Полумейстер

      — Какого?.. Как он... Почему?!       Он спрашивал кусочек коры в руках и духов вокруг, но никто не отвечал — как будто знали, сволочи, что ответ очевиден.       Он выдержал всё. Дурацкие шутки Деймона, нелепую заботу жирной дурищи, которая хотела непременно справить «милому пасынку» новый колет и — что гораздо страшнее — завить по-модному локоны, долгую дорогу до Винтерфелла под комментарии родни настоящей и мёртвой и фальшивой, зато живой... всё ради того, чтобы постоять хоть часок под сердце-деревом всего Севера, которое хранило величайшие тайны.       Ради того, чтобы найти ответ.       Но вместо белого дерева с алой листвой и шёпота старых богов его ждал мерзкий старикашка в мятых шкурах и прочерченная его посохом линия на земле. В глазах старикана не было ни капли красного, который приносит с собой Трёхглазый и его мудрость — только бездонная мшистая зелень. Посох в его руках — старая, затёртая палка из чардрева — как-то особенно ярко белел в тишине сумерек.       — Попробуй перешагни её, вражий прихвостень.       — Я...       — Попробуй, — повторил тот, и в его голосе даже не было угрозы.       Только спокойствие. Тишина леса в жаркий летний день, когда неопытный путник может задохнуться тамошним воздухом.       — Кто ты? — прохрипел он.       — Меня называют древесным септоном, — ответил старикан, ухмыльнувшись.       — Это не ответ.       Ежу понятно, что он — древесный септон, жрец старых богов. Только вот видал Бринден этих жрецов. И на Острове Ликов, и не только. Ни один не смел его напугать, они сами боялись лорда Кровавого Ворона. Склонялись перед ним и его могуществом.       — Кто ты?!       — Ещё меня называют Айвен, — невинно ответил тот. — Меня много как называют, я много лет на свете живу.       — А меня называют Кровавым Вороном, — холодно напомнил Бринден, цепляясь за остатки гордости. — И последним древовидцем. Как смеешь ты...       — Вороном? — тот склонил набок. — Вот уж нет. Я с птицами дружу, а ты не птица, никак не птица. Птицы — они летают, а ты только ползаешь. Как вражьему прихвостню и пристало, впрочем. Ступай прочь, лысая ворона, не мешай работать!       И он подобрал с земли белую курицу со свёрнутой шеей, вскрыл её обсидиановым ножиком и внимательно воззрился в развороченное нутро.       — Кура говорит, — добавил он, — для тебя ещё не всё потеряно. У тебя две семьи, и обе тебя любят. Любовь, она и не таких выволакивала, знаешь ли.       Какое дело Кровавому Ворону до любви? Шира бросила его, дочь его мертва; удел его — высокое одиночество.       Повторяй это себе почаще, мелкий, может, поверишь.

* * *

      Русе утешало одно: у него осталось слишком мало волос, чтобы их завивать. Сынуля представлял собой зрелище совершенно катастрофическое — но жене оно нравилось, а это, пожалуй, было главным. В конце концов, именно жены созданы для того, чтобы распоряжаться подобными мелочами. Одежды, причёски, декор интерьера...       Он потеребил кожаное жабо со следами швов и татуировок и заставил себя прислушаться к горячей речи молодого Старка. Речь как речь, впрочем, не к чему и прислушиваться: «Железяне обнаглели, побить железян».       Не первый раз такое.       Другое дело, что мальчишка прямо признал: несколько месяцев Старки просидели в осаде — её колдовскую природу он предпочёл списать на юношеский бред. Несколько месяцев — и никто, даже Сервины, не пришёл им на помощь.       Сервины, опять же, ссылались на стаи мёртвых птиц и неживых волков, но на что только не сошлёшься, чтобы оправдать нежелание связываться с врагами сюзерена.       Нет, дело было хитрее.       Старки слабели.       Вон, и жену их наследник себе взял невесть откуда — не то служанку, не то одичалую, не то иностранку.       А у Русе тут нарисовался умненький старший сын, и милостью жены мог появиться и здоровенький младший... следовало всё как следует обмозговать.       Определённо, следовало.       Или нет. У него была молодая жена, умный старший сын — пусть и вселившийся в тело братца-бастарда — ещё один сын на подходе, Дредфорт по словам жены нуждался в ремонте, а вокруг гуляли не железяне, так синеглазые срамкины.

* * *

      — Просто неудачный ученик, — сказал тогда Трёхглазый. — Бунтует, не обращай внимания. Твоя задача — одолеть Врага, а не отвлекаться на подростковые выходки.       И правда, но однако, хороша выходка: извести всех волков и воронов в окрестностях Винтерфелла! Убить стражей, претворить их в вихтов — и бросить на стены замка, охраняющего святое дерево... зелёные дураки с Острова бились бы в конвульсиях, так это красиво вписывалось в их нелепую мифологию.       Бринден лучше знал.       Ему было ведомо, что нет богов, кроме мёртвых зеленовидцев, и нет чудес, кроме простого колдовства. Он перерос детскую наивность веры — он творил мир своими руками, он стал древовидцем...       — Ты труп, — бросил ему мерзкий старикашка. — Труп, одержимый беспокойным духом. Мертвецам не место под сенью деревьев. Там место только живым.       Как будто слышал его мысли.       — Твои боги — мертвецы! — рявкнул он.       — Разве? — только и спросил тот.       За проведённой посохом чертой дышала жизнь, манила, стучала в древесных жилах свежим соком, водой в рыхлой земле, кровью в забредшей лисичке.       — Мне жаль, что твои боги умерли, Бринден Риверс. Но никогда не поздно снова их оживить. Посмотри!       Старикан протянул руку и указал в сторону ворот.       Всадница с алыми волосами, в алых одеждах, спрыгнула с белой лошади и о чём-то говорила с худым парнем-летнийцем.