Полумейстер

      В абсолютной ярости Санса подошла к израненному чардреву в богороще Харренхолла и потребовала:       — Сделайте что-нибудь, я так больше не могу!       От Старых Богов можно требовать, на них можно гневаться — они не Семеро, замершие в благолепии септы и карающие за неуважительное обращение. Они часть этого мира, в них самих есть и гнев, и страсть, и даже злость — так говорил папа, а ему виднее.       И кто, как не Старые Боги, помогут ей сейчас, когда её принц опять ведёт себя как жалкий трус?       — Я ему сказала, что волнуюсь, — объяснила она богам, хотя те всё видят и всё знают и так. — Все девушки волнуются перед браком, верно? И я волновалась. А он... он улыбнулся и сказал, что не стоит. Не потому, что он будет ласков! Нет, потому, что ближайшие пять лет — пять лет, боги! — он ко мне не притронется!       Она села на скамеечку для молитв, сцепила руки до боли. Голос Визериса всё ещё звучал эхом в ушах: «Ближайшие лет пять тебе нечего бояться, моя прекрасная леди — клянусь, я не притронусь к тебе иначе, чем на поцелуй». Чем она не угодила ему? Чем была нехороша, чем противна?       — Завтра я накрою его брачным плащом — даже не он меня, он меня бы ничем не накрыл, должно быть, ни собой, ни плащом, — она сердито всхлипнула, — а потом король пошлёт его куда-то далеко с важным поручением, важным и опасным.       Она услышала это сквозь сон — и что за странный сон это был! Будто весь мир выцвел до черного и белого и окрасился тысячей ароматов, и она пошла на сладчайший из них, а там были отец и король, и они разговаривали между собой об опасности, грозящей всему королевству. Король, как всегда в своей неприятной манере — с дурным словом через три нормальных — сомневался, что она вообще существует, отец клялся, что должна существовать.       — Пошлю туда твоего драконыша, — наконец сказал король. — Пусть он проверит. Ты говоришь, он трезвый, исполнительный парень? Пусть исполняет. И мне глаза мозолить не будет, больно уж в профиль на братца своего похож, чтоб его черти кочергами жарили.       Король и в этом проявил освиндомлённость, конечно. Жарят не кочергой, а на вертеле! Впрочем, едва ли покойному принцу Рейгару было бы много разницы от того, насколько правильно нечистая сила соблюдает рецепт.       — Мама всегда мне говорила: единственным утешением для неё во дни Восстания было дитя в её чреве, которое ей оставил отец. А мой будущий муж собирается ехать навстречу опасности, лишив меня этого утешения!       «Ты не знаешь, о чём просишь, моя леди, — сказал он мрачно. — Я достаточно мейстер, чтобы помнить: до двадцати и после двадцати пяти роды особенно опасны. Моя родная мать умирала на моих глазах на кровавом ложе. Я не могу рисковать тобой».       — Он всегда скрывает свой страх за заботой обо мне, своё желание бежать от меня — за любовью. Он не может рисковать! А я? А если он умрёт, и у меня не останется даже младенца на память о нём?       Чардрево молчало, только плакало вечными кровавыми слезами.       — Миледи? — голос вырвал Сансу из её тоскливых размышлений и её беседы с богами. Не божий голос — человеческий. Молодой мужчина, смуглый, крепко сбитый, широкоротый и носатый — совсем не красавец, похожий скорее на земляную жабу, чем на прекрасного принца.       — Милорд? — спросила она, и немедленно ужаснулась тому, как выглядит — заплаканная, сердитая, с покрасневшим носом и глазами. Леди не должны показываться мужчинам в таком виде.       — Я... я не хотел подслушивать, — сказал он. «Но вы так громко кричали на богов», — догадалась Санса. — Просто прятался здесь, в роще...       — От кого вы прятались? — спросила она, потому что вежливость требовала продолжать беседу.       — От сестры, — он отвёл глаза.       — Моя сестра тоже иногда совершенно невыносима, — посочувствовала Санса. — Я не сержусь на вас, милорд. Мне просто... неловко, что вы меня слышали. Леди не пристало говорить то, что я говорила. Даже богам.       — Разбитое сердце заставляет уста говорить многое, что разум хотел бы умолчать, — рассудительно заметил мужчина, и Санса услышала в его голосе глубокое понимание, такое глубокое, что он и сам был не чужд сердечных ран.       — А кто обидел вас, милорд? — спросила она, потому что жалея другого, можно притупить свою боль.       — Её звали Инис, — ответил тот. — Я любил её много лет, я воспитан в замке её отца. Наконец, я вошёл в возраст и просил её руки, но она сказала, что хочет быть женой лорда, а не второго сына. «Но отец позаботится обо мне, — сказал я. — У нас будет свой замок, свой дом вдали от забот двора, пусть и небольшой, будут дети, которые огласят его шумом своих голосов». Она ответила, что её замок не будет меньше, чем тот, в котором она выросла, и теперь я сам не знаю, знал ли её когда-нибудь, — горько закончил он.       — Так бывает, — Санса протянула ему руку. — Так часто бывает, что простое, казалось бы, испытание рушит иллюзии и оставляет сердце пустым и разбитым. Но это даёт мудрость, не так ли?       «Свой маленький замок и шум детских голосов», сказал он, и у Сансы сжалось сердце. Она мечтала об этом — о своём небольшом замке, о множестве детей и тихой, спокойной жизни вдали от забот. Визерис... теперь она узнала, что его мечты были совсем иными.       Множество детей? Можно даже не надеяться, он и одного-то не желает ей подарить.       Замок в тишине? «Я нужен ему, я нужен лорду Старку, я могу принести пользу... мне кажется, новый девиз подходит мне куда больше старого». Его счастье — в служении, как оказалось, а не в любви и покое.       — Жаль, что мы с вами не можем пожениться, — печально сказала она. — Я бы так хотела в этот маленький замок, где есть дети и нет придворной грызни. За месяцы пути в королевском поезде я так успела от неё устать!       — Но почему не можем? — задал тот неожиданный вопрос. — Я сын князя Дорана, вы дочь лорда Старка. Разве мы не ровня?       Сердце у Сансы неожиданно-сладко ёкнуло, но она покачала головой:       — Король хочет видеть меня замужем за лордом Дарклином. Он ещё не представил его двору, но представит этим вечером, — как бы она ни сердилась, есть тайны, которые нельзя выдавать. — Я должна буду дать ему свой плащ и своё имя, всё уже продумано, мои отец и мать согласились...       — Миледи, — сказал дорнийский княжич, — но ведь если мы будем женаты законным браком, то никто не сможет его расторгнуть, верно?       — Верно, — она медленно начинала понимать, к чему он клонит. — Но как мы сможем обвенчаться?       — В Кабаньей Изгороди(1) есть септа, у пристани есть лодки, а у меня есть две восхитительные кузины, которые никогда не откажутся помочь мне в сомнительном предприятии, — он подмигнул. — Они любят сомнительные предприятия за самую их сомнительность. Я знаю, всё это может показаться вам чрезмерно поспешным и необдуманным, но не может быть делом случая...       — Что два разбитых сердца с одной мечтой встретились перед божьими очами, — согласилась Санса, и только сейчас осознала, что всё ещё держит его за руку. — Я согласна быть вашей женой, княжич Квентин.       — Я согласен быть вашим мужем, леди Санса.       Когда Тиена втирала ей в волосы басму, когда грубая рука Обары толкала её в лодку, где уже ждал на вёслах Квентин, когда она стояла на коленях у алтаря, когда в гостинице она, дрожа, поднималась по шаткой скрипучей лестнице в их общую комнату, она думала об одном.       О том, что на древне-валирийском "княжич" и "принц" звучит одинаково.