Целуя, умираю

Тот, кто теперь просил именовать себя как Карл, неторопливо освежался в купели. Он и раньше испытывал почти детское желание сделать проказу при виде монаршей и церковной атрибутики, всего этого массива золота и самоцветов, попусту спушенного на усладу глаз богатейших. И вот теперь, сплевывая святую воду в чашу из императоркой часовни, так любезно преподнесенную вместе с иконами Верде в знак прочтения, Карл не чувствует ни-че-го. У жизни высших, богатых, бессмертных свои минусы. Жизнь и все её старые маленькие, но такие любимые сердцу материальные и духовные радости, теперь не дают ему и следа прежних переживаний. Может он захворал душой, хотя какая душа у проклятого отродья, а может все вокруг и правда выцветает и теряет ценность с каждым днем. Люди. Вот за что он осознанно цепляется. Это почти стало его одержимостью за последнее время. Их суть, их слабость, сила, плотские страсти и нелепые слепые стремления. Это наполняет красками, вкусом, соком, полнотой. Самой жизнью. Привычное уже течение размышлений отвлекает тяжелое, размеренное, влажное биение, заставляя сконцентрироваться. Так же тяжело скрипят пословицы и только по этим звукам он понимает, кто решил так неожиданно навестить его обитель. Пётр Каразин. Требующий величать себя Карамора. Какая нелепица. А впрочем он понимал того, кто дал юноше такое прозвище — при первом взгляде такой большой, внушающий угрозу, похожий на огромного паука, а на деле тонкие несуразные лапки еле держат тельце — такие дурнее и безобиднее последней мухи. Как точно подмечено. Но сегодня все по-другому. Карамора хочет крови. Нос щекочет чужая буря жажды, ярости, отчаянья и капли неуверенности. То что надо чтобы наполнить ещё одну безликую ночь.

***

Каразин не хотел сюда приходить. Более того, в любой другой день он сюда не пришел бы и под дулом пистолета, но… Сегодня он — тот, у кого есть в руках оружие. Своды молебельной тонут в полумраке, свечей так много, что каждый вдох приносит только тяжесть. Все обставленно как в настоящей церкви и кто-либо другой назвал бы это красивым, сам Петр полагает, что это просто бесполезно, от того и не нужно: недаром, всякие монстры (которые, как он теперь знает наверняка) взаправду существуют. Иногда Каразин и самого себя считает одним из таких монстров. Он не пьет кровь, не перегрызает людям глотки, но, несмотря на это, его руки с каждым днем тяжелее оттирать от крови, и смерти вокруг так много, что от этого можно задохнуться. Карамора почти задыхается. Петр уже не помнит или всего лишь не вспоминает, за что его когда-то прозвали Караморой, но теперь ему кажется, что Карамора — это имя чудовища. И оно действительно ему подходит — сидит как влитое — как его черный кожаный плащь. Вокруг него сменяются люди, города и страны, все меняется так стремительно, что единственное, что остается неизменным — давно не греющая чужая кожа. И жажда расправы. Сегодня на нем все та же кожа, а в висках стучит месть. Месть-месть-месть. Она буквально заглушает все кругом, бьет набатом по голове, и Петру хочется кричать. Он крадётся в полумраке, его цель — яркое пятно — Карл. Петр мысленно посылает его и к такой-то матери, и к черту, хотя никогда не был особо религиозным. Карл улыбается, и Петр выдыхает: — К черту… — Рад тебя видеть, Петр — произносит Карл, и тянет его имя издевательски медленно, почти тягуче, словно мед, криво растягивая рот в приветственном оскале. Обнажая блестящие зубы. Каразину срочно нужно завалиться в ближайший кабак и выпить, нажраться так, как не нажирался никогда в жизни, даже после Алининой — будто бы своей собственной — смерти. — Чего ты хотел? — Петр уговаривает себя сохранять спокойствие, не срываться. Он говорит себе: потерпи немного — и будет кабак, выпивка, распутные девки и шумные свары. Нужно просто дождаться момента. Закончить этот балаган. И будь что будет. — Я хотел видеть тебя завтра на собрании ближнего круга, справа от себя. Но ты решил преподнести мне сюрприз и устроить ночное рандеву, как я посмотрю. Каждое его слово горчит сладким ядом. И все что он говорит — потеха, не более. Его манеры, издевательская вежливость и фальшивая до рези доброжелательность должны делать его жалким шутом. Только вот цепкие глаза следят за каждым жестом, словом, мыслью, не переставая. Карамора заметил это сразу, но не сразу сумел признать в главаре ублюдков опасного серьёзного человека. — Да вот захотелось мне. Чтобы без лишних глаз. Бахвальство выходит почти формальным, так напряжённо Каразину приходится отслеживать передвижение, нет, подплывание Карла. Пальцы до онемения стискивают рукоять. Его белый кит близко, но ещё не ослаб. * Разворот, шорох, мгновение, и Карл уже на расстоянии удара. — То есть громкие слова отказа при твоих дружинниках были лишь для них. Не желаешь терять свой суровый статус-кво. Понимаю. И одобряю. Они замирают друг напротив друга в одинаковом настороженно предвкушении. Проходит минута, другая. Карл рассматривает его как фотокарточку, что напоминает о милых сердцу краях. Почти любовно. А потом громко хохочет. Это почти унизительно. — На колени, Петруша, на колени, или ты забыл узнать у Верде детали обряда посвящения? Что? Да как он.? — Ты так долго его забивал, по моим данным вы успели многое обсудить в процессе. Нужно ответить остротой, или послать его к дьяволу, больше всего хочется уйти, убежать, исчезнуть вмиг отсюда. из-под веселого, но давящего взгляда. Карамора так концентрируется на продумывании контратаки, что удивительно тяжелая рука, внезапно опустившая на плечо, гранитной плитой опускает к полу. Карл смотрит еще более удовлетворенно, глаза и зубы почти демонтчески блестят огнями в темноте. — Ну же, голубчик. Почтите своего главу как подабает. Господи, если бы тут был Брем, приходит смехотворная мысль, он бы точно пошутил про обслуживание старших чинов пе-ро-рально. Карл выставляет вперед руку. Она как раз на уровне глаз и можно разглядеть каждую трещину на его пальцах, а их много, очень много. Будто линия жизни разбилась и такими вот трещинами разлетелась по рукам Карла. И гадай, то ли у него теперь много крохотных и совсем коротких жизней, то ли, и вовсе, жизни нет. Взгляд Петра приковывает червоный перстень — тяжелый даже на вид, гранатовый, отдающий в неярких отблесках свечей багряным — будто кровь. Живая и переливающаяся. Карамора смотрит и не может отвести взгляд. Этот перстень — символ власти. Более глубокой и древней чем монархи и попы. Плоть, золото и кровь. Он и сам в ней уже порядком искупался, не по локти даже — по самое горло, но Карл, о, Карл носит эту печать с таким достоинством. Будто господин, что давно забыл о своем рабском положении перед сильными мира сего. Петр наконец отрывает взгляд от красного камня и поднимает его на Карла. — Найди кого-нибудь другого, кто будет тебе руки целовать, — сплевывает презрительно. А у самого что-то сверлит под ложечкой, тянет. — Я уже нашел, — спокойно сообщает Карл и долго молчит, припечатывая в конце тихим — Тебя. Петр думает: убить бы тебя, гад, прямо сейчас, на этом самом месте. Леска в глубине потайного кармана почти физически обжигает и жаждет крови. Петр это чувствует, ему тоже хочется ее, вот этой конкретно крови, но… сейчас не та позиция, у него нет права на ошибку. Но по правде он и сам не знает, чего ждет. Коснуться губами перстня выходит слишком легко. Камень холодный и гладкий, совсем не такой как на вид, Карамора невольно скользит по нему, задевает кожу, пытаясь отстраниться. Карл улыбается, довольно, словно только этого и ждал. — И ведь совсем не сложно было, верно? — Катись ко всем чертям. Контакт разорван и Петр ощущает внутри лишь пустоту. Жажда схлынула: не осталось ни гнева, ни ярости, ни надежды. Он чувствует себя тем капитаном, который наконец-то догнал своего кита и… Что было потом? Финал стерся обилием страстей. Он напрягает память, не отрывая взгляда от белеющего контура перед собой. Ничего хорошего. Верно. Что-то поменялось между ними, за этот миг — Карл больше не улыбается. Теперь весь его облик наполнен усталой обреченностью. Он вновь протягивает крепкую руку. На этот раз предлагая опору. Карамора не раздумывает, сжимает прохладные пальцы и в мгновение оказывается слишком близко, лицо в лицо. Они оба пленники этой игры, этой вечной погони, этого мира. Наверное так думал капитан при последней встрече. Их руки все еще сплетены и под большим пальцем должен биться пульс. Но его нет. Только в эту секунду настигает понимание — Карл не дышит. Все складывается как карточный домик, но вместо злого ликования, внутри разливается тупое онемение и горечь. И он тоже. Все летит в тар-тарары. Леска в кармане уже не жжется. * Отсылка на произведение Германа Мэлвилла " Моби Дик», где главный герой герой — ослепленный месть китобой, что ценой всего пытается осуществить свою вендетту.