Немного веры

Из базилики их провожали громко: столпившиеся гости рукоплескали, выкрикивали поздравления и пожелания, бросали под ноги похожий на мелкий речной жемчуг рис и цветочные лепестки. Когда двери базилики вновь распахнулись, их встретил солнечный свет. Константин замешкался, прикрыв глаза рукой, и на короткий миг пожалел, что не прихватил из кареты шляпу — она бы сейчас пригодилась. Их ждал экипаж. Еще утром эта затея казалась дурной: Новая Серена не столь велика, чтобы не добраться до резиденции пешком. Но сейчас, оказавшись внутри обшитой бархатом кабины и откинувшись на спинку мягкого сидения, он испытал облегчение. Толпа осталась снаружи. Там же остался и шум. А потом карета двинулась, загрохотав колесами по узким мощеным улочкам. — Прости, — Константин неуверенно кашлянул и упер взгляд в узор на обивке сидения напротив. — Мне и в голову не пришло, что она это сделает. Я действительно не отдавал никаких указаний. То есть, отдал только одно: чтобы тебя, ну, и меня тоже, оставили в покое. Де Курсийон, конечно, написал отцу, даже посчитал необходимым уведомить меня и показать письмо, но это, право, ерунда — сама знаешь, послания ходят очень долго, а даже если бы и нет — в этот раз я не позволю ему вмешиваться, — он вздохнул, упрямо сжал челюсть и торопливо продолжил: — Но это... Я, правда, не хотел... То есть, хотел, но это не совсем то, чего мы хотели... То есть... А, проклятье! Я пытаюсь сказать, что... — Константин, — оборвала Теодора, мягко сжав его ладонь. Он умолк, посмотрел на нее, наконец, — де Сарде безмятежно улыбалась. Пока он сам едва ли находил себе место, Теодора гладила его руку — и он бы, пожалуй, тревожился меньше, будь это любой другой, совершенно ничем не примечательный день. — Все хорошо, ты слишком беспокоишься. Теодора смахнула с его волос зацепившиеся зернышки риса и коснулась губами щеки. Константин подцепил ее подбородок и мягко прижал нижнюю губу. — Мне вдруг пришло в голову, — со смешком заявил он, — что я имею полное право целовать свою законную супругу где и когда захочу, а не воровать ее поцелуи украдкой. Серые глаза Теодоры столько лет скрывали на своем дне печаль, но сейчас в них плясали искры. — Долго же ты думал. Он накрыл ее рот поцелуем — не таким, как в базилике, под взглядами десятков глаз. Там он был порывист и тороплив, как это часто бывает в беззаботной юности, и целовал ее едва ли не так же, как целовал мальчишкой, прижимаясь к сомкнутым губам. Сейчас — был нарочито медлителен. Ему не хотелось спешить: хотелось растягивать каждый пойманный миг, поочередно сминать то верхнюю, то нижнюю губу, пока она сама, отринув робость, не поддастся, не запрокинет голову, не прижмется к груди так, что за ребрами гулко ухнет, не вернет ему трепетных касаний кончиком языка, осторожных, неумелых — но оттого лишь более упоительных. Константин стосковался по ней. Сплетники, быть может, и пересказывали друг другу всяческие небылицы, воображая, будто их с Теодорой жизнь вдали от города походила на непристойный роман. Истина разочаровывающе прозаична: даже если бы Константин решился, вопреки еще одному обещанию, сделать ее своей до свадьбы, в первые месяцы лечения он едва ли мог подняться с расстеленных циновок и шкур, служивших постелью, без посторонней помощи. Куда уж там любовным подвигам! Теперь же Константин думал о том, что экипаж вскоре прибудет в доверху полную гостей резиденцию, а они до самой ночи будут на виду, вынужденные играть отведенную им роль, занятые в большей степени гостями, нежели друг другом, как это случалось всегда; думал и целовал де Сарде отчаяннее, будто тщетно надеялся, что сыщется хоть какая-то мера любви, которой он отхлебнет — и до самой ночи не испытает жажды. — Как думаешь, — пробормотал он на ухо и отвел от точеной шеи светлый локон, — де Моранж оторвет мне голову, если я доставлю невесту ко двору несколько, гм, растрепанной? Теодора тихо хихикнула и тут же охнула — Константин оставил поцелуй там, где завитая прядь только что щекотно касалась кожи. — Тебя это действительно беспокоит? Константин промычал что-то маловразумительное. Он настойчиво спускался губами к вырезу платья, а потому Теодора заключила, что ответом было «нет». — А напрасно, — заметила она, старательно сохраняя серьезный тон. — Я еще не готова стать вдовой. Константин непременно бы ответил ей, да слова вместе со смехом так и остались вертеться на языке. Карету тряхнуло, подбросив на брусчатке, и экипаж замер. Константин нехотя выпустил де Сарде из рук и выпрямился. Он отвел занавеску и выглянул — они ехали вдоль городской стены. Странный маршрут. Здесь не было ни достопримечательностей, ни особых красот — только обросшие строительными лесами стены, так и не возведенные до конца. Конечно, улицы здесь немногим шире, и карета пройдет без труда, но... — Так и знал, что афишировать свадьбу — неоправданный риск, — Константин, только что готовый расхохотаться, нахмурился. — Какая непредусмотрительность! И почему к свадебному костюму не положены перевязь и шпага? — он посмотрел на Теодору. — Моя дорогая кузина, ты случайно не припрятала за подвязкой мушкет?.. Де Сарде покачала головой, и тут же дверца кареты распахнулась, заставив пассажиров повернуться. К удивлению обоих снаружи появился Курт. — На дороге возникла небольшая задержка, — без обиняков начал он. Лицо капитана едва ли что-то выражало, но Константину чудилось, что он неуловимо ухмыляется. — Но времени у вас немного. Так что, если хотите действовать, то действуйте сейчас. Точно, подумал Константин, ему не мерещится, а Курт ухмыляется совершенно определенно. Он повернулся к Теодоре. — Моя дорогая кузина, — торопливо заговорил он. — У меня есть предложение, которое ты наверняка не одобришь — в конце концов, из нас двоих ты всегда отличалась благоразумием и... — Константин! — перебила де Сарде. Она поднялась с места и, придерживая подол платья, ступила на подножку. Курт протянул ей руку, помогая спуститься, и она, обернувшись через плечо, улыбнулась — так чарующе, так лукаво! — и небрежно бросила: — Слишком много болтаешь, мой дорогой кузен.