь? Он крыса. Он предал меня и моих людей. Он бы убил меня и сдал их с потрохами. Так что его смерть здесь более выгодна. Макрон засмеялся. — Ха-ха-ха, право, не знай я, что ты убила премьер-министра и состоишь в мафии, женился бы! Вероятно, ты бы убила меня через пару месяцев..? Та тоже улыбнулась и, смеясь, ответила: — Несомненно. Он теперь полностью развернулся в ее сторону и спросил, улыбаясь: — И все же, тебя все равно поймали. Она между тем, пока он это говорил, достала вешалку, на которой висела короткая черная майка и байкерские шорты, кинула одежду на кровать и сняла с себя прежнюю одежду, при этом делая это демонстративно, и, не обременяя себя никакими рамками приличия. — Каюсь, — она в шутку закатила глаза, — мой косяк. Позиция моя была такова: одним Жаном меньше, одним Жаном больше. Думала, ты такой же, как он, и я смогу соблазнить тебя и переманить на свою сторону, — тут она медленно расстегнула пуговицу штанов, а затем и ширинку — и сняла, — а впрочем, насчет первого, может, я не ошибалась, — она лукаво усмехнулась. Макрон смотрел на ее прелестные стройные ноги и ярко выраженные бедра. Она была, как статуэтка, которую ставят на самом видном месте, но которой при этом никто не касается. Он смотрел на ее красоту и забывал все, что она совершила. Все беззаконие в миг испарялось под воздействием ее обаяния, и, казалось, она способна на все. С таким кукольным личиком, аристократской шеей, утонченными кистями и ровными ножками, действительно, можно свернуть горы. Хотя в ее случае, она скорее свернет кому-то шею. — Что же ты делала в Ле-Мюро? — Там была еще одна квартира Жана. Он перевез в нее нужные мне доки. После балла я сразу же поехала туда, дабы найти все, что нужно, и удалить. Я, честно говоря, подозревала, что шагаю по лезвию. Но, признаться, нашли меня быстрее, чем я думала, хэ-хэх. Она оделась, и обстановка стала менее накаленной. Застегнув чемоданы, переполненные одеждой, она прошла к туалетному столику и присела. — То, что ты сказал, — открывая тушь, говорила та, — что мы имеем сердце, и в какой бы то ни было грязи можно найти что-то чистое... — она резко остановилась, как бы повторно обдумывая, не зря ли она вспомнила об этом, но потом продолжила, — мы, на самом деле, не такие ужасные, какими представляемся. У нас тоже свои идеи, философия, и мы... мы не убиваем просто так, — она повернулась к нему. Тот внимательно слушал, — мы убиваем в том случае, когда нашей семье или народу грозит опасность. Когда человек нас предает. Это радикально, но у нас это почитают за справедливость. У нас так принято. Там то, в политике, намного больше грязи. Там столько предателей и крыс. Вас преступниками называют, а нас мразями. И неправильно это. Знаешь почему? Потому как, мы своих не бросим; если шли на дело вместе, вместе и на эшафот. А у вас как: если один тонет, второй затолкнет его еще глубже. Вот она — вся ваша политика... Молчание длилось несколько минут. Никто не вымолвил ни слова. Макрон смотрел в одну точку, очевидно, переваривая все прежде сказанное девушкой, сама же Карина, когда закончила прихорашивание, встала из-за стола и, взяв чемоданы, прошла к выходу из комнаты, окликнув Макрона. Тот, встрепенувшись, и, быстро оклимавшись от раздумий, выхватил у нее чемоданы, и они вместе уже вышли из квартиры. Ехали они недолго, часа полтора. Дом был большой, территория тоже. Всюду стелился зеленый газон, дорожка, ведущая от ворот к дому, была покрыта каменной плиткой; на клумбах росли тюльпаны, лилии и розы, кусты акации стояли по бокам дома и близ белых беседок. Сбоку правой части дома находился бассейн. Солнце освещало практически всю территорию, поэтому место с тенью было только за домом и под огромным деревом, которое находилось справа от помещения. Они зашли в дом и поднялись на второй этаж. Внутри дома полы были устелены деревянными паркетами, лестница тоже деревянная, графитовая кухня, мебель европейская, но в общем-то без каких-либо богатых причуд. Всего здесь было в меру: и света, и штор, и ковров, и окон; глаз ни за что не зацепался, но при этом взгляда было не отвести. Дом внушал уют и тепло, хоть все же и блестел от какой-то чрезмерной, казалось, ненастоящей чистоты; убирались здесь слишком часто. Поднявшись на второй этаж, они завернули сразу за угол и зашли в первую попавшуюся комнату. — Здесь будешь жить, — поставив чемоданы на пол, сказал Макрон. Та прошлась вдоль комнаты, раздвинула шторы, минуты две 2 постояла у окна, а затем плюхнулась на огромную кровать, как бы проверяя ее мягкость. Сложив руки, она лежала на спине, устало закатив глаза. Но резко она их открыла — и вскочила с места, став прямо перед Макроном, находясь на мизерном расстоянии. Черные глаза, сузившись и высматривая что-то в выражении лица мужчины, глядели снизу вверх и остановились на его глазах. Она молчала, но всем свои видом показывала, что что-то подозревает и пытается понять. — А для того ли, господин президент, вы меня сюда приволокли, аль для чего другого? — спросила она, без стеснения пялясь теперь уже на его губы. Он подошел еще ближе — она заулыбалась. — Я хотел бороться с такими, как ты, а, оказывается, есть еще похуже. Враг моего врага — мой друг. Знаешь такую поговорку? Уверен, что знаешь. Ты поможешь мне поймать латиноамериканцев, взамен я даю тебе свободу, хоть и не полную. Просто партнерство, — последнюю фразу он сказал, уже разворачиваясь и уходя. Но затем он обернулся на полпути и добавил: — Хотя личико у тебя все же милое, да и фигурка ничего,— он усмехнулся и ушел. Макрон поехал в Елисейский дворец, оставив Карину в доме, битком набитом персоналом и охраной. Ближе к 12 часам вечера, когда Карина спала и видела уже третий сон. В комнату резко ворвался президент и моментально включил свет, разбудив и тем самым взбудоражив девушку, которая потирая сонные глаза и щурясь от яркого света, поднялась с лежачего положения и облокотилась на локти. — В Елисейском дворце перестрелка, вставай, едем туда, — он вышел, не оставляя за ней даже права возразить, хотя той, собственно, и не очень то хотелось. Встала она, как ни странно, быстро. Очевидно, давно скучая по такого рода происшествиям в своей жизни, та в ожидании экстрима оделась буквально минут за 5 и пулей, вылетев из комнаты, спустилась вниз по лестнице, где уже взбудораженный и обозленный Макрон ждал ее, разговаривая по телефону и ходя вокруг да около. Машина тронулась, и менее через час они подъезжали к дворцу. Выстрелов не слышалось; повсюду была полиция, жандармы, как внутри здания, так и снаружи. Карина вышла из машины, как только та остановилась, и вышла бы, вероятно, еще ранее, ежели двери не были заблокированы. Та мигом побежала в сторону дворца, но там, как и в прошлый раз ее остановил полицейский. Сзади подходил Макрон. — Что здесь? В чем дело? Поймали? — 10 человек убиты, пришлось, господин президент. Остальные скрылись; охранники расстреляны; благо дело никого из работников не было, обошлось без жертв среди государственных чиновников. — Как так?! Олухи! Идиоты! Какое скрылись? Вы что вообще тут делаете все? Придурки! Господи! С такой полицией они сами к власти придут! Грохнут тут всех и придут! Тот восклицал так громко, что, казалось, все вокруг замерли и смотрели только на громко кричащего Макрона, который в свою очередь уже не стеснялся использовать все маты французского языка и при этом размахивал руками. Карина тем временем боролась взглядом с тем самым полицейским, показывая всем видом свое пренебрежение к нему, но тут сзади него, в окне дворца она заметила какое-то движение, на которое по всей видимости никто не обращал внимание. Ей показалось, хотя в следствии выяснилось, что не показалось, что там ,на третьем этаже был какой-то темный силуэт. Решив не медлить и действовать сразу же, та в одно мгновенье выхватывает пистолет из кармана полицейского, целится — и звучит выстрел. Попала: окно разбилось. Показался какой-то человек, который тут же выбежал в правую часть здания. — Внутрь! Поехали, бригада, работаем! Все начали заходить в здание, включать рации, доставать оружие. Карина побежала ко входу в правой части, пока туда еще никто не зашел, так что схватить ее не успели. Она проследовала вдоль коридора и начала дергать ручки дверей, все были закрыты, но одна из них, что находилась по середине нет. Она зашла, аккуратно осматривая огромный кабинет. И тут резко, не успела она ничего понять, как случился выстрел. Секунда — и острая боль в правом боку поразила ее. Она упала на колени, ахнув. Из-за угла послышался шорох, а затем оттуда вышел парень лет 30ти в капюшоне. Тот зарядил пистолет , но она выстрелила быстрее. — Аааа, сука! — тот согнулся от боли в колене. Она выстрельнула еще раз, в живот, у того моментально выступила кровь, он скорчился, а затем упал. Карина, еле как встала; боль была сильная, но на фоне личного ажиотажа и адреналина, что наполнил ее по самые виски, ощущалась и переносилась не так существенно. Через минуту ворвалась полиция, парня сразу задержали и вынесли. Тот самый полицейский, у которого Карина выхватила пистолет, осмотрел ее строгим взглядом, но без осуждения, а затем выхватил пистолет и вывел ее наружу. Парня увезли в участок. В дворце еще осталось кучу жандармов, охраны и прочих вооруженных людей. Макрон подошел к Карине и повел ее в машину. — Выведайте у него все, что возможно, я приеду завтра, к часу дня, — говорил Макрон стоящему возле машины лейтенанту, который собирался ехать в отделение, куда отвезли парня. Сидя в машине, немного отойдя от всего того, что случилось, вернулось ощущение боли, теперь она была в сто раз сильнее. Та терпела, и терпела, не от гордости, а от того, что никогда не была в больницах и очень их не любила. Был все же, как это любому человеку присущно, и у нее свой страх, так вот, страх этот был — оказаться в больнице. Закатив глаза, та дышала с небольшой частотой, но вдыхая как можно больше воздуха и при этом тихо. В глазах темнело, а дышать таким образом было очень трудно;, она хотела по скорее добраться до постели и, ссылаясь на усталость, лечь спать в каком-нибудь скрюченном положении, чтобы рана не так сильно давала о себе знать. До сих пор она даже не взглянула на нее, и хотя ее мучила мысль о том, что внутри нее пуля, которая, видимо, находится в не таком жизненно-опасном месте и дает возможность нормально двигаться, но при этом доставляла все таки какую никакую, а боль. И все же она решила, что это не так страшно, так как вспомнила один рассказ своего отца о том, как в него однажды тоже выстрелил спецназовец, но пуля в его ноге находилась несколько дней, и тот, хоть и хромал, а все же терпел и воевал, пока какой-то приездной доктор не достал пулю простыми щипцами. Она почему-то решила, что и с ней обойдется. Но не обошлось. Макрон о чем-то разговаривал по телефону пол дороги. Закончив наконец, он обратился к Карине, которая была уже совсем слабенькая и по-тихоньку теряла сознание. — Ба! Выстрелила же, ну! Птичка! Сама то хоть в порядке? — не получив ответа, тот обернулся. И сразу же лицо его приобрело вид удивленный и встревоженный. Карина была бледная, до того, что, в конце-концов, глаза казались черными, как смола. Пот стекал по лбу, руки дрожали, сжимая сиденье. — Боже, что это с тобой? — тот встрепенулся. Она не ответила и вскоре начала кашлять. Кашель был ужасный, нездоровый, не похоже было, что она застудилась или просто чем-то поперхнулась. Вскоре она начала кашлять кровью. Поднеся дрожащую руку к губам, та вытерла кровь, которая стекала уже вниз, вдоль подбородка и дальше по шее. — Твою мать, Лэсли, останавливай, я пересяду! Лэсли остановил машину в удобном месте, и Макрон пересел на заднее сиденье. — Гони, что есть силы, в ближайшую больницу! Господи! Что это тут у тебя?! — тот заметил, что она держит руку в районе правого бока, под грудью. Мужчина приподнял толстовку и увидел кровоточащую рану. — Черт бы тебя побрал! Что ж ты молчала то?! Лэсли, давай еще быстрее! Она истечет к чертям собачим кровью! Карина улыбнулась, а потом, тяжело дыша, и хрипящим, слабым голоском выдавила из себя: — хэхэх, сильно ты расстроишься, ежель я сдохну прямо сейчас? — говорила она тихо, но при этом, пытаясь насколько это у нее выходило, выдавать нечто похожее на смешок. — Ба! Ты погляди! Она еще смеется! Так и умрет в гордости! Женщины! Ты, дрянная девка, ты мне нужна еще живой! Даже не надейся, я вытащу тебя из того света! — он говорил, пытаясь ее приободрить, и сам в тоже время подгонял Лэсли, которому пришлось забыть все правила дорожного движения и не убирать ногу с педали газа. Вскоре те все таки приехали, но Карина таки потеряла сознание. Макрон, наплевав на глубокую заинтересованность в нем прессы, угрозы слухов и большому количеству людей вокруг и внутри больницы, взял Карину на руки и быстрым шагом понес ее в помещение. Люди были в шоке, повсюду уже шептались, а в больнице сразу же заторопились и взбудораженно начали бежать к входящему внутрь мужчине. — Быстрее, у нее огнестрельное ранение. — говорил тот, держа ее на руках. Врачи сразу же привезли каталку, и Макрон положил тело девчушки туда. Ее увезли в операционную. Мужчина остался ждать, но минут через 15 к нему подошла одна из медсестер и оповестила о том, что операция долгая, и ему лучше поехать домой. Тот еще некоторое время посопротивлялся, но в итоге сел в машину и уехал.