La Carbon

По утру четверга приехал Лэсли, привезя Макрону некоторые сведения про Елисейских террористов. Было 10 часов утра. Двое мужчин сидели за обеденным столом и беседовали, завтракая и ожидая, пока милая девушка с веснушками и совсем молодым, но вместе с тем уставшим лицом приготовит кофе. Макрон читал документы в папке, которую привез воодушевленный и как всегда бодрый Лэсли. — Куба. Теперь уж точно и без сомнений. — Да, да, знаю,, — пробегая глазами по строкам, бубнел Макрон. — Эдвард... — Не Кален — Ха-ха, — наигранно выпалил Макрон, закатывая глаза, — Эдвард Вэдсбрук.. — Глава их, темный тип — Да знаю, знаю, слышал уже, от нее же. Он и на девку виды имеет. — Что такое? — Сказала — грохнула его отца. — Господи, Эмм, она сумасшедшая. — Да там и отец то не из адекватов, сказала: девчонок из Корсики в рабство увозил и бабки нехилые рубил. — Мерзость. Дикая мерзость, надо оно тебе в грязных делишках копаться? — Одно дело копаться в грязных делишках, другое — в грязных трусишках! — послышался громкий голос из-за лестницы. Не доходя до ступенек, которые окончательно вели на первый этаж, она села на перила и весело проехалась по ним вниз. — Как поживает Ри Карпентер? — спросила брюнетка, ехидно посмеиваясь и глядя прямо в глаза Лэсли. Тот в свою очередь, пока она приближалась к столу, немного занервничал, но виду не подавал. Макрон вопросительно уставился на помощника, но тот смотрел лишь на девушку. — Ри Карпентер? Жена чтоль алигарха того, как его... — недоумевая спросил Макрон. — Клод Карпентер. Он самый, — говорила, улыбаясь еще шире и садясь за стол, — так как она, Лэсли? — Что за хрень, Лэсли? — раздражался Макрон,— что с Ри Карпентер? К чему вообще... — Откуда ты знаешь? — перебил Лэсли, сводя брови к переносице. — Да ладно, это ли главное?) Ну же, приятель, нам всем интересно послушать, как ты спал с Ри Карпентер в Ницце! — Нам всем интересно послушать, как ты спала с Дастином Крэдо в Рэдмонде! — незамедля парировал униженный и озлобленный всей этой бравадой Лэсли. Улыбка с ее лица не то, чтобы пропала, но ,очевидно, таки поплыла, хотя глаза засверкали и излучали какой-то неимоверный холод, но вместе с тем очень притягательный. Она перевела взгляд на Макрона, а затем снова на Лэсли, делая какие-то выводы, а потом, перехватив из рук кухарки кружку кофе, которая, вероятно, предназначалась президенту, заулыбалась, надменно и победно, а победно оттого, что поняла, в чем дело. — Папка уже на столе, дай угадаю, где-нибудь... условно, во втором ящике слева? — Твою мать, да что за..? Кто-нибудь объяснит мне в чем дело, кто с кем спал, и откуда ты знаешь про папку?! Лэсли, откуда она знает про папку?! Вы чтоль снюхались? Снюхались или нет?! У меня между прочим пистолет есть, пуля в лоб тому, кто предатель! И думать не стану! — Ты и не начинал, — парировала Карбон. — Эммануэль.... — произнес встревоженный Лэсли. — Да господи, что за дешевый экшен? Угомонись, господин пре-зи-дент, нет у тебя ничего, — сморщив брови произнесла Карина. — Чего? — Того, придурок, неужто ты такой наивный? Думаешь я не сперла его у тебя, как только сюда заселилась? Мало ль для чего ты сюда в самом деле меня завел? Заметьте, я не доверяю здесь никому из вас и не собираюсь доверять. — Боже, Лэсли? Скажи что-нибудь и обьясни в конце-концов, что за галиматья происходит? — недовольно ораторствовал Макрон. — Да что непонятного? Твой помошник спит с женой алигарха! — влезла Карина. — Закрой рот, Карина Карбон, — скрипя зубами отвечал ей Лэсли. — Мммм, поможешь мне с этим? — Заткнись! — Выпалил Макрон и облокотился о спинку стула, захлопнув папку, впереди лежащую, — Мари, сделай еще одно кофе! Девушка поспешно кивнула и судорожно начала заваривать напиток. Все замолчали, то и дело переглядываясь с друг на друга. — Фу, какое приторно сладкое, — отхлебывая из чашки, кофе, которое сама же выхватила у Макрона, говорила Карина, — прям как ты — с начала, вроде, миленький, а потом неприятное послевкусие, — обращалась она к Макрону. Тот лишь закатил глаза, а через минуту, уже принимал из рук кухарки горячее пойло. Отпив немного, он вновь открыл папку и стал вникать в суть дела сего. Карина, доставая с близ лежащей тарелки кусочек ветчины, смотрела на сосредоточенного президента с пренебрежением, но в тоже время и интересом к находящейся в его руках папке. Недолго думая, тотчас же она выхватила ее из рук Эммануэля и вскочила из-за стола. Все так же жуя ветчину и облизывая пальцы, она ходила туда-сюда, подле двоих мужчин, держа папку перед носом и читая ее содержимое. — Бред, да и только, — бубнела та, играя бровями, — не сидел он никогда в пуэрто монтской тюрьме, откуда вы всё это берете? — Из разведки, базы данных и много еще других источников, — отвечал Лэсли. — Это те то источники, в которых сказано, что я в убийстве Эриньяка замешана? — с иронией спросила она. Лэсли принял выражение лица удивленное, Макрон, очевидно, тоже прочевший от А до Я ту папку с досье на Карину, поступил так же. — Ну, господи, ну что здесь вас так удивляет. Такие папки на меня заведены еще года два назад, перечитала уже достаточно: у Жана таких штук 10 минимум по разным квартирам затыкано. — Что ж с Эриньяком? — спросил Макрон. — Врет. Она — марионетка Симеони, есть некоторые сведения насчет ее участия в сепаратисткой партии, — влез Лэсли. — Чего?! К сепаратистам меня приписываешь? — А чтоже, разве не ты мне про “Corse libre” говорила? — подметил Макрон. — Да чтоль дура я совсем? На мизинце я вертела ваших сепаратистов — все эти партии были не для народа, а для жирных, напыщенных морд. Я не верила никогда ни тем, ни другим, но подстраиваться для выгоды приходилось. Ибо эти хотя бы не пресекали контрабанду. Но ради их интересов помогать в устранении Эриньяка — увольте, здесь нет никакой выгоды для меня. — Да ладно, Симениони крутил что-то с твоим папашкой, — пренебрежительно сказал Лэсли. — С папашкой, может, и крутил, но и тот не ради “Corse libre” с ним в кентах был. К тому же, Симеони хорошо общался с греками — думаю, тут папа’ нажимал на кнопку. — Да не дожал, — сказал Макрон. Та лишь улыбнулась. — Толку от ваших “источников”. От меня и того больше будет. — То-то я тебя здесь и держу, раз от тебя толку больше, смекаешь? — Смекаю, — смирительно сказала та, очевидно, оставшись все равно со своим мнением, но уже не желая продолжать какой-либо разговор с этими двумя. Она бросила папку на стол и направилась к лестнице. Через 15 минут, все трое стояли у выхода. Лэсли, недовольный, злой и униженный, окинул презрительным и недоброжелательным взглядом спускающуюся с лестницы девушку. Лицо выражало даже ненависть, появившуюся за столь короткое время, но более всего было досадно, что та раскрыла правду, причем таким надменным и насмешливым тоном. Злился он, конечно, на Карину. Это был, вообще, человек, привыкший обвинять все и всех в чем бы то не произошло — этим он, безусловно, отличался от своего начальника. Лэсли Алан Мари Бернард был коренным чистокровным французом, внешности очень симпатичной, даже слишком, сулившей ему карьеру явно не в той сфере, которую тот выбрал в юнном возрасте. Личность эта была большого склада ума, образованная, ловкая, где надо хитрая, но совсем обыкновенная. Он принадлежал к тому разряду людей, который Федор Михайлович Достоевский называет “ординарный”: богатство есть, но не запредельное; фамилия честная, но ничем и никогда себя не ознаменовавшая; ум есть, но без своих идей; сердце есть, но без великодушия. Это тот человек, который видел перед собой не людей и обязанности перед ними, а службу и ее требования, которые он ставил выше требований человеческих отношений. Не имел он никогда чувства человеколюбия и признавал все что бы то ни было важнее чувства сего, при этом никогда не ощущая своей вины в этом. Человек этот был безинициативный, потому полезный там, где надо, и порой бесполезный там, где мог бы быть полезен, но с собственной инициативы. Был он решительно “как все” и не пропитан желанием оригинальности. Однако, как ни странно, но чувство гордости в нем превышало чувство морального долга и совести, хотя поводов для гордости вовсе не было. С Макроном его связывала лишь работа, и тот являлся для Лэсли не более, чем высшее лицо, в котором состоит его интерес и служба, которая непосредственно несет за собой требования. Другом он его не считал, хотя тот в свою очередь был иного мнения. Лэсли скорее в силу своего ума пользовался добродушием и благодарностью Макрона за то, что тот все же очень выручает его своей оперативностью и умением вести дела, требуемые непосредственно второго лица для их разрешения, как теоретического, так и практического. А что до решения уйти в отставку вместе с Макроном и поддержать его баллотирование в президенты, то не вкоем случае нельзя счесть это за великодушный поступок, описываемого действующего лица, потому как великодушия, как уже ранее было сказано, в нем нет. Но странность все же этот поступок в себе содержал, а заключалась она в том, что тот решил впервые в жизни пойти пойти ва-банк, рискуя потерять должность в банке и одержать неудачу в выборах или же напротив — в случае победы Макрона, как в следствии и произошло, получить хорошую должность и доверие от главного лица, намеренного дать ему эту должность. Таков он был, Лэсли Алан Мари Бернард. — Ничего скромнее не могла надеть? — звенящим голосом и с поджатыми губами говорил тот. Карбон лишь приподняла бровь и вновь состроила гримасу удивления, вместе с тем раздражительно улыбаясь. Одета она, к слову, была во все те же короткие джинсовые шорты, пар которых в ее гардеробе было неисчесляемое количество. Короткая кофта с вырезом на спине и длинными рукавами, черные грубые ботинки. Выглядела она превосходно, вызывающе и кричаще, но меж тем совсем обычно, как для представительницы женского пола в 21 веке, поэтому такое замечание было скорее неуместным, чем толковым, и смахивало на личный упрек, чем в сущности и являлось, что в сущности все трое прекрасно понимали. — Не бубни, кучерявый мальчик, Ри одевает примерно тоже. Не думаю, что тебя это когда-либо смущало, — сказала с издевкой девушка, наблюдая и преисполняясь злорадством из-за смены в лице впереди стоящего мужчины. Тот, бледнея от злобы, вздохнул и вышел, громко захлопнув двери прямо перед носом у обеих. Макрон, покачав головой, и сделав вид, выражающий недовольство, все же решился спросить: — Откуда ты узнала про Ри Карпентер? Та подошла к нему вплотную и схватила холодными пальцами рук его шею, заставляя таким образом того наклониться и шепотом произнесла: — Ее муж человек очень доходчивый, смекалистый и...— на секунду она сделала паузу, горячо дыша ему в область правого уха, — поступающий ровно также, как и его жена. Она усмехнулась, меж тем, как Макрон все понял, и ему стало мерзко. Мерзко оттого, что она нравилась ему, но не мог он до конца понять нравилась ли только внешне или все же и внутренне, так как тот разговор в квартире Жана и ночью, около бассейна все же несли за собой какие-то позитивные воспоминания и надежду на то, что девушка эта не столь нравственно испорченная, какой казалась на первый взгляд. Но моментов, когда он все же убеждался в обратном было больше, нежели тех, когда ему казалось, что она хорошая. И больше всего его злило, что несмотря на это, его все равно влекло к ней, причем как физически, так и морально. Он корил себя за это, мечтал о том, чтоб она была самой обычной девушкой со светлым будущим и не таким темным прошлым, чтоб не было этого триклятого досье со всеми ее криминальными проделками и, чтоб не была она убийцей Жана. А меж тем все равно ловил себя иногда на том, что смотрит на нее дольше, чем должен, что слушает ее с нескрываемым интересом и, что думает о том, что, может, и Лэсли прав в том, что здесь другой подтекст. Все это его очень мучало с самого утра, но в силу обстоятельств ни с кем он это, конечно, не мог обсудить, и времени на то не имел. А то, что сказала она ему на ухо, очень его раздосадовало и опять он злился на себя за неверные суждения и вечную прихоть видеть во всех людях только хорошее. Вот этим Макрон отличался от Лэсли. Он был великодушен. Чувство долга прежде всего перед людьми, хоть в этом, конечно, и заключалась его обязанность, было в нем. Он был человек добрый, с сердцем, умевшим любить, сострадать и откликаться на такие же чувства со стороны других. Но неприятно было и тяжело ему в тех реалиях и том мире жить, когда чувств этих со стороны других все никак не обнаруживалось, и, получается, работа была в одно русло; отдавал он всего себя, решительно, безапеляционно и без остатка, не получая ничего взамен. А особенно и втройне тяжелее это было делать в мире политики, который по правде являлся таким, каким его описывала Карина, в чем он с ней, безусловно, был согласен. Он ничего не сказал, когда она отстранилась. А та в свою очередь очень даже удивилась, когда вместо ожидаемого эффекта азарта и пошлого огонька в глазах впереди стоящего, увидела лишь грусть и разочарование. Не то чтобы она после этого покраснела, или ей стало совестно, но чувство возникло смешанное, непонятное, неопределенное, и скорее неприятное, чем несящее в себе радость. Так и вышли: она первая, он за ней. И сели в машину, где уже находился молчаливый и все еще бледный Лэсли. Приехали они в полицейский участок через час. В машине было душно, и каждый молчал, не желая говорить, и даже Карина, то ли смущенная, то ли задумавшаяся, а все же какая-то странная, переменилась в лице и сидела молча. Все они поспешно вышли из машины, наконец вдыхая воздух полной грудью, и слепящее в этот день солнце вмиг впилось своими лучами в глаза каждого, перед этим сидящего в затонированом салоне и отвыкшего от такой яркости. Жара была ужасная, стены здания и тротуар, словно дышали раскаленным воздухом, пропитанным городской пылью. У входа в участок стояли два охранника в черных, до идеала глаженных кителях, уныло переминаясь с ноги на ногу, практически под палящим солнцем и курили; один из них то и дело постоянно снимал шляпу и потирал вспотевшую под ней лысину, удрученно вздыхая и снова надевая головной убор. Макрон и двое следовавших за ним зашли в здание. Здесь обстановка все же отличалась от того, что было в Ле-Мюро: кондиционеры работали чуть ли не на полную мощность, и воздух был не такой вонючий и насыщенный пылью. Высокий темноволосый, короткостриженый мужчина с усами и до идеала выбритой бородой встретил Макрона, едва ли отошедшего от дверного проема. Это был заместитель начальника учреждения, человек широкоплечий, коренастый и мускулистый. Позади него стояло двое конвойных, молодых парнишек: один был светлый с ровным носом и тонкими губами, второй рыжий, с веснушками по всему лицу и кривыми зубами. Те молча стояли, переглядываясь друг на друга. — Рад вас видеть, месье Макрон, он уже в комнате для допросов, вас проведут. Тот поклонился, обернулся к сзади стоящим конвойным и взглядом дал понять, что дело за ними. Конвойные провели группу из троих человек в левую часть здания, а дальше, пройдя чрез коридор и свернув направо, наконец остановились возле нужной двери. Дверь открылась. Карина зашла первая, нагло протиснувшись впереди Лэсли и Макрона. — Не сочтите за неудобство, он агрессивный очень, два раза кидался с кулаками на охранников, потому в наручниках. Меры предосторожности-с, месье, — сказал рыжий кривозубый конвойный Макрону перед тем, как тот зашел. Комната была просторная, стола, который должен был бы там стоять, занимая все основное пространство, не было; было пару каких-то стульев; один стоял посередине, и на нем сидел задержанный. Теперь он уже был не в капюшоне, так что лицо его было видно. Внешности он был не безобразной, а очень даже красивой. Человек этот был возраста примерно такого же, как Лэсли, роста среднего, телосложения не слишком крупного, со лбом, покрывшимся складками, вероятно, появившимися от постоянного хмурения и злобы, черными глазами, носом с горбинкой и синеющими губами, покусанными от нервного тика. Взгляд у него был недобрый, выражающий такую ненависть, что, казалось, каждую вещь, каждого человека, в особенности же зашедшую Карину, каждый взгляд, устремлявшийся на него он готов был испепелить, убить и уничтожить. Сразу же, как известная уже всем особа вошла в комнату, взгляд его остановился на ней, и больше он его не отводил, несмотря на то, что следом за девушкой вошел президент. Та, проходя в середину комнаты, остановилась и несколько минут стояла на месте, смотря на задержанного. Все молчали, как будто в ожидании чего-то. Лицо Карины выражало то же, что и задержанного. Лэсли сел на стул, не желая участвовать в чем бы то ни произошло в этой комнате. Макрон стоял за Кариной, и пытался догадаться, о чем она сейчас думает. Конвойные стояли подле двери, дабы в случае чего контролировать ситуацию; эти двое скучали и щурили глаза оттого, что устали, а вместе с тем, им еще предстояли некоторые служебные дела. В общем-то обстановка была напряженная, неприятная и непонятная, а какая-никакая жара и давление добавляли ко всему еще больше сложности. Карина наконец пошатнулась, как будто в нерешении, делать то, что она задумала или нет, но все же прошла вперед к заключенному. А затем, удар: та откинула парня, который был в наручниках и не мог свободно двигаться, на пол, ботинком ударяя его по лицу. Он упал со стула, та начала бить его ногами по животу, но сделав два удара и, вероятно, очень хотев сделать третий, она была схвачена рыжим конвойным, что незамедлительно, подхватив ее под руки, отвел девушку на расстояние. Второй же светловолосый поднял задержанного и усадил опять на стул. — Что творишь то? Успокойся! — говорил рыжий, сжимая ее за плечи. Та молчала и лишь с ненавистью смотрела на заключенного. — Сучка, жаль, что Вэдсбрук не прикончил тебя еще два года назад, — говорил тот, пока его поднимали. — Что он затеял, — говорила злобным тоном Карина. Тот усмехнулся и опустил голову под себя. Но ничего не ответил. — Да отпусти ты уже! — рявкнула она на рыжего конвойного, который слишком сильно сдавливал ее плечи, — не буду я к нему лезть! — добавила она, — и он отпустил, но теперь уже стоял подле и не отходил. — Что он затеял, Грэгор, ему ведь не только моя смерть нужна, так? Что еще? — Твоя смерть? — он поднял голову и вновь засмеялся, — ему не нужна твоя смерть, Кара, хотя очень бы хотелось, но твоя головушка представляет весьма большие интересы. Ты нужна ему живой для..... — он остановился, но пауза была не оттого, что он сбился, а потому, что вслух того, что следовала дальше после сказанного нельзя было произносить. Он посмотрел теперь, впервые за все это время в стороны, на всех пребывающих: и на Макрона, который был в недоумении, и на Лэсли, который был с таким же выражением лица, и на двух конвойных, а затем снова на Карину и пустил смешок вместе с тяжелом выдохом. А меж тем Карина изменилась в лице, и прежней злости не было, был какой-то ужас, который читался в ее глазах и, который она пыталась скрыть за каменным лицом. Дыхание стало тяжелым, и каждый вдох и выдох был тревожнее предыдущего. — Зачем терроры устраивались? Какое отношение все это имеет к французской власти? — вмешался Макрон, прервав всеобщее молчание. Грэгор посмотрел на него, но, ничего не ответив, обратился к Карине: — На него теперь работаешь? Та проигнорировав спросила: — Кто еще с ним в этом замешан? Он улыбнулся и, помолчав с минуту, облизывая верхнюю губу, посмотрел ей прямо в глаза и тихонько пропел песню на итальянском, практически без акцента: — Una mattina mi son svegliato, o bella, ciao! bella, ciao! bella, ciao, ciao, ciao! Una mattina mi son svegliato ed ho trovato l’invasor, — и пустил смешок. Та начала дышать еще быстрее, порывистее и в глазах ее читалась ужасная тревога и злость, как будто она уже потерпела неудачу в каком бы то ни могло быть деле, поняв намек. Макрон ничего не понимал, и при всем желании не мог, но и влезать, как он уже убедился, не стоило, лучше всего было просто наблюдать за их открытой беседой, а после расспросить Карину о каждой мелочи и подробности. Лэсли потирая затекшие и вспотевшие виски то ли с интересом, то ли без, также наблюдал за происходящем, но в лице его читалось еще прежняя злость и стыд, так что, с большой вероятностью, он даже не слушал, а, смотря на Карину, вспоминал предыдущую ситуацию и думал только о ней. — Романо.... — наконец разрушив молчание и поджимая губы, промолвила та, — Ему тоже это от меня нужно? — Хэ-хэ-хэ, ммдааа, верно ты подметила: им всем, — на этом слове он сделал акцент, — от тебя что-то да надо. Ты как кость горле, как пуля в затылке, как гвоздь в шине.... от тебя так хочется избавиться, но делать это нужно осторожно, аккуратно и медленно. Тебя хотят вывести из игры, Карбон, и при этом получить от тебя максимальную выгоду. Ты — рычаг, без тебя ни вправо, ни влево, ни взад, ни вперед, ты гребанный клапан, обеспечивающий однонаправленный ток денег в их карманы. Твоя головка дорогого стоит, и, пожалуй, за нее бы они еще погрызгли друг-другу глотки, но не сейчас. Сейчас они выбрали тактику “охота вдвоем — дележка мяса порознь”. Волна раздражения прошлась по телу Карины, заставляя сжимать челюсть и кусать щеки изнутри. Во рту была горечь, в глазах лопались сосуды. Дыхание сбилось, сердце начало биться быстрее и, очевидно, хотело вырваться наружу. Злость и какое-то непонятное отчаяние окутало с ног до головы, и хотелось разбить морду впереди сидящему, двум конвойным и сбежать куда-нибудь.... Куда? На Корсику, конечно. Домой... Да, Корсика была ее домом. Она никогда не считала ее частью Франции, никогда не хотела жить во Франции, ей там не нравилось. Ей мало где нравилось. Марсель был слишком угрюм, Париж слишком пафосный, в Вашингтоне она чувствовала себя чужой. Она в общем-то везде чувствовала себя чужой, но в штатах особенно. Там жизнь была такой свободной, люди до чертовщины простые, и все казалось таким легким и доступным, к чему она совсем не привыкла. Этого мира, она чувствовала, что недостойна. Слишком грязная она для такой “чистой” среды. Безусловно, и там был криминал, но он был не по тем правилам, к которым она привыкла, и все там было другое и “не то”. Не став, что либо-еще говорить, она развернулась и начала уже было уходить, но на полпути ее снова остановил его голос: — Кара, тебя найдут и выжмут, как тряпку, а потом вытрут тобою пол. Романо держит зуб за простреленное колено и твой побег прямо из-под венца. Ты легко отделалась в тот раз, легко отделалась во второй, а в этот, увы, не отделаешься. Все как в той русской сказке про колобка, помнишь? От бабушки ушел, от дедушки ушел, и нашлась таки хитрая Лиса, которая проглотила глупый комок теста. Тебя проглотят, не облизывая пальцы. Ты насолила в суп всем, пора бы тебе попробовать на вкус горечь поражения.... сучка. Она стояла спиной к нему и слушала все, что тот говорил. Лицо ее тогда было совсем не таким уверенным и наглым, как еще недавно, перед выходом из дома президента. Когда тот закончил, она хотела развернуться, но так и не решилась смотреть ему в глаза, делать это на виду у всех, тем самым вызывая ухмылку на лице этого противного Лэсли и озадачивать и так вечно недоумевающего и норовящего все и везде знать господина президента. Вообще эти двое раздражали Карину, и она мечтала придумать план, как бы провернуть какую-нибудь махинацию и, водя за нос, дурить их, пока не надоест или пока это будет приносить пользу, а потом куда-нибудь свалить. Но последнее теперь не было возможным, а обманывать эту парочку в связи со всем происходящим тоже не в ее интересах. Она, не разворачиваясь, вышла за дверь. Просидев минут 15, наконец она встала и собиралась идти на улицу, как тут же вышел разгоряченный Макрон и все с таким же пресным и недовольным лицом Лэсли. Первый из них встретился взглядом с Кариной, затем шепнул что-то на ухо Лэсли и кивком дал понять, что нужно уходить. В машину же сели уже только двое, а именно: Макрон и Карина, Лэсли отправился вызывать такси и, по видимому, собирался ехать в другое место. — Садись на переднее, — обратился он к девушке, которая намеревалась сесть на заднее. Карина молчала, и последнее, что она сейчас хотела — отвечать на дурацкие вопросы Макрона, которые, конечно же, были уже на подходе, и, на которые, конечно же, он хотел услышать точные и незамедлительные ответы с разъяснением. — Ну-ка, куколка, давай рассказывай, что это тебя кругом хотят, кто такой Романо и все, что тебя связывает с вот этим темноволосым, — та на него не смотрела и продолжала молчать. — Что молчишь, куда подевался твой острый язычек? Сейчас он очень нужен. Я хочу знать все, от и до. Ничего не услышав в ответ, он схватил ее за подбородок и повернул в свою сторону: — Смотри на меня и отвечай, наглая девченка, кому ты насолила и что они хотят от тебя и от нас. Та сжала губы и, злобно смотря ему в глаза и скрипя зубами в напряженной челюсти, ответила: — Итальянцы. С ними. Заодно. Плюс один враг, господин Макрон, — и он резко отпрянул от ее подбородка.