Немного веры

Карета молодоженов прибыла на площадь д’Орсея с запозданием. Леди де Моранж расхаживала перед высокой лестницей. Ее веер нервно трепетал — Лорин беспокойно поглядывала то на гостей, сгрудившихся у входа, то на улицу, и ожидание давило на нее свинцовым грузом. До сих пор все шло гладко — не считая бурных возражений Константина, конечно же. Хвала Озаренному, что приготовления удалось сохранить в тайне! — вернувшийся после долгого отсутствия наместник оказался так занят накопившимися делами, что не обращал никакого внимания на суету подданных, с каждым днем все более и более заметную. Сложно сказать, замечала ли это невеста. Как бы то ни было, Константина никто не предупредил, и леди де Моранж не пришлось до изнеможения спорить по каждому вопросу. Вполне достаточно оказалось проблем с экипажем: его светлость считал это излишним и твердо стоял на своем. Признаться, что экипаж необходим для полусотни гостей — а позже список приглашенных несколько разросся — она не могла. По счастью, вполне достаточным оказалось упомянуть, что длинное платье невесты с тянущимся за ней шлейфом да атласные туфельки на тонких каблучках не слишком подходят для пешей прогулки по городским улицам. К тому же, настаивала она, экипаж хоть и привлечет к себе внимание, ни его светлость, ни леди де Сарде не столкнутся с ним лицом к лицу. Безопасность и комфорт невесты оказались наилучшими аргументами: Константин тут же умолкал, кисло смотрел на советницу поверх груды бумаг и излишне драматично позволял поступать так, как она посчитает нужным. Если бы только возможно было использовать эти аргументы по каждому возникающему вопросу... Теперь же Лорин высматривала карету молодоженов. Когда она показалась, леди де Моранж вздохнула с неприкрытым облегчением: она перебрала в уме уже десятки происшествий, способных испортить тщательно спланированное празднество. Лорин подобрала юбки и решительно двинулась к остановившейся карете, и с каждым сделанным шагом ее негодование все нарастало. Она почти наверняка знала: что бы ни задержало молодую чету на пути к резиденции, взбалмошный наместник приложил к этому руку. Больше попросту некому. Внутри оказалось пусто. Только забытая женихом шляпа покоилась на сидении. — Я была бы крайне признательна, — требовательно обратилась де Моранж к лихо соскочившему с козел Курту, — если бы вы объяснили мне, что стряслось и где его светлость? Их светлости, — тут же поправилась она. Тот пожал плечами и отрапортовал с обычной солдатской бодростью: — Не имею чести знать. Леди де Моранж резким жестом сложила веер. Взгляд ее метал молнии. — Что вы имеете в виду? Вы — капитан Монетной стражи, приставленный к наместнику для охраны, что означает ваше «не имею чести знать»?! Учтивый поклон Курта ее не обманул. Еще до того, как он заговорил, Лорин де Моранж наверняка знала, что не добьется ответа. — Прошу прощения, миледи. Сегодня я всего лишь шафер, никак не телохранитель. — Пойдемте, моя дорогая, — промурлыкал подоспевший Петрус прежде, чем леди де Моранж успела опомниться и что-либо ответить. Он подхватил ее под локоть и потянул к резиденции. — Кто-то же должен соблюсти приличия и принять гостей. Полагаю, никто не справится с этим лучше вас. — Но... — И поверьте: вы волнуетесь совершенно напрасно, — без заминки продолжил он. Шаг, другой, третий — Петрус вел ее, будто непринужденно кружил в вальсе, и противиться оказалось попросту невозможно. — Вынужден признать, что, хоть его светлость наместник и склонен к некоторым... безрассудствам, но в этот раз... — он обвел взглядом ожидающую на верхней площадке толпу и усмехнулся в усы. — В этот раз предпринятая авантюра на удивление благоразумна.

***

В детстве они частенько сбегали с уроков. Конечно, если быть честным, именно что сбегал Константин: науки юному отпрыску княжеского рода давались легко, занятия, множащиеся сообразно успехам, быстро наскучивали, да и жаждущая приключений натура все более проявляла себя. Правдами и неправдами Константин выбирался из душного кабинета, пересекал дворцовую галерею и оказывался во внутреннем дворике. Там — поднимался на стену и двигался к северному крылу, вскарабкивался на парапет, с него — на узкий карниз, а потом осторожно, прижимаясь спиной к сырой стене, все еще оплетенной живучим вьюном, подбирался к широко раскрытому окну. Теодора, отложив учебники, выскальзывала из-за стола, как только де Курсийон ненадолго отлучался из кабинета. Она оглядывалась через плечо, пока Константин тянул ее за прозрачные запястья, нерешительно вставала на подоконник, но неизменно следовала за ним по каменным выступам. Константин вел ее, придерживая за тонкую талию, а когда они спускались вниз, спрыгивал на землю и снимал со стены. Они сбегали в оранжерею. В те годы дворцовый сад еще мог похвастать зеленью, пусть и тусклой, а однажды Константин нашел розу: маленькую, чахлую, с коричневатой кромкой на лепестках. Целую неделю они с Теодорой читали друг другу, прячась в зарослях, пока одна из дочерей графини де Лонсьи, приглашенная для более близкого знакомства со двором (и Константин небезосновательно подозревал, что под «двором» отец подразумевал его самого), не потребовала срезать цветок, чтобы он украсил ее прическу. Константин решил дело по-своему: срезал розу до того, как это сделает садовник. И вручил ее Теодоре. За эту выходку, здорово попортившую отношения с капризными де Лонсьи, Князь его выпорол, особо не сдерживая гнева. Впрочем, к своему пятнадцатилетию Константин успел прийти к выводу, что чем крепче ему перепадает от отца, тем вернее принятые решения. Константин вновь почувствовал себя мальчишкой, таким зависимым, таким уязвимым, и в то же время — вольным делать все, что заблагорассудится. Спустя столько лет они снова сбежали от целого мира, от требований, от обязательств. Сбежали, держась за руки, наполняясь лучистым смехом, и голова шла кругом от одуряющего счастья. Де Сарде, осмотревшись, приподняла юбки почти до колен и вспорхнула вверх по лесам, и Константин взирал на нее в немом восхищении. Зацепившуюся за балку фату Теодора оставила без сожалений. За городской стеной колыхалось зеленое море. Дикие вишни, рядом гвардейцев выстроившиеся вдоль уходящей на север дороги, дурманили медовой сладостью распустившихся цветов. Над головой сиял опрокинутый купол высокого неба, не омраченного ни дымом костров, ни удушливым смогом, и чистая синева находила свое отражение в быстрых водах журчащей по уступам реки. Константин поглубже вдохнул этот воздух, насыщенный запахами травы, почвы, цветов и древесной коры, речной воды и ряски. Он мог бы взять это все, присвоить, чувствовать каждое дуновение ветра меж высоких стеблей и ощущать власть, вместе с кровью циркулирующую в теле. Константин смахнул со лба потревоженную прядь волос, спрыгнул на землю и протянул руки к Теодоре. Ее подвел неудобный каблук — соскочил с настила лесов, и де Сарде неловко сорвалась, упав прямо в его объятия. Земля ушла из-под ног — оба рухнули в сочную зелень молодой травы. Ладони ненаглядной кузины прижимались к груди, а смех щекотал шею, близость и тяжесть ее тела будоражила, заставляя чаще дышать, и Константин целовал ее, еще и еще, зарывался пальцами в растрепавшуюся прическу. Прижимать ее к себе было стократ прекраснее, чем сводящая с ума песня всемогущества.