Этот фрагмент можно читать под музыку: HOYO-MiX — Lose. Ставьте на повтор
На восьмой день борьбы с неизвестной болезнью, пришедшей из Разлома, Цзи Фан умерла. Еще через два дня состоялись ее похороны. Антон держался позади группы людей в белых одеждах и не вслушивался в то, что они говорят. Все его внимание было сосредоточено на закрытой крышке гроба. Пришедшие клали на нее цветочные венки и шептали над гробом молитвы Адептам, а после, сложив руки в традиционном жесте вечного прощания, отходили, уступая место другим. Восемь дней. Всего восемь дней — и человек, прежде полный жизни, в одночасье превратился в угасающую спичку. Восемь дней — и легкий порыв ветра потушил умирающее пламя. Случай Цзи Фан был не единственным. За минувшие несколько дней Антону уже доводилось видеть схожие симптомы, и он понимал, что смерть его пациентов — вопрос времени. Ни одно из известных ему лекарств не было способно устранить пугающие симптомы. Проявляясь поначалу ненавязчивым кашлем и легкой слабостью, болезнь крепчала с каждым часом. Уже через несколько дней на теле больного появлялись фиолетовые полосы, которые расползались по коже с пугающей скоростью. Больной кашлял кровью. Еще через пару дней он начинал чувствовать боль по всему телу, пока в конце концов не утрачивал чувствительность вообще. С этого момента пациент вступал в стадию медленной смерти. Антон хорошо запомнил день, когда в последний раз видел Цзи Фан живой. К тому моменту они оба уже понимали, что победить болезнь невозможно, но все равно делали вид, будто впереди Цзи Фан ждет светлое будущее. Иногда организм человека бывал способен на чудо. Там, где лекарства оказывались бессильны, пациента могла спасти непоколебимая вера в собственное выздоровление. Откашлявшись, Цзи Фан слабо произнесла: — Спасибо вам, Антон. «За что? — думал он, бесцельно перекладывая лекарства из одной коробки в другую. — Я ничего не могу сделать. Ты знаешь это». По губам Цзи Фан скользнула улыбка. — Если бы не вы, я бы сошла с ума от ужаса. Но благодаря вам мне удалось провести последние несколько дней в спокойствии. «В спокойствии?» — Пожалуйста, отдыхайте, — ответил Антон, не зная, что еще сказать. Цзи Фан кивнула. Когда Антон уже собрался уходить, она порылась в верхнем ящике прикроватной тумбы и извлекла на свет запечатанный конверт — судя по почерку, подписанный ее непослушной рукой. — Не знаю, могу ли я просить вас о подобной услуге… — Вы мой пациент, — отозвался Антон. — Чем я могу помочь? Цзи Фан протянула письмо. Ее исхудавшее запястье, выглянувшее из-за шелкового рукава, было исчерчено фиолетовыми полосами. Именно из-за этих отметин болезнь получила в народе название Пурпурная чума. — Не могли бы вы передать это в книжную лавку «Ваньвэнь»? — попросила она. Заглядывать в книжную лавку Антону было не по пути, но отказать он не посмел. Убрав конверт в карман, он пообещал Цзи Фан исполнить просьбу и навестить ее завтра. — До свидания, Антон, — сказала Цзи Фан. — Пожалуйста, берегите себя. Это были последние слова, которые Антон от нее услышал. В книжной лавке было людно. Несмотря на то, что известия о странной болезни уже докатились до гавани, люди пока не воспринимали ее всерьез и потому не соблюдали осторожность, наивно полагая, что опасность обойдет их стороной. Людям нравилось верить в собственное бессмертие. Пробившись через толпу посетителей, Антон приблизился к темноволосой девушке в очках. Ее звали Линь Баочжэй. За шесть лет жизни в гавани Антону не раз доводилось заказывать у нее редкие книги. — Цзи Фан просила передать вам письмо, — сказал он, протянув Баочжэй конверт. Та не стала ничего спрашивать. Она была прекрасно осведомлена о состоянии хозяйки книжного магазина «Ваньвэнь» и, услышав от Антона эти слова, сразу настроилась на худшее. Некоторое время она хранила молчание. Ее взгляд перемещался по бумаге, вчитываясь в строки, которые с таким трудом вывела непослушной рукой Цзи Фан. Добравшись до конца письма, Баочжэй прикрыла глаза, и по складке, возникшей между ее бровями, Антон понял, что она изо всех сил пытается сдержать слезы. — Что ж… — проронила она надтреснуто. — Спасибо. Шесть лет назад Антон непременно расспросил бы о содержимом письма. Теперь же он, учтиво склонив голову, ушел без единого слова. Иногда неведение — единственное возможное благо. Баочжэй тоже была среди похоронной процессии. Ее волосы, собранные в строгую прическу, были заколоты золотой шпилькой, на которой искрилось сентябрьское солнце. На лице, охваченном бледностью, царило сосредоточенное выражение. Как и Антон, она еще не прощалась с Цзи Фан и держалась позади остальных, но за все время церемонии они так и не посмотрели друг на друга. Через некоторое время люди стали возвращаться в город. Антон видел, как разошлись в разные стороны, ничего не сказав, Син Цю и Чун Юнь. Цзи Фан была их хорошей знакомой. Услышав два дня назад новости об ее кончине, оба оказались потрясены до глубины души. Антон же чувствовал себя так, будто лично их предал. Постепенно кладбище опустело. За спиной Антона раздались тихие шаги, и он, обернувшись, увидел перед собой Чжун Ли. — Так и будешь стоять здесь? Его вопрос прозвучал прямо, но мягко. Чжун Ли всегда хорошо понимал, что чувствует Антон. Знал он и то, как Антон не любит ходить вокруг да около, тратить время на сладкую ложь. — Мы должны найти лекарство. Чжун Ли вздернул брови, но ничего на это не сказал. Спрятав руки глубоко в карманы, Антон издалека наблюдал за Баочжэй. Когда у могилы не осталось никого постороннего, она наконец решилась подойти и, опустившись на колени, сложила руки в молитве. Через осеннюю листву песчаных деревьев, обступавших могилу уютным кольцом, просачивались рассеянные солнечные лучи. Они золотились на шпильке Баочжэй, и от жизнерадостного мерцания этих бликов Антон еще острее ощущал витающий вокруг него дух смерти. — Если мы не можем вернуть в Разлом Камень Связывания и остановить это, мы должны найти лекарство, — повторил Антон. Чжун Ли вновь промолчал. Заложив руки за спину, он тоже смотрел на то, как Баочжэй прощается с навеки ушедшей подругой. — Твоя мама… — проронил он наконец. — Да, — ответил Антон прежде, чем Чжун Ли успел окончить мысль. — Аналогичные симптомы. Если она продержится столько же, сколько Цзи Фан, у меня есть восемь дней, чтобы найти способ ее спасти. — Я посмотрю, что можно сделать, — пообещал Чжун Ли. Антон отвернул голову. — Посмотри, — только и сказал он. Они оба понимали, что сил Чжун Ли не хватит на то, чтобы сладить с болезнью. Зараза, ползущая из Разлома, была неподвластна даже Властелину Камня. — Знаю, ты не настроен сейчас разговаривать, — прикрыв глаза, кивнул Чжун Ли. — Я не настаиваю. Но… не отгораживайся, ладно? Приходи, когда будешь готов. Тебе не нужно сражаться с этим в одиночку. С этими словами Чжун Ли, сжав на прощание плечо Антона, ушел, а тот остался стоять посреди кладбища, поглощенный тяжелыми мыслями. «Тебе не нужно сражаться в одиночку»… Антон знал это. Знал он и то, что Чжун Ли всегда рядом, готовый выслушать и помочь по мере сил. Шесть лет назад Антон пришел к его порогу наивным мальчишкой, который недавно лишился отца, старшего брата… Матери. Когда из жизни Антона постепенно исчезли Тевкр и даже Тоня, Чжун Ли остался единственным человеком, у которого Антон мог попросить поддержки. И все же Антон никогда ее не просил. Он считал Чжун Ли последним осколком своей семьи, но за эти шесть лет Антон ни разу не говорил с ним о том, что чувствует. Просто не мог. Шесть лет назад он твердо решил обратить свое сердце в камень и просто молча делать то, что должно. Бросив последний взгляд на могилу, Баочжэй низко поклонилась ей и ушла, так ничего и не сказав. Убедившись, что на кладбище никого не осталось, Антон приблизился и, устало подперев плечом дерево, вчитался в иероглифы на надгробии.Цзи Фан Спасибо за все истории, что ты нам подарила
Восемь дней. Восемь дней на то, чтобы полностью вычеркнуть человека из этого мира и оставить на его месте лишь холодный камень. Антон прикрыл глаза. С каждым днем Пурпурная чума все сильнее расползалась по городу. Пока что она поражала только тех, кто был слаб здоровьем. Если бы Цзи Фан не простудилась под холодным морским ветром, она, возможно, до сих пор была бы жива. Сколько еще будет случайных жертв, подобных ей? Сколько еще человек погибнет, не справившись со страшной болезнью? Прижав ладонь ко лбу, Антон подумал о матери. Если он не сумеет спасти ее, через восемь дней она… Чувства, захлестнувшие его, были настолько противоречивыми, что Антон предпочел не думать о них вовсе. Именно по этой причине ему так не хотелось обременять себя эмоциями. Стоит поддаться на их провокации — и ты уже сомневаешься, ты уязвим для любого удара, и каждый из них ломает тебя все сильнее, до тех пор, пока от тебя не останется лишь горсть пыли. Он должен найти лекарство. Но… Антон знал, что это значит. Времени нет. Если он хочет спасти как можно больше людей, он должен использовать тех, кто уже болен и обречен на скорую гибель. Только испытывая лекарства на реальных пациентах, он сможет оценить их эффективность. На ум невольно пришли слова из летописей наойи. «Мы прощаемся с теми, кто был выжжен дотла демоническим пламенем Текутли. Из их пепла возрождается новая сила». Когда Антон впервые услышал эти слова, его захлестнул гнев. Но теперь, стоя у тихой могилы, окруженной золотыми деревьями, Антон понимал, что испытывали люди, жившие бесчисленное количество веков назад. Загнанные в угол несокрушимой силой Текутли, они отчаянно пытались выжить. Ради этого им пришлось отпустить то, чему суждено было умереть. Антон зажал лицо обеими руками, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы. Не думай о цене. Не думай о том, как далеко должен зайти и кем станешь, когда перешагнешь черту. Обрати свое сердце в камень. Просто… Молча делай то, что должен.Конец музыкального фрагмента
* * *
Этот фрагмент можно читать под музыку: 胡夏 — 红绝. Ставьте на повтор
Стоя по пояс в горной реке, Чун Юнь не чувствовал холода. Полностью сосредоточившись на шуме беспокойного течения, он с закрытыми глазами вытянул перед собой ладонь и создал над ней ледяной талисман. Затем вокруг вспыхнуло еще несколько талисманов. Повинуясь плавным движениям второй руки, они объединились в голубое кольцо, внутри которого концентрировалась чистая энергия Ян. Напади на кого-нибудь призрак или демон, подобное кольцо могло бы спасти ему жизнь. — Как долго ты собираешься за мной подглядывать? — не открывая глаз, спросил Чун Юнь. Син Цю ступил из тени бамбуковой рощи на залитый солнцем берег, с любопытством наблюдая за тренировкой Чун Юня. Тот не переставал двигать рукой. Мягко поведя ладонью, он обратил кольцо талисманов в россыпь кинжалов, и каждый из них, соприкоснувшись с водой, обратился прекрасным ледяным цветком. Син Цю изумленно качнул головой. Они не виделись пять лет, и за это время Чун Юнь научился не только превосходно владеть Глазом Бога, но и обуздывать бьющую через край энергию Ян. — Не знал, что ты вернулся к тренировкам, — устроившись на берегу, сказал Син Цю. — Уверен, что уже достаточно оправился? — Сразись со мной, — предложил Чун Юнь, бросив взгляд через плечо. — Убедись сам. По губам Син Цю скользнула улыбка. — Оу? Не боишься, что я с легкостью тебя одолею? Вместо ответа Чун Юнь развернулся и зашагал к Син Цю. Вода, ручьями стекавшая с одежды, ни капли его не беспокоила. Остановившись в нескольких шагах от Син Цю, Чун Юнь отставил руку в сторону, и в его ладонь легла рукоять двуручного клинка. — Не имеет значения. Это тренировочный бой. Нет разницы, кто победит. Его глаза, смотревшие сверху вниз, казались двумя осколками льда, и Син Цю не мог избавиться от ощущения, что Чун Юнь лишь ищет повод для драки. — Как скажешь, — со вздохом отозвался он. Поднявшись, он извлек из ножен цзянь с позолоченной рукоятью. Большинство владельцев Глаз Бога предпочитали не носить оружие с собой, а призывать его по мере необходимости, но Син Цю был наследником именитого рода. Этому статусу полагалось соответствовать. Даже когда это становилось бременем. У края рощи, в танце солнечного света и теней бамбуковых деревьев, потревоженных ветром, двое бывших друзей скрестили клинки. Ступая мягко, будто почти не касаясь земли, Син Цю уходил из-под атак Чун Юня. Драться ему не хотелось, зато было интересно испытать Чун Юня, оценить, как изменились за пять лет его фехтовальные навыки. Прежде старый друг предпочитал наносить тяжелые, но мощные удары. Теперь же он двигался быстро и пластично, будто исполняя с клинком ритуальный танец, и Син Цю оставалось лишь дивиться плавности его движений. — В горах у Адептов ты времени даром не терял, — заметил он. — А ты, кажется, не раз за прошедшие годы прогуливал тренировки, — отозвался Чун Юнь. В его голосе прозвучала безобидная насмешка, и Син Цю, удивленный этой интонацией, неловко рассмеялся. Чун Юнь ошибался. Син Цю никогда не пропускал тренировки — все дело было в том, что с тех пор, как Чун Юнь ушел в горы, Син Цю не так уж часто приходилось браться за меч. Приключения исчезли из его жизни. Им на смену пришли обязанности. Семейный долг. Деловые встречи, документы, отчеты, сделки, соглашения, союзы, интриги, хитроумные планы конкурентов… Если бы Син Цю захотел, он бы смог сложить из своих ежедневных расписаний целую папку, которая послужила бы лучшей демонстрацией того, как скучно он провел эти минувшие пять лет. Он больше не мог своевольно сбегать из гавани. Чтобы получить возможность провести время с раненым Чун Юнем, Син Цю приходилось работать по ночам. Свет горел в его комнате до раннего утра. Зазвенели, столкнувшись, клинки. Лица Чун Юня и Син Цю оказались напротив друг друга, и Син Цю, заглянув в глаза Чун Юня, так и не смог разгадать их выражение. Прошло уже больше двух недель с тех пор, как Чун Юнь вернулся в гавань. Син Цю не хотелось этого признавать, но пускай это время было непростым, оно же стало для него самым счастливым и свободным за последние пять лет. — Ты винишь меня в смерти Цзи Фан? Глаза Чун Юня чуть расширились. Он отступил на шаг, а затем вновь перешел в наступление, но Син Цю предугадал это движение и парировал удар. — Нет, — сказал наконец Чун Юнь. Такого ответа Син Цю не ожидал. — Я был к тебе несправедлив, — продолжил Чун Юнь. — Пускай ты несешь ответственность за то, что Разлом превратился в рынок, не ты похитил Камень Связывания и наслал на город Пурпурную чуму. Син Цю промолчал. Он невольно вспомнил похороны Цзи Фан, которые состоялись сегодня утром. Чун Юнь молча стоял у могилы, низко опустив голову, и по его лицу блуждали угрюмые тени. Син Цю не мог даже представить, о чем он думает. Он был уверен, что, услышав о смерти Цзи Фан, Чун Юнь окончательно его возненавидел, и потому так и не решился с ним заговорить — ни во время прощальной церемонии, ни после, когда с кладбища наконец ушли его отец и старший брат. Выходит, он ошибался. Они оба опустили клинки и, отступив на несколько шагов друг от друга, перевели дух. Каким бы сильным ни пытался показаться Чун Юнь, он все еще не оправился от раны до конца и уставал быстрее прежнего. — Давай сойдемся на ничьей, — предложил он. — Так и знал, что тебе не хватит духу довести дело до конца, — рассмеялся Син Цю. Он ожидал привычной холодной реакции, но к его удивлению, уголок губ Чун Юня чуть дернулся. Ничего не ответив на этот выпад, он отозвал клинок и устроился на камне, наблюдая за тем, как бурлит меж скал горная река. Осмелев, Син Цю приблизился и тоже сел, но все же сохранил опасливую дистанцию. — Что заставило тебя передумать? — спросил он чуть погодя. — Цзи Фан, — признался Чун Юнь. Задумавшись, он вытянул руку, и над ней вспыхнула снежинка. Даже с такого расстояния Син Цю ощущал исходивший от нее холод. — Она так обрадовалась, когда увидела нас в доме господина Чжун Ли, — проговорил Чун Юнь. — Раньше мы ведь постоянно приходили к ней. Все искали в книгах истории о несуществующих призраках, которые ты столь любезно для меня выдумывал… Щеки Син Цю вспыхнули, и он поспешно отвернул голову, сделав вид, что заинтересовался прилетевшими на водопой журавлями. — Мы немало времени провели в «Ваньвэнь». Наверняка Цзи Фан не раз задавалась вопросом, почему мы больше не показываемся в ее магазине вместе. В горах я нередко вспоминал те дни и все думал о том, что следует ее навестить, но ни разу так и не покинул Заоблачный предел. Чун Юнь сжал руку в кулак, и снежинка рассыпалась холодным кристаллическим крошевом. — А теперь уже слишком поздно. Я… Син Цю вновь повернул к нему голову. Чун Юнь сидел на камне, в то время как Син Цю устроился прямо у кромки воды, и эта дистанция между ними, казалось, была сплошь усеяна ледяными кристаллами. И все же впервые с момента встречи в Разломе Син Цю ощутил, как лед старых обид, разделивших их на столь долгий срок, начинает медленно таять. — Я не хочу, чтобы что-то подобное случилось и с тобой, — признал Чун Юнь. — Пускай мы больше не друзья… Сердце Син Цю болезненно сжалось, и он уставился в собственное отражение. Река текла быстро, и оттого силуэт на поверхности воды казался зыбким, лишенным определенных очертаний. Стоило признать, Син Цю чувствовал, что полностью ему соответствует. — …Я ценю те мгновения, которые мы провели вместе в прошлом, — закончил мысль Чун Юнь. — Я не могу сказать, что простил тебя. Но ты все равно не расскажешь мне о причинах своего поступка пять лет назад. Так пускай хоть сейчас, когда нам так важно действовать сообща, старые обиды не встают между нами и не сказываются на судьбах других людей. Син Цю неслышно вздохнул. Ох, Чун Юнь… В меру мудрый, в меру наивный. Вечно преданный долгу, вечно в погоне за справедливостью, за спасением для каждой встреченной души. Будь то прохожий, которому понадобился экзорцист, хозяйка книжной лавки или человек, который пять лет назад собственными руками положил конец их дружбе. — Спасибо, — только и смог сказать Син Цю. Чун Юнь взглянул на него со странным выражением лица. Несколько долгих секунд он неотрывно смотрел в глаза Син Цю, словно пытался разглядеть в них ответ на какой-то одному ему известный вопрос, а затем, качнув головой, поднялся и направился к бамбуковой роще. — Возможно, твои движения стали такими неуклюжими, потому что ты уже несколько суток нормально не спал, — бросил он, не оборачиваясь. — Подумай об этом. Увидимся завтра. Син Цю, не выдержав, рассмеялся. Некоторое время он смотрел на тонкие бамбуковые стволы, за которыми скрылся Чун Юнь. Ветер гулял среди деревьев, и оттого роща наполнялась удивительным перестуком, словно каждый ствол пытался поведать свою историю. Губы Син Цю тронула печальная улыбка. Интересно, помнил ли Чун Юнь, как однажды они сидели на берегу этой самой реки, и Син Цю вслух читал ему «Легенду о клинке»? Син Цю тогда только-только написал ее, и ему не терпелось поделиться своим творением с окружающим миром. Ни словом не обмолвившись Чун Юню о том, кто на самом деле является автором книги, Син Цю с замиранием сердца ждал его реакции. Но Чун Юнь, утомленный долгой тренировкой, уснул, привалившись к этому самому камню, и Син Цю просидел с ним до глубокой ночи, наблюдая, как перемигиваются над рощей звезды. Как же давно это было. «Я хотел бы все изменить, — подумал Син Цю. — Я хотел бы жить в таком мире, где пять лет назад я принял другое решение. И где все в конце концов закончилось хорошо». Увы, подобное было возможно только в книгах. Даже Адепты не могли отмотать время назад и заставить Тейват пойти другим путем. Горько усмехнувшись своим мыслям, Син Цю поднялся и направился к бамбуковой роще, размышляя, какую ложь он придумает для отца сегодня.Конец музыкального фрагмента
* * *
Этот фрагмент можно читать под музыку: Air Supply — Goodbye. Ставьте на повтор
Мона могла сколько угодно отрицать это, но она была до неприличия пьяна. Если бы Скарамучча знал, что до этого дойдет, он никогда бы не предложил ей поучаствовать в дегустации вина со всех уголков Тейвата. Для участников театральной труппы и их друзей дегустация была бесплатной — возможно, именно поэтому Мона принялась за дело с таким энтузиазмом. Стоило Скарамучче ненадолго отвлечься на коллегу, как Мона уже расползлась по дивану и принялась раздавать направо и налево предсказания судьбы, основанные, по ее собственным словам, на движении звезд на потолке. Никаких звезд на потолке, разумеется, не было. — Ты влюбишься, — указав на Скарамуччу, заявила она. Ее язык еле ворочался. — До безмятовства… До беспатямности… До б… ме… Скарамучча еле сдержался, чтобы не расхохотаться на весь театр. — Прошу меня простить, — обратился он к Адели, которая как раз проходила мимо и оказалась невольной свидетельницей этого момента. — До беспамятства! — справилась наконец Мона. — А потом тебе будет очень-очень плохо, а потом очень-очень хорошо, и потом… Не закончив мысль, она откинулась на подлокотник дивана и отрубилась, захрапев так громко, что слышно было даже на втором этаже. Адели округлила глаза и, решив никак это не комментировать, поспешно ускользнула в дальний конец зала. Не переставая посмеиваться, Скарамучча склонился над диваном. Жаль, трезвая Мона столь болезненно относится к теме предсказаний. А не то он бы высказал все, что думает о ее «великом астрологическом даре». Или, вернее, «алкоголическом». — Пошли домой, дуреха. Взвалив Мону на плечо, Скарамучча невозмутимо попрощался с остальными работниками театра и шагнул за порог навстречу лунной ночи. Фонтейн был погружен в сон. Редкие прохожие удивленно оборачивались на Скарамуччу, но, когда Мона начинала бормотать что-то бессвязное и сладко причмокивать, тут же все понимали и с улыбками продолжали свой путь дальше. Скарамучча добрался до нужной улицы. Мона жила на втором этаже, и попасть к ней домой можно было только через лавку, поэтому она еще несколько лет назад тайком доверила Скарамучче второй экземпляр ключей. — Только не рассказывай миссис Хэйзел! — сказала она в тот день. Скарамучча никогда не стал бы разбалтывать другим чужие секреты. Особенно секреты Моны. Он открыл дверь, и в нос тут же ударил цветочный аромат. Такой же всегда исходил от Моны — как-никак, она проводила в лавке большую часть дня, а порой, особенно когда Скарамучча пропадал допоздна на репетициях, даже задерживалась после закрытия. — Ах, цветочки, — проворковала, проснувшись, Мона. — Скара, а ты знал, что ты тоже цветочек? Такой… пщ-щ… как ветряная астрочка! Она исхитрилась вывернуться из хватки Скарамуччи и рухнула было на пол, но Скарамучча успел поймать ее прежде, чем Мона сокрушила вазу с белыми тюльпанами. — Оп! — воскликнула Мона, когда Скарамучча подхватил ее у самого пола. Захихикала. — Так и было задумано. — Ну да, конечно, — ухмыльнулся Скарамучча. — Эх, жаль, у меня нет при себе камеры… Пойдем. Ты на ногах не стоишь. — Ха, — глубокомысленно отозвалась Мона. Никак не ответив на призыв Скарамуччи, она задумчиво потыкала белую макушку тюльпана над своей головой. Через окно в лавку струился лунный свет, и в его серебристом сиянии казалось, будто они с Моной окружены искрящимся цветочным морем. Сладкий аромат дурманил голову. Мона, издав еще одно задумчивое, протяжное «Ха-а», перевела взгляд на Скарамуччу и вдруг потыкала его в щеку. — Настоящий, — заключила она. — Скара, а давай ты никогда-никогда не будешь злым? — Не буду, — пообещал Скарамучча. По губам Моны скользнула улыбка облегчения. — Хорошо. Я так не хочу, чтобы это все заканчивалось… Ее откровение потрясло Скарамуччу до глубины души. Он сидел на полу, придерживая Мону и неотрывно глядя на нее, а она смотрела в ответ большими глазами, полными безграничного доверия и надежды. Через приоткрытое окно в лавку проникал ночной ветер. Балуясь, он путался в белых занавесках, прозрачных, точно нежные вуали танцовщиц, покачивал макушки цветов над головами Моны и Скарамуччи. «Я так не хочу, чтобы это все заканчивалось»… Говорила ли она искренне? Или же это вино ударило ей в голову? Лунный свет серебрился в ее глазах. Темные волосы рассыпались по полу, а губы были слегка приоткрыты, точно застыли в немом вопросе. Скарамучча ощутил, как по его рукам и спине проходит дрожь. Одежда, эта комната, Фонтейн, целый мир — все вдруг стало ему слишком тесным. Никакое на свете пространство не способно было уместить те чувства, которые захлестнули его в тот момент. В тот момент… он понял, что не хочет ее отпускать. Но она была пьяна и говорила глупости, а он не хотел делать то, о чем они оба впоследствии пожалеют. Только не так. Только не без ее ведома. Если наутро она проснется и вспомнит, что он натворил, если она не сможет принять этого и оттолкнет его… Рука Моны ухватила его за воротник. — Одуванчик, — сказала она. — Что? — ошарашенно переспросил Скарамучча. Мона засмеялась. Чуть потянула воротник, зажатый в ее пальцах, на себя. Скарамучче пришлось выставить руку, чтобы не упасть на Мону, и ее волосы защекотали ему запястье. — Семечко сидит в земле, где темно. Семечко не видит света, но отчаянно стремится к нему… А когда оно все-таки вырывается на поверхность, его глазам предстает необъятный мир и прекрасное солнце над головой. Подняв вторую руку, Мона провела пальцем по щеке Скарамуччи, словно снова пытаясь убедиться в его реальности. — Но одуванчик — на то и одуванчик, что он всю жизнь будет оставаться на одном месте, — продолжила она. — Вот только рано или поздно ветер подхватит его семена и понесет над миром… Быть может, он повидает дальние края. Пускай для этого ему придется пройти долгий путь, в конце концов одуванчик будет свободен и отправится туда, куда позовет ветер. — Очень… э-э… интересное высказывание, — пробормотал Скарамучча, не зная, как реагировать на этот гений философской мысли. — Пха-ха-ха! — неожиданно рассмеялась Мона. — Ну ты и дурак! Сказав так, она обхватила его обеими руками за шею и, приподнявшись, поцеловала. Мурашки водопадом скатились с затылка по спине. Не думая о том, что делает, Скарамучча одной рукой обнял ее за талию, а второй зарылся в ее длинные волосы. Ее губы были теплыми, и, хотя этот поцелуй хранил привкус вина, Скарамучча мог с уверенностью сказать, что с ним никогда не происходило чего-то столь же невыразимо прекрасного. — Мм… — простонала Мона. Ее рука скользнула под рубашку Скарамуччи, и он ощутил, как по его голой коже скользнула прохладная ладонь. Странно, но это прикосновение мигом отрезвило. — Подожди, — попросил он. Отстранившись, он заглянул в глаза Моны. Ее дыхание все еще было учащенным, а щеки заливал легкий румянец. В окружении белых тюльпанов она казалась неземной, и больше всего на свете ему хотелось снова и снова касаться ее губ, вслушиваться в эти нежные стоны, чувствовать на оголенной спине ее мягкие ладони… Но это было неправильно. Мона потянулась к нему, но он перехватил ее руку, прижал ее ладонь к своей щеке, пытаясь как можно ярче запечатлеть это прикосновение в памяти. — Не надо, — попросил он. — Ты не в себе. Я не хочу, чтобы ты сделала что-то, о чем потом пожалеешь. — Ха… — отозвалась Мона. — М-хм… Ее веки налились сонной тяжестью и медленно опустились. Этот быстрый переход из одного состояния в другое окончательно убедил Скарамуччу в том, что отвечать на ее поцелуи — дурная затея. Как бы сильно он об этом не сожалел. Судорожно выдохнув, Скарамучча подхватил Мону на руки и понес на второй этаж. А наутро она ничего об этом не вспомнила. Дожидаясь ее появления в утренней суете кофейни, Скарамучча не находил себе места при мысли о том, что она может сказать, но… Она лишь опустилась на стул напротив, приложилась к крепкому капучино и, пожаловавшись на головную боль, поклялась никогда больше не брать в рот ни капли алкоголя. И это… Это было к лучшему.Конец музыкального фрагмента
Скарамучча уныло катал пальцем по столу металлическую сферу, которую нашел в Фонтейне. Он злился на себя за подобную слабость. Очевидно, он ненавидел Мону, но не мог ничего поделать с тем фактом, что мысли о ней приходили постоянно, а при воспоминании о той ночи в цветочной лавке тело предательски покрывалось мурашками. Что за глупость. Она предала его, разве нет? Шесть лет она заставляла его жить чужой жизнью. Она отняла у него выбор, по собственной воле захлопнула дверь в его прошлое, а ключи выбросила, солгав, будто их и не было вовсе. Разве он не заслуживал уважения? Разве не заслуживал просто знать правду о самом себе и принимать решение самостоятельно? Кто давал ей право выбирать, кем он должен стать? Сначала мать решила, что он должен стать вместилищем для Сердца Бога. Затем она решила, что он слишком слаб, и выбросила его прочь. Тот кузнец, который встретился Скарамучче в Татарасуне, решил, будто имеет право выносить ему смертный приговор за то, кто он есть. И вот теперь Мона решила, что лучше знает, как Скарамучче следует жить эту жизнь. Рука сжалась в кулак. Для человека, который поклялся никогда о ней не думать, ты думаешь о ней подозрительно часто. Скарамучча хмыкнул. Этот голос, который с момента посещения гидростанции Фонтейна то и дело возникал в голове, принадлежал лежавшей перед ним сфере. Небесному Ключу, который назывался Шепотом Порчи. Название не располагало доверять словам древнего артефакта, но за последнее время он был единственным, кто скрашивал одиночество Скарамуччи в холодных залах Заполярного Дворца. Скарамучча не знал, чем заслужил такое пристальное внимание Небесного ключа, но был рад компании, которая не называла его за спиной «шлюхой астролога», «ебанутым Предвестником» и «гребаным предателем». — Заткнись, — отозвался Скарамучча. — Это не твое дело. Ты не против со мной поговорить, а сам велишь заткнуться. Ты сплетен из противоречий, господин Предвестник. — Я был бы не против с тобой поговорить, если бы ты перестал лезть ко мне в голову и читать каждую мою мысль, — хмыкнул Скарамучча. Он готов был поклясться, что услышал тихий смех. Что поделать, господин Предвестник, такова моя природа. Не так уж просто обмануть свою истинную натуру. Тебе должно быть хорошо это известно. Скарамучча прекратил катать сферу и скрестил руки на груди. — Потому что я в конце концов снова вернулся в Фатуи? Потому что даже в Фатуи ты продолжаешь преследовать свою прежнюю цель. Скарамучча молча ждал объяснений. Ты добровольно отдал гнозис, потому что почувствовал себя загнанным в угол. Убедившись, что мир продолжает предавать тебя, как только ты становишься на путь человеческих чувств, ты решил, что не нуждаешься в гнозисе. Скарамучча хмыкнул. Гнозис? Верно. Он не нуждался в гнозисе. Гнозис не мог дать могущества, достаточного, чтобы предать этот прогнивший мир огню. Скарамучче нужно было не просто стать богом — ему нужно было подняться над богами, чтобы переписать законы этой жестокой вселенной. Следующие слова артефакта застали Скарамуччу врасплох: Но теперь ты сожалеешь об этом решении. Шепот Порчи ненадолго замолк, как если бы металлическая сфера могла что-то обдумывать. Ты веришь, будто ищешь могущества, но я думаю, ты все еще предан своей первоначальной цели — обрести сердце. — Да как ты… — Руки Скарамуччи сжались в кулаки. — Зачем, по-твоему, мне сдалось сердце, если оно буквально воплощает в себе человеческие чувства? Это ты мне скажи, зачем тебе сердце, господин Предвестник. Скарамучча не нашелся с ответом. Проницательность артефакта, его манера бесцеремонно влезать в чужую голову, интерпретировать увиденное по своему усмотрению… Все это раздражало Скарамуччу. Если бы сфера не была Небесным ключом, Скарамучча давно бы сбросил ее с крыши Заполярного дворца. Раз ты упустил гнозис, ты решил поискать ответы в другом месте, разве не так? Например, в эксперименте «Одиннадцать»… Скарамучча невольно вздрогнул. Но если бы ты видел, какова его цена, ты бы никогда не стал забирать страницы, выпавшие из той папки. Скарамучча выпрямился на стуле и, склонившись над столом, перешел на шепот: — Ты что-то знаешь об этом? Эксперимент «Одиннадцать» — это бесконечное страдание каждого, кто принял в нем участие. В нем нет ни могущества, ни свободы. Только боль. — Почему ты говоришь об этом мне? Шепот Порчи снова рассмеялся — на сей раз Скарамучча отчетливо это услышал. Потому что ты нравишься мне, господин Предвестник. Потому что мы с тобой преследуем схожие цели. Потому что ты, в отличие от той, кому я предназначен, можешь стать моим истинным владельцем. Скарамучча сдвинул брови. Артефакт нередко комментировал происходящее вокруг, но Скарамучча ни разу не слышал от него столько полезной информации разом. Ему ни разу не приходило в голову, что Шепот Порчи может знать об истинных планах Царицы гораздо больше, чем рассказывали Скарамучче. — Истинным владельцем? «Той, кому ты предназначен»? Что, черт побери, это значит? Как ты думаешь, зачем нужны Лорды Бездны? Скарамучча никогда не задумывался об этом вопросе. Лорды Бездны… По всему остальному Тейвату их называли исчезнувшими. За время жизни в Фонтейне Скарамучча выучил эту историю назубок: шесть лет назад, во время Пепельного Бедствия в Мондштадте, исчезнувшие имели дурость вступить в бой с Альбедо и затащили его в Бездну. Из портала, ведущего туда, никто из них так и не вышел. Не считая Барбары, Кэйи, Августа, Рэйзора и Люмин, к Лордам Бездны относились Альбедо и Тарталья. Все они владели силой красного огня, все были отравлены и подчинены Бездне с помощью Крови Текутли, за которой, насколько помнил Скарамучча, Фатуи охотились еще до начала Пепельного Бедствия. Скарамучча всегда воспринимал Лордов Бездны как тех, кто в решительный час должен будет сражаться на передовой, элитной силой, которая призвана сокрушить дух врага, а затем уничтожить его. Так значит, он ошибался? Сила Небесного ключа неподвластна простым смертным, — проговорил Шепот Порчи. — Его воздействие состоит из божественной силы и той скверны, что ползет из глубин этого мира. Ты сам видел его смертоносность. «Неподвластна простым смертным»… Скарамучча прикрыл глаза. Он вспомнил, как Уиллоу вдруг упала на колени, будто сломленная переполнившей ее силой, как по ее лицу поползли красные прожилки, как она угасла в одночасье, и никто даже не успел осознать, что произошло. — Ты убил ее, — догадался Скарамучча. Артефакт ответил не сразу. Когда его голос вновь раздался в голове Скарамуччи, в нем звучало едва уловимое сожаление. Уиллоу была сильна. Даже использовав меня, она боролась с воздействием скверны. Но затем она взяла в руки Милосердие Екатерины… Шепот Порчи говорил правду. Его сила вынудила Тарталью выронить из рук револьвер. Уиллоу подняла его и попыталась выстрелить… Именно в этот момент ее силы иссякли. Никто из живущих не может использовать разом два Небесных ключа. Никто не способен на это… Никто. Артефакт надолго замолчал. По неведомой причине Скарамучча не решался прервать это молчание. Но Бездне нужны Небесные ключи. И раз простые смертные не могут их удержать, они решили пойти по стопам моих создателей. Лорды Бездны пережили воздействие скверны. Они утратили волю, но обрели силы, достаточные, чтобы удерживать Небесные ключи и даже пользоваться их могуществом. И все же даже это не делает их истинными владельцами ключей. — Что ты имеешь в виду? В голове вновь раздался смех — тихий и печальный. В этом мире есть люди, которые способны установить с Небесным ключом особую связь. Без скверны, без божественности… Просто потому, что они обладают определенным набором качеств. Просто потому, что ключи сами хотят покоряться их воле. Только в руках истинных владельцев Небесные ключи могут раскрыть полный потенциал. — И ты утверждаешь, будто я могу стать твоим истинным владельцем? — уточнил Скарамучча. Эта мысль вдруг развеселила его, и он, хлопнув себя по колену, расхохотался. Артефакт спокойно молчал. За последнее время им нередко приходилось терпеть выходки друг друга. Артефакт был надоедливым и имел по любому вопросу свое мнение — Скарамучча же отличался упрямством и едкостью, подвергал сомнению каждый услышанный факт. Порой их утомляло общество друг друга, и все же оба в нем нуждались. Что ж. Может, они и впрямь чем-то похожи. Скарамучча ухмыльнулся и, облокотившись на стол, спросил: — Ты сказал, что мы преследуем схожие цели. Чего же ты хочешь, кусок волшебного металла? Судя по звуку, Шепот Порчи усмехнулся. Тебе нужно сердце. Мне нужно тело. — Мое тело? — уточнил Скарамучча. — А ты, блядь, хорошо устроился! Ты правда думаешь, что я доверю свое тело артефакту, который создан с помощью какой-то смертоносной хуйни, да еще и называется Шепотом Порчи? Артефакт не ответил. Скарамучча побарабанил пальцами по столу. Молчание затягивалось. Не в силах больше терпеть, Скарамучча спросил: — Ты что, обиделся? Нет. Больше Шепот Порчи никак выпад Скарамуччи не прокомментировал. Я не собираюсь подавлять твое сознание, господин Предвестник. Я лишь хочу… хотя бы еще раз пройтись по этой земле. Взамен я готов дать могущество, о котором ты так страстно мечтаешь. Скарамучча взглянул на сферу, которая покоилась на столе. Опоясывавшая ее золотая полоска мерцала в свете свечей. Чем больше узнавал Скарамучча о Шепоте Порчи, тем более странным казался ему этот Небесный ключ. Он обладал собственным сознанием, настолько полноценным, что мог бы вполне сойти за живого человека. И в этом сознании было что-то такое… Скарамучча не мог сказать. Может, он судил о Шепоте Порчи субъективно, потому что только этот подозрительный артефакт спасал его от одиночества в Заполярном Дворце. — Я не верю тебе, — качнул головой Скарамучча. — И не собираюсь рисковать своим телом ради призрачных обещаний. Меня уже достаточно предавали. В этот раз я не поведусь. До Скарамуччи донесся тихий вздох. Хорошо. Я не буду настаивать. Но не забывай о моем предложении, господин Предвестник. Даже если я буду находиться в чужих руках… Дверь в лабораторию открылась, и на пороге показался Дотторе. Он выглядел усталым и задумчивым, как если бы очередной его эксперимент закончился тотальной неудачей. Бросив быстрый взгляд на Скарамуччу, он сразу понял, зачем тот пожаловал, и поморщился. — Я не буду тебе помогать. — Дотторе… Номер два из Предвестников Фатуи сделал то, что он делал крайне редко — повысил голос: — Я не намерен повторять эксперимент «Одиннадцать», скажи ты хоть двести раз, что потом используешь полученные в результате силы во благо Снежной. — Он взял со стола сферу и направился обратно ко входу в лабораторию. — Так что засунь эти бумаги себе в зад и поди займись чем-нибудь полезным. Сказав так, Дотторе шагнул за порог и, не оборачиваясь, хлопнул дверью. Похоже, он действительно был не в духе. Как бы то ни было, даже дверь, разделившая Скарамуччу и Небесный ключ, не могла помешать их незримой связи. В голове раздался голос — вновь тихий, вновь преисполненный необъяснимой печали: …никакая на свете сила не способна разорвать связь Небесного ключа и его истинного владельца. Они могут лишь воссоединиться — или быть обречены вечно быть неполноценными друг без друга.* * *
— Угадай, что сегодня в нашем рационе? Матвей прикрыл глаза. — Мм… Дай-ка подумать. Наверное, грибы, грибы и… грибы? — Ух ты! — отозвалась Тоня. — Как ты догадался? Они с Матвеем обменялись унылыми взглядами. Пока Матвей разводил костер, Тоня принялась чистить грибы. За несколько дней блуждания по Цуруми им так и не удалось отыскать выход к морю, зато Тоня раздобыла брошенный котелок, а Матвей нашел старую сумку. Вытряхнув из нее пару пауков и бутыльки с просроченными лекарствами, Матвей передал сумку Тоне, и теперь там хранились документы по эксперименту «Одиннадцать». Грибы — единственный съестной припас на острове — приходилось чистить кинжалом Матвея. Все это ни капельки не напоминало уютную кухню в доме господина Чжун Ли или же сытные обеды в Заполярном Дворце, но хотя бы им не грозила голодная смерть. Пока что. Тоня не представляла, что они будут делать дальше. Всюду, куда ни глянь, простирался густой туман. Остров казался мертвым, враждебным — они с Матвеем уже несколько раз лишь чудом избегали пристального внимания со стороны хиличурлов и гончих разрыва. Вчера они, ко всему прочему, попали под дождь. Тоня надеялась, это хоть немного развеет злосчастный туман, но тот, казалось, стал только гуще. — Я скоро сама стану грибом, — проворчала она. — Все лучше, чем блуждать в тумане на пустой желудок, — отозвался Матвей. Они замолкли. В тишине, окутанной туманом, было слышно только, как трещат ветки в костре и как Тоня чистит грибы. «Вжик, вжик, вжик», — кинжал размеренно срезал непригодные для еды части. Не отрываясь от работы, Тоня взглянула на Матвея. Как и всегда, он был молчалив. Наблюдая за пляской огня в костре, он задумчиво рвал пальцами травинку, и Тоне показалось, что сегодня он выглядит еще более больным и печальным. Ему требовался полноценный отдых в теплой постели, с хорошей едой, без необходимости наматывать мили по промозглому острову. Но у них были только грибы и земля, до сих пор влажная после ночного дождя. — Ты думаешь о Снежной? — решилась спросить Тоня. Обычно Матвей не поддерживал разговор. Он не возражал послушать рассказы Тони или ее пространные рассуждения, в которых она то пыталась постичь смысл вселенной, то размышляла об иерархии хиличурлов, но сам почти ничего не говорил. И уж тем более редко отвечал на вопросы, особенно те, которые касались обстоятельств побега из Заполярного Дворца. Тем не менее, сегодня он сказал: — Да. Тоня вздернула брови. Что ж, это уже можно было назвать выдающимся достижением. Некоторое время она чистила грибы, ожидая продолжения, но поскольку его не последовало, произнесла: — Я тоже. Матвей поднял на нее взгляд. — Снежная ведь когда-то была и моей родиной, — ответила Тоня на его неозвученный вопрос. — До того, как все изменилось. А потом мой брат стал в глазах Фатуи изменником. Перед своим исчезновением он отправил нас с семьей в другую страну… Она стряхнула грибы с деревяшки, которая заменяла разделочную доску, в котелок с водой, и Матвей подвесил его над огнем. — И мы навсегда потеряли возможность вернуться домой, — закончила Тоня. — Ты скучаешь? — спросил Матвей. Обычно вопросы задавала Тоня. Ее губы тронула слабая улыбка. Должно быть, даже этот упрямый Фатуи в конце концов смирился с мыслью, что им еще долго предстоит вместе блуждать в тумане. Возможно, они никогда не выберутся с этого острова и в конце концов умрут здесь в компании друг друга. — Скучаю, — ответила она наконец. — Я ведь бросила там всю свою жизнь. Друзей. Школу. Это глупо, но на новом месте я так и не закончила получать образование. И теперь не могу понять ни слова в этих документах, которые, возможно, могли бы спасти моего брата. Тоня подтянула колени к груди и прижалась к ним щекой. Глаза защипало, но она грешила на дым от костра. — Там осталась могила отца. Он умер незадолго до исчезновения Аякса, скончался из-за болезни. Прежде я то и дело ходила к нему. Так мне казалось, что он до сих пор рядом, помогает нашей семье пережить все то, что на нее свалилось. Но теперь… Матвей прикрыл глаза рукой. — Еще я скучаю по морозам, — продолжила Тоня. — Знаешь, когда целый день гуляешь с друзьями, строишь снежные крепости, катаешься на санках, пока в ногах не начнет покалывать от холода, а руки не превратятся в две ледышки. А потом забегаешь домой и больше всего на свете хочешь… — Горячего чаю, — подхватил Матвей. — Да, — тихо рассмеялась Тоня. Они робко улыбнулись друг другу, но улыбка Матвея быстро угасла, и он отвел взгляд. Тоня смотрела на него через костер. Теплые блики танцевали на его лице, подчеркивали печаль глаз, и, хотя Тоня уже привыкла к этому, она все равно хотела бы протянуть руку и одним движением стереть это горькое выражение. — Мне кажется, я понимаю, что ты чувствуешь, — сказала она. — И мне правда жаль, что из-за меня ты навсегда лишился возможности вернуться домой. Прости. — Я сделал свой выбор, — не глядя на нее, ответил Матвей. — И я о нем не жалею. У меня не осталось в Снежной никого, по кому я мог бы скучать. — А твоя семья… — нерешительно начала Тоня. Матвей скрестил руки на груди. — Мертва. Он вздохнул, опустив голову, а затем вдруг посмотрел на Тоню прямо, и она увидела в его глазах теплые отсветы — будто бы он пытался утешить ее. — Не надо меня жалеть. Это случилось давно. Я рос в Доме очага и почти не помню своих родителей. Тоня хотела задать еще несколько вопросов, но те застыли на губах. По выражению на лице Матвея она поняла, что отвечать он не станет. Он и без того сказал непривычно много. Помешав грибы в котелке, Тоня сказала: — Послушай… — Я слушаю. Она чувствовала, что он не отрывает от нее взгляда, и от одной мысли об этом кинжал, который служил Тоне вместо ложки, едва не выскользнул из рук. — Я знаю, что ты не доверяешь мне. Брови Матвея приподнялись. — Ты имеешь на это полное право. Это я затащила тебя на этот остров, это из-за меня мы сейчас едим эти бестолковые грибы и спим где попало. А еще из-за меня твое состояние ухудшилось, ведь так? Матвей ничего не ответил. Как ожидаемо. Тоня не сдержала раздраженный вздох. Что за несносный упрямец! — Я могу помочь. Мой младший брат — прекрасный врач. А еще редкостный зануда. Он то и дело рассказывал мне о разных лекарствах и полезных травах. Если я смогу осмотреть твои повреждения, я, возможно, пойму, как облегчить твое состояние, найти на острове подходящие травы и… — Хорошо. Тоня так не ожидала его согласия, что невольно потеряла дар речи. Такое с ней случалось крайне редко. — Я… я правда могу это сделать? Матвей усмехнулся. — Можешь. Только не бей меня, договорились, хомячок? — Назови меня «хомячком» еще один раз, и я точно тебя ударю, — пообещала Тоня. Матвей засмеялся, и Тоня не сдержала улыбки. Поднявшись, она обогнула костер и приземлилась напротив Матвея, уставившись на него с молчаливым ожиданием. Ой. Если бы Антон так таращился на своих пациентов, к нему наверняка никто не стал бы ходить. Смутившись, Тоня отвела взгляд и сделала вид, что ей пришлось снова срочно помешать грибы. Матвей тем временем попытался снять плащ, но его рука застыла, и Тоня поняла, что он вновь борется с болью. — Я могу помочь? — спросила она. За последние дни она убедилась, что Матвей не любит физических контактов и прикасается к другим только в случае необходимости. Он нередко держал ее за руку, когда они пробирались мимо лагерей хиличурлов, но стоило оказаться в безопасности, тут же отпускал и поспешно отстранялся. Вопреки ее ожиданиям, Матвей кивнул. Выдохнув, словно перед рискованным прыжком с большой высоты, Тоня приблизилась. Колени уперлись во влажную землю. Стараясь по мере возможности соблюдать дистанцию, Тоня расстегнула ворот его плаща и осторожно помогла его снять. Матвей неотрывно наблюдал за ее движениями. Стараясь не думать о том, какие мысли сейчас крутятся в его голове, и не слишком вдаваться в свои собственные, Тоня прикоснулась к верхней пуговице на его рубашке. — Почему ты спас меня? — спросила она. Как бы она ни старалась держаться подальше, ей пришлось придвинуться, и глаза Матвея оказались совсем близко. Тоня видела их причудливый узор, отчетливо различимый в свете костра. — Потому что я так решил. — Что за глупости! Это не причина. — Глупости — это когда ты пытаешься убедить меня, что совершенно одинаковые грибы абсолютно разные на вкус. Щеки Тони залила краска. — Ничего это не глупости! И вообще, не уходи от ответа! — Я уже ответил тебе. Тоня хотела разразиться тирадой и перечислить Матвею с десяток причин, почему это нельзя было назвать ответом, но тут наконец справилась с пуговицами и увидела подживающие синяки — должно быть, результат ее собственного удара и падения во время телепортации на Цуруми. Заметила она и другие шрамы. Они, похоже, были оставлены в результате многочисленных сражений, через которые довелось пройти Матвею как агенту Фатуи. Но хуже всего были старые следы от ожогов. Раньше Тоня думала, что они охватывают только руку Матвея, но они тянулись по всей левой половине его тела. Тоня не представляла, что именно ему пришлось пережить. Она не решилась спрашивать. — Ну вот, — с напускной беспечностью кивнула она. — Теперь я знаю, какие травы тебе нужны. Видишь, и дело с концом! Она торопливо отстранилась, и по губам Матвея скользнула легкая усмешка. — Что, оставишь меня в таком виде? Тоня покраснела до кончиков ушей и, пробормотав в адрес Матвея парочку нелестных комментариев, принялась застегивать рубашку обратно. Он по-прежнему наблюдал за ней. Встретившись с ним взглядом, Тоня обнаружила, что в его глазах танцуют веселые искорки. Да он же издевается над ней! Хмыкнув, она застегнула воротник его плаща и, не придумав иного способа отомстить, натянула на его голову капюшон. — Я пойду за травами, — объявила она. Матвей стянул капюшон. Веселые искорки из его глаз исчезли. — Одна? — нахмурился он. — Еще чего. — Да знаю я, знаю, что ты мне не доверяешь, — развела руками Тоня. — И что думаешь, будто я тебя брошу при первой возможности. Если хочешь, можешь пойти со мной. Но знай, я буду безостановочно ругаться и ворчать, что тебе следовало остаться в лагере. Матвей окинул ее задумчивым взглядом. Она видела, он сомневается. — Ты правда думаешь, что мы несколько дней не могли найти выход, а тут я уйду собирать травы и сбегу? — Тоня. Он впервые обратился к ней по имени. Она не заметила. — Я… оставлю тебе котелок! И нож! — Тоня, подожди. — И сумку с документами, хочешь? Ты ведь знаешь, я без нее точно никуда не уйду! Преодолев боль, он потянулся вперед и вдруг стиснул ее плечо, останавливая этот беспокойный поток слов. — Возьми кинжал и иди. Но учти, если не вернешься через час, я пойду тебя искать. Тоня настолько не ожидала подобной реакции, что хотела еще немного поспорить, но крепкая хватка Матвея ее отрезвила. Она забрала кинжал из котелка. Бросила на Матвея полный смущения взгляд. Ей хотелось спросить, что изменилось, но вопрос застрял в горле. — Я скоро вернусь, — сказала она вместо этого. — Отдыхай. Покидая лагерь, Тоня чувствовала пристальный взгляд Матвея на своей спине. Щеки снова залила краска. Со всех сторон накатывали волны жара, и Пиро Глаз Бога был здесь ни при чем. Может ли быть такое… что Матвей хотя бы чуть-чуть стал ей доверять?* * *
Девушка с волосами цвета пшеницы сидела на краю Утеса Звездолова, свесив ноги и глядя на фальшивое небо. Ее красные глаза всматривались в звездные узоры, а пальцы бездумно теребили нежные лепестки сесилий. Сзади раздались шаги. Девушка обернулась. Перед ней стоял юноша, похожий на нее, как две капли воды. Его собранные в косу светлые волосы спадали до пояса. В желтых глазах, ласково прищуренных, плескалось тепло, которое предназначалось одной только ей. Юноша опустился перед девушкой на одно колено и прикоснулся к ее щеке. — Почему ты плачешь? — спросил он. Девушка дотронулась до лица и в самом деле обнаружила дорожку слез. — Не знаю, — призналась она. Юноша вздохнул. Он догадывался о причинах, но как бы ему ни было из-за этого горько, оставалось только смириться. Есть вещи, которые должны быть сделаны любой ценой. Он заключил девушку в крепкие объятия, и она доверчиво прильнула к нему, прижалась щекой к его плечу. Он погладил ее по волосам. Бросил взгляд в звездное небо, куда она прежде всматривалась с такой внимательностью и с такой надеждой. «Скоро, — мысленно пообещал он. — Скоро все закончится. Я сделаю то, что должен, и тогда… Тогда ты увидишь, что я был прав. Тогда ты поймешь, что это того стоило. Тогда мы наконец сможем быть счастливы… Потерпи еще немного, моя дорогая Люмин».