Немного веры

В небольшой базилике становилось людно. Приглашенные де Моранж гости всё прибывали, ступали под арочные своды центрального нефа и терялись между колонн, но прежде — непременно подходили засвидетельствовать почтение и поздравить со столь радостным событием. Оно было бы более радостным, если бы осталось скромной церемонией для двоих, кисло думал Константин, дежурно обмениваясь любезностями с виконтом де Лефевром — говорят, он отправился на Тир-Фради в поисках спасения от воистину ужасного бедствия: своих многочисленных любовниц. Печальный опыт виконта, похоже, ничему не научил: юная прелестница по его левую руку глядела на благодетеля с немым обожанием. И в этом — весь суетный мир: можно пересечь океаны, уплыть за тридевять земель, но старые привычки неизменно обнаружатся в багаже. Леди де Моранж прибыла в числе последних. Вместе с ней в базилику впорхнули делегации Телемы и Альянса: сверкающие ритуальные доспехи первых и пестрые парадные мундиры вторых выделялись среди утонченных нарядов знати Содружества, и собравшаяся толпа оттого казалась все более разнородной. Между представителями Альянса Константин разглядел ученую, с которой Теодора путешествовала по Тир-Фради, — Альфру, кажется. Она приветственно кивнула, поймав его взгляд, но осталась вместе с делегацией. Константин был готов побиться об заклад, что ей неловко — Теодора пригласила близких на маленький закрытый праздник, а вышло то, что вышло. По крайней мере, некоторые из присутствующих действительно были желанными гостями. — Капитан! — Константин искренне потряс протянутую руку Васко и широко улыбнулся Сиоре. Хотелось бы ему знать, как де Сарде уговорила гордую островитянку примерить такое чуждое ее культуре платье из тонкого оливкового шелка; Сиора, невзирая на эти ухищрения, все равно выделялась среди благородных дам, но не привлекала к себе нежелательного внимания. — Принцесса! Несказанно рад вас видеть! Пожалуй, — со смешком добавил он, — даже предпочел бы вашу компанию всем собравшимся сливкам общества. — Его светлость дает это понять при каждом удобном случае, — пояснил Курт, появившись рядом с наместником. — Но народу и впрямь многовато. Леди де Моранж не сообщила, скольких она пригласила на церемонию? — Нет, — Константин деланно вздохнул. — Но вряд ли ошибусь, если предположу, что она пригласила всех мало-мальски значимых персон. Курт недоверчиво оглядел собравшихся. — Откуда бы их столько набралось в одной только Новой Серене? — Позволь объяснить, мой старый друг! — Константин театрально взмахнул рукой, привлекая внимание. Появление Васко и Сиоры заставило его оживиться. — Вон там ты можешь лицезреть семиюродного племянника графини де Лонсьи. Там — одного из младших сыновей виконта... проклятье, не помню его имени, хоть тресни! А вон та стайка очаровательных кокеток — дальние родственницы баронета де Шевье, седьмая вода на киселе, но, как ни крути, представители знати. Приглашен даже Бастьен д’Арси — он, насколько мне известно, покинул континент в поисках удачи и лучшей жизни, но не преуспел ни в одном, ни в другом. Никакого влияния в местном сообществе, но — все туда же. Голубая кровь, даже малая ее капля, есть голубая кровь — с ней приходится считаться. Но я увлекся. Вы хотели что-то сказать, капитан? — Адмирал просила передать поздравления, — сообщил Васко. Он сменил капитанский бушлат, поистрепавшийся за время странствий с де Сарде, на темно-синий парадный мундир — в таком виде, подумалось Константину, навт мог вполне сойти за аристократа, если бы не татуировки. — И извинения — дела не позволяют ей покинуть порт. — Адмирал — человек дела. Понимаю. Мне бы тоже не слишком хотелось попусту тратить время. Я слышал, «Морской конек» снимается с якоря на этой неделе? — Я и так засиделся на берегу, — Васко кивнул. — Мы должны были отчалить в прошлом месяце, но леди де Сарде попросила задержаться, — он улыбнулся. — Теперь понятно, для чего. Команда корабля, кстати, тоже передает поздравления. Лауро, правда, посетовал, что май — дурное время для свадьбы. Константин поморщился и махнул рукой. — Вряд ли я намаюсь больше, чем за этот день. Вы были нам обоим хорошим другом, капитан, — заверил он. — У меня еще не было возможности поблагодарить вас за все, что вы сделали для меня и для моей дорогой кузины. И вы тоже, принцесса, — он обратился к Сиоре. — Мне, признаться, неловко: вероятно, леди де Моранж не посчитала нужным пригласить ваших вождей. Сиора качнула головой. — Вовсе нет. Посланник прибыл к Эсельд и Данкасу. К другим, быть может, тоже. A sir сказала, что традиции renaigse — это традиции renaigse. Они ничего не значат. Кланы чтут свои обычаи. Константин живо вообразил разодетых в шкуры островитян с устрашающе раскрашенными лицами в плену каменных стен базилики. Приглашение могло бы быть знаком дружбы, но приходилось признать: местные выглядели бы среди цвета знати нелепо и не слишком уместно, а ссор между двумя мирами вряд ли удалось избежать: еще свежи в памяти обиды, нанесенные друг другу. — Да уж, — он негромко рассмеялся. — Столь многое предстоит сделать, чтобы преодолеть недоверие между нашими народами. — Не беспокойтесь об этом, — Сиора мягко коснулась его руки. — Плоды не созреют, пока не придет их срок. Всему свое время. — Благодарю, принцесса. Мне не хотелось бы выказать неуважение к вашему народу... после всего. Пока они беседовали, леди де Моранж, распрощавшись с приглашенными эмиссарами, двинулась к ним. За время, которое Константин провел, слоняясь по залам и томясь в ожидании, Лорин успела не только раздать указания в резиденции и встретить делегации вечно соперничающих государств, но и сменить наряд: бледно-голубой шелк платья оттенял смуглую кожу, невесомая пелерина кутала открытые плечи, по моде пышная юбка делала талию невообразимо тонкой. Обмахиваясь веером, леди де Моранж кивком поприветствовала Васко и Сиору, а затем, заняв полагающееся ей место слева от наместника, сообщила: — Невеста уже прибыла. Константин медленно, стараясь не выдать волнения, выдохнул. Лорин спрятала улыбку за ажурным экраном веера. — Должна отметить, — добавила она, — что количество гостей ее ничуть не напугало. — Тео не из пугливых, — заметил Константин. Он нетерпеливо оправил манжет и подался вперед, выглядывая новоприбывших. Курт за его спиной хмыкнул. — Конечно, нет! — откликнулась де Моранж. — В конце концов, она же выходит замуж за вас. Он открыл было рот, чтобы ответить — возмутиться или оспорить, но так и замер; с галереи, занятой музыкантами, зазвучали первые аккорды: сентиментальная трель флейт, щемящая песня скрипок. Монотонный гул разговоров, доносящийся едва ли не из каждого угла, смолк. Высокие двери охнули, когда пара слуг в ливреях распахнула их. Константин ждал: сердце гулко расстучалось в груди, эхом отдавалось в ушах, и все убранство базилики: искусная роспись, безупречный мрамор стен, изящная резьба барельефа и мозаика витражей, дрожащие от движения наполненного благовониями воздуха тканые стяги и ковровая дорожка, рекой протянувшаяся от входа до подиума, на котором занял свое место церемониймейстер, — всё померкло, растворилось, будто подернувшись полутьмой; пестрая толпа исчезла, слилась в серую массу. Здесь больше не было никого. Только она. Теодора ступила на алую дорожку, и Константину показалось, что в базилике зажглось второе солнце. Епископ Петрус вел ее, поддерживая за локоть, но даже телемская парадная броня тускнела рядом с ее сиянием. Гладкий шелк платья де Сарде струился мягкими фалдами и тянулся за ней шлейфом. Те же цветы, что и на его костюме, расцвели на подоле: золотые бутоны и лепестки поднимались от ее ног; узор истончался, уступая белизне ткани, и вновь буйно расписывал лиф со строгим квадратным вырезом и узкие рукава. Невесомая паутинка фаты на пепельных локонах, забранных украшенной жемчугом сеткой. Три капли горного хрусталя — в ушах и впадинке между ключиц. Ее лицо — сияющее, тронутое румянцем. Константин смотрел на нее завороженно, так, будто видел впервые. Видение, настигшее его в святилище и то и дело тревожащее дурными воспоминаниями с самого утра, дрогнуло. Тогда он тоже видел ее: невесту в ажуре кружев, морской пеной стелющихся по осенней листве, а потом гнал от себя страх увидеть ее такой не в путанных грезах, а во плоти, и наверняка знать, сколь неотвратима уготованная им жестокая участь. Но всё — и ее платье — было другим. Другой должна быть и их судьба — они не обречены, не безнадежны, не прокляты. Видение осталось всего лишь видением, теперь уже бессильным и не властным над ними, и от сердца отлегло. Курт незаметно подтолкнул его в спину. Опомнившись, Константин бросился ей навстречу. Он, должно быть, слишком спешил: торжественная свадебная церемония предписывала всем участникам вести себя чинно — да и черт с ними, с порядками и правилами! Он и без того заждался. — Я надеюсь, — вполголоса сказал Петрус, вручая ему руку Теодоры, — мне не нужно предупреждать вас о последствиях, которые неминуемо наступят, если вы чем-либо обидите миледи. Теодора залилась краской. — Отец Петрус, это не лучшее время... Константин коротко поклонился. — Буду беречь ее как зеницу ока. Удовлетворившись сказанным, Петрус ответил на поклон и шагнул в сторону. Теперь они действительно были одни — на алой дорожке посреди центрального нефа, залитые светом полуденного солнца, проникающего сквозь витражи и разбрасывающего вокруг них разноцветных солнечных зайчиков. Константин любил ее сколько себя помнил: не было ни одного дня и ни одной ночи, когда бы он не нес в себе это чувство. Но сейчас любви в нем было так много, что собственное тело казалось маленьким, неспособным вместить ее всю. Де Сарде опустилась в реверансе. — Ты немного бледен, — шепнула она. Ее светлые ресницы обеспокоенно дрогнули. — Все хорошо? Константин поднес ее руку к губам и расцеловал тонкие пальцы, заставив ее вновь зардеться. — Лучше и быть не может. В едва вышедшей из поры детства юности Константин представлял этот день в подробностях, ярких, как камушки ляпис-лазури. Удобно устроив взлохмаченную голову на коленях Теодоры, он описывал ей убранство зала — роскошное настолько, насколько он только мог вообразить, собравшихся гостей — разодетых в бархат да шелка и непременно важных, поданные угощения — настолько изысканные, что их редко увидишь даже в самые большие праздники. У нее, мечтательно рассказывал Константин, будет самое настоящее платье принцессы, расшитое золотом, мелким бисером и каменьями. И цветы, много-много цветов — на континенте, где уже давно едва ли что-то могло зеленеть, живые букеты стоили больше, чем купленная верность Монетной стражи. Вести об их свадьбе разойдутся по всему свету: пусть каждый знает, что теперь они принадлежат друг другу. По детской наивности Константин однажды поделился своими чаяниями с отцом, о чем сей же миг пожалел: Князь отвесил ему затрещину и посоветовал выкинуть из головы глупости, которым не суждено сбыться. Теперь Константин признавал: их детские мечты впрямь были наивными фантазиями. Несколько недель назад Теодора убеждала его, что они могли бы пожениться не покидая стен резиденции, а ей не нужны ни цветы, ни платье, ни базилика с калейдоскопом витражей — ничего из тех красочных детских фантазий, вдруг оказавшихся такими неважными, такими смешными. Константин признавал это, но именно теперь с кристальной ясностью постиг, сколь важно сохранить хотя бы малую часть старых сказок, рассказанных друг другу на ночь, воплотить их в жизнь. Он обещал Теодоре красивую свадьбу — нелепая фантазия романтически настроенного влюбленного мальчишки, не осознающего, что действительно ценно; нелепая фантазия, но еще — сдержанное слово. Ее ладонь тепло покоилась на локте, пока они шли по проходу, а Константин старался смотреть вперед, а не на нее, и едва ли мог себя перебороть. Все подробности и детали, которые он выдумывал мальчишкой, яркие, блестящие, будто стеклянные безделушки, обратились в бесцветную пыль — их легко смахнуло прошелестевшим по полу сквозняком. Важна только она, стоящая перед ним, обворожительная, как весенний рассвет в яблоневых садах. Теодора — все, чего он хотел, все, ради чего он совершал глупости и ошибки, каялся — и пытался найти искупление в новых делах. Константин едва ли слышал слова обета, который повторял за церемониймейстером — он знал их наизусть, произносил трижды, но впервые — во всеуслышание. Впервые — так, что это имело силу. Перед собравшимися здесь людьми и перед целым миром, расстелившимся за пределами этих стен, они обещали себя друг другу до скончания дней, до конца этого мира. Он держал ладонь Теодоры, пока церемониймейстер торжественно зачитывал речь; держал, незаметно поглаживая багровый росчерк, алую ниточку шрама, связывающую их лучше любых брошенных на ветер слов. Ее пальцы подрагивали, пока он надевал кольцо — совсем не такое, какое рисовал себе в детстве: ни тяжелых камней, ни бриллиантовой россыпи — все бы они меркли в сравнении с ее чистой сияющей красотой. Для ее маленьких изящных рук — ажурный обруч, потребовавший от ювелира истинного мастерства. Константину хотелось, чтобы Теодора смотрела на него и видела уверенную решимость, а не волнение, скорее свойственное юнцу, — растревоженный пульс отдавался в кончиках пальцев, и собственные руки чудом сохранили твердость. Во взгляде Теодоры было столько любви, что перехватило дыхание. Он развернул ее руку и прижался губами к тонкой бороздке, точь-в-точь такой же, какую носил на ладони сам — следы Связи, составленной одним клинком. Под оглушительный всплеск аплодисментов Константин заключил лицо невесты в ладони и поцеловал ее с нетерпеливой пылкостью, совершенно не дожидаясь дозволения церемониймейстера.